МНЕНИЯ

ДМИТРИЙ ТРАВИН

Десять ошибок в размышлениях о России

Почти двести лет мы в России пытаемся понять причины нашего отставания. Начиная примерно со времен Петра Чаадаева остро стоит вопрос о том, почему Россия не может построить эффективную рыночную экономику и устойчивую демократию, почему плохо приживаются у нас европейские ценности. Каждое новое поколение пытается дать свой ответ. За два столетия ответов накопилось очень много. Одни совершенно ошибочные, в других есть значительная доля истины. Но однозначной и принятой всеми трактовки причин отставания нет по сей день.

В этой краткой статье я не буду пытаться давать свой вариант объяснения причин отставания России. Иначе выйдет как в известной шутке, согласно которой на каждый сложный вопрос есть простой, понятный и… неправильный ответ. Но можно попытаться объяснить общую логику получения неправильных ответов. Дело в том, что ошибки в подходах к исследованию России постоянно повторяются. Они переходят из одних рассуждений в другие. Мне приходилось читать множество текстов — от больших монографий до кратких заметок в социальных сетях, и со временем я, начиная просмотр того или иного материала, примерно догадывался уже о том, что будет в конце. Иногда авторы сознательно воспроизводят давние концепции, опровергнутые жизнью, поскольку хотят вбить в сознание читателя свою идеологию. Иногда, наоборот, они всё воспроизводят неосознанно, поскольку даже не читали предшественников и, предлагая простой, понятный и неправильный ответ, полагают, будто никто раньше до такого подхода не додумался.

Десять типичных ошибок, которые анализируются в этой статье, представляют собой обобщение множества изученных мной размышлений других авторов. Но не только. Практически все эти ошибки были свойственны и мне за долгие годы изучения проблемы модернизации России. С некоторыми я расставался легко, когда видел, что факты не вписываются в понравившуюся мне концепцию. С некоторыми — долго и болезненно, поскольку на этих ошибочных представлениях я выстраивал какое-то время свои собственные фундаментальные размышления. В какой-то момент стало ясно, что нельзя двигаться в исследованиях вперед, если не отбросить решительно старый интеллектуальный хлам. И для того чтобы его отбросить, надо четко понять, что конкретно было неправильно в прошлом. Предлагаемая статья содержит попытку такого понимания.

Миф о Западе

Первая традиционная ошибка, с которой сталкивается большинство людей, пытающихся понять, почему Россия отстала в своем развитии, состоит в том, что они начинают основательно размышлять над проблемами нашей страны, а не над успехами тех, кто ушел вперед. На самом же деле истинная проблема состоит не в том, почему мы отстали. Важно понять, почему другие страны в какой-то момент смогли осуществить важные для своего развития преобразования.

Наши успешные соседи не всегда были такими, как сейчас. Они прошли через длительный период развития, или, точнее, модернизации. В древнем традиционном обществе не было явных лидеров и явных аутсайдеров. В том или ином виде это традиционное общество сохранялось веками. Но вот в какой-то момент что-то такое у некоторых народов случилось, и они постепенно стали трансформироваться. Вполне возможно, сами того не желая и уж точно не представляя, к каким успехам их эта вынужденная трансформация в конце концов приведет. Если мы сможем четко для себя сформулировать причины, по которым успешные страны стали развиваться, то сможем корректно поставить вопрос применительно к нашей стране. Сможем задуматься о том, почему соседи сделали то-то и то-то, а вот мы не смогли.

Ошибка, которую часто допускают, не уделяя внимания причинам успехов стран, ушедших вперед, вполне естественна. Ведь всё в данном вопросе кажется нам, на первый взгляд, довольно простым. Если мы хотим понять проблемы России, надо вроде бы изучать именно Россию, а не Англию, Францию или Германию. Вот если захотим изучить эти страны, то тогда ими, мол, вплотную и займемся. Но захотим вряд ли. Пусть англичане, французы и немцы свои проблемы сами изучают. Для них это важнее. При господстве такой логики в большинстве работ, посвященных проблемам российского отставания, вообще не уделяется внимания развитию Запада. А читатели, желающие разобраться в наших сложных делах, готовы скорее прочесть сотню книг с разными точками зрения о России, чем десяток конкретных исследований, объясняющих, что` творилось в других странах в переломные эпохи.

Размышляя подобным образом, мы часто начинаем сравнивать положение дел в России не с реальным положением дел на Западе, а с тем мифом, который о нем сами для себя сформировали. Даже сегодняшнее положение дел на Западе часто мифологизируется из-за недостатка конкретных знаний, формирующихся обычно серьезными книгами и долгими путешествиями. Что уж говорить о мифологизации зарубежного прошлого, понять которое сложнее, чем современность! Таким образом, получается, что мы сравниваем наши реалии с мифом. Но, выясняя, почему мы отстали от мифа, нельзя получить реальную картину отставания. Картина тоже, естественно, окажется мифологизированной.

Возьмем, допустим, проблему свободы. Если в различных странах Запада сейчас широко распространены свободы, то многим кажется, будто бы там всегда именно так обстояло дело. И значит, выходит, что Запад всегда был свободным, а наша страна на его фоне — всегда рабской. Естественно, человек, который размышляет подобным образом, склонен будет предположить, что проблемы кроются в нашей «неправильной» культуре или даже в генетике. А это будет навевать на него предельный пессимизм. Поди-ка переделай культуру, формирующуюся веками! А уж «генетический код» трансформировать — вовсе непосильная задача!

Однако на самом деле свобода распространялась на Западе постепенно. И истинная проблема состоит в том, что Россия по каким-то причинам не смогла сделать некоторые из тех шагов к свободе, которые смогли сделать передовые западные страны. Поставленная в таком виде задача носит уже совершенно иной характер. Она конкретна. И вполне поддается решению. Скорее всего, анализируя причины отставания, мы обнаружим, что неспособность общества сделать нужный шаг к свободе была связана не с нашей «плохой» культурой и не с генетической предрасположенностью народа к рабству, а с определенными обстоятельствами эпохи. Теми обстоятельствами, которых не было у успешных соседей.

Как направлен импульс

Если мы всерьез начинаем анализировать вопрос, почему различные страны Запада оказались успешными, то выясняем еще одну важную для понимания проблемы вещь. Запад весьма неоднороден. Собственно говоря, вообще о Западе как чем-то едином говорить можно скорее лишь в исключительных случаях. Всякий конкретный разговор требует понимания того, насколько страны Запада различны по своей истории и по многим современным чертам.

Вторая типичная ошибка, распространенная в размышлениях о причинах российской отсталости, состоит в том, что мы сравниваем Россию с Западом в целом: от Англии до Болгарии, от Норвегии до Сицилии, от Эстонии до Португалии. Сколько раз мне приходилось слышать размышления о том, что` такое Запад, подкрепляемые лишь фактами, взятыми из опыта наиболее развитых государств! Про все остальные страны, формирующие сложную картину Запада, собеседники предпочитают не рассуждать, то ли просто не зная их реа­лий, то ли считая их не столь уж важными для анализа ситуации в России.

В такого рода рассуждениях присутствует логическая ошибка. Вот некий аналитик говорит о России, сравнивая ее с Западом, но на самом деле приводя для сравнения только некоторые факты из английской истории. Факты эти настолько специфичны, что говорят на самом деле об особенностях английского развития, отличающего его и от развития российского, и от французского, и от греческого. Но выводы делаются в духе «Россия и Запад». Мол, мы отстали от Запада в целом и, значит… А дальше вновь следует привычный набор тезисов об ущербности именно русской культуры, именно русской ментальности, именно русского генотипа. Но ведь на самом деле автор этих размышлений проанализировал специфику положения дел внутри западного мира, а вовсе не российские особенности.

Если мы хотим для простоты представить себе схематично общую картину модернизации, то надо взять не два круга — Россия и Запад, а систему концентрических кругов, то есть кругов, расходящихся из единого центра и охватывающих всё более широкие пространства. Причем для разных эпох европейского развития эти круги будут выглядеть по-разному.

Вот, скажем, эпоха Ренессанса. Наиболее важные для Европы изменения происходили тогда в Северной Италии. И изменения эти оказывали серьезное воздействие на соседние регионы — Германию, Нидерланды, Испанию. По мере удаления от центра сокращалось количество городов, снижалась интенсивность коммерческих процессов, исчезало влияние ренессансной культуры. Окраинные земли Европы почти не получали импульсов к развитию из Северной Италии. И в этом смысле отличия Московии от Скандинавии или от Балкан были не столь уж значительными. Тогда как отличия всех этих окраинных земель от Венеции или Флоренции — колоссальными.

А в эпоху промышленного переворота XVIII века центр, из которого расходились концентрические круги, сместился резко на северо-запад. Переворот произошел в Англии, и английские технические нововведения постепенно распространялись по различным европейским странам. В первую очередь их воспринимали во Франции и некоторых германских государствах. Россия и Балканы по-прежнему оставались где-то на периферии Европы. И туда же — на периферию — сдвинулись по некоторым причинам Испания и Неаполитанское королевство.

В том, как выглядят эти концентрические круги, большую роль играет, естественно, география. Но не только она. Модернизация распространяется быстрее или медленнее в зависимости от целого ряда весьма конкретных обстоятельств. Для того чтобы понимать причины российского отставания, мы должны, во‑первых, понимать, что` помогает и что` мешает продвижению новшеств из центра на периферию, а во‑вторых, — какие конкретные обстоятельства, помогающие или мешающие данному процессу, имеются в нашей стране.

Нет никакой «Китайской стены» между Россией и Западом. Есть неразделенные стенами огромные пространства, на которых импульсы, идущие из центра, могут затухать, а могут хорошо передаваться периферийным странам. И если мы понимаем, как всё это работает, то понимаем и причины российского отставания.

Лестница модернизации

Из того факта, что модернизация идет концентрическими кругами, следует важный вывод. Не существует мира успеха и мира отсталости, как иногда полагают сторонники предельного упрощения картины нашей жизни, допуская, таким образом, третью важную ошибку в размышлениях о российских проблемах. Не существует каких-то волшебных средств для того, чтобы перей­ти из второго мира в первый, из лузеров в винеры. Не существует панацеи, с помощью которой можно излечиться от случайно «подцепленной» отсталости. Современный мир — это лестница модернизации, на верхних ступенях которой стоят более успешные страны; на средних — те, которые несколько хуже развиваются; а на нижних — те, что по какой-то причине сильно напортачили в своей истории. Ступеней на этой лестнице великое множество. И модернизация представляет собой медленное, постепенное продвижение снизу вверх. С 99-й ступеньки на 98-ю. С 74-й — на 70-ю. Скачок через десяток ступеней — это уже явный успех, свидетельствующий о том, что стране удалось осуществить по-настоящему значительные преобразования.

Любители быстрых перемен иногда говорят об экономическом чуде, которое за кратчайший промежуток времени переводит страну из нищеты к процветанию. Подобные случаи действительно бывают, но довольно редко. Они требуют обычно невероятных усилий мудрых реформаторов и чрезвычайно удачного стечения обстоятельств, способствующих успеху. Подобные примеры действительно могут создать представление, будто бы существует мир успеха и мир отсталости, преодолеть разрыв между которыми можно скачком. Однако в десятках случаев успех той или иной страны в модернизации определялся не столь явными переменами, а медленным, постепенным движением вверх по ступеням.

Россия стоит сегодня где-то на середине этой лестницы. Мы далеки от группы по-настоящему успешных стран, но в то же время не входим и в число страшно отсталых, нищих, голодных, диких. На протяжении своей долгой истории мы неоднократно двигались по лестнице модернизации то вверх, то вниз. Например, Великие реформы Александра II, а также реформы Сергея Витте и Петра Столыпина серьезно способствовали развитию России. Но через некоторое время в ходе коллективизации, непосредственно связанной со сталинской индустриализацией, СССР вдруг скатился в число стран, где от голодной смерти погибали миллионы людей, а богатые ресурсы использовались преимущественно для милитаризации.

Конечно, понятие «лестница модернизации» весьма условно. Не стоит стремиться к тому, чтобы с помощью математических расчетов строго расставить все страны мира по ее ступенькам. Данное понятие нужно нам лишь для того, чтоб устранить примитивное представление, будто бы все стоят лишь на двух ступенях: ступени успеха и ступени отсталости. Что же касается детализации нашей иерархии стран, то в этом вопросе легко запутаться.

Можно, например, расставить страны по ступеням в соответствии с ВВП на душу населения. Но если принять во внимание темпы роста, то иерархия будет уже иной. Если же при анализе ВВП и темпов роста учитывать такие частные обстоятельства, как обеспеченность ресурсами, цены на эти ресурсы, а также множество других конъюнктурных моментов, то расставлять участников модернизационной гонки по ступенькам станет еще сложнее. А кроме того, успех и отсталость могут существовать в социально-политической области, где вообще трудно что-либо строго измерять. Демократические страны в целом успешнее авторитарных, но есть много демократических неудачников, попавших в число провалившихся государств. А иногда может даже создаваться обманчивое впечатление об успехах. Понятно, что государства, обеспечившие своим народам благоприятный образ жизни, выглядят привлекательнее тех, которые всего лишь дают работникам хорошо оплачиваемые рабочие места, но иногда этот образ жизни связан со столь неэффективным и неумеренным вмешательством правительства в рыночное хозяйство, что служит скорее не признаком успеха, а признаком наличия серьезных скрытых проблем, которые рано или поздно обязательно дадут о себе знать.

Страны или регионы?

Четвертая распространенная ошибка связана с тем, что нам всегда привычно сравнивать между собой именно страны, а не отдельные регионы. Мы ощущаем себя гражданами России и хотим понять, почему Россия отстала от Англии, Франции или Германии. Однако на самом деле государства (особенно крупные) развиваются весьма неравномерно. Одни регионы могут находиться наравне с лидерами модернизации, тогда как другие и впрямь сильно отставать. В частности, если взглянуть на сегодняшнюю Россию, можно обнаружить, что Москва по ряду параметров практически не уступает крупным западным городам. Да и выглядит как динамичный современный город. Но стоит нам оказаться где-то в российской глубинке, как отставание сразу же проявляется, причем по целому ряду параметров. Здесь крайне низки заработки, здесь нет нормального благоустройства, здесь явно неудовлетворительное транспортное сообщение с крупными городами, не говоря уже о возможностях заграничных поездок. А кроме того, жители глубинки часто отличаются наиболее консервативным мышлением, отвергающим модернизацию. Многие провинциалы не стремятся самостоятельно принимать решения, полагаясь преимущественно на волю начальства, и тем усугубляют свои проблемы.

Нам иногда кажется, будто это — специфика России, связанная с ее величиной и неоднородностью. Но на самом деле неравномерность развития отличала многие страны в ходе модернизации. Самый известный пример, пожалуй, — это деление Италии на развитой север, по многим параметрам не отличимый от самых передовых стран Европы, и отсталый юг, где иногда чувствуешь себя словно в Азии. Хотя итальянский пример наиболее показателен среди западных, похожая ситуация складывалась по ходу модернизации и во многих других странах.

Англия начинала свой феноменальный взлет с Лондона, где сосредоточивались еще в XVI веке основные капиталы и рабочие места. Вместе с Лондоном быстро менялся весь юго-восток страны. А вот северные и западные регионы долгое время отставали. В ходе Великой революции середины XVII века они проявили себя как консерваторы, помогавшие королю и аристократии, тогда как жители столицы и юго-востока были основными проводниками перемен.

Неравномерно развивалась и Франция. Париж, а также север в целом долгое время были проводниками модернизации. Но, скажем, центральный массив, отделенный большими расстояниями от таких передовых стран, как Англия и Голландия, сильно отставал в развитии. Другой пример консерватизма — Вандея, ставшая важнейшей опорой контрреволюции в ходе бурных событий 1790-х годов.

В Германии еще со Средних веков основные торгово-ремесленные города располагались на юге, по Рейну, а также вдоль берегов Северного и Балтийского морей. Тогда как Пруссия была аграрной. В ней на землях, расположенных к востоку от Эльбы, долгое время сохранялось крепостное право, как и в России.

Конечно, в современных государствах действуют факторы, сильно выравнивающие развитие различных регионов страны. Поскольку многое зависит от государственной политики, то при разумном курсе правительства развитие охватывает многие регионы, и страна в целом модернизируется. А при ошибочном курсе даже наиболее передовые регионы впадают в стагнацию и могут деградировать. Тем не менее и сейчас невозможно полностью выровнять ход преобразований в стране. Поэтому, отвечая на вопрос о российской отсталости, мы не должны упрощать ситуацию. Мы не должны судить об одних странах лишь по передовым регионам, а о других — по отсталым. Чтобы адекватно оценивать ситуацию, следует видеть картину в целом.

Например, некоторые москвичи, оказываясь в европейских странах, могут искренне не понимать, почему кто-то твердит о российской отсталости. Ведь у себя в городе москвичи имеют всё то же, что парижане или берлинцы, а о состоянии дел в глубинке некоторые столичные жители не знают и знать не хотят. При этом жители глубинки, в свою очередь оказываясь в зарубежных столицах или на курортах, могут думать, будто бы весь Запад такой, не понимая, что и здесь во многих странах существует глубинка — намного более бедная и менее благоустроенная, чем «витрины Запада».

Откуда берется модернизация?

До сих пор мы размышляли о модернизации так, как будто бы это — естественный процесс, к которому все люди стремятся. Сегодня нам и впрямь так кажется. Кто же не хочет быть богатым и здоровым? Кто не хочет иметь высокий уровень жизни, быстрые темпы развития экономики, защищенность собственности и личных прав человека? В свете подобной логики порой представляется, будто бы те, кто в деле модернизации преуспел, — это нормальные люди, тогда как отстающие — люди второго сорта. Они в чем-то ущербны. Они, может, стараются напрягаться и догонять лидеров, но почему-то вялы, неповоротливы, безынициативны…

Однако на самом деле не всё так просто. Пятой важнейшей ошибкой при анализе причин отсталости той или иной страны является представление, будто бы лидеры нормальны, а отстающие ущербны. На самом же деле для основной массы людей в традиционном обществе нормальным состоянием является пассивность. В таком обществе человеку очень трудно представить себе, что можно жить иначе, чем жили веками отцы, деды, прадеды… Трудно представить себе, что можно хоть чем-то выделиться из общей массы. Трудно представить себе какую-то иную перспективу жизни, чем та, которая утвердилась веками.

Даже если кто-то вдруг выделяется из общей массы и начинает стремиться к другому уровню или даже образу жизни, он оказывается в сложном положении. Община, к которой этот человек принадлежит, вряд ли будет довольна таким умником. Его постараются в той или иной форме унять. Либо воздействуя силой, либо изолируя от коллектива и обрекая на сложное одинокое существование. Мало кому по силам идти в одиночку против коллектива. Поэтому нормальным поведением для традиционного общества становятся консерватизм и конформизм.

Тем не менее перемены всё же происходят. Случается это тогда, когда наше общество вдруг начинает видеть иные образцы и приходит к выводу, что они привлекательны. Если в изоляции консерватизм и конформизм доминируют, то при контактах с успешными соседями у некоторых людей возникает представление, что можно попытаться жить иначе. Скорее всего, таких людей поначалу будет меньшинство. Ведь, как ни парадоксально это звучит, надо быть очень сильным человеком, чтобы поддаться соблазну. Надо решиться поставить свои личные желания и амбиции выше страха отделиться от коллектива и подвергнуться наказанию. Надо взять на себя существенный риск утраты спокойствия и привычного благосостояния ради сомнительных шансов обрести что-то такое привлекательное, что ты подсмотрел
у соседей.

Влияние на нас опыта стран-соседей можно назвать демонстрационным эффектом. Действует этот эффект в разных случаях по-разному. В прошлом он срабатывал, как правило, потому, что соседи демонстрировали более эффективные формы вооружений и построения армии. Они угрожали нас покорить и разорить, а потому отстающей стране приходилось модернизироваться. В первую очередь в военной сфере. Но поскольку сильную армию и дорогостоящие вооружения трудно иметь при слабой экономике и неэффективно функционирующем государстве, то модернизация в конечном счете охватывала самые разные сферы жизни.

В современных условиях, когда сформировалось общество потребления, когда разнообразные средства коммуникации позволяют даже рядовому гражданину узнать о некоторых важных преимуществах жизни соседей, демонстрационный эффект может действовать даже тогда, когда никакой военной угрозы не существует. Массовое желание повысить уровень жизни до уровня, который уже достигнут в иных странах, стимулирует осуществление преобразований. Какая-то часть общества при этом продолжает вести консервативное и конформистское существование, поскольку этим людям тяжело научиться по-новому работать для того, чтобы по-новому жить. Но другая часть общества — как правило, наиболее информированная, наиболее просвещенная, наиболее непоседливая — оказывается под воздействием демонстрационного эффекта и с головой окунается в неизведанное.

Роль обстоятельств

Говоря о роли демонстрационного эффекта, мы упускаем, правда, один важный момент. Развивающиеся страны, стоящие чуть ниже на лестнице модернизации, могут следить за успехами «вышестоящих» и ориентироваться на них. А как же те, кто стоят выше всех? Как же те, кто начал когда-то модернизацию? Они-то на кого ориентировались? Кто им показал возможности преобразований?

Когда мы размышляем над этими вопросами, возникает опасность допустить еще одну — шестую по счету — ошибку. Мы начинаем думать, будто существуют какие-то объективные законы, вынуждающие страны модернизироваться. Вероятность подобной ошибки в нашей стране особенно велика, поскольку мы выросли из марксизма, строящегося на представлении о существовании подобных законов развития. И хотя некоторые поверхностные марксистские представления наше общество отринуло в связи с очевидным крахом коммунистической утопии, расстаться с фундаментальными его основами оказывается гораздо труднее.

Серьезный анализ, впрочем, показывает, что радикальные перемены в развитии общества часто происходят в силу сочетания большого числа обстоятельств — исторических и географических. Люди не ставят себе цели трансформировать свое общество до неузнаваемости. Они решают разного рода частные задачи, стремясь повысить уровень благосостояния, защитить жизнь и имущество от угроз, устранить соперников и т. д. В большинстве случаев это можно сделать обычными методами. Но иногда такого рода методы не срабатывают. И чтобы не погибнуть, люди вдруг прибегают к нестандартным решениям. Подобные решения тоже срабатывают далеко не всегда, и многие новаторы терпят крах в своих начинаниях. Однако порой оказывается, что некоторые из них прибегают к чрезвычайно оригинальным решениям в благоприятствующей этим решениям среде. И совершенно неожиданно получают позитивный результат. Настолько позитивный, что опережают в развитии своих соседей, действовавших на базе привычных, стандартных подходов.

Вот, например, Венеция — наиболее успешный в своем развитии город позднего Средневековья. Он представлял собой небольшую группу островов, где люди, казалось бы, могут с трудом выжить с помощью рыбной ловли. Однако рыбалка требовала судов. Суда создавали возможность для торговли. Торговля неожиданно привела к обогащению. Богатство же помогло вооружиться. В общем, именно то, что венецианцам в своем развитии пришлось идти нестандартными методами, обеспечило им успех благодаря сочетанию целого комплекса обстоятельств. И вскоре уже Венеция показывала соседям, как надо успешно развиваться.

Или возьмем Испанию начала Нового времени. В экономическом плане она отставала от ряда других регионов Европы, однако добытые в Америке золото и серебро сделали ее вдруг богатейшей державой Старого Света. В такой ситуации другим странам, противостоявшим Испании на фронтах разных войн, пришлось изыскивать новые ресурсы, чтобы не проиграть. Для изыскания этих ресурсов пришлось усиливать государство, собирать налоги. В итоге мир сильно изменился.

И наконец, рассмотрим Англию, которая обычно считается страной, первой проложившей путь к современному обществу благодаря промышленному перевороту XVIII—XIX веков. Целый комплекс обстоятельств сделал ее к этому времени более свободной, чем континентальные европейские державы. Лишь немногие мыслители прошлого полагали, что свобода является такой важной ценностью, которая может изменить жизнь человечества. Но, когда свобода действительно пришла к людям, экономическое развитие вдруг ускорилось так, как никогда раньше.

В общем, появление принципиальных прорывов, на которые потом ориентируются страны, стремящиеся догнать лидеров, является в известном смысле делом случая, а не проявлением закономерности. Никак не было предопределено, что именно Венеция, а не какой-то другой средиземноморский город достигнет больших успехов. Никак не было предопределено, что именно Испания получит большие американские колонии. Никак не было предопределено, что именно в Англии случится промышленный переворот. Однако определенное сочетание обстоятельств повело развитие именно по такому сценарию. А вот затем стал работать демонстрационный эффект, и отстающие страны стали ориентироваться на лидеров.

У «дураков» есть своя правда

Демонстрационный эффект, впрочем, срабатывает далеко не всегда. На первый взгляд, нам кажется, что если некое общество обнаружило у своих соседей более высокий уровень жизни, лучшую технику, лучшие вооружения, лучший производственный опыт и прочие признаки успешной модернизации, то людьми, почувствовавшими свою отсталость, быстро делается выбор в пользу догоняющей модернизации. И впрямь, почему бы не перенять чужой опыт, если нам самим он пойдет на пользу? Однако вскоре выясняется, что не так-то всё просто в реальной жизни. На пути догоняющей модернизации встают серьезные преграды.

Очевидная реакция сторонников перемен на возникновение подобных преград состоит в том, чтобы объявить всех не согласных с модернизацией «дураками». Не понимают, глупые, своего счастья. Однако подобный подход к решению проблемы является типичной ошибкой — седьмой в нашем списке. Дело в том, что у «дураков» есть своя правда. Если бы они просто были глупы и недостаточно образованны, то проблема модернизации легко решалась бы посредством просвещения. Просветители рассказывали бы людям, как хорошо всё будет после осуществления перемен, и темные слои населения постепенно прозревали бы. Увы, опыт модернизации во многих странах
показывает, что, несмотря на бесспорное значение просвещения и несмотря на то что необразованных людей и впрямь бывает порой много, дело здесь отнюдь не только в знании.

Среди противников модернизации появляются две группы людей. У них различная аргументация, но они — как те, так и другие — совсем не глупы. Они могут внятно объяснить, почему противятся переменам.

Представители первой группы говорят, что модернизация, возможно, в целом и хороша. Когда-нибудь она принесет обществу позитивные изменения. Но сейчас множество людей от нее проигрывает. Например, модернизация требует создания более конкурентной экономики, но в такой хозяйственной системе эти люди потеряют свою привычную работу, общественный статус и средства к существованию. Зачем же им поддерживать такую модернизацию, которая окажется выгодна кому-то в будущем, но сейчас принесет лишь страдания?

Сторонники модернизации резонно возражают на подобные аргументы, что каждому надо и самому меняться по мере прохождения социальных перемен. Учиться новому ремеслу, обретать иные навыки, искать работу в тех сферах, в которых раньше ее не искали. На кого-то из консерваторов и впрямь такие аргументы действуют. Эти люди готовы меняться, чтобы жить лучше. Но значительная часть общества (вспомним нашу пятую ошибку) не склонна к переменам просто по своей консервативной природе. Людям трудно менять привычное на непривычное. А если это уже люди в возрасте — то трудно вдвойне. Болезни и усталость объективно ставят их в проигрышное положение в сравнении с молодыми, здоровыми и энергичными. Поэтому консерваторы окажутся таковыми не по глупости и не из-за отсутствия знаний, а из-за того, что модернизация не отвечает их конкретным интересам. Хотя интересам общества в целом она может вполне отвечать, особенно в долгосрочном периоде.

Вторая группа будет объяснять свое нежелание перемен несколько иначе. Она будет опираться не на рациональные аргументы, а на нечто иррациональное. Например, люди будут говорить, что с переменами они утратят некие важные духовные ценности. Рост материального благосостояния сделает людей более корыстными и прагматичными. Заставит их больше работать, возможно даже в выходные и праздники. Но кто сказал, что работа и потребление — важнейшие ценности нашей жизни? Важнейшие ценности, полагают представители данной группы, — это вера в Бога, праведный образ жизни, размышления о загробном мире. В выходные и праздники надо ходить в церковь, а не суетиться. Повышение благосостояния — это хорошо, но лишь если полагать, будто жизнь кончается со смертью. Но если она не кончается, то надо стремиться к тому, чтоб сохранить те наши традиции, которые веками помогали отцам и дедам вести образ жизни, угодный Господу.

Зависимость от культуры и от исторического пути

Два этих препятствия модернизации можно назвать зависимостью от исторического пути страны и зависимостью от культуры. Мы часто их смешиваем. И это, конечно, плохо. Неспособность различать проблемы, порожденные зависимостью от исторического пути и зависимостью от культуры, является восьмой ошибкой, которую мы можем допустить при анализе причин отставания России.

Дело в том, что с зависимостью от культуры трудно бороться. Иногда она фатальна для любых преобразований. Люди понимают, что они могли бы жить лучше в материальном плане, но сознательно от этого отказываются, поскольку не считают данный аспект своей жизни важным в сравнении, скажем, с вечной жизнью. Особенности культуры передаются из поколения в поколение, поэтому молодые люди могут воспринимать стремление некоторой части общества к переменам так же негативно, как и их отцы. Конечно, происходит это далеко не всегда. Если мы, например, говорим о такой составляющей культуры, как религиозные верования, то они могут трансформироваться и даже вообще исчезать по мере того, как происходит секуляризация общества. Скажем, в христианской культуре это заметно проявилось. Но в некоторых других — например, в исламской — положение дел несколько иное: менее благоприятное для модернизации. В целом же можно сказать, что зависимость от культуры если и трансформируется, то долго и болезненно, причем у новых поколений нельзя исключить возрождения интереса к таким культурным ценностям, которые плохо совместимы с модернизацией.

Совсем по-иному обстоит дело в случае зависимости от исторического пути. В той истории, о которой шла речь выше, люди выступают против перемен, поскольку теряют из-за них работу, статус и доходы. А это в свою очередь определяется тем, что по каким-то причинам на предыдущих этапах развития страны сформировалась искаженная (в сравнении с рыночной) структура экономики.

Возможно, какой-то диктатор насадил военные производства и долгое время поддерживал их деньгами, пока средства не кончились. Примерно так обстояло дело в СССР, сделавшем упор на милитаризацию в сталинскую эпоху. Но затем оказалось невозможно одновременно сохранять сильную военную индустрию и поддерживать такой уровень жизни, которого хотело большинство населения страны.

А может, просто на рынке по естественным причинам сменились приоритеты потребителей, и то, что раньше активно покупали, теперь никому не нужно. Такая ситуация складывается даже в рыночных странах в те эпохи, когда активно появляются новые технологии, новые продукты, новые предприятия.

В любом случае те группы людей, которые могут потерять привычные доходы, оказываются заинтересованы в госрегулировании, сохраняющем их рабочие места. Однако проблема эта касается лишь того поколения, которому довелось жить в эпоху перемен. Дети и внуки, обнаружив, что по стопам отцов и дедов идти неразумно, стараются искать иную работу и иной источник доходов. Не всегда, конечно, они бывают успешны в этом поиске, но в любом случае у них уже нет той широкой заинтересованности в сохранении status quo, которая была в старших поколениях. Интересы молодежи часто состоят в том, чтобы быстрее идти по пути модернизации, поскольку именно молодым перемены обычно открывают возможности.

Таким образом, очень важно различать зависимость от культуры и зависимость от исторического пути. Первая преодолевается с большим трудом. В обществах, где культура плохо сочетается с модернизацией, велика вероятность длительного застоя, как экономического, так и политического. Вторая же легко преодолевается со сменой поколений. Прогрессивным людям, которые впервые обнаружили сопротивление реформам со стороны консерваторов, кажется порой, что так будет всегда и что страна вообще нереформируема. У нас в России многие придерживаются подобной точки зрения в путинскую эпоху. Но проходит какое-то время. Сменяются поколения. Иногда одно, иногда два или три. И в обществе не остается людей, которые были жизненно связаны со старыми особенностями исторического пути. Молодежь активно встраивается в новую жизнь и не имеет рациональных причин становиться на консервативную точку зрения.

От модернизации к революции

Как бы ни шли процессы преобразований, мы понимаем сейчас, что по всем описанным выше причинам модернизирующееся общество долгое время находится в расколотом состоянии. В нем есть активные сторонники перемен, есть убежденные консерваторы и есть огромная масса людей, меняющихся поневоле, то есть тех, кто комфортнее чувствовал бы себя в традиционном обществе, но оказался вынужден предпринимать усилия к тому, чтобы выжить в новых условиях. Эта последняя группа является взрыво­опасной массой, которая «при неосторожном обращении» может активно способствовать революции.

Революция вообще является особенностью именно той эпохи, когда начинается модернизация. Девятой распространенной ошибкой во взглядах на перемены является стремление оторвать модернизацию от революции, тогда как на самом деле социальный взрыв обычно возникает как болезненная реакция именно на развитие общества. Мир быстро меняется, старые связи рушатся, новые утверждаются слишком медленно… и происходит разрыв: люди идут друг на друга в поисках неясной еще новой правды. У каждого она своя, а компромиссы кажутся невозможными и даже губительными для нового светлого мира.

Стандартный взгляд на проблему со стороны левых выглядит примерно так. В ходе формирования капитализма (по сути дела, в ходе модернизации) появляется общество несправедливости. Капитализм плох из-за эксплуатации человека человеком. Для формирования справедливого общества необходима революция. Революции бывают порой слишком кровавыми и не всегда удачными, но в целом можно сказать, полагают сторонники левых взглядов, что революция — это хорошо.

Стандартный взгляд на проблему со стороны правых представляет зеркальное отражение левой точки зрения. Модернизация хороша. Она несет человечеству рост благосостояния. В том числе и рабочим, которых левые записывают в число эксплуатируемых. Революция в такой ситуации — абсолютное зло. Ее нельзя объяснить формированием капитализма, поскольку люди от него лишь выигрывают. Значит, революция — результат действия всяких смутьянов (возможно, иностранных агентов) или ошибок в управлении государством, совершенных правящей элитой.

Согласимся с тем, что революция очень часто несет с собой бедствия, и поэтому ее лучше избегать. Согласимся и с тем, что капитализм в конечном счете выгоден всем: и «эксплуататорам» и «эксплуатируемым». Но вот беда: история показывает, что практически ни одна крупная европейская страна с большими внутренними противоречиями не смогла избежать срыва в революцию на пути модернизации. Резонно предположить, что это — не случайность. Хотя теоретически правильная политика верхов способна революцию предотвратить, на практике сделать это в какой-то момент бывает настолько сложно, что срыв становится неизбежен.

Люди, прощающиеся с деревенским традиционным обществом и отправляющиеся на заработки в город, утрачивают привычный образ жизни, а вместе с ним привычное спокойствие, привычные нормы поведения, привычные ограничители для «бузотеров», существующие в сельской общине. В городе они страдают не только от «эксплуатации», как полагает марксизм, но и от непонимания того, как к ней относиться. Всякая власть от Бога, но от Бога ли капиталист, вчера еще бывший простым мужиком, а потом разжиревший за счет труда своих собратьев? Нельзя поднимать руку на собратьев, но собратья ли инородцы и иноверцы, которых встречаешь в городе? Надо ходить в храм, скрепляющий нашу общину, но что такое церковь в городе, где собираются помолиться случайные, толком не знакомые друг с другом люди, и стоит ли ходить в такую церковь, стоит ли слушаться священника?

Растерявшийся в новых условиях человек становится часто легкой добычей новых идеологий. Его и впрямь смущают разнообразные агитаторы, но первичным в этой истории является не агитация, а растерянность, возникающая у горожан в первом-втором поколениях. А та в свою очередь является неизбежным следствием модернизации, выталкивающей людей в города.

Как возникает революция?

Не следует упускать из виду связь модернизации с революцией. Но не следует и думать, будто бы революция автоматически возникает, как только начинается модернизация.

Десятой ошибкой при размышлениях о том, почему Россия отстала, является представление, будто бы революция возникает, как только людей начинают агитировать за свержение власти капиталистов.

На самом деле есть несколько важных условий, при которых модернизация срывается в революцию. Иначе говоря, модернизация делает такой срыв весьма вероятным, особенно в больших странах имперского типа, где существует наиболее сложная система противоречий — между классами, между отдельными социальными группами внутри классов, между нациями, между конфессиями, между регионами… Но произойдет ли революция раньше или позже, будет ли она долгой или короткой, станет ли сравнительно мирной или весьма кровопролитной, повторится ли неоднократно или окажется разовым срывом на пути модернизации — всё это зависит от комплекса обстоятельств. Отметим лишь важнейшие.

Во-первых, любые смуты в низах общества имеют мало шансов превратиться в широкомасштабную революцию, если верхи остаются едины в своем нежелании ее допустить. Однако конфликты в элитах формируют пространство, в которое могут вторгнуться революционеры. Элиты конфликтуют из-за денег, из-за власти, из-за симпатии к новым идеям, из-за личных амбиций отдельных лидеров… Фактически внутриэлитные конфликты оказываются возможны в любой момент. И это открывает дорогу революциям. Более того, различные представители элиты могут «предать свой класс» и сами стать пламенными революционерами. Собственно говоря, из них обычно и формируются крупные идеологи преобразований, мобилизующие своими речами и статьями народные массы на активные действия.

Во-вторых, эти народные массы трудно вызвать на активные действия в обычной ситуации, когда есть работа, зарплата, кусок хлеба с маслом. В сознании людей могут долгое время накапливаться представления о том, что мир устроен неправильно и хорошо было бы его переменить, но риск, связанный с переменами, удерживает потенциальных бунтарей в рамках законности. Однако, если вдруг уровень жизни по какой-то причине резко упал и само выживание стало проблемой, все представления о несправедливости, накапливавшиеся в головах, могут внезапно «выстрелить». Когда, с одной стороны, почти нечего терять, поскольку жизнь плоха, а с другой — есть четкое представление о том, как жизнь улучшить, миллионы людей могут выйти на площадь и даже взяться за оружие. Представления эти часто бывают ошибочными и даже просто нелепыми, но тем не менее в кризисные для общества моменты они срабатывают.

В‑третьих, эти кризисные моменты возникают не так часто. Иногда они появляются в связи с естественным ходом событий, и их почти невозможно предотвратить. Таковы, например, случаи крупных экономических кризисов, оборачивающихся закрытием предприятий, потерей работы и бытовыми бедствиями для миллионов. Но иногда кризисы возникают из-за запутавшихся в своих действиях политиков. Например, те могут начать войну в надежде повысить свою популярность благодаря будущим победам, но конфликт с соседями оборачивается поражением или по крайней мере столь длительными хозяйственными трудностями, что массы перестают терпеть, а идеологи перемен начинают агитировать народ против властей. По какой бы причине ни возникали кризисы, их довольно трудно избегать на протяжении всего хода модернизации. Раньше или позже сочетание обстоятельств порождает серьезные проблемы, и в эти-то именно моменты революция может одолеть модернизацию.

Таким образом, российские революции вовсе не являются признаком того, что модернизация пошла каким-то странным, неевропейским путем. И у нас, и в других странах Европы революции становились ответом на кризис, которого трудно было избежать в ходе модернизации. Революции — это не локомотивы истории, как полагают марксисты, но и не предмет для паники, не основание для выводов, будто модернизация невозможна. Революции — это болезни роста. Из них нужно сделать правильные выводы и постараться не повторять ошибки.