ХВАЛИТЬ НЕЛЬЗЯ РУГАТЬ

Торквато Тассо. Освобожденный Иерусалим. Перевод с итальянского Романа Дубровкина.

СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2020

«Торквато вас исторг из пропасти времен…» — говорит Батюшков о героях этой грандиозной (15 336 строк; в «Божественной комедии» Данте, для сравнения, — 14 233 строки) поэмы (оконч. 1575, полн. публ. 1581), повествующей о Первом крестовом походе (1099) и ратных подвигах Готфрида Бульон­ского, Танкреда Тарентского, италийского рыцаря Ринальдо, восточной девы-воительницы Клоринды и др. «Небо Италии, небо Торквата…» — восклицает Баратынский в предвкушении красот авзонской земли. «…Где Тасса не поет уже ночной гребец…» — огорчается Пушкин, так и не увидавший Венецию… Русская Муза, решившаяся заговорить новым сладостным стилем, не устает повторять волшебное имя итальянца — как своего рода пароль.

В России переводить это батальное полотно (вообразите себе многометровый живописный холст, сворачиваемый в рулон!) начали в последней четверти XVIII столетия (М. Попов), но особенно усердствовали как раз в золотом веке — А. Шишков (тот самый; прозой), А. Мерзляков, С. Раич, С. Шевырев… Имена знаменитые! Шевырев — вслед за Батюшковым (увы, не давшим нам опытов перевода поэмы, но пересказавшим несколько ее октав великолепной прозой в заметке «Ариост и Тасс» (1815; еще до Шишкова) и оставившим знаменательные маргиналии на читанном им экземпляре венецианского издания) — подошел, кажется, ближе всех прочих своих современников к раскрытию тональности и стилистики произведения, созданного на сломе Высокого Возрождения и маньеризма: в переведенном им отрывке октава подлинника русифицирована (хотя он был образованнейшим стиховедом): «…Тщеславился и я, питал желанья, / И, посохом пастушьим недовольный, / От верного родимого стяжанья / Бежал к двору, в Мемфи`с первопрестольный…»

В девятисотые годы были опубликованы три полных переложения «Освобожденного Иерусалима» — Д. Мина, О. Головнина и В. Лихачева, — созданные в конце XIX века и несшие на себе все черты поэтического безвременья. Недавно переизданный (2007) перевод Лихачева выполнен белым стихом. Важно отметить еще одно обстоятельство: сюжет поэмы основательно сплетен с историей христианства — и дореволюционные переводчики должны были иметь в виду еще и церковную цензуру, чьи представления о дозволенном были весьма далеки от представлений автора — католика XVI столетия…

…И вот спустя век (даже больше!) перед читателем — труд недавнего профессора Женевского университета Романа Дубровкина, известного многочисленными переводами английской, греческой, итальянской и французской (в том числе весь С. Малларме, книга стихов П. Валери) поэзии, плод упорной четырнадцатилетней работы.

Роман Дубровкин перевел поэму установившейся в пушкинское время «Торкватовой (Тассовой) октавой» — «с соблюдением всех строфических признаков: тройных созвучий и междустрофного альтернанса (чередования мужских и женских окончаний)» (С. 599), знаемой всеми нами по пушкинскому «Домику в Коломне». Приведу пример (Песнь девятая, строфа 26); как и требуют правила, октава завершается назиданием: «Оцепенев, дивились христиане / На призрак, полыхающий в ночи, / Так мореплавателей в океане / Пугают молний жгучие бичи. / Одни бежали в страхе с поля брани, / Другие ждали, обнажив мечи. / Тяжел во мраке бой непримиримый: / Опасней нет опасности незримой».

Переложение Романа Дубровкина замечательно во многих отношениях: живо, легко читаемо, лексически богато. Это превосходные русские стихи, что имеет первостепенное значение для перевода. Книга снабжена необходимыми примечаниями, кратким изложением фабулы и указателем имен. Можно поздравить переводчика со славной победой — Иерусалим «чужого наречия» им освобожден.

Надо только понимать, что русская «Тассова октава» весьма отлична от итальянской. Оригинал поэмы написан силлабическим 11-сложником с цезурой и исключительно женскими окончаниями, строка которого (обратимся за консультацией к М. Л. Гаспарову) читается так: «Правдой подвигнут / мой высокий Зодчий» (мало общего, согласитесь, с «Четырехстопный ямб мне надоел» или «Земную жизнь пройдя до половины»!). Наверное, было бы интересно иметь и такой, силлабический, перевод «Освобожденного Иерусалима». Да и «Божественной комедии».

Но Роман Дубровкин (и вероятно, правильно) последовал здесь за Михаилом Лозинским (отредактировавшим, кстати сказать, и перевод вольтеровской «Орлеанской девственницы» — уже пародии на Тассо и Ариосто, — начатый Пушкиным и продолженный Гумилевым, Адамовичем и Георгием Ивановым: «Я не рожден святыню славословить, / Мой слабый глас не взыдет до небес…»).

Журнальный зоил все же не преминет найти огрех: на с. 601—602 шесть строк из перевода О. Головнина странным образом приписаны Феофану Прокоповичу.

А. П.