ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

ПАВЕЛ ПАЛАЖЧЕНКО

Одноклассники

Света Альдарова получила письмо:

«Дорогая Света, ты меня, надеюсь, помнишь. Сергей Сорокин, прозвище Сапог, мы вместе учились в 89-й школе. Сколько лет прошло… Вспоминается то время по-хорошему, тебе, наверное, тоже. Но я пишу, чтобы попросить у тебя прощения.

До сих пор не могу себе простить свое поведение на дискотеке в 10-м классе, в феврале. Мы с тобой танцевали, я прижался к тебе, стал шептать на ухо всякие непристойности, говорил, что трахну тебя на лестнице и что тебе это очень понравится, ну и так далее. До сих пор не могу понять, как ты не дала мне по морде. Среди ребят тогда ходили разговоры, что „женщины от этого балдеют“. Были мы в этом деле, конечно, несмышленышами, и ничего у нас с тобой не было, на другой день пришли в школу как ни в чем не бывало, и я только спустя годы осознал, как глупо себя вел. А извиниться не удалось — жизнь пошла, пути разошлись.

И вот решил попросить прощения. За двадцать лет много чего произошло, складывалось по-всякому, но сейчас рассказывать не буду, при встрече, если захочешь. А не захочешь — ну и ничего, просто прими мои извинения. Совершенно искренние, поверь.

Мой адрес…»

Света удивилась. Этого эпизода она не помнила, да и Сергея не могла припомнить — что за парень, как выглядел… Но письмо показалось каким-то трогательным, что ли, действительно искренним.

Свете было не очень хорошо. Несколько месяцев назад она развелась, уже во второй раз. Детей в обоих браках не было, и сначала ей казалось, что это хорошо, а теперь стала подумывать, не завести ли ребенка от кого-нибудь без замужества. Но мысль эта дальше первых двух-трех слов не шла.

О письме она забыла… или не совсем, было не до того. А потом пришло еще одно письмо, по-старинному, в конверте, надписанном тем же почерком, а внутри просто листок с номером мобильного телефона.

Несколько дней листок лежал у Светы в сумочке. Наконец она решила позвонить.

Голос у Сергея оказался приятным, скорее тенор, ей такие голоса нравились. Свете было не совсем удобно, но говорил в основном он и через пять минут пригласил в ресторан. Она согласилась, тем более ресторан простой, типа кафе, а в понтовый она бы не захотела идти — это, казалось ей, уже к чему-то обязывает.

Он был среднего роста, с приятным, но как бы немного стертым лицом — наверное, поэтому и не запомнился, подумала Света, — с начинающими редеть волосами. Нащупывать общие темы для разговора не пришлось. Сергей помнил всё. Англичанку Елену Кузьминичну звали Кочерга, химичку Веру Мамедовну — Реторта, завуч Татьяна Михална однажды пришла замещать заболевшую математичку Ингу Петровну и запуталась в простом квадратном уравнении, Витька Столяр ее спас, потом стал доктором наук, сейчас в Израиле, сообщил Сергей. В шестом классе некому было преподавать географию, бросили клич среди родителей, вызвался отец Ани Столетовой и на уроках в основном рассказывал анекдоты, правда, приличные. Вспомнили знаменитую драку Кота Демидова с Юркой Шлапко из-за первой школьной красавицы Лены А., дочери кинозвезды… Разнять не могли, прибежали директор с физруком, да и те еле справились, Коту потом швы накладывали. Сергей рассказал, что Обывалов Леня стал священником, сейчас служит в русской церкви в Австрии, прямо во дворе посольства, далеко пойдет, наверное.

Разговор шел легко. Света удивлялась — какая же у него память, и потом, чувствуется, общался, перезванивался, наверное, ведь в курсе всего. Сама она редко о ком-то слышала и не то чтобы очень интересовалась, а вот сейчас интересно.

— Сережа, — сказала она, когда он расплачивался, — я тебе очень благодарна. Я тебя, честно говоря, не очень помнила, но ты просто кладезь! Как будто окунулась в те годы… И слушай, ну никаких обид за тот случай, я даже никогда не вспоминала.

До дома Сергей довез ее на такси. Чмокнул в щечку.

Потом еще пару раз встречались, говорили опять о школе, потом о театре (Сергей обещал сводить на Миронова), о разных разностях. О личной жизни речи не заходило. Сергей оказался человеком без претензий, с ним было легко и спокойно. Свете даже начинало казаться, что она помнит его мальчиком, в классе или в коридоре на перемене, но, порывшись в памяти, в эпизодах школьной жизни, она все-таки не могла найти там хоть сколько-нибудь похожего лица.

Снова довозил ее домой на такси, Света выходила, и был соблазн пригласить его посидеть, но что-то останавливало. «Ну ладно, — думала она, — будем возвращаться из театра — приглашу».

Но с театром что-то застопорилось, а потом он недели две не звонил. Света решила: пропал.

Была зима. К середине декабря снегу намело, как в феврале, но в три часа уже было мрачно, висели низкие плотные облака, включали фонари, они горели тускло и неподвижно. Света думала о том, что она, конечно, дура, что робкие надежды, в которых она себе едва признавалась, рассы`пались, да и поделом, глупо это было… Как бы они жили вместе? Вроде друзья детства, а она его даже не помнит. Было, конечно, ощущение обиды…

Но все-таки она решила ему позвонить.

Ответил женский голос:

— Да, я слушаю.

У Светы перехватило голос, она не знала, что сказать. Может быть, не туда попала? Но и положить трубку не могла.

— Говорите, не стесняйтесь.

Помолчав еще несколько секунд, Света спросила:

— Извините, это телефон Сергея?

— Да, — ответила женщина. — А вы?..

— Я его одноклассница.

— Я понимаю, — сказала женщина. — Звонили ему одноклассницы, — добавила она с чуть странной интонацией.

Как дальше продолжать, Света не знала, но женщина опередила ее:

— Я его жена. Он разбился на машине десять дней назад. Множественные переломы… До сих пор в коме. Лежит в реанимации шестьдесят четвертой больницы. Врачи говорят, надежда есть.

Она сказала все это буднично, устало, но ее голос и манера понравились Свете, от этого голоса она почувствовала какой-то отзвук в душе и стала говорить быстро, торопливо:

— Вы извините меня, ради бога, я понимаю, что вам мой звонок ни к чему и даже может быть неприятен, но только ни в коем случае ничего не подумайте, я вам очень сочувствую, это какое горе, господи, просто не знаю, что сказать…

— Не извиняйтесь, — сказала женщина, — я же вам говорила, ему звонили, одна женщина даже в больницу ходила. Меня зовут Валя.

— Меня — Света.

Они встретились у входа в больницу, прошли по просторному парку к хирургическому корпусу, поднялись на седьмой этаж. Света волновалась и даже не успела толком рассмотреть жену Сергея. Его самого они увидели через стеклянное окно, он лежал неподвижный и ровно дышащий, соединенный трубками и датчиками с устройствами и приборами. Врач сказал, что пока не знает, когда его будут выводить из комы, но, наверное, уже через несколько дней.

— Здесь есть приличное кафе через одну остановку на трамвае, — сказала Валя, когда они вышли из больницы.

Света согласилась.

В трамвае было легче немного рассмотреть Валю. Выше среднего роста, с осанкой, широкое лицо, широко поставленные глаза. Вспомнилось слово, которое она когда-то слышала от мамы: «двужильная».

Заказали салат и чайник имбирного.

— Человек он хороший, — говорила Валя, — я его люблю до сих пор. Но неприкаянный какой-то. Ни на одной работе долго не задерживался. Зарабатываю в основном я. Но с ребятишками занимается, истории им рассказывает, сказки сочиняет, они к нему льнут, прямо удивительно. Старший тоже у нас Сережка, он, правда, уже над папой посмеивается иногда. Быстро они растут.

Через неделю Сергея вывели из комы. Валя позвонила Свете, рассказала, что у врачей план операций на два месяца вперед, что взяток никто не просит, но, конечно, приходится помогать, и Света подумала, что надо бы спросить, не нужны ли деньги, но не решилась. И спрашивать Валю, когда можно будет его навестить, она тоже не решалась, а та не предлагала. Так и разговаривали по телефону.

Весна была затяжной, долго не сходил снег, лежал, покрытый черной коркой, по бокам тротуаров, ручейки ночью замерзали, покрывали асфальт скользкой глазурью. Но настроение у Светы улучшалось — все-таки весна!

В конце апреля позвонила Валя — Сергей уже в обычной палате, кажется, больше операций не потребуется. Разговаривает, понемногу учится ходить.

— Хотите его увидеть?   

Света — «процентов на восемьдесят», как она потом себе говорила, — знала, что идти, наверное, не стоит, но все-таки пошла.

В шестиместной палате заняты были только две койки. Сергей сидел в кровати прямо, смотрел перед собой. Лицо его уже не было забинтовано, как несколько месяцев назад, когда Света увидела его в реанимации. На правой стороне были шрамы, и не очень много жизни было в этом лице.

Валя доставала из сумки мандарины, йогурт, растворимый кофе.

— Вот смотри, кто пришел, — сказала она. — Света, одноклассница твоя. Я ей говорю, ты выздоравливаешь.

Сергей повернул лицо к женщинам. Посмотрел на Валю, потом долго смотрел на Свету. Глаза его были неподвижны.

— Я не знаю, кто это, — сказал он.

Прокофьев

Леру Воронкову обсчитали в супермаркете, еще и нахамили.

Она заплатила карточкой, потом стала перекладывать купленное в сумку, посмотрела на чек — многовато вроде. И действительно — она взяла один десяток яиц, а заплачено за два. Вернулась, показала чек кассирше, плотной краснолицей женщине с высокой прической. Та сразу на нее заорала: «А откуда я знаю? Не держите очередь!» и все такое. Лера не знала, как с ней разговаривать, да и очередь, как ей показалось, была в некотором раздражении. Она повернулась и ушла.

Вечером позвонила маме, пожаловалась.

— А ты бы не мне жаловалась. Надо было вызывать старшего, пусть проверяют.

— Это легко сказать, мама, — только и нашлась, что ответить Лера.

Но на другой день, забежав в магазин купить апельсиновый сок, обратила внимание на табличку у входа: «Если вам не понравилось обслуживание в нашем магазине, позвоните Прокофьеву Сергею Сергеевичу» — и номер телефона.

«Прокофьев, — подумала Лера. — Сергей Сергеевич…»

Лера работала в музыкальной школе. Когда-то были другие мечты, надежды. Но она никогда ни о чем не жалела, была благодарна своим учителям, хотя и слышала от людей, которым доверяла, что они многое упустили и даже в чем-то перед ней виноваты. Она старалась не повторять их ошибок, но, впрочем, среди ее учеников не было ни одного по-настоящему талантливого, а большинство… Ну, она просто не понимала, зачем они учатся музыке. Однокурсник Саша, работавший в театре и в общем довольный жизнью, советовал ей из школы уходить, но что-то — скорее всего, сознание того, что уходить особенно некуда, — ее удерживало. С Сашей они иногда ходили в кино, на концерты не ходили — на концерты Лера ходила одна. Любила многих и многое — особенно сонаты Прокофьева.

Все-таки она решила позвонить.

— Сергей Сергеевич?

— Да.

Лера поняла, что неосознанно надеялась: номер не ответит. И не сразу смогла продолжить.

— У меня жалоба, Сергей Сергеевич.

— Да, какая?

— Меня обсчитали, заставили заплатить за лишнюю упаковку яиц, потом еще орала на меня кассир…

— Когда?

— Позавчера.

— Что же вы сразу не пожаловались?

— Да, надо было…

— Можете прийти в магазин через полчаса? Я подъеду.

Леру раньше удивляли эти слова: «подъеду», «подойду». Но потом она заметила, что и сама так говорит.

Прокофьев оказался мужчиной среднего роста, с залысинами, того неопределенного возраста, который у многих мужчин начинается лет с тридцати пяти, а то и раньше. Он выслушал Леру, потом, не входя в торговый зал, несколько минут постоял недалеко от кассы, за которой сидела краснощекая тетка, Лера была рядом, потом он кивнул ей, попросил подождать и несколько минут отсутствовал. Вернулся с какой-то бумагой типа ведомости, попросил Леру подписать ее и отдал ей шестьдесят семь рублей. Лера посмотрела на него то ли с благодарностью, то ли с удивлением.

— А ее мы уволим, — сказал Прокофьев.

Это был момент, когда дело было, казалось, исчерпано, но ни Лера, ни Прокофьев не уходили, Лере даже казалось, что со стороны это выглядело ужасно — стоят как вкопанные. И тогда у нее вырвалось:

— А скажите: вам не задают этот вопрос иногда, насчет фамилии, имени, отчества?

— А… Вы об этом… — ответил Прокофьев. — Вообще-то давно уже никто не спрашивал.

— Просто забавно немного, — сказала Лера, — ведь полное совпадение.

Неожиданно он посмотрел на нее жестким, сухим взглядом.

— Это для другого разговора тема, Валерия Алексеевна. А пока примите мои извинения.

Эти слова запомнились Лере, казались ей странными — то ли намек на продолжение темы, то ли, если вспомнить выражение лица, раздраженная точка в разговоре. Но через неделю-другую она об этом разговоре забыла. И как раз тогда он позвонил.

— Здравствуйте, — сказал он, — это Прокофьев.

Лера молчала. Нельзя сказать, что она была ошарашена. Последний мужчина, звонивший ей, был Саша, он предлагал ей пойти на «Ла-ла ленд», но это было довольно давно, и она не пошла.

— Да, я помню, — сказала она и неловко добавила: — Вы из магазина.

— Нет, я не из магазина, — отозвался он, как бы ухватившись за сказанное Лерой. — Я из дома. Вот сижу, немного выпил…

Лера вспомнила, как ведутся такие разговоры.

— И хотите меня пригласить в гости.

— И хочу вас пригласить в гости. Но я живу далеко от вас. Куда заехать?

Лера назвала адрес.

Он жил в сталинском доме, в двухкомнатной квартире с узенькой прихожей и высокими потолками. Сначала пошли на кухню, Прокофьев разливал чай, о чем-то говорили, потом Лера рассмеялась.

— Слушайте, ну просто абсурд какой-то, — сказала она сквозь смех, который ей самой показался немного истерическим.

— Почему?

— Я в музыкальной школе работаю, — ответила она, — а вы — Прокофьев Сергей Сергеевич.

— Более того, — отозвался Прокофьев, — у меня здесь есть рояль. Пойдемте в комнату.

Читатель ждет, что Лера сейчас сыграет Вторую сонату Прокофьева. Но он ошибается. Вторую сонату Прокофьева сыграет Сергей.

Лера прекрасно знала эту раннюю вещь, слушала ее в исполнении Плетнева, недавно нашла в Интернете пражскую запись Рихтера и каждый раз, слушая ее и иногда играя, уносилась в «серебряный век», в «довоенное» — до первой, до второй войны, когда время и люди еще не сломались, не разрушились, но уже были найдены новый язык и другая красота, и в ней были и старая сказочная Россия, и ее предощущавшееся и несбывшееся будущее. Он играл очень хорошо, к финалу убедив Леру, что, наверное, так играл когда-то — когда не было на свете ни ее, ни Сергея — сам Прокофьев. Ей опять стало смешно. «Абсурд какой-то», — подумала она… Прокофьев, Сергей Сергеевич, вернувший ей шестьдесят семь рублей…

— Послушайте, — сказала она, когда отзвучал финал, — что за чертовщина? Что вы вообще делаете в магазине?

— Зарабатываю на хлеб, — отвечал Прокофьев без иронии в голосе. — Вы хотите узнать всю историю?

— Я даже представить себе не могу… — начала отвечать Лена, но не смогла продолжить.

— Отца у меня нет. То есть, конечно, есть, и я даже подозреваю одного друга семьи, но мама записала имя-отчество — Сергей Алексеевич, скорее всего, выдуманное, а фамилию я получил, как положено, ее. Но самовольно, получая паспорт, стал Сергеем Сергеевичем. Она получила консерваторское образование, преподавала в Гнесинском училище и рано начала учить меня играть. Учился я не из-под палки, мне нравилось, и кое-чему я научился.

— Да что вы, — прервала его Лера, — прекрасно!

— Давайте по порядку. У нас бывали гости, ее друзья, коллеги, и она просила меня поиграть им, но я наотрез отказывался. Учился в обычной школе, в музыкальную не хотел, ни в какую. Мама очень расстраивалась, но в конце концов смирилась. Выходя из дома, я превращался — откровенно вам скажу, Лера, — в шпану, троечника. В восьмом классе попробовал водку, в десятом потерял невинность, незадолго до армии после случайной драки чуть не загремел в тюрьму. Но дома становился приличным мальчиком, много читал, продолжал заниматься. Полюбил Дебюсси, Прокофьева. Мне удавалось скрывать от мамы мои похождения, но что-то она, конечно, чувствовала. Но главное, я уверен, ее психику и здоровье подтачивала несбывшаяся мечта о моей музыкальной карьере, моем успехе. Когда она умерла, я чувствовал свою вину. Но что я мог поделать…

Он замолчал. Лера посмотрела на него — лицо было спокойным, ей казалось, что он собирается с мыслями.

— Вы правы, — продолжал он, хотя она ничего не сказала, — я рассказываю об этом в первый раз. Потому что — ну кто поверит! Знаете, однажды мне приснилось — афиша концерта: «Сергей Прокофьев. Сергей Прокофьев. Сонаты». Проснулся в холодном поту. — Помолчав, он добавил: — А насчет фамилии, имени, отчества меня уже лет пять никто не спрашивал. Вы-то мне верите?

— Не знаю, — ответила Лера.

Ни маме, ни Саше Лера ничего не рассказывала. Мама и не заметила ничего. А Саша заметил почти сразу.

— А ты похорошела, — сказал он ей. — По-моему, у тебя кто-то появился.

— Ага, — откликнулась Лера, — скоро свадьбу сыграем.

— Ну, это необязательно, — сказал Саша, — мне тебя будет очень не хватать.

Они посмеялись, Саша заказал еще по бокалу вина.

С тех пор прошло пять лет. Лера сначала перебралась к Сергею, потом ее тетка Наталья Петровна — окончила Бауманское училище, а стала риелтором, разбогатела — помогла продать две квартиры, прокофьевскую очень выгодно, и купить отличную трехкомнатную в новостройке в Крылатском. Брак они в конце концов зарегистрировали, потому что квартира общая, да и ребенок был на подходе. Мальчик родился хороший, назвали Витей. Все у них хорошо, Витя здоров, Лера преподает, две девочки у нее поступили в Гнесинское, и у Сергея дела пошли в гору. Сейчас он в одной компании вице-президент по маркетингу. За рояль давно не садился.

Юрка

Рождественский рассказ

Маме на вид было лет двадцать пять, ребенку — четыре. Она вела его за руку и громко говорила:

— А мы попросим: «Дедушка Мороз, сделай так, чтобы зима была. Что ж это такое, дождь, слякоть, снега нет, а мы хотим на саночках кататься».

Мальчик молчал.

— Мы хотим на саночках кататься? — спросила мама.

— Хотим, конечно, — сказал ей неожиданно появившийся рядом мужчина средних лет, — но надо с такими просьбами поосторожнее. Вас как зовут?

— Инна.

— Понимаете, Инна, вы формируете мировосприятие ребенка на годы вперед. Вы слушали прогноз погоды? Эта просьба в течение ближайших десяти дней невыполнима. А значит, нет Деда Мороза. Мальчик утратит веру в Деда Мороза!

«Троллит, что ли?» — подумала Инна.

— Вера в Деда Мороза очень важна, — продолжал мужчина. — Подумайте: если ребенок раньше времени утратит веру в Деда Мороза, то отсюда один шаг до систематического недоверия к власти, диссидентского, я бы сказал, менталитета, с которым вашему сыну будет очень трудно прожить жизнь в нашей стране.

«Точно, троллит», — подумала Инна.

— Послушайте, а вас как зовут? — спросила она мужчину.

— Вадим, — охотно отозвался он и после паузы добавил: — Вадим Сергеевич. Я уже много лет подрабатываю Дед Морозом, и, поверьте, я знаю, о чем говорю. Хотите, зайду поздравить вашего сына? Но только когда снег выпадет.

Он протянул ей карточку:

«Морозов Вадим Сергеевич

Ведущий

Тамада

Дед Мороз».

— Для вас бесплатно, Инна.

Инна жила с мамой Индирой Петровной. С мужем-однокурсником она развелась полтора года назад, найдя у него в кармане презерватив и проплакав всю ночь. Все было в общем неплохо, Сеня рос хороший, послушный — а это редкость в таких семьях, говорила мама и добавляла:

— Все бы хорошо, но какие-то мы с тобой бесхозные.

Раньше, когда еще пользовались домашним телефоном, можно было как-то следить, догадываться, кто дочери звонит… хоть что-то, а теперь — все по мобильному. Иногда, выглянув в окно, она видела, как Инна, гуляя с сыном, разговаривает по телефону, и в сердце матери начинала шевелиться надежда вперемежку с сомнением.

Для себя она давно эту тему закрыла. О мужчинах не думала, в памяти иногда возникали какие-то обрывки «личной жизни» и одновременно — чувство стыда. Об одном случае — Инна тогда была в шестом классе — старалась не вспоминать, надеялась, что Инна забыла, но кто знает…

Второго января наконец выпал снег. Инна с Сеней пошли гулять, мальчик прыгал от радости, подставлял руки под медленно падающие снежинки.

«Как все светлее стало», — подумала Инна. И вспомнила про «Деда Мороза». Карточка с телефоном, оказалось, лежала в кармане пальто.

Она набрала номер.

— Вадим Сергеевич?

— Здравствуйте, Инна, я узнал ваш голос.

— Я вот подумала: вы говорили, что можете приехать…

— Могу, Инна, но не сегодня. У меня сегодня до конца дня все очень плотно.

— А завтра сможете?

— Завтра обязательно. Можно в одиннадцать, можно после обеда.

Инна подумала. Мама встает поздно, в одиннадцать будет еще, наверное, кофе пить в халате.

— Давайте часа в три.

— Отлично, до завтра.

Мама выбежала на звонок, посмотрела в глазок и сразу заголосила:

— Это кто? Никаких Дед Морозов мы не вызывали!

— Мам, все нормально, — остановила ее Инна. — Мы давно уже с Дедушкой Морозом договорились, правда, Сеня?

Индира Петровна резко отошла от двери.

— Могла бы и сказать матери.

Вадим, в красной шубе, с мешком, занял почти всю малогабаритную прихожую.

— Здравствуй, Сеня, — сказал он почти настоящим басом. — Долго я к тебе ехал, снега побольше захватил с собой, чтобы ты на саночках покатался.

Сеня как онемел. Дед Мороз, уже нормальным голосом, сказал:

— И подарки есть для тебя у Деда Мороза.

Индира Петровна, на кухне, вздрогнула, бросилась в прихожую, взглянула на физиономию Деда Мороза. Красная шапка, белая борода — но она сразу узнала: он!

«Он, прохвост, гаденыш, сколько лет прошло, а я его, хоть он Змей Горынычем нарядись, узнаю!»

— Проходите, Дедушка Мороз, — сказала она, — мы вас чайком угостим.

— Спасибо, — сказал Вадим, — чайку я сегодня вдоволь попил.

Сеня перебирал подарки.

Вечером Сеню, возбужденного подарками — лего, машинки, конфеты, — едва уложили спать. Индира Петровна с Инной сидели на кухне.

— Оливье доедать будем? — спросила Индира Петровна.

— Мам, я же тебе говорила, не надо столько делать, — сказала Инна и, поняв, что мать может обидеться, тут же добавила: — А торт замечательный получился.

— Доел его Дед-то, — с притворным равнодушием сказала мать.

— А классный, правда?

Индира Петровна не могла рассказать всего этого дочери. Воспоминание резало душу: двадцать пять лет назад, Домбай… «Лыжи у печки стоят, гаснет закат за горой, месяц кончается март, скоро нам ехать домой»… Уехал… пропал, проходимец, как ветром сдуло… Людку спрашивала, нет ли каких концов, — нет, говорит, из Киева кодла, какие там концы… Да и ладно, что теперь, звонить, что ли: ах ты сволочь такая, явился не запылился, совесть у тебя есть вообще?..

— А откуда он взялся-то? — спросила Индира Петровна.

— Вообще-то странный немного, — ответила Инна. — Подошел на детской площадке. «Я, — говорит, — Дед Морозом зимой работаю, хотите, приду поздравить?»

— Прямо так?

— И карточку оставил, — сказала Инна. — Сейчас покажу.

Карточка лежала там же, в кармане пальто.

Индира Петровна, побаиваясь, взяла карточку, прочитала. Немного задрожали руки.

«Нет. Не он. Юрка его звали. Юрка».

Елочка

В конце года было подписано распоряжение о назначении Сергея Владимировича Р. руководителем Роспроблемнадзора. Должность ответственная, с неплохим окладом, хорошими надбавками и премиями и богатыми дополнительными возможностями. Лет Сергею Владимировичу было чуть за пятьдесят, так что было еще достаточно времени для дальнейшего роста или ухода в бизнес.

31 декабря он был на работе до шести часов вечера, в пустом здании было тихо, гулко. В одиночестве Сергей Владимирович обдумывал некоторые неотложные решения, делал пометки в ежедневнике на предстоящий год, потом долго не мог уйти. Наконец резким движением встал, вышел из здания, молча кивнув охраннику, и сел в поджидавший во дворике автомобиль.

Рядом с его домом была «Азбука вкуса», там он и вышел. Бесцельно побродив по рядам, увидел несколько аккуратных, совсем маленьких елочек, настоящих, натуральных. Решил купить, заплатил, улыбнулся кассирше.

Новый год они встречали в «Турандот», с Купцовыми и еще двумя парами вроде бы приличных людей, малознакомых, приглашал Купцов. Елочка, конечно, была ни к чему, но хотелось какой-то мелочью порадовать жену. Жена была вторая.

Но все пошло не так. Рвануло.

— Это зачем? — спросила жена с напряжением в голосе, которое не предвещало ничего хорошего.

— Да так, — ответил он, — понравилась елочка.

Он уже знал, что сделал ненужное.

— И что мне с ней делать? Я еще краситься не начала, — резко, как бы прикрикивая, сказала жена.

— Тебе сколько часов нужно? — спросил Сергей Владимирович.

— Сколько нужно.

Вот здесь рвануло. Почти бесшумно — сначала он ушел в свою комнату, в двери которой был ключ, никому не нужный, никогда не поворачивавшийся. Он закрылся, сел на диван, обхватил голову руками и через некоторое время почувствовал себя идиотом. Не совсем понимая, что делает, он встал, повернул ключ в замке, вышел в прихожую и, прихватив елочку, выбежал на лестничную площадку к лифту. Даже пальто не накинул.

Прохожие иногда оборачивались на мужчину средних лет, без пальто, в хорошем деловом костюме, с елочкой в руках. Он дошел по бульварам до Арбатской площади и некоторое время искал вход в метро, куда он не заходил уже несколько лет и даже не помнил, как пройти турникет. Кто-то пропустил его, приложив к желтому кольцу карту, и Сергей Владимирович воспринял это как должное — переложив елочку в другую руку, прошел к эскалатору и спустился на станцию. Она была огромной, чудовищной, полупустой.

О чем он думал, когда ехал до «Щелковской», потом назад, потом еще раз назад до «Курской»? О маме, умершей три года назад, о первой жене Виктории, сыне, который не хотел с ним общаться, немного об отце…

Отец жил в Твери, почти ни с кем не разговаривал, но, как говорила соседка, которой Сергей Владимирович регулярно звонил, был здоров, зимой ходил в парке на лыжах. Пару лет назад, после смерти мамы, Сергей Владимирович пытался через соседку завести с ним разговор о помощи деньгами, бесполезно…

Он еще куда-то переходил, бережно держа елочку то перед собой, то под мышкой. Он не слушал названия станций, не услышал предупреждения: «За нахождение в поезде, следующем в тупик, законодательством Российской Федерации предусмотрена административная ответственность»… В тупике и заснул.

Ему снилось, что он живет в гостинице в европейском городе, кажется, в Берлине, и ходит на работу в зоопарк, где присматривает за животными. Особенно опасны крокодилы, один из них чуть не укусил маму, которая живет в другой гостинице и тайно ходит в зоопарк встречаться с сыном. Мама предупреждает его против второго брака, говорит, что второй брак вообще никому не нужен, после первого надо отдыхать. Он говорит маме, что уже женился, жену зовут Маша или Жаклин, он не помнит, но все очень хорошо. Мама молча поводит бровью, ей пора идти в гостиницу, потому что комендантский час и вообще война. Он выбегает из зоопарка, держа в руках елочку, и тут просыпается.

Рядом с ним сидит девушка, молодая женщина лет двадцати двух. Он всегда отличает этот возраст — двадцать пять уже совсем другое дело, что-то исчезает, что-то появляется усталое или хищное.

— Просыпайтесь, едем дальше, — говорит она. — Меня зовут Маша.

Она жила на окраине, в каком-то, кажется, Свиблове, в однокомнатной квартире в девятиэтажном доме. Сергей Владимирович давно не видел таких квартир, совершенно крохотная. Вспомнил: в квартире одноклассника Вовки Рыжикова была такая же стенка, румынская, за ними тогда давились.

Отец говорил: «Ты всегда на книги смотри… что читают люди».

Посмотрел: Есенин, Гумилев, Евтушенко…

— Это не мои, — сказала Маша, стаскивая с него пиджак. — Хозяев… А тебе согреться надо.

— Ну вот, старый проводили, новый встретили, — говорила потом Маша. — Я вообще всегда любила, чтобы был сильно старше. Меня папин брат, дядь Юра, соблазнил. Я тогда училась в медицинском колледже. Потом вот в Москву уехала. У нас там мрак.

Он понимал, что надо, наверное, спросить, откуда она, чем занимается в Москве, что-то сказать ей, что принято говорить в таких случаях, но не мог и даже гладил ее волосы машинально, проваливаясь в сон, вздрагивая, просыпаясь и снова засыпая. С улицы доносился треск взрывающихся петард, окно освещали отблески фейерверка, и иногда слышны были чьи-то крики…

«А ведь я вчера ее толком не разглядел, — подумал Сергей Владимирович утром. — Что вообще произошло?»

У Маши были крупные черты лица, выпуклые губы… «Кажется, свои», — отметил он про себя (жена увеличивала у косметолога). И вообще она ему нравилась, но он совершенно не представлял себе, что делать, о чем говорить с ней, что произойдет дальше в этот первый день нового года. Ну просто фантасмагория какая-то.

— У тебя на телефоне звонков полно, — сказала Маша.

Телефон был у нее в руках, он совсем забыл про него, и почему был отключен звонок — непонятно. Посмотрел на экран: семь звонков от жены, три от Купцова, еще несколько неотвеченных звонков. Что у них там творится — кошмар ведь. Он не чувствовал себя виноватым, скорее наоборот, но, что делать, не знал.

— Денег у тебя с собой, конечно, нет, — сказала Маша, допивая кофе.

— Нет. Но я доеду.

— Вообще-то, я не отказалась бы от материальной помощи, — сказала она, глядя прямо в глаза Сергею Владимировичу.

Он на мгновение смутился, но почти сразу опомнился:

— Конечно, конечно, Маша. У тебя есть счет в Сбере? Я могу прямо сейчас перевести, по номеру телефона. — Он открыл сбербанковское приложение. — Диктуй номер.

Плюс семь, девятьсот шестнадцать, двести три… Набрав эти цифры, он вдруг почувствовал разящую боль в правой части поясницы, полоснуло как ножом, спазм пошел по спине и бедру, перед глазами поплыли желтые круги. Он знал симптомы: почечная колика.

— Послушай, у меня приступ. Давно не было… Но плохо очень. Мне надо лечь, и дай что-нибудь теплое.

Маша посмотрела на него.

— Сейчас скорую вызову.

Он с трудом добрел до кровати.

Когда приехала скорая, Сергей Владимирович лежал в постели и в нарастающем ритме стонал. Маша сидела рядом, прижимая к его правому боку грелку. Молодой коренастый медбрат слегка испугался, но на просьбу сделать укол ответил отказом.

— Нам не положено. Только по назначению врача.

— Ну что-нибудь, — просил больной, — баралгин хотя бы… Что-нибудь есть у вас?

— Здесь недалеко, довезем, там вас проколют, прокапают… — отвечал медбрат.

Маша подошла к нему вплотную, сказала негромко, отчетливо:

— Сделай. Укол. Сука.

Парень хотел что-то ответить, осекся, потом сказал:

— Ладно, не орите. Сейчас… ношпу.

Когда скорая подъезжала к больнице, Сергей Владимирович заснул.

Ему снился южный приморский город, может быть, даже не европейский, а где-нибудь в Латинской Америке. По набережной идет мама под руку с высоким мужчиной средних лет, в отлично сшитом светлом костюме, с цветком в петлице пиджака. У мамы в руках елочка, у мужчины — большой букет роз. Сергей Владимирович знает, что это дядь Юра и что они с мамой идут в больницу, где он лежит уже неделю с множественными переломами левой ноги. Он знает, что сломал ногу на лыжном курорте, но не помнит его названия. Мама и дядь Юра идут бодро, почти вприпрыжку, как в итальянских фильмах, жестикулируют, весело улыбаются. Вот они поворачивают в сторону улицы, где находится нависающее над парком здание больницы, но проходят мимо него, идут дальше. Он хочет их вернуть, но не знает, как это сделать, пытается вырваться из постели, но его не пускают ремни. «Почему ремни? — спрашивает он. — Я же нормальный, вменяемый человек, а ко мне применяют методы физического стеснения. Где врач?»

Врач стоял перед ним — высокий, с сединой в волосах, примерно его возраста.

— Проснулись, — констатировал он. — Меня зовут Борис Петрович. А у вас будет все в порядке. Только надо подлечиться. Кстати, не беспокойтесь — ваше удостоверение и телефон здесь, никуда не пропали. Можете позвонить домой.

Жена взяла трубку сразу.

— Это я, — сказал Сергей Владимирович.

— Ты, — ответила она. — Я всю ночь проплакала.

А вечером они пришли к нему — жена, Купцовы Юра с Таней. Их пустили в реанимацию. Купцова везде пускают.

Жена вошла в палату первой, с елочкой в руках.

Последний эксперт по Сагераму

Когда-то о Сагераме много писали в газетах и многие о нем знали. Страна небольшая, довольно отдаленная, да и население сравнительно небольшое, но вызывала интерес, особенно в годы холодной войны. Сагерамский язык — сложную амальгаму древнекельтского, ретороманского и арабского с непонятно откуда взявшимися лексическими вкраплениями из финно-угорских языков — преподавали в двух университетах.

Но постепенно интерес к Сагераму пошел на спад. О нем никогда не рассказывали по телевидению, а опросы показывали, что большинство граждан нашей страны затрудняются сказать, на каком континенте он находится. Правда, то же самое происходило и со многими другими странами. Но для Сергея Александровича Лукьянова угасание интереса к этой стране и, главное, сагерамских исследований было большой личной драмой.

Он был последним экспертом по Сагераму. Все коллеги давно переквалифицировались, занимались кто Украиной, кто — особенно в последнее время — Мьянмой. А сам он вынужден был зарабатывать на жизнь преподаванием латыни в двух вузах — медицинском и юридическом. Но Сагерам не отпускал.

Сергей Александрович был последним и, наверное, лучшим из учеников академика Аристарха Исидоровича Скукоженского, основателя научной сагерамистики, начинавшего еще до революции и знавшего Шахматова и Бодуэна де Куртенэ. Своим коллегам по кафедре Лукьянов с горечью говорил, что на нем великая научная школа прерывается.

Телефонный звонок раздался в девять утра. Сергей Александрович удивился — в это время ему никто не звонил. Ему вообще редко звонили. Иногда звонили жене — подруги из общества «Цветоводы Москвы», — но не в такую рань.

— Доброе утро. Сергей Александрович?

— Да. С кем имею честь? — старомодно, как это делал иногда при нем покойный академик, спросил Лукьянов.

— Полковник Жучков. Хотелось бы поговорить с вами, Сергей Александрович.

— Пожалуйста.

— Я имею в виду не по телефону. Хотели бы пригласить вас к нам. Поговорить о Сагераме.

За завтраком он рассказал о звонке жене.

— Знаешь, у меня сердце ёкнуло. Так давно никто не то что не интересовался — даже слова этого не произносил.

— А что им нужно-то? — с оттенком недоверия в голосе спросила жена.

— Ну, это я завтра узнаю, — ответил Лукьянов. — Обещали прислать машину. — Помолчав, он добавил: — Но ты, конечно, понимаешь, что я, наверное, не все смогу тебе рассказать.

На следующий день машина — черный «мерседес» — ждала Сергея Александровича у подъезда. Ехали по третьему кольцу, потом свернули куда-то. Эти места он не знал, увидел только один или два раза вход в метро, но не понял, что за станция. Белое здание, к которому они подъехали, было огорожено металлической оградой со шлагбаумом. У входа он предъявил паспорт, отметив для себя, что в учреждениях, где требуют предъявить паспорт, он не был уже очень давно.

Полковник Жучков — подтянутый, очень аккуратно подстриженный человек лет сорока пяти — предложил чаю и поинтересовался самочувствием.

— Да не жалуюсь, — ответил Лукьянов, но не вытерпел и несколько поспешно спросил: — А о чем речь у нас с вами, собственно?

Полковник посмотрел на него внимательно, с полуулыбкой.

— Речь, Сергей Александрович, о планируемых в будущем году военных учениях. Нам с вами надо будет посотрудничать. Информацию будете получать по мере необходимости, а пока командование поручило мне сообщить вам следующее.

Он сделал паузу, еще раз внимательно посмотрев на Лукьянова. Сергей Александрович взгляд выдержал.

— По сценарию учений на территорию одного из наших союзников проникают мобильные группы террористов из Сагерама, получающие поддержку враждебных нашей стране государств. Это пока всё.

Лукьянов удивился. Ни о каких террористах в Сагераме он никогда не слышал. Жители страны занимались традиционным для региона овцеводством, работали в сети колл-центров, обслуживали растущие как грибы отели и коттеджные поселки британских пенсионеров. Но с полковником Жучковым делиться своими сомнениями он не стал.

Полковник сказал, что через месяц планируется совещание по подготовке учений.

— Мы вас просили бы выступить перед командным составом с докладом о Сагераме. Геополитическое положение, внешняя и внутренняя политика, состояние экономики. Ну и так далее. Минут на десять.

Визитной карточки у Жучкова не было. Он написал на листке бумаге телефон.

— Вот, на всякий случай.

Попрощались крепким рукопожатием.

Жизнь Сергея Александровича Лукьянова наполнилась новым смыслом. С утра до вечера он рылся в книгах, перебирал старые записи, даже заходил в Интернет в поисках более актуальных сведений, конспектировал наиболее важное, готовился к докладу. Кроме того, по собственной инициативе он подготовил краткий русско-сагерамский и сагерамско-русский разговорник, справочник военного переводчика и на всякий случай десять рецептов блюд сагерамской кухни.

Приближался день совещания. Сергей Александрович, что там скрывать, волновался. Он предполагал, что будут присутствовать высокопоставленные военные, чином выше полковника, но, как и Жучков, подтянутые, аккуратно подстриженные, с внимательными взглядами. Одного он не мог понять: как уложить подготовленное им в десять, максимум пятнадцать минут? «Допустим, пятнадцать минут мне все-таки дадут, — думал он, — но ведь все равно невозможно». Эта мысль не давала ему покоя, и жена говорила, что он стал какой-то раздражительный. Он и сам это замечал.

Накануне назначенного дня ему не позвонили. Сергей Александрович думал, что Жучков или кто там позвонит утром, ждал звонка весь день не выходя из дома, даже после шести, но понял, что в нерабочее время это уже маловероятно. Конечно, он расстроился. Больше всего ему не хотелось, чтобы догадалась жена. О дне совещания он ей не говорил и, как выяснилось, правильно сделал.

Что было делать? Наверное, надо было в тот же день или на следующий позвонить по телефону, который дал Жучков. Надо было найти листок с номером, но что-то мешало ему, а когда он все-таки решился, не мог найти. Наконец вспомнил, что положил листок во внутренний карман пиджака, стал искать костюм…

— Да ты же его в чистку сдал неделю назад, — сказала жена, когда он, отчаявшись, спросил ее о костюме.

И правда, он хотел быть на совещании в костюме пусть и немодном уже, но вычищенном. Вот ведь голова дырявая!

В левом внутреннем кармане пиджака, который он забрал из чистки на другой день, действительно был листок, но номер расплылся, разобрать большинство цифр было невозможно. И так и эдак рассматривал листок Лукьянов, перебирал различные варианты. В конце концов решил позвонить.

Набрал номер. Телефон не отвечал.

1. Мозг у влюбленных и безумцев пылок,

   Их властная мечта объемлет больше,

   Чем хладный разум мог бы восприять.

      Шекспир. Сон в летнюю ночь (пер. М. Лозинского)