СТО ЛЕТ ТОМУ НАЗАД

Леонид Прайсман

Кронштадт. Март 1921 года

Ровно сто лет тому назад произошло одно из самых значительных событий в истории Гражданской войны в России — Кронштадтское восстание. 1 марта 1921 года на митинге матросов, рабочих, крестьян была принята Кронштадтская резолюция. Ее главный лозунг — «Власть советам, а не партиям!». Почему восстали кронштадтские матросы, сыгравшие выдающуюся роль в Октябрьском перевороте, сражавшиеся за большевистскую диктатуру на всех фронтах Гражданской войны, матросы, которых Л. Д. Троцкий назвал «краса и гордость революции»? Почему в 1921 году недовольство охватило большинство крестьян, рабочих, красноармейцев и даже многих коммунистов? Почему кронштадтцы, безжалостно убивавшие в октябре 1917 года и во время Гражданской войны всех, кого считали врагами революции, не пролили ни одной капли крови, не убили ни одного коммуниста, несмотря на чудовищную жестокость, с которой с ними расправлялась большевистская диктатура? Почему Ленин, говоря о Кронштадтском восстании, а также о движении рабочих в Москве и Петрограде, заявил: «Эта мелкобуржуазная контрреволюция, несомненно, более опасна, чем Деникин, Юденич и Колчак вместе взятые»?^[1] Чего хотели кронштадтцы? Почему большевики подвергли Балтийский флот и его базу Кронштадт настоящему социальному геноциду?

В ноябре 1920 года, после эвакуации армии Врангеля из Крыма, казалось, что Гражданская война закончилась. Но положение страны было ужасаю­щим. Первая мировая война, революция, Гражданская война, но в первую очередь политика большевиков ввергли страну в катастрофу. С 1913 по 1920 год промышленное производство сократилось в 5 раз, выплавка чугуна — в 33 раза. Суммарный итог потерь, понесенных страной за этот период, составил по неполным сведениям 39 млрд золотых рублей (четверть всего довоенного достояния России). Не менее тяжелым было положение сельского хозяйства. Первая мировая война, несмотря на мобилизацию в армию многих миллионов крестьян, не нанесла серьезного ущерба деревне. В 1917 году на большей части территории России был собран рекордный урожай. Но Гражданская война, политика военного коммунизма с продразверсткой и настоящий террор против крестьянства нанесли ей сокрушительный удар. Если в 1913 году в Центральной России было собрано 78 млн тонн зерна, то в 1920 году — только 48. Особенно катастрофическим оказался 1921 год, ко­гда в деревнях, пораженных неурожаем, ослабленных узаконенным грабежом государства, было собрано зерна в 7 раз меньше, чем в 1916 году. Катастрофа в промышленности и сельском хозяйстве дополнялась катастрофой на железных дорогах.

Гражданская война, полное расстройство хозяйственной жизни привели к колоссальным потерям населения. Если во время Первой мировой войны Россия потеряла около 2 млн человек, то в 1917—1922 годах население районов Российской империи, вошедших в состав Советской России, сократилось, по мнению одних исследователей, на 13 млн, а по мнению других — на 16—18 млн. Ученые считают, что 5—6 млн умерли от голода, около 3 млн — от болезней, 3 млн погибли на полях Гражданской войны, 500 тыс. были уничтожены в результате красного террора, 200 тыс. — в результате белого.^[2]

Последствия войны и кровавых большевистских экспериментов более всего ощущались в Петрограде. Большевистское руководство ненавидело город, где проживал большой процент интеллигенции и представителей бывших эксплуататорских классов, а рабочие искренне верили, что советы являются высшей формой демократии. Голод свирепствовал по всей красной России, но в Петрограде кровавая жатва собирала самый большой урожай. В 1919 году годовая смертность на 10 тыс. жителей Петрограда составляла 82 человека. В 1920 году она сократилась до 79, но в Москве в том же году на каждые 10 тыс. человек умирало 40.^[3]

Массовые закрытия заводов и фабрик, мобилизация в Красную армию, смерть от голода, холода и болезней, бегство в деревню в надежде найти пропитание привели к стремительному сокращению численности петроградских рабочих. На 1 января 1917 года их число составляло 379,2 тыс. человек, на 1 января 1919 года — 124,6 тыс., к сентябрю 1920 года — 79,5 тыс. Особенно резко это ощущалось в тяжелой промышленности — среди наиболее квалифицированной и образованной части рабочего класса: с 233,4 тыс. на 1 января 1917 года до 25,1 тыс. на 1 января 1921 года. Председатель Президиума ВСНХ сообщил Ленину, что в бывшей типографии Левинсона «в течение 10 дней умерло от голода 18 человек, причем некоторые падали и умирали в самой типографии».^[4] При тотальном голоде, холоде, отсутствии обуви, одежды рабочих больше всего возмущало привилегированное положение членов партии. Хлебный паек с 3 января 1921 года составлял: трудовая карточка литер Б — 200 г (для большей части городского населения), литер А (для большинства рабочих) — 400 г, для рабочих ударных групп и горячих цехов — 600 г. С 22 января 1921 года пайки для всех категорий трудящихся были сокращены на треть. Хлеб часто выдавали с перебоями, да и тот мало походил на хлеб. Американская анархистка Эмма Гольдман была поражена тем, как при такой всеобщей нищете живет советская элита: «Существует 34 вида пайков и это при декларируемом коммунизме. А магазины и лавки для привилегированных лиц наживались на перепродаже масла, яиц, сыра и мяса, при этом рабочие и их жены часами стояли в очередях за мерзлой картошкой, червивой крупой и гнилой рыбой, а на барахолках женщины с печальными, опухшими лицами торговались с красноармейцами за свой жалкий скарб».^[5] Нетрудовые элементы получали 50 г хлеба в день. Голодали и в Красной армии. Если привилегированные части Петроградского гарнизона — моряки, курсанты, бойцы отрядов ВЧК — снабжались относительно хорошо, то положение рядовых красноармейцев было ужасным. Они бродили по улицам города, выпрашивая кусочек хлеба. Меньшевистский лидер Ф. И. Дан писал, вспоминая картины зимы в Петрограде в 1921 году: «Рабочие голодали. Голодали и красноармейцы. Мне приходилось ходить на службу мимо казарм. И каждый раз на соседних улицах раз десять меня останавливали красноармейцы, буквально выпрашивая „корочку хлеба“».^[6] Секретарь Петроградского губкома РКП(б) 11 февраля 1921 года умолял заместителя председателя Реввоенсовета Республики Э. М. Склянского оказать помощь: «…продовольственное положение гарнизона критическое. Очень часто красноармейцы просят милости по домам. Последние дни ^[в] частях округа констатируются большое количество обмороков. На почве истощения обмороки принимают массовый характер. Все это <…> заставляет обратиться к вам, чтобы вы повлияли на улучшение снабжения военного округа».^[7] Но рабочих Петрограда волновали не только голод и холод. Они требовали свободных выборов в советы и профсоюзы, прекращения арестов и свободу перехода с одного завода на другой. Для того чтобы прикрепить рабочих к месту работы и добиться прекращения забастовок, в октябре 1920 года были введены трудовые книжки, которые после записи об увольнении превращались в волчий билет.

Голод, холод, нищету, чудовищное неравенство, отсутствие любого подобия демократических свобод, диктатуру партии большевиков, подчинение им профсоюзов рабочие Петрограда и других городов России с трудом, но в целом терпели во время Гражданской войны, но к ее окончанию их терпению пришел конец, тем более что положение продолжало ухудшаться. В Петрограде 22 января 1921 года на треть сократили пайки и закрыли 45 металлообрабатывающих заводов, 25 текстильных фабрик и других предприятий. Это было результатом топливного кризиса, но выглядело так, как будто советское правительство и петроградские власти делали все, чтобы вывести питерских рабочих из терпения. В документе «Двухнедельная информационная сводка Петроградской губернской чрезвычайной комиссии за время с 1-го по 15-ое февраля 1921 года» отмечалось: «Общее недовольство уменьшением хлебного пайка. Происходящие в феврале волнения на заводах рабочих также основаны на продовольственном вопросе. ^{[Забастовки]} за первую половину февраля происходили на многих заводах и фабриках. <…> В Кабельном заводе, 1-й Государственной табачной фабрике, Гвоздильном заводе, Арсенале и др. происходили общие собрания, на которых в большинстве случаев выносились резолюции с требованиями свободной торговли, улучшения пайка, свободного перехода с завода на завод и т. д. и т. д.; на заводе Арсенал были произнесены речи в меньшевистском направлении, по-видимому везде среди рабочих ведется агитация планомерного характера лиц эсеровского и меньшевистского течения, так как забастовки были почти единовременные».^[8]

Напряжение на заводах и фабриках Петрограда нарастало. Новая волна выступлений началась 23 февраля на Обуховском заводе после того, как рабочие, придя на завод, обнаружили его закрытым. Обуховцы остановили работу ряда заводов и фабрик. Рабочие атаковали Дерябинские казармы и освободили арестованных матросов, содержавшихся на гауптвахте Петроградской морской базы, разоружив караул, не оказавший никакого сопротивления. К рабочей демонстрации присоединились студенты Петроградского университета и жители Выборгского района. В забастовках и демонстрациях принимали также участие рабочие бывшей фабрики Речкина, Невской бумагопрядильной фабрики и ряда других предприятий. Во время выступлений в середине февраля наряду с экономическими рабочие выдвигали политические требования. Вечером 25 февраля петроградские чекисты сообщали в Москву: «Рабочие предъявляли требования об улучшении экономического положения, в частности снятия заградительных отрядов и свободной торговли, политические требования на некоторых заводских собраниях, главным образом Васильевского острова: созыва Учредительного собрания. Почти что на всех собраниях требуют или созыва беспартийной городской конференции, или перевыборов в Совет».^[9] Особенно массовый характер носили демонстрации на Васильевском острове. На его улицах собирались большие толпы. Рабочие шли рядом с красноармейцами и моряками стоявших на Неве военных судов.

Причины, по которым «краса и гордость революции», преторианцы нового режима подняли восстание, грозящее закончиться свержением большевистской диктатуры, были общими для всей страны. Самой главной была безумная аграрная политика советской власти, проводимая в крайне жестокой форме продовольственной разверстки, выражавшейся в массовых расстрелах, порках, тотальных грабежах крестьян и приведшей к резкому сокращению посевных площадей. В Гражданскую войну матросы, находившиеся на кораблях или сражавшиеся в составе Красной армии, не представляли себе всего ужаса жизни деревенской России. Отпуска домой были запрещены, большинство писем не пропускала цензура, а обрывки новостей, доходившие до матросов, парализовались потоками коммунистической пропаганды. Помимо этого, матросы, как и большинство рабочих и крестьян, считали, что ради победы над белыми армиями приходится мириться даже с продразверсткой. После окончания Гражданской войны матросы, не больше 10 %, смогли отправиться в отпуск. Вот как описал увиденное вождь кронштадтских мятежников С. М. Петриченко: «А как живут крестьяне и что они получили? Они получили принудительные работы, не считаясь с возрастом, полом и семейным положением, полное разграбление муки, зерна, всякого скота и крестьянского инвентаря, неисчислимые реквизиции и конфискации, бесконечное число заградительных отрядов».^[10] А. С. Агранов, особо уполномоченный при Президиуме ВЧК, в докладе «О результатах расследования по делу мятежа в Кронштадте» также указывал на тяжелое положение крестьянства как на главную причину восстания: «Опрос целого ряда участников восстания показал, что атмосфера недовольства в матросской и красноармейской массе, почти сплошь крестьянской, сгущалась и раздражение неудержимо возрастало главным образом благодаря тому, что вести из родной деревни, с которой эта масса не порвала связей, приносили им сведения о кризисе сельского хозяйства, о злоупотреблениях местных властей, о тяжести разверстки и пр.».^[11] Много общавшийся с бежавшими после подавления восстания в Финляндию кронштадтцами Н. Ф. Новожилов, писал: «Здесь, в лагерях кронштадтцев, начинаешь понимать, почему Кронштадт восстал. Брожение началось еще с весны 1920 г., как раз после восстановления отпусков матросам и солдатам <…>. Не выдержали крестьянские парни разорения деревенского уклада, не выдержали той смертельной раны, что коммунизм нанес крестьянству. И крестьянские дети стихийно, без оглядки пошли против Коммунистической партии…»^[12]

В отчаянном восстании кронштадтских матросов за несколько недель до того, как тронется лед и Кронштадт станет неприступным, большую роль сыграла их любовь к свободе, вольности. Гражданская война в основном была закончена. Но отсутствие даже тени политических свобод, демократических выборов, преследование политических партий, установление жестокой дисциплины в армии, расстрелы при проявлении малейшего недовольства или при отступлении вызывали у матросов горячие протесты. Неслучайно в Кронштадтской резолюции 9 из 15 пунктов посвящены восстановлению политических свобод, демократическим выборам и прекращению репрессий.

Летом 1920 года балтийцы получали в день на человека: 1,5 фунта (600 г) хлеба, 0,3 фунта (120 г) мяса и 0,7 фунта (280 г) масла. Им даже выдавали дефицитные в то время папиросы, соль, спички, мыло. Но в связи с острым транспортным кризисом продовольственные поставки в Кронштадт задерживались, и матросы стали получать значительно меньше продуктов. В городе не хватало дров, обуви, обмундирования. В докладе о положении в Кронштадте говорилось: «Снабжение частей гарнизона обмундированием неудовлетворительное: почти во всех воинских частях наблюдается недополучение походного обмундирования и обуви на 30—50 %, гимнастерок же, теплого белья (в особенности одеял) — превышает и эту норму».^[13] Несомненно, ухудшение снабжения, меры по укреплению дисциплины, принятые уже после того, как в основном закончилась Гражданская война, сыграли определенную роль в восстании.

Роскошная жизнь командования Балтийским флотом все больше возмущала верящих в социальную справедливость матросов. 14 июня 1920 года командующим Балтийским флотом был назначен Ф. Ф. Раскольников. Начальником Побалта стал тесть Раскольникова М. А. Рейснер. Несколько должностей в штабе флота занимала одна из первых красавиц Советской республики, жена Раскольникова, поэтесса Лариса Рейснер. Н. Я. Мандельштам писала: «О. М. рассказывал, что Раскольников с Ларисой жили в голодной Москве по-настоящему роскошно — особняк, слуги, великолепно сервированный стол… Этим они отличались от большевиков старшего поколения, долго сохранявших скромные привычки. Своему образу жизни Лариса с мужем нашли соответствующее оправдание: мы строим новое государство, мы нужны, наша деятельность — созидательная, а потому было бы лицемерием отказывать себе в том, что всегда достается людям, стоявшим у власти. Лариса опередила свое время и с самого начала научилась бороться с еще не отмененной уравниловкой».^[14] В Кронштадте на глазах у голодающих матросов Раскольников и Лариса не изменили своим привычкам. Они поселились в роскошной квартире бывшего морского министра И. К. Григоровича. Так же, как Раскольников и Рейснер, жила и другая блестящая пара советской элиты: бывший матрос Балтийского флота, в 1917 году председатель Центрального совета Балфлота П. Я. Дыбенко и член ЦК РКП(б) Александра Коллонтай. Два лидера балтийских моряков 1917 года, матрос и гардемарин, далеко отошли от идеалов равенства, которое они проповедовали в 1917 году. Но если Дыбенко позволял себе роскошествовать далеко от Балтики, в Харькове, то Раскольников это делал на глазах голодавших балтийцев.

Слухи о жизни Раскольникова широко распространились во флоте. Само имя Раскольников стало вызывать ненависть. К нему начали приходить угрожающие письма от матросов. Интересно, что Раскольников считал главным рассадником недовольства линкор «Петропавловск». 28 июля 1920 года новый командующий Балтийским флотом издал два приказа, отменявшие все отпуска и право отпуска на берег и ночевки вне корабля. Приказы усилили недовольство. Моряки говорили даже на собраниях, что во всех трудностях виноват Раскольников и что ему самому и штабу «можно жить, коль с ними жены и матери». Недовольна Раскольниковым была и большая часть партийного руководства из-за его поддержки во время дискуссии о профсоюзах позиции Троцкого. Эти настроения подогревались председателем Совнаркома Союза коммун Северной области, фактическим диктатором Петрограда Г. Е. Зиновьевым. В такой обстановке Раскольников 23 января 1921 года подал рапорт об освобождении от занимаемой должности.

Советские авторы утверждали, что восстание подняли не те матросы, которые в 1917 году были ударной силой Октябрьского переворота. Они пытались доказать, что «в Балтийском флоте, и в Кронштадте в частности, за 1918—1920 гг. значительно увеличилось число мелкобуржуазных элементов из городских слоев населения».^[15] Но даже те данные о матросах двух линкоров, поднявших восстание, которые они приводили, говорят об обратном: «Итак, 79,2 % моряков двух сильнейших кораблей Балтфлота, то есть почти ⁴/₅ обоих экипажей начали службу на флоте до 1917 года».^[16] Эти матросы сыграли основную роль в восстании, пользовались большим авторитетом и вошли в высший руководящий орган восставших — Временный революционный комитет. Многие из тех, кого называли крестьянами, были ими только по происхождению. Они давно ушли из деревни, получили начальное техническое образование и к моменту призыва во флот были квалифицированными рабочими. На кораблях требовались люди, умеющие обращаться с самой современной техникой того времени — военными судами. Поэтому власти были вынуждены призывать рабочих; именно такими были руководитель восстания Петриченко, окончивший два класса городского училища, и Дыбенко, командир Сводной дивизии, штурмовавшей Кронштадт, окончивший трехклассное городское училище и электротехнические курсы.

Советские государственные руководители, особенно Троцкий, а вслед за ними пропагандистский аппарат и советские историки утверждали, что восстание в Кронштадте заранее готовилось какими-то мифическими белогвардейскими офицерами и французской контрразведкой. Но коммунисты в своих рабочих документах, не предназначенных для ознакомления с ними даже членов партии, откровенно признавали стихийный характер восстания. Агранов в докладе о результатах расследования откровенно признавал, что «движение <…> возникло стихийным путем <…>, Если бы мятеж был делом какой-либо тайной организации, существовавшей до его возникновения, то эта организация приурочила бы его во всяком случае не к тому времени, когда запасов топлива и продовольствия оставалось едва ли не на 2 недели, а до вскрытия льда оставался слишком большой срок».^[17] Выше мы подробно писали о причинах недовольства кронштадтских матросов. Обстановка была взрывоопасной, и достаточно было небольшого толчка, чтобы привести матросскую «вольницу» к взрыву. Два события, совершенно не связанные между собой, сыграли решающую роль в возникновении восстания. Основным из них были рабочие волнения, так называемая «волынка» на питерских заводах в феврале 1921 года, другим — жесткие меры Раскольникова по наведению порядка. Петриченко писал, как подействовали на кронштадтских матросов первые сообщения о питерских событиях: «Команда, к общему негодованию, узнав о Петроградских событиях на стихийных митингах, которые категорически комиссарами запрещались, потребовала от комиссаров своего беспартийного представительства, которое бы в Петрограде познакомилось с действительностью, что происходит в Петрограде с рабочими…»^[18] Особенно взволновали кронштадтцев известия о том, что в Петрограде представители власти угрожали рабочим, «что если они не примутся за работу, то революционный Кронштадт заставит их работать силой».^[19] Эти угрозы коммунистов вызвали еще большее возмущение среди матросов, которые, считая себя авангардом революции, меньше всего хотели, чтобы из них делали пугало.

Несмотря на активное сопротивление комиссаров в Кронштадте, утром 26 февраля объединенная делегация линкоров «Петропавловска» и «Севастополя» выехала в Петроград. Матросов поразил внешний вид петроградских заводов и фабрик. Петриченко вспоминал: «Можно было подумать, что это не фабрики, а трудовые тюрьмы царских времен», отмечал изможденный вид рабочих, рассказы о массовых увольнениях всех участников забастовок и о многочисленных арестах.^[20] В конце концов, побывав на заводах и в воинских частях и заявив на собраниях, что матросы не дадут рабочих в обиду, делегация вместе с представителями петроградских рабочих возвратилась в Кронштадт.

В обстановке стремительно развивавшихся событий кронштадтские и питерские власти растерялись. Им было трудно представить, что «цвет» большевистской гвардии может решительно выступить против советской власти. Вечером 28 февраля было созвано собрание на линкоре «Петропавловск», на котором выступили моряки, вернувшиеся из Петрограда и рассказавшие о своих впечатлениях. Затем слово взял председатель собрания Петриченко. Он огласил основные требования кронштадтцев, которые были одобрены собранием:

«1) Ввиду того, что настоящие советы не выражают волю рабочих и крестьян, немедленно сделать перевыборы советов тайным голосованием, причем перед выборами провести свободную предварительную агитацию всех рабочих и крестьян.

2) Свободу слова и печати для рабочих и крестьян, анархистов, левых социалистических партий.

3) Свободу собраний и профессиональных союзов и крестьянских объединений.

4) Собрать не позднее 10 марта 1921 года беспартийную конференцию рабочих, красноармейцев и матросов гор. Петрограда, Кронштадта и Петроградской губернии.

5) Освободить всех политических заключенных социалистических партий, а также всех рабочих и крестьян, красноармейцев и матросов, заключенных в связи с рабочими и крестьянскими движениями.

6) Выбрать комиссию для пересмотра дел заключенных в тюрьмах и концентрационных лагерях.

7) Упразднить всякие политотделы, так как ни одна партия не может пользоваться привилегиями для пропаганды своих идей и получить от государства средства для этой цели. Вместо них должны быть учреждены с мест выбранные культурно-просветительные комиссии, для которых средства должны отпускаться государством.

8) Немедленно снять все заградительные отряды.

9) Уравнять паек для всех трудящихся, за исключением вредных цехов.

10) Упразднить коммунистические боевые отряды во всех воинских частях, а также на фабриках и заводах разные дежурства со стороны коммунистов, а если таковые дежурства или отряды понадобятся, то можно назначить в воинских частях с рот, а на фабриках и заводах по усмотрению рабочих.

11) Дать полное право действия крестьянам над своею землею так, как им желательно, а также иметь скот, который содержать должен и управлять своими силами, т<о> е<сть> не пользуясь наемным трудом.

12) Просим все воинские части, а также товарищей военных курсантов присоединится к нашей резолюции.

13) Требуем, чтобы все резолюции были широко оглашены печатью.

14) Назначить разъездное бюро для контроля.

15) Разрешить свободное кустарное производство собственным трудом».^[21]

Первое, что бросается в глаза при чтении этой резолюции, это почти полное отсутствие экономических требований. А те, которые в ней приведены, носят крайне робкий характер. По сравнению с тем, что требовали кронштадтские матросы, НЭП Ленина являлся торжеством экономической свободы. Кроме снятия заградительных отрядов и туманного требования дать крестьянам «полное право действия над своею землею», в программе ничего нет — ни отмены продразверстки, ни отозвания продотрядов из деревень, ни роспуска совхозов, захвативших лучшие помещичьи земли. Главное требование — демократия и свобода. Странно, что матросы Кронштадта и их руководители не понимали, что для большевиков главное — их диктаторская власть, поэтому свободолюбивая резолюция Кронштадта была для руководства страны смертельно опасной. Свободные советы, свободные конференции рабочих, солдат и матросов для большевиков были неприемлемы. Как только о собрании стало известно в Петрограде, Зиновьев послал паническую телеграмму: «Москва. Кремль. Ленину. Кронштадте два самых больших корабля Севастополь Петропавловск приняли эсеровски черносотенные резолюции (невероятно! Требование свободных выборов советов — это, оказывается, требование черной сотни. — Л. П.), предъявив ультиматум 24 часа. Среди рабочих Питера положение по-прежнему очень неустойчивое. Крупные заводы не работают. Предполагаем со стороны эсеров решение форсировать события. ЗИНОВЬЕВ».^[22] Как требование свободных демократических выборов в советы стало эсеровски черносотенным, не могли объяснить даже лучшие партийные пропагандисты. Но отдавать власть большевики не собирались.

В час дня 1 марта на Якорной площади под председательством главы Кронштадтского совета П. Д. Васильева, с участием председателя ВЦИКа М. И. Калинина и комиссара Балтфлота Н. Н. Кузьмина, прибывшего в Кронштадт 28 февраля, начался многотысячный митинг. Трибуна была окружена матросами с «Петропавловска» и «Севастополя», пришедшими на митинг строем, вооруженными и даже с оркестром. Несколько матросов поднялись на трибуну. В воспоминаниях, документах, монографиях приводятся различные данные о порядке выступлений, кто, когда говорил, в начале или в конце митинга была принята резолюция линкора «Петропавловск». Но в большинстве свидетельств указано, что первым взял слово Кузьмин. Назначенный на комиссарский пост только в декабре 1920 года, живущий постоянно в Петрограде, он был малоизвестен матросам, за исключением тех, кто воевал под его командованием на Северном фронте в 1918—1920 годах. Именно эта память сыграла свою роль в настроении собравшихся. Он раздражал матросов с самого начала выступления. Участник митинга Ю. Шпатель вспоминал: «Внешность его никак не соответствовала его должности: он был тучным холеным барином, лет за сорок. На нем была зеленого цвета бекеша и каракулевая папаха на голове». То, что он говорил, также не нравилось матросам. Он повторял набившие у них оскомину слова о славных боевых традициях Балтийского флота и о кронштадтцах в Гражданской войне. Этого ему говорить не следовало. Шпатель рассказывал, как один из матросов закричал: «„А ты забыл, как на Северном фронте каждого десятого расстреливал?!“ Кузьмин вспыхнул: „Изменников делу трудящихся расстреливали и будем расстреливать! Вы бы на моем месте не десятого, а пятого расстреляли бы“». На этом его выступление закончилось. Митинг возмущенно заголосил: «Довольно! Хватит! Постреляли! Нечего грозить, мы и не такое видали! Гони, гони его!»^[23] Теперь эта давняя история аукнулась Кузьмину. Его фактически прогнали с трибуны. Успокоить собравшихся пытался Калинин, но ничего не смог сделать. Как вспоминал потом один из участников митинга: «…его тихий голос сносило ветром, он говорил о своих революционных заслугах и о том, что смерти не боится, а в ответ ему неслись крики, которые Калинину еще не приходилось слышать в последние годы: «Брось, Калиныч, тебе тепло. <…> Ты сколько должностей занимаешь и поди везде получаешь! <…> Мы сами знаем, чего нам надо, а ты, старик, отправляйся к жене».^[24] На трибуну стали подниматься матросы и рассказывать об отсутствии элементарных свобод, о том, что они увидели в Петрограде и что им пишут из деревень. Очень ярко и убедительно говорил Петриченко, великолепный оратор. Попытки Кузьмина и Калинина переломить ход собрания ни к чему не привели, а некоторые слова только подливали масла в огонь, когда Кузьмин заявил: «Кронштадт из себя не представляет целой России, и мы с ним считаться не будем». Вся площадь всколыхнулась от волны протестов. «Зачем же вы нам раньше говорили, что Кронштадт — самый революционный центр и большевистский оплот».^[25] Принятая накануне резолюция была утверждена подавляющим большинством голосов, в том числе и присутствующими на митинге коммунистами. Против голосовали только Кузьмин, Калинин и Васильев. Митинг также принял решение о созыве представителей кораблей, воинских частей и рабочих коллективов для обсуждения вопроса о выборах в Кронштадтский совет, срок действия которого истекал 1 марта. Было принято решение об отправке в Петроград делегации в составе 30 человек для ознакомления властей, рабочих, матросов, красноармейцев с принятой резолюцией. Они должны были попросить прислать в Кронштадт беспартийных представителей, чтобы ознакомиться с положением дел на месте.

Хотя матросы продолжали считать, что еще осталась возможность решить противоречия с большевиками мирным путем, у основного выезда из города был поставлен караул матросов с «Петропавловска». На кораблях, в воинских частях и рабочих коллективах происходили собрания по выбору делегатов на экстренное совещание. Оно должно было «образовать такой орган, с помощью которого можно было бы провести намечавшиеся резолюцией перевыборы в Совет на более справедливых основаниях».^[26] Несмотря на сопротивление комиссаров, впрочем, не очень активное, на кораблях, в воинских частях и на заводах в ночь с 1 на 2 марта проходили выборы на делегатское собрание. 2 марта в 2 часа дня в Доме просвещения (бывшее Инженерное училище) собралось 250—300 человек. Среди делегатов были и коммунисты. Сразу был избран Временный революционный комитет (Ревком) под председательством С. М. Петриченко. Хотя большинство собравшихся еще сохраняли иллюзии о возможности мирно договориться с большевистским руководством, но после выступления в угрожающем тоне Кузьмина и Васильева оно было арестовано вместе с комиссаром бригады линейных кораблей А. Г. Зосимовым и отправлено в тюрьму на линкор «Петропавловск». Но предложение нескольких делегатов арестовать всех коммунистов, присутствующих в зале, было отвергнуто большинством.

Собрание проходило в крайне тревожной обстановке. Было известно, что все сотрудники особого отдела, партийной школы и других учреждений вооружаются. Матросы опасались враждебных действий с их стороны. Поэтому сообщение одного из матросов, что слушатели партийной школы с оружием в руках идут разгонять собрание и арестовывать делегатов, и раздавшийся за этим крик матроса с «Севастополя», что около 2 тыс. буденновцев приближаются к Дому просвещения, встревожили собравшихся. В такой обстановке Петриченко заявил, что собрание закрывается, а избранный Ревком переходит на «Петропавловск».

Прибыв в 5 часов дня на «Петропавловск», Ревком начинает наступление. Петриченко с гордостью писал: «Через час уже было около 800 человек, которым была дана задача занять телефонные станции, чрезвычайки, арсенал, продовольственные склады, хлебопекарни, электрические станции, водокачки, штабы, воздухооборону, крепостную артиллерию и другие учреждения. В 9 часов вечера город был без одного выстрела и капли крови занят матросами. Все вооруженные коммунистами здания не оказывали сопротивления, так как рядовые партийные коммунисты отказались от вооруженного столкновения».^[27] Вечером того же дня в воззвании «Обращение Временного Ревкома к населению крепости и г. Кронштадта» гражданам сообщалось о захвате власти. Воззвание призывало: «Не прерывайте работ. Рабочие, оставайтесь у станков, моряки и красноармейцы, в своих частях или на фортах. <…> Временный Революционный Комитет призывает все рабочие организации, все мастерские, все профессиональные союзы, все морские и военные части и отдельных граждан оказать ему всемерную поддержку и помощь. Задача Временного Революционного Комитета дружными и общими усилиями организовать в городе и крепости условия для правильных и справедливых выборов в новый Совет. Итак, товарищи, к порядку, спокойствию, выдержке, к новому честному социалистическому строительству на благо всех трудящихся».^[28]

О событиях в Кронштадте уже 2 марта стало известно в Ораниенбауме, Сестрорецке, Петергофе и вскоре в Петрограде. В Ораниенбауме ряд частей решил поддержать кронштадтцев. Матросы и солдаты в Ораниенбауме полностью разделяли взгляды и настроения кронштадтцев. Здесь вечером 2 марта и утром 3-го происходили драматические события. В ряде частей гарнизона Ораниенбаума начались волнения. Наиболее опасный характер для власти большевиков носили события в 1-м морском воздушном дивизионе. Он был основной воздушной частью Балтфлота, насчитывающей в своем составе 502 человека, из них 53 летчика. Хотя в собрании участвовали коммунисты дивизиона и представители политотдела, Кронштадтская резолюция была принята при двух голосовавших против и шести или восьми воздержавшихся. Присутствующие коммунисты и представители политотдела были отпущены. Было решено послать в Кронштадт трех делегатов и договориться о совместных действиях. Еще до прибытия делегатов дивизиона на «Петропавловск» Н. А. Колесов по телефону связался с Ревкомом. Петриченко попросил его занять мельницу в Ораниенбауме, тот согласился, но только при условии прибытия из Кронштадта сильного отряда матросов. Колесов принял ряд мер предосторожности, но они были явно недостаточны. Коммунисты действовали гораздо решительней. Утром прибыло подкрепление из Петрограда: бронепоезд и рота курсантов. Здание воздушного дивизи­она было окружено. Орудия и пулеметы бронепоезда были готовы открыть огонь. Никакого сопротивления оказано не было. Ревком и личный состав дивизиона были обезоружены и арестованы. Комиссар Ораниенбаумского гарнизона Сергеев организовал оборону города. Ревком решил немедленно оказать помощь морскому воздушному дивизиону. Петриченко вспоминал: «В 12 часов ночи 2-го марта Ревкомом было сделано распоряжение отряду в количестве 250 человек с шестью делегатами переброситься на другой берег в город Ораниенбаум. Отряд, пройдя больше 5 верст, не дойдя до берега 1 ¹/₂ версты, был встречен пулеметным огнем и вынужден был остановиться и выслать этих 6 делегатов, которые приблизились к берегу. Курсанты, не вступая в переговоры, схватили троих, а остальные вернулись к отряду, ускользнув от курсантов. Отряд попробовал в нескольких местах вступить на Ораниенбаумский берег, но все попытки были безрезультатны. На рассвете отряд вынужден был вернуться обратно, в Кронштадт».^[29]

Главным для кронштадтцев стал вопрос о том, поддержат ли их рабочие и матросы Петрограда, крестьяне, рабочие и красноармейцы всей страны. Они были абсолютно уверены, и совершенно справедливо, в поддержке большинства населения России. Но кронштадтцам пришлось в условиях полной блокады налаживать тесные контакты с Петроградом. ВРК прилагал большие усилия, чтобы его жители узнали требования кронштадтцев и ложь большевистской пропаганды. Матросы добровольно, несмотря на смертельный риск, доставляли «Известия Временного Революционного Комитета», различные воззвания на фабрики и заводы, в казармы и на суда. В «Воззвании к рабочим, красноармейцам и матросам» говорилось о событиях в Кронштадте: «Мы, Кронштадтцы, еще 2-го Марта сбросили проклятое иго коммунистов и подняли красное знамя Третьей Революции трудящихся. Красноармейцы, моряки, рабочие к вам взывает Революционный Кронштадт!» Самым важным для кронштадтцев было разоблачить большевистскую ложь о белогвардейских лидерах революционного Кронштадта: «Мы знаем, что вас вводят в заблуждение и не говорят правды о происходящем у нас, где мы все готовы отдать свою жизнь за святое дело освобождения рабочего и крестьянина. Вас стараются уверить, что у нас белые генералы и попы».^[30] ВРК опубликовал свой состав, противопоставляя его списку офицеров высокого ранга, служащих у большевиков. Во лжи обвинялись самые ненавистные лидеры коммунистов: «А жандармы Троцкий и Зиновьев скрывают от вас правду».^[31] Матросы обращались к широким народным массам: «Всмотритесь, что сделали с вами, что делают с вашими женами, братьями и детьми. Неужели вы будете терпеть и гибнуть под гнетом насильников!» К красноармейцам: «Красноармейцы, вы видите, как ваши жизни дороги коммунистам. Вас с голыми руками посылают через залив, брать твердыню трудовой Революции — Красный Кронштадт!»^[32]

В Петроград, Ораниенбаум, Сестрорецк были направлены матросы для агитации и пропаганды, установления связей и выяснения положения на местах. Но большинство из них были арестованы чекистами и приговорены к расстрелу. Постепенно в Кронштадте начинают понимать, что надеждам на восстание в Питере не суждено сбыться. По радио — единственному средству массовой пропаганды, остававшемуся в Кронштадте, — они взывали: «Всем-Всем-Всем. Товарищи рабочие, красноармейцы и матросы! <…> Сейчас, когда пришел конец терпению трудящихся, вам хотят заткнуть рты подачками; распоряжением Зиновьева в Петроградской губернии снимаются заградительные отряды, Москва ассигнует десять миллионов золотом на покупку за границей продовольствия и предметов первой необходимости, но мы знаем, что этими подачками не купить питерский пролетариат, и мы через голову коммунистов протягиваем руку братской помощи из революционного Кронштадта».^[33] Кронштадтцы были до последней степени разочарованы тем, что им казалось «изменой» со стороны питерских рабочих. Начиная восстание, они были уверены в их поддержке.

Без сомнения, распределение среди рабочих большого количества продуктов питания, в том числе и таких, которых они не видели с 1917 года, повлияло на снижение антибольшевистской активности рабочего класса. Но и другие причины, такие как массовые аресты всех мало-мальски активных рабочих, членов социалистических партий, закрытие заводов на перерегистрацию с последующим приемом на работу только тех, кто был лоялен к властям, влияли на относительную пассивность петроградских рабочих. Как справедливо писал бывший в это время в Петрограде американский анархист А. Беркман, «рабочие Петрограда были терроризированы».^[34] Подействовало также усиленно распространяемая всеми средствами массовой пропаганды ложь о «эсеровски черносотенном заговоре» во главе с генералом А. Н. Козловским. Но, несмотря на все это, рабочие ряда заводов и фабрик выражали солидарность с кронштадтцами. Накануне восстания активизировалась деятельность Собрания представителей фабрик и заводов Петрограда, в основном под руководством меньшевиков. На ряде предприятий проходили забастовки. Секретно-оперативное управление ВЧК сообщало: «7-го марта не работали Невский Судостроительный завод, Арсенал и часть Обуховского завода. В Арсенале <…> выставлено требование в духе Кронштадтских мятежников».^[35]

Руководители восстания и рядовые матросы надеялись в первые дни, что с большевиками удастся договориться на основании их требований. Эта политическая наивность им дорого обошлась в дальнейшем. В первом обращении подчеркивался мирный характер действий матросов: «Временный Революционный Комитет озабочен, чтобы не было пролито ни одной капли крови». Им были приняты чрезвычайные меры по организации в городе, крепости и на фортах революционного порядка. Главной целью объявлялись выборы в новый совет: «Задача Временного Революционного Комитета дружными и общими усилиями организовать в городе и крепости условия для правильных и справедливых выборов в новый совет».^[36] Новые власти стремились, чтобы в городе продолжалась спокойная мирная жизнь, но уже на новых основаниях — без арестов и чрезвычайных комиссий, в условиях свободы. Первый приказ ВРК гласил: «Временный Революционный Комитет Кронштадта приказывает всем учреждениям в городе и крепости неуклонно исполнять все распоряжения Комитета. Всем заведующим учреждений и их работникам оставаться на местах и продолжать свою работу». Стали приниматься меры по укреплению безопасности. Приказ № 2 ВРК «воспрещает выезд из города» и приказывает «штабу флота в Кронштадте дать распоряжение о прекращении всяких отпусков».

ВРК для предотвращения грабежей и обысков, часто прикрытых самодельными фальшивыми бумажками, запретил «всякие самочинные обыски в городе» и объявил, что «удостоверения на право обыска дается за подписью председателя и секретаря Временного Революционного Комитета и без печати линкора „Петропавловск“ недействительны». Приказ № 4 запрещал «после 11 часов всякое хождение по городу без особых удостоверений, выданных Временным Революционным Комитетом».^[37] Для объяснения цели выступления, для пропаганды своих взглядов, идей, для полемики с большевиками ВРК сумел 3 марта наладить выпуск газеты «Известия Временного Революционного Комитета Матросов, Красноармейцев и Рабочих гор. Кронштадта». Всего вышло 14 номеров газеты. Редактором издания был А. Н. Ломанов. Первоначально газета выходила на одном листе, потом на двух. В программной статье «За что мы боремся?» основополагающая идея — стремление к свободе. А основное преступление — «созданная коммунистами нравственная кабала: они наложили руку и на внутренний мир трудящихся, принуждая их думать только по-своему». Газета считала, что коммунистический режим гораздо страшнее царского: «Штыки, пули и грубый окрик опричников из ЧК — вот, что после многочисленной борьбы и страданий приобрел труженик Советской России. <…> Власть полицейско-жандармского монархизма перешла в руки захватчиков-коммунистов, которые трудящимся вместо свободы преподнесли ежеминутный страх попасть в застенок чрезвычайки, во много раз своими ужасами превзошедшей жандармское управление царского режима». Восставшие были убеждены, что то, что они делали, является изменением многовекового пути русской истории — освобождения от власти диктатуры: «Здесь совершился новый великий революционный сдвиг. Здесь поднято знамя восстания для освобождения от трехлетнего насилия и гнета владычества коммунистов, затмившего собой трехсотлетнее иго монархизма».^[38]

Кронштадтцы уже не хотят никаких переговоров. Они убеждены, что это третья революция, которая освободит не только Россию, но и весь мир: «Здесь, в Кронштадте, положен первый камень третьей революции, сбиваю­щей последние оковы с трудовых масс и открывающей новый широкий путь для социалистического творчества. Эта новая революция всколыхнет трудовые массы Востока и Запада, являя пример нового, социалистического построения, противоположного казенному, коммунистическому творчеству, убеждая воочию зарубежные трудовые массы, что творившееся до сего времени волею рабочих и крестьян не было социализмом».^[39] Одной из главных задач новой революции являлась демократизация всей жизни страны снизу доверху в самых различных сферах. Наряду с созданием свободной советской власти необходимо было воссоздать свободные независимые проф­союзы. «Известия» писали, что при господстве коммунистов профсоюзы «превратились в коммунистическое жандармское ядро, сковывающее трудовые классы». Победа третьей революции должна преобразить профсоюзы: «Они должны <…> сделаться выразителем народных интересов. Только тогда Советская Социалистическая республика может быть сильна, когда управление ее будет принадлежать трудящимся классам в лице обновленных проф­союзов». На страницах газеты кронштадтцы объясняли, что они остаются подлинными революционерами, разоблачая ложь о том, что «Кронштадт продался Финляндии» и белым генералам. Они проводили четкое различие между тем, что хотят кронштадтцы, осуществлявшие третью революцию, и контрреволюционеры различных мастей: «Кронштадтские моряки и мозолистые руки рабочих вырвали руль из рук коммунистов и встали у штурвала. Бодро и уверенно поведут они корабль Советской власти в Петроград. <…> Но <…> зорко охраняйте, товарищи, штурвальный мостик — к нему уже подбираются враги. Одна ваша оплошность, и они вырвут у вас штурвал, и Советский корабль может пойти ко дну под злорадный хохот царских лакеев и приспешников буржуазии».^[40] Эти слова были не просто агитацией.

Утром 4 марта, для того чтобы лучше руководить действиями восставших, осуществлять контроль за положением в городе и поддерживать связь с отдаленными фортами, ВРК перешел с «Петропавловска» в город и разместился в Доме народа. В тот же день в 18 часов было созвано собрание в гарнизонном клубе делегатов от воинских частей, кораблей и профсоюзов, выбранных 1 марта. На нем царил подлинный энтузиазм. Собрание открыл председатель ВРК, избранный также председателем собрания, Петриченко, заявивший, «что Временный Революционный Комитет переобременен работой и необходимо влить в него новые силы». По словам Петриченко, в ВРК «требуется добавить, по меньшей мере, еще десять человек».^[41] Подавляющим большинством в состав ВРК были избраны: три матроса «Севастополя» — П. М. Перепелкин, гальванер, С. С. Вершинин, электрик, Г. А. Ососов, машинист; один с «Петропавловска» — Ф. Петрушев, гальванер; двое рабочих — Павлов, рабочий минных мастерских, В. А. Вальк, мастер механического завода; трое служащих и представителей интеллигенции — В. Г. Байков, заведующий обозом Управления строительства Кронштадтской крепости, Ф. В. Кильгаст, штурман дальнего плавания, И. Е. Орешин, заведующий 3-й трудовой школой. Поздно вечером в 23:40 началось заседание ВРК уже в расширенном составе. Председателем ВРК был вновь избран Петриченко, товарищами председателя — Яковенко, телефонист Кронштадтского района службы связи, Н. В. Архипов, машинист линкора «Петропавловск», все члены ВРК первого состава. Секретарем ВРК стал Кильгаст, ему же было поручено ведение пропаганды, Вальк и Романенко должны были вести все гражданские дела, Павлов заведовал следственной частью, Г. П. Тукин — отделом продовольствия. Было решено вооружить рабочих и поручить им внутреннюю охрану города. Руководители обороны, бежавшие в Финляндию, писали: «Все рабочие Кронштадта требовали своего вооружения, им были выданы берданки, до полного израсходования всех ружей, имевшихся в крепости».^[42] Рабочие с воодушевлением несли караульную службу.

После выборов в ВРК собрание стало обсуждать продовольственный вопрос. Продовольственное положение Кронштадта было отчаянное, как вспоминал в Финляндии генерал Козловский, «запасов муки в городе почти не было».^[43] Около 60 тыс. пудов муки, предназначенной для Кронштадта, оставалось в Ораниенбауме на паровой мельнице недоступным для восставших. Единственно, чем Кронштадт был снабжен с избытком, это запасы мясных консервов, сохранившиеся со времени Первой мировой войны. В связи с этим с 2 по 7 марта продукты выдавались по сокращенным нормам. По этому рациону их должно было хватить до 1 апреля. Все надежды на получение продуктов были связаны с Финляндией. Было решено вооружить рабочих и поручить им внутреннюю охрану города. Руководители обороны, бежавшие в Финляндию, писали: «Все рабочие Кронштадта требовали своего вооружения, им были выданы берданки, до полного израсходования всех ружей, имевшихся в крепости».^[44] Рабочие с воодушевлением несли караульную службу.

Уже по первым действиям большевистского руководства становилось ясно, что вооруженного столкновения избежать не удастся. Среди членов ВРК не было ни одного военного специалиста. Большевики «назначили» на роль руководителя восстания командующего артиллерией Кронштадта генерал-майора А. Н. Козловского. На самом деле активной роли в восстании он не играл. Обороной Кронштадта руководили начальник штаба крепости, капитан Е. Н. Соловьянов и начальник оперативного отдела штаба, подполковник Генштаба Б. А. Арканников. Вопреки широко распространенному мнению о том, что офицеры требовали наступать, а ВРК и матросы придерживались оборонительной тактики, положение было противоположным. Несмотря на явное нежелание военных руководителей Кронштадта, ВРК, ввиду необходимости поддержать петроградский пролетариат, постановил перейти в наступление. Но оно не состоялось, так как в наступление перешли части 7-й армии во главе с самым талантливым полководцем Советской республики М. Н. Тухачевским.

Со всей страны начинается переброска к Кронштадту подкреплений, в первую очередь «красных юнкеров» (курсантов), чекистов, коммунистических отрядов и воинских подразделений. Понимая, что при штурме первоклассной морской крепости основная роль принадлежит артиллерии, из Москвы в Петроград были направлены около 100 командиров-артиллеристов. Уже 2 марта из Москвы прислали слушателей Высшей партийной школы, а также отряд чекистов во главе с председателем МЧК С. А. Мессингом. Петроградский гарнизон считался ненадежным. Солдаты без обуви, верхней одежды и оружия были заперты в казармах под охраной курсантов. Матросов с судов, стоящих в Петрограде, стали тысячами отправлять на службу на Дальний Восток, Черное море и т. д. Воинские части передвигались с границы Финляндии. 3 марта 91-й полк 11-й дивизии занял Сестрорецк с приказом «никого не выпускать из Кронштадта». Полк был усилен двумя ротами курсантов 6-х пехотных командных курсов. Армия состояла из двух групп. Наиболее многочисленной была Южная группа, под командованием бывшего офицера А. И. Седякина, наступавшая из района Ораниенбаума, и Северная группа, под командованием бывшего штабс-капитана, наступавшая из района Сестрорецка и Лисьего Носа. Накануне штурма 7 марта под Кронштадтом 7-я армия могла сосредоточить 10 073 штыка, тогда как гарнизон Кронштадта на 15 февраля 1921 года насчитывал 16 446 человек. Линкоры и кронштадтские форты значительно превосходили по количеству и мощи орудий артиллерию 7-й армии. Тухачевский был абсолютно уверен, что за фантастически короткий срок, не дождавшись тяжелой артиллерии и новых войск, он сможет захватить неприступную крепость. Он полностью разделял мнение петроградского военного и партийного руководства, что сопротивляться из большого гарнизона будут не более 3 тыс. человек.

В частях 7-й армии, даже в курсантских частях не было никакого желания наступать. Положение удалось немного улучшить перед атакой, но часть курсантов все-таки в наступление не пошла; они настолько решительно поддерживали кронштадтцев, что не только отказались штурмовать Кронштадт, но и заставили 36-ю батарею не открывать огня, заявив, что в этом случае «всех артиллеристов заколют штыками». Настроение обычных армейских частей было еще хуже. Даже в тех немногих подразделениях, где красноармейцы полностью осуждали кронштадтцев и считали, что ими командуют белогвардейцы, велись разговоры о том, что они не могут стрелять в матросов. Они считали, что матросы обмануты, а в генералов и белогвардейцев они стрелять были готовы. Особенно тревожным было положение на Южном участке 7-й армии, где находился 561-й стрелковый полк, состоящий из кубанцев, как и 560-й, расположенный в Кронштадте и активно участвующий в его обороне. Принимались решительные меры для подъема дисциплины, вплоть до расстрела. Красноармейцы были недовольны плохим снабжением. Вот одно из обычных сообщений 1-го особого отделения о состоянии воинских частей Южной группы на 4—6 марта: «Хлеб получается с опозданием. Иногда красноармейцы сидят без хлеба».^[45]

Матросов высылают, солдаты обезоружены и заперты в казармах, рабочие в большинстве запуганы. В Петроград со всей страны перебрасываются батальоны курсантов, коммунистические и заградительные отряды. Зиновьев уже уверен в победе и от паники переходит к безудержной наглости. Коммунистический диктатор Петрограда вообразил себя русским барином-самодуром доброго старого времени и обращается к матросам так, как, по его мнению, вели себя господа со своими холопами. Бесподобно заглавие послания: «Достукались. К обманутым кронштадтцам». «Вы окружены со всех сторон. Пройдет еще несколько часов, и вы вынуждены будете сдаваться. У Кронштадта нет хлеба, нет топлива. Если вы будете упорствовать, вас перестреляют как куропаток».^[46]

Это послание, немедленно перепечатанное в кронштадтских «Известиях ВРК», разозлило кронштадтцев. Вчерашние «краса и гордость революции» матросы были взбешены наглым тоном и особенно «куропатками». После отражения первого штурма матросы сообщали о своих успехах письмом: «Куропатки огрызаются».

7 марта 7-я армия начала артиллерийский обстрел Кронштадта. Но ее в основном легкая артиллерия не причинила Кронштадту никакого вреда. В результате артобстрелов 7—8 марта в нем было только двое раненых. 7 марта в 4 час. 5 мин. утра Тухачевский отдал приказ: «Приказываю взять штурмом взбунтовавшуюся крепость».^[47] Первой начала наступление Северная группа. Солдаты и курсанты были одеты в белые маскировочные халаты. Двигаясь без шума и пользуясь беспечностью восставших, на рассвете они вышли к выдвинутому вперед форту № 7.

Но многие красноармейцы и даже курсанты сочувствовали кронштадт­цам. Батальон 561-го полка перешел на сторону восставших. Курсанты также при первой возможности сдавались в плен. Козловский вспоминал в Финляндии: «…группа курсантов (юнкеров), захваченная нами в бою в количестве 250 человек, узнав истинную причину нашего восстания, согласилась с правильностью наших действий, а многие даже предложили действовать заодно с нами, но из осторожности это предложение было отклонено».^[48] Огонь тяжелой артиллерии Кронштадта нанес атакующим значительные потери, которые составляли убитыми и ранеными не менее 1000 человек. После провала первого штурма, в успешном результате которого Тухачевский был абсолютно уверен, он был взбешен и напуган. Эта была вторая подряд неудача после Варшавы: «Матросня обороняется, и артиллерия их отвечает полностью, — признает он. — Поэтому атака встречает серьезные затруднения. <…> В общем артиллерия противника боеспособна».^[49]

Итак, первый штурм Кронштадта закончился полным провалом. У советского руководства поражение вызвало настоящий шок. Наряду с Лениным Троцкий лучше всех членов партийного руководства понимал размер опасности, но если Ленин оценивал ее с политической стороны, то Троцкий, хорошо зная настроения в Красной армии, оценивал опасность с военной. 10 марта он сообщал в Политбюро: «Нужно во что бы то ни стало ликвидировать Кронштадт в течение ближайших дней. Это может быть достигнуто только путем мобилизации значительного числа боевых коммунистов и ответственных работников в Петроград. Нужны исключительные меры. Опасаюсь, что ни партия, ни члены ЦК не отдают себе достаточного отчета в чрезвычайной остроте кронштадтского вопроса».^[50] В таком тревожном состоянии Троцкий не был даже в самые тяжелые моменты Гражданской войны. 10 марта было принято решение о направлении части делегатов съезда (320 человек) в 7-ю армию. ²/₅ посланных на кронштадтский лед были военными, в том числе многие командиры Красной армии: Я. Ф. Фабрициус, И. Ф. Федько, награжденные за взятие Кронштадта орденами Красного Знамени, К. Е. Ворошилов, И. С. Конев и др. Среди посланных были известные партийные деятели: А. С. Бубнов, Г. Л. Пятаков, Ф. А. Артем, В. П. Затонский, М. Л. Рухимович. Помимо них в 7-ю армию были направлены 2758 коммунистов и комсомольцев. Их основной задачей были агитация и пропаганда. В армию было направлено большое количество чекистов с целью запугивания красноармейцев и командиров. Нужно было заставить их больше бояться беспощадной расправы со стороны своих, чем льда Финского залива и грозных кронштадтских орудий. Этим должны были в основном заниматься чекисты. Чекисты требовали от командования беспрекословного выполнения всех указаний. На льду за наступающими колоннами шли заградительные отряды с пулеметами.

Приказы начальникам заградотрядов предписывали принимать крайне жестокие меры как к пленным, так и к солдатам 7-й армии. 13 марта начальнику заградительного отряда командованием Северного участка был отдан приказ:

«Инструкция начзагранотряда по чистке фортов от мятежников:

<…>

2. Всех дезертиров и паникеров расстреливать на месте. За допустительность дезертирства, паническую провокацию отвечает начзаградотряда.

3. Часть отряда, предназначенную для очистки фортов, <…> бросить на форт НР 6 и 4, где расстрелять всех мятежников. Пленных быть не должно».^[51]

В 7-ю армию сплошным потоком шли пехотные части, артиллерийские дивизионы, авиационные отряды. Любимая часть Тухачевского — 79-я бригада 27-й дивизии в составе 3 полков — 235-го Невельского, 236-го Оршанского и 237-го Минского — прибыла в Лигово. Бригада насчитывала 8 тыс. штыков. Настроение бригады было абсолютно небоевым. Тухачевский явно не знал, что собой представляют его любимцы. Солдатам прославленной дивизии, так же как и большинству красноармейцев, не нравилось то, что происходит в стране. Их тревожили тяжелые вести, получаемые из дома, а окончательно раскрыло им глаза положение в Гомеле и деревнях, где они стояли на квартирах. По прибытии в Ораниенбаум антибольшевистские настроения в бригаде усилились. Солдаты прямо говорили, что не будут наступать на Кронштадт и сражаться против матросов: «…у нас там много братьев и мы не пойдем против своих, а если 27-я дивизия не пойдет, то не пойдет никто». Они явно ощущали себя лучшей частью Красной армии. 14 марта в 2 часа дня перед выстроенными полками пытались выступить Седякин и Дыбенко. Большинство красноармейцев не ответили на приветствие высоких начальников и не дали им говорить, выкрикивая: «…довольно, мы наслушались ваших речей».^[52]

В дальнейшем события развивались стремительно. Приказ командарма о выходе на боевые позиции исполнил только 236-й Оршанский полк. 237-й Минский и 235-й Невельский вышли из казарм с оружием в руках, несмотря на попытки политруков и командиров их удержать. Выйдя из казарм, они устроили митинг. Тухачевский говорил об этом главкому С. С. Каменеву: они «…двинулись к артиллерии для прекращения огня, часть хотела идти к 80-й бригаде, часть — к 236-му полку, а часть — на Петроград. Это остановило их в версте от Ораниенбаума, где они снова начали митинговать, но были скоро окружены курсантами, <…> и арестованы».^[53] Вместо того чтобы действовать решительно, восставшие устраивали митинг за митингом, что дало возможность командованию бросить на митингующие полки всего один батальон надежных курсантов. Но этого оказалось вполне достаточно. 235-й и 237-й полки были разоружены без всякого сопротивления. В восставших полках к расстрелу были приговорены 74 красноармейца. Приговор был приведен в исполнение немедленно, о чем были широко оповещены все части 7-й армии. Подобные настроения присутствовали во многих других прибывающих армейских частях.

Подвозили тяжелую артиллерию, но она и к началу второго штурма уступала кронштадтской.

Настроение защитников и жителей Кронштадта значительно улучшилось. Успешное отражение штурма с крайне незначительными потерями, переход многих красноармейцев и даже курсантов к восставшим возродили у них надежду, что после этой победы к восстанию присоединятся матросы и рабочие Петрограда. После штурма штаб обороны и ВРК начали устранять проявившиеся недостатки. Одним из них был огонь из тяжелых орудий, открывавшийся по любому поводу, что утомляло ослабленный полуголодным пайком гарнизон и вело к порче артиллерийских орудий. Штаб и ВРК пытались укрепить оборону острова Котлин, на котором был расположен Кронштадт. Были установлены проволочные заграждения в местах, «которые легкодоступны с моря». На ключевых фортах было увеличено число артиллеристов и сформирована батарея из четырех трехдюймовых орудий, которую можно было быстро перебрасывать в угрожаемые места обороны «на санях транспортного обоза». 11 марта было издано несколько приказов об улучшении организации обороны. В одном из них предписывалось всем частям «исполнять приказания и распоряжения начальника обороны крепости т. Соловьянова».^[54] Этот же приказ сообщал о назначении Арканникова начальником штаба обороны. Другой приказ предписывал создание четырех боевых участков обороны. Командовать ключевым 3-м участком «от Петроградских ворот включительно до форта „Петр“» был назначен командир 561-го полка Красников.

Организации действенного отпора частям Тухачевского мешало слишком либеральное отношение со стороны ВРК и матросов к коммунистам, к своим товарищам, со многими из которых они вместе служили и воевали в Гражданскую войну. Мы уже писали выше, что многие видные коммунисты были арестованы в первые дни восстания, другие бежали из Кронштадта. Но значительно большее их число оставалось на свободе. Большинство из них искренне ненавидели большевиков и сражались с ними до конца, а после падения Кронштадта ушли в Финляндию. Но было немало коммунистов, которые передавали информацию, подавали сигналы командованию 7-й армии, а когда большевистские части ворвались в Кронштадт, присоединились к ним.

Испытывая большую нехватку продовольствия, при отсутствии помощи из Петрограда, ВРК ответила отказом на предложение В. М. Чернова оказать любую поддержку, в том числе и людьми. Чернову была выражена благодарность, но большинством голосов его предложение было отвергнуто, так как восставшие были верны идее Советов и не хотели, чтобы их связывали с Учредительным собранием. Они только согласились принять продовольствие от Русского Красного Креста в Финляндии, но из-за противодействия со стороны финских властей Кронштадт получил только восемь подвод с продовольствием.

С подходом новых артиллерийских дивизионов и авиационных отрядов Кронштадт подвергался не прекращающимся ни днем ни ночью артобстрелам, бомбежкам, атакам местного значения. Накануне штурма с прибытием новых ТАОНов,^[55] с пристрелкой артиллерии, с жестким чекистским контролем за красноармейцами и командирами (особое внимание было приказано уделять наводчикам) точность стрельбы возросла. Одной из главных надежд красного командования, понимавшего, что со слабой артиллерией 7-я армия не сможет причинить Кронштадту значительного ущерба, была попытка подорвать боевой дух восставших матросов непрерывным огнем. Арканников признавал, что «бомбардировка приносит существенный вред, <…> действуя угнетающе на защитников основных фортов и батарей, находящихся среди моря, весьма близко к противнику и с малочисленным гарнизоном».^[56]

Политическое руководство и военные спешили захватить Кронштадт как можно скорее и из-за метеорологических условий. Лед мог тронуться в любой момент, и тогда Кронштадт становился неприступен. Тухачевский отдает приказ начать штурм крепости в ночь на 17 марта, несмотря на то что многие красноармейцы были охвачены новой психической бо­лезнью — ледобоязнью. В 3 часа ночи части Северной и Южной групп начали наступ­ление. В сплошной темноте, не издавая ни малейшего шума, они медленно продвигались к Кронштадту. Впереди колонн шли провод­ники-разведчики, за ними штурмовые группы. Один из участников штурма, петергофский курсант, описывал штурм: «При головных полках были организованы ударные группы, в частности ударная группа полка особого назначения была накануне снабжена ножницами для резки проволочного заграждения, перекидными лестницами на случай, если лед перерезан или разбит, и осветительными ракетами. Одета ударная группа была в белые халаты с головными капюшонами, каждому ударнику было выдано по два индивидуальных пакета. <…> Было выдано достаточное количество гранат и по 200 патронов каждому <…>. Пулеметы везлись группой на саночках, как и запасные орудийные замки».^[57]

Утомленный гарнизон явно ослабил бдительность, поэтому подразделения 79-й бригады были замечены только в 5 часов утра, уже на линии Первого Южного форта. В то же время полк особого назначения вышел к Петроградским воротам Кронштадта. Петроградских ворот давно уже не существовало — от них остались только развалины. Развернулась отчаянная борьба. На помощь при штурме ключевого пункта обороны Кронштадта подошла 32-я бригада М. Рейтера. Но лобовая атака вновь не принесла успеха. Дыбенко вспоминал о колоссальных потерях, понесенных бригадой: «Потери в полках доходят до 30 процентов. Потери среди командного состава до — 40 процентов. Полк Тюленева, геройски, в неравном бою, дравшийся в течение часа, понес потери до 60 процентов».^[58] Частям 7-й армии, утром ворвавшимся в город, пришлось вести отчаянные бои с красноармейцами, матросами и рабочими, защищавшими Кронштадт. Особенно упорно сражались рабочие части, в боях участвовали целые семьи. Козловский рассказывал: «Попытка неприятеля ворваться на остров Котлин <…> через Цитадельские ворота, была ликвидирована усилиями мастеровых и их жен, взявших в руки винтовки. Мастеровые охотно и почти бессменно несли городские караулы и дозорную службу, освободив пехоту для усиления внешней обороны Котлина. <…> Когда войска отошли на финляндскую территорию, то только часть рабочих последовала с войсками, остальная часть решила вступить в борьбу с большевиками за обладание городом, ведя уличный бой, отстаивая каждый дом».^[59] Прекрасно зная каждый проходной двор родного города, рабочие заходили наступающим с тыла, нанося неожиданные удары. Это крайне замедляло темпы наступления 7-й армии. Ее отборные части не выдержали контрудара восставших и начали отступать. В плен попало около 2 тыс. человек. Но с подходом подкреплений — кавалерийского полка, 80-й бригады, отрядов коммунистов из Петрограда и двух броневиков, — а также с переброской к Кронштадту заградительных отрядов и под давлением Тухачевского частям 7-й армии удалось оттеснить восставших от пристани и исправить положение. К 6 часам вечера большинство фортов были захвачены наступающими красноармейцами. С захваченных фортов был открыт огонь по защитникам Кронштадта. Арканников писал: «…Революционным комитетом совместно с начальником обороны в 6 часов вечера решено, чтобы войска с наступлением темноты в порядке отходили на форт „Обручев“ (Красноармейский. — Л. П.), к северу от Котлина и затем к финляндской границе».^[60] В штабе 7-й армии нервничали, так как, несмотря на захват фортов и части Кронштадта, бои могли принять затяжной характер, поэтому в 21:50 17 марта Тухачевский отдает один из самых страшных приказов за всю историю Гражданской войны: «Инспектарму артиллерии не позже завтрашнего дня атаковать линкоры „Петропавловск“ и „Севастополь“ удушливыми газами и ядовитыми снарядами».^[61] Но открывать огонь не пришлось. Часть команд отступила, а находившиеся в их рядах коммунисты захватили корабли.

Красная армия победила. Сколько же красноармейцев, курсантов, матросов потеряла она в этих тяжелых боях? Ответить на этот вопрос довольно сложно, так как кронштадтцы всячески преувеличивали число потерь своих противников, а советские историки их всячески занижали. Мы считаем, что общее число потерь составило около 3000 человек. Так почему же восстание потерпело поражение, притом что большинство населения страны разделяло идеи восставших? Главной и основной причиной поражения восстания был его стихийный характер. Стоило кронштадтцам подождать две-три недели, лед тронулся и Кронштадт был бы неприступен. Второй причиной была оборонительная тактика, которой придерживались восставшие. Один из крупнейших специалистов в истории человечества по организации вооруженных восстаний, В. И. Ленин, справедливо писал: «Оборона есть смерть всякого вооруженного восстания…»^[62] Третьей причиной было необыкновенно мягкое отношение восставших к коммунистам, в которых они видели друзей и братьев, сражавшихся вместе с ними бок о бок не один год, и появившееся у моряков отвращение к пролитию крови. Четвертой причиной было само расположение Кронштадта. Крепость должна была защищать Кронштадт с моря и не была предназначена для защиты от атак с тыла. Пятой — определенная растерянность русской эмиграции, которая не смогла забыть старые споры, быстро сорганизоваться и попытаться нанести удар по большевистской власти из-за границы.

Более 8000 человек ушли в Финляндию. После подавления восстания большевики продолжили и усилили политику массового террора, которую они проводили во время восстания. Один отдельный город было решено подвергнуть социальному геноциду. Началась массовая расправа. Первые расстрелы пленных проходили сразу после взятия Кронштадта.

Маховик репрессий стремительно закрутился. В рапорте председателя двух троек при 1-м и 2-м особотделениях отдела охранфинграна Николаева о результатах расправы над кронштадтскими мятежниками с 20 марта по 1 апреля говорилось: «Таким образом активных участников мятежа было арестовано <…> три тысчи человек: из них 40 % приговорены к высшей мере наказания. 25 % к пяти годам принудительных работ и 35 % освобождены, часть из них — очень небольшая — приговорена к одному году общественных работ условно».^[63] Пропустить через судебную мясорубку такое большое количество людей смогли две тройки. Николаев докладывал: «Всего изменников партии за время существования тройки допрошено 800 человек. При рассмотрении дел и определении наказания над изменниками партии разбили преступников на четыре категории: 1-ая категория — вышедшие из партии, но активно действовавшие против и задержанные с оружием в руках, комиссары, командиры, вышедшие из партии, а равно и организаторы коллективов, лица, подавшие злостные заявления, окрылявшие надежды мятежного ревкома и поднимающие его авторитет».^[64] Все они приговаривались к расстрелу. Руководители Временного бюро кронштадтской организации РКП Я. И. Ильин, А. С. Кабанов и Ф. Х. Первушин, передавшие информацию командованию 7-й армии, были арестованы и всё оставшееся до конца восстания время провели в тюрьме. После чего за публикацию воззвания с призывом поддержать ВРК были расстреляны большевиками. Как свидетельствует статистическая сводка охранфинграна и чрезвычайных революционных троек по ликвидации Кронштадтского мятежа, к 1 мая 1921 года было расстреляно 2168 человек. Расстрелы продолжались и в дальнейшем. Но было решено преследовать не только восставших, но и тех, кто дышал пьянящим воздухом свободы. В 1922 году началось массовое выселение жителей Кронштадта. Всего было выслано 2514 человек.^[65] Весь состав Балтийского флота был подвергнут чистке фильтрационных комиссий. Особое внимание уделялось бывшим офицерам, многие из которых были после ареста и проверки уволены с флотской службы, другие были приговорены к различным срокам наказания. Боевая сила Балтийского флота резко упала, но это не останавливало власти. Часть кронштадтцев, вернувшихся из Финляндии, была расстреляна, другие провели много месяцев в заключении, пока не были освобождены по амнистии 1922 года.

Составители сборника документов «Кронштадт 1921» сделали справедливый вывод: «Так закончилась кронштадтская трагедия, послужившая для правящей группировки Ленина испытательным полем для формирования власти, основанной на преступно-репрессивной практике, прикрываемой лозунгами справедливости».^[66]

1. Ленин В. И. Полное собрание сочинений. В 55 т. Т. 43. М., 1970. С. 24.

2. Нарский И. В. Жизнь в катастрофе. Будни населения Урала в 1917—1922 гг. М., 2001. С. 122, 123.

3. Питерские рабочие и «диктатура пролетариата». Октябрь 1917—1929. Экономические конфликты и политический протест. Сб. документов. СПб., 2000. С. 15.

4. Там же. С. 14.

5. Гольдман Э. Проживая свою жизнь. Автобиография. Часть 3. М., 2018. С. 113.

6. Дан Ф. И. Два года скитаний. Воспоминания лидера российского меньшивизма. 1919—1921. М., 2006. С. 92.

7. Кронштадт 1921. Документы о событиях в Кронштадте весной 1921 г. / Сост., введ. и примеч. В. П. Наумова, А. А. Косаковского.. М., 1997. С. 24.

8. Там же. С. 26, 27.

9. Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории (РЦХИДНИ). Ф. 17. Оп. 3. Д. 166. Л. 25—25 об.

10. Петриченко С. М. Правда о Кронштадтских событиях // Континент. 1976. № 10. С. 207.

11. Кронштадт 1921. С. 231.

12. Кронштадтская трагедия 1921 года. Документы. В 2 кн. М., 1999. Кн. 2. С. 49.

13. Семанов С. Н. Кронштадтский мятеж. М., 2003 // https://royallib.com/book/semanov_sergey/kronshtadtskiy_myateg.html.

14 .Мандельштам Н. Я. Воспоминания. Кн. 1. М., 1999. С. 131.

15. Шишкина И. М. Буржуазная историография Кронштадтского мятежа 1921 года // Вопросы истории. 1974. № 3. С. 88.

16. Семанов С. Н. Ликвидация антисоветского Кронштадтского мятежа 1921 года. М., 1973 // http://militera.lib.ru/research/semanov_sn/index.html.

17. Кронштадт 1921. С. 238.

18. Петриченко С. М. Указ. соч. С. 208, 209.

19. Там же. С. 209.

20. Там же. С. 208, 209.

21. Кронштадт 1921. С. 50, 51.

22. Там же. С. 47.

23. Цит. по: Крестьянинов В. Я. Мятежный Кронштадт. 1905—1917—1921. М., 2017. С. 238, 239.

24. Семанов С. Н. Ликвидация антисоветского Кронштадтского мятежа 1921 года.

25. Петриченко С. М. Указ. соч. С. 211.

26. Волин В. М. Неизвестная революция. 1917—1922. М., 2005. С. 20.

27. Петриченко С. М. Указ. соч. С. 213.

28. Цит. по: Волин В. М. Указ. соч. С. 23.

29. Петриченко С. М. Указ. соч. С. 213, 214.

30. Hoover Institution Archives, Stanford University (HIA). Melgunov S. P. Collection. Box. 4. Воззвание к рабочим, красноармейцам и матросам. P. 054.

31. Известия Временного Революционного Комитета матросов, красноармейцев и рабочих гор. Кронштадта. 1921. № 10 (12 марта); (далее — Известия ВРК).

32. Там же. № 12 (14 марта).

33. HIA. Melgunov S. P. Collection. Box. 4. P. 065.

34. Berkman A. The Kronstadt Rebellion. Berlin, 1922. P. 27.

35. Кронштадт 1921. С. 81.

36. Известия ВРК. 1921. № 1 (3 марта).

37. Там же. № 2 (4 марта).

38. HIA. Melgunov S. P. Collection. Box. 4. P. 049.

39. Известия ВРК. 1921. № 5 (7 марта).

40. Там же. № 3 (5 марта).

41. HIA. Melgunov S. P. Collection. Box. 4. P. 13.

42. Новая русская жизнь. 1921. № 77 (6 апреля).

43. Там же. № 79 (8 апреля).

44.Там же. № 77 (6 апреля).

45. Кронштадтская трагедия 1921 года. Кн. 1. С. 276, 277.

46. Там же. С. 215.

47. Там же. С. 263.

48. KA (Suomen Kansallisarkisto — Национальный архив Финляндии). Коллекция
SArk 2757/367.

49. Кронштадтская трагедия 1921 года. Кн. 1. С. 287.

50. Там же. С. 349.

51. Там же. С. 395.

52. Кронштадт 1921. С. 188.

53. Кронштадтская трагедия 1921 года. Кн. 1. С. 427.

54. Там же. С. 372.

55. ТАОН — Тяжелая артиллерия особого назначения.

56. Арканников Б. А. В штабе Кронштадтской крепости в дни восстания / Вступ. ст., публ., примеч. А. В. Ганина // Эпоха Революции и Гражданской войны в России. Проблемы истории и историографии. СПб., 2019. С. 397.

57. Степанов Н. А. Курсанты под Кронштадтом // Кронштадтский мятеж. Сб. статей, воспоминаний и документов / Под ред. Н. Корнатовского. Л., 1931. С. 101, 102.

58.Дыбенко П. Е. Из недр царского флота к Великому Октябрю. М., 2018. С. 196, 197.

59.Новая русская жизнь. 1921. № 77 (6 апреля).

60. Арканников Б. А. Указ. соч. С. 390.

61. Кронштадт 1921. С. 217.

62. Ленин В. И. Указ. соч. Т. 34. С. 383.

63. Кронштадт 1921. С. 351.

64. Там же. С. 352.

65. Там же. С. 15.

66. Там же. С. 16.