ИЗ НЕДАВНЕГО ПРОШЛОГО

Людмила Турандина

Общество и общественное мнение

1920—1930-е годы

Существует известная формула: «Настоящее есть производное от прошедшего».

То, что осмыслить настоящее без знания прошедшего невозможно, — не подлежит сомнению. И сегодня, когда мы наблюдаем всё возрастающую идеализацию советского периода русской истории, нам полезно вспомнить определяющие черты советской системы, чтобы представить себе, где коренятся причины этой идеализации. Тем более что корни проблемы, о которой пойдет речь, уходят в глубину веков и для России представляют особый интерес.

Нам важно понять, как советская пропаганда, часто игнорировавшая реальность и прибегавшая к прямой лжи, смогла так мощно воздействовать на сознание большинства наших граждан? Тут нужно оговориться, что и в самые жестокие времена в стране было трезвое меньшинство, отвергающее эту идеологию и методы, которыми она навязывалась народу. Но не оно играло решающую роль.

Часто приходится слышать удивленный вопрос: как в Германии, родине великих философов, поэтов, музыкантов, получила массовую поддержку теория расового превосходства и другие преступные идеи нацистов?

Но ведь и Россия к 1917 году была отечеством великих писателей-гуманистов, замечательных религиозных мыслителей, проповедовавших добро, не говоря уже о композиторах, художниках. Как же Россия, страна грандиозной культуры, соблазнилась идеями классовой ненависти и богоборчества? Как большинство народа могло приветствовать разрушение многовековых нравственных традиций и кровавый сталинский террор?

Над этими вопросами мы бьемся и сегодня. И здесь хочется рассмотреть один, но принципиально важный аспект этой болезненной проблемы: как советская власть могла так эффективно воздействовать на общественное мнение? Мы попытаемся показать эти методы на конкретном материале — документах ленинградских райкомовских архивов (с 1921 года по декабрь 1936 года, когда принята была сталинская Конституция) — и постараемся понять, с каким мировоззрением и с какими нравственными установками большинство советского народа, оглушенное пропагандой, пришло к обсуждению и принятию этой Конституции.

Уроки прошлого — не пустой звук.

Признаки диктатуры

Как положено любой диктатуре, большевистская власть прежде всего отменила свободу печати. С 1917-го по 1918 год были закрыты около 500 оппозиционных газет. 8 ноября 1917 года появился декрет «О монополии на печатание объявлений». Все печатные органы, кроме правительственных, лишились денежных поступлений. Далее были конфискованы все частные типографии и предприятия бумажной промышленности. В Конституции РСФСР 1918—1925 годов свобода слова гарантировалась только рабочим и беднейшему крестьянству, то есть фактически людям бессловесным.

27 июля 1921 года ЦК ВКП(б) опубликовал обращение «Ко всем партийным органам об очистке партии <…> освободить партийные ряды от кулацко-собственнических и мещанских элементов из крестьян, а также выходцев из буржуазной интеллигенции». В результате партийной переписи весны 1922 года численность партии сократилась с 732 тыс. до 410 тыс. («нестойкость», «ненужный элемент», «балласт», «шкурничество», «карьеризм»…). В 1921 году появилось сообщение «Всем организациям РКП(б)»^[1]:

«Установлено, что многие партийные комитеты не высылают своих печатных изданий в ЦК РКП(б). Особенно плохо обстоит дело с высылкой листовок, плакатов, газет и брошюр. Благодаря этому для Секретариата ЦК затрудняется возможность систематически давать на места инструктирующие указания <…>. Секретариат ЦК предлагает <…> срочно доставлять газеты (5), журналы (5), листовки (3), брошюры (5), плакаты (2), книги (5) <…>. По адресу: ЦК. Информационный п/отдел…»

Начиная с 1922 года, когда Сталин делал первые шаги к единоличной власти, районные партийные комитеты по требованию ЦК должны были высылать в обязательном порядке (кроме ежемесячных сводок, многостраничных отчетов о настроениях граждан) также списки бывших подпольщиков.^[2] Когда в хрущевские времена Л. Кагановичу задали вопрос, почему в начале 1930‑х годов репрессиям подверглась «ленинская гвардия», он ответил, что эти люди хорошо владели приемами подпольной работы и потому представляли главную опасность для действующей власти.

В течение последующих лет ЦК требовал от райкомов списки (от А до Я) исключенных из партии с указанием причины исключения, активных меньшевиков, лиц со знанием иностранных языков, бывших дворян, купцов, священнослужителей, списки по национальностям (финны, поляки, немцы и т. д.). Заносили в списки неблагонадежных и тех, кто собирались группами и вели не санкционированные властью беседы. В информации петроградского райкома (РК) от 19 мая 1923 года под грифом «совершенно секретно» сообщалось^[3]: «Завод „Красный летчик“ <…>. Среди рабочих замечается группировка по обсуждению некоторых политических вопросов…»

В марте 1923 года в петроградском Горном институте заседала комиссия по чистке рабфака.^[4] Верховной властью были определены основные принципы, которыми должны руководствоваться комиссии по чистке: «1) Социальное положение; 2) Физический стаж; 3) Политическая благона­дежность». Вычистили 36 человек, но потом, когда начали детально разбираться, некоторых восстановили. 12 июля 1923 года комиссия по чистке «вынесла постановление об оставлении в институте нежелательных элементов, и сделано это без согласия Коллектива». В начале 1920-х, несмотря на жесткость инструкций, постоянно направляемых из ЦК, партийное руководство на местах, состоявшее большей частью из бывших подпольщиков и тех, кто вступил в РСДРП еще до революции, старались подходить ко всякого рода Указам и Инструкциям ЦК более или менее разумно. В последующие годы этих разумников аккуратно вычищали, обвиняя их в благодушии, «гнилом либерализме», в сочувствии социал-демократии и т. п., а в 1937‑м их просто расстреляли. Агрессивная политика власти одобрительно воспринималась новоиспеченными партийцами и большинством благодаря ее простоте и элементарности: рабочий всегда прав, бывший буржуй всегда виноват.

В 1925 году шла чистка советских и вузовских ячеек, особенно это относилось к сторонникам Л. Троцкого.

К закабалению российских умов власть продвигалась неторопливо. С середины 1920‑х годов стали манипулировать статистическими данными, что превратилось в постоянную практику во все советские годы и продолжается до сих пор. 25 октября 1927 года на закрытом партийном собрании в ленинградском Лесном институте (в дальнейшем — Лесотехническая академия, ЛТА) ректор Федор Николаевич Дингельштедт (1890—1938 (?)) привел пример такой псевдостатистики^[5]: «Не освещен вопрос о безработице. <…> по статье в „Правде“ с мая 1926 г. по май 1927 г. увеличение зарплаты на 24 %. Но если продлить срок более чем за год, то выводы противоположные. Октябрь 1925 г. показывает зарплату 52 р. против 30 р. мая 1927 г. Вывод противоположный. По месяцам происходит колебание зарплаты, причем чаще вниз, чем вверх. Такие же сомнения возникают в отношении статистических данных и в промышленности. Где сравнения с капиталистическими странами?..»

С ноября 1927 года и весь 1928 год шло очищение партии от оппозиции, широко поддерживаемое большинством. В отделы пропаганды и агитации обкомов, горкомов и райкомов из ЦК постоянно поступали не публикуемые в печати сведения о заявлениях и действиях оппозиции с соответствующими эпитетами, которые были рассчитаны на то, чтобы вызывать ненависть к «небольшой кучке» противников генерального курса.

3 июня 1927 года на закрытом партийном собрании Горного института (ЛГИ) большинство постановило^[6]: «…лидеров оппозиции Зиновьева и Троцкого, а также 84‑х товарищей, которые обвиняют ЦК ВКП(б) в неправильном руководстве как внутренней, так и внешней политикой, <…> если они не подчинятся большевистской дисциплине, исключить из ВКП(б)».

24 октября 1927 года Белицкий (зав. отд. агитации и пропаганды РК) сообщал участникам пленума Коллектива ЛГИ: «Зиновьев указал на новый источник индустриализации: отнятие партийных средств, ассигнованных на партработу, <…> говорил о навязывании кандидатов на перевыборах бюро и о том, что они будут продолжать оппозиционную работу». На вопрос о количестве исключенных из партии в районе Белицкий назвал цифру 7 (потом оказалось, что не 7, а 40) и заверил собравшихся: «Предполагается исключить всех, ведущих фракционную работу (Апл.)». Следует напомнить, что все исключенные попадали в особые списки с указанием причины исключения и становились, таким образом, потенциальными жертвами никогда не утихающего сталинского террора.

Свои преследовали своих. На этом же пленуме выступил член бюро ЛГИ Бравый: «Опасность в расколе партии существует, но эта опасность надвигается не со стороны оппозиции, а со стороны партии большинства <…>. Партийный режим за последние два года ухудшился. Выступать партийцы сейчас боятся больше, чем прежде. Голосуют автоматически (по секретарю) <…>. Оппозицию обвиняют в военном заговоре. Участвовавший в заговоре якобы белогвардейский офицер впоследствии оказался подосланным агентом ГПУ. Я считал <…> членов политбюро честными — думал, что они применяют честные методы борьбы с оппозицией. Теперь, когда они применяют такие методы, я убедился в их нечестности». Участники пленума обвинили Бравого в «оскорблении членов политбюро» и потребовали покинуть собрание.

3 ноября 1927 года на общем собрании записавшемуся первым в прениях Бравому слово не предоставили на основании постановления исключения его из партии. Один из выступавших — Козлович — заявил: «Оппозиция должна иметь в виду, что диктатура пролетариата не позволит организовать вторую партию. Наши дороги различны. Скатертью вам дорога» (его слова отмечены на полях закорючкой одобрения). Собрание постановило «исключить зарвавшихся лидеров оппозиции Троцкого и Зиновьева из рядов ВКП(б)». За проголосовало 214 чел., против — 3, воздержавшихся — 5. Разумные, как всегда, были в меньшинстве (лидеров оппозиции исключили из партии 3 ноября, очевидно, зная, что 7 Ноября они собираются со своими сторонниками на протестную демонстрацию).

В результате всё нарастающих идеологических инъекций и беспрестанных уверений, что «коллективное руководство ЦК ошибаться не может и все его решения есть непререкаемая истина», местные партийные руководители в своей массе всегда были готовы подчиниться правительственному решению. На 8‑м съезде профсоюзов (декабрь 1928 года) было предложено (предложение внесено Сталиным) ввести в состав ВЦСПС и в президиум секретаря ЦК Л. Кагановича.^[7] Томский возражал против этого решения Политбюро. Член делегации Угаров тоже был против введения Кагановича, ссылаясь на то, что это приведет «к расщеплению руководства профдвижением». Большинство — около 500 чел. — были на стороне Томского. Но после выступления Молотова и Ярославского 400 чел. согласились с мнением Политбюро против 82 чел. и трех воздержавшихся.

Если в 1928 году выбор решения еще не грозил смертью, а только свидетельствовал о лояльности или нелояльности к действующей власти, то в дальнейшем сопротивление укрепившейся власти становилось вообще невозможным из-за угрозы жизни.

Особенности сталинской диктатуры

К 1929 году была собрана огромная база данных о россиянах, хоть чем-то отличающихся (по социальным признакам, образованию, национальности и пр.) от советского большинства. Эта ежемесячно увеличивающаяся база и будет тем резервуаром, из которого власть станет черпать «вредителей» и «врагов народа». Генеральной чисткой 1929 года руководил Сталин. Он нарушил Устав партии, согласно которому, во‑первых, чистку мог объявить только съезд и, во-вторых, чистке не должны были подвергаться лица, избранные на партийные должности на съезде (члены ЦК и ЦКК). Против этих нарушений Устава никто даже не пикнул. Бухарин, Рыков, Томский и др. оправдывались и каялись.

Год от года ложь «хозяина земли советской» становилась всё изобретательнее. Народу он представлялся в образе сурового правдолюбца, который режет правду-матку, невзирая ни на лица, ни на родственные связи. Сталин хорошо знал, чем можно покорить русский народ.

В 1930 году Петроградский РК разослал «Всем бюро коллективов ВКП(б) Постановление — О развертывании внутрипартийной демократии, критики и самокритики. <…> В целях дальнейшего развертывания внутрипартийной демократии полностью отказаться от предварительно намеченных кандидатур в состав выборных партийных органов низовых парторганизаций…». Это Постановление — очередная ложь, очередное фарисейство. Всем руководителям низовых парторганизаций было хорошо известно, что кандидатуры как в местные парторганы, так и в союзные проходили обязательную фильтрацию (райком, горком, обком) и окончательно утверждались в ЦК. Однако никаких постановлений на этот счет не было. В ЦК утверждали также кандидатуры преподавателей марксизма-ленинизма и политэкономии. Эта практика была негласная, но прочно утвердившаяся, что постоянно проскальзывает в архивных документах. Партийные работники руководствовались не «постановлениями», цену которым они хорошо знали, а привычными негласными правилами и «закрытыми письмами». На совещании секретарей парторганизаций о проведении предвыборных окружных совещаний в Oктябрьском районе секретарь РК учил партийную братию^[8]: «В Положении о выборах в Местные Советы не говорится о предвыборных совещаниях, но в закрытом письме ЦК партии говорится. Сегодня уже начинается выдвижение в Областной Совет. Некоторые организации завтра уже могут проводить собрания по поддержке выдвинутого кандидата…»

Лицемерие, пронизывающее всё и вся, — это закладной камень сталинской политики. Оно незаметно входило в плоть и кровь советского человека. Вбивалась также мысль о том, что советский человек всегда должен быть готов к борьбе с внутренними и внешними врагами. На 13‑й партийной конференции Василеостровского района в феврале 1929 года секретарь РК Струппе объяснял собравшимся, кто из всех врагов в данный момент является главным^[9]: «Основным врагом рабочего класса в его борьбе во всем мире <…> является сейчас социал-демократия. <…> эта социал-демократия имеет еще корни в рабочем классе, <…> она более близка рабочему классу и поэтому более опасна. <…> Мы везде и всюду видим, что социал-демократы играют роль отвлекателей рабочих от классовой борьбы с капиталистами. <…> Социал-демократы затушевывают военную опасность, <…> они кричат, <…> что военная опасность не угрожает, а особенно Советскому Союзу, <…> они отвлекают рабочих от этой колоссальной опасности, <…> от удара, который готовят капиталистические страны нашему Союзу. В этом их роль душителя революционного рабочего движения, и они являются нашими основными врагами…»

В 1930 году была объявлена контрреволюционной «Трудовая крестьянская партия». В этом же году затеяно дело «контрреволюционной эсеровско- кулацкой группы Чаянова–Кондратьева». Они обвинялись в саботаже в области сельского хозяйства и индустриализации. Следующим было «Дело буржуазных историков» (акад. С. Ф. Платонов, Е. В. Тарле и др.). В 1930 году были запрещены как «троцкистские» первые исследования в области информации.

Постоянно в умы внедрялась мысль о том, что необходимо «изучать всех людей» и выявлять «чужаков». Партийные товарищи охотнее мирились с леностью и пьянством социально близких, чем с хорошей работой «чужаков». На конференции в октябре 1931 года секретарь парткома ЛТА Жейц с возмущением говорил о том, что «кулачье проникает на наши заводы» и приводил такой факт^[10]: «…в дни перевыборной кампании <…> на заводе работал лучший ударник в течение двух лет. Он давал образцы лучшей работы в повышении производительности труда и т. д. В момент перевыборной кампании он к нам пришел и заявил, что он лишен права голоса. Начали разбираться, и оказалось, что он раскулаченный кулак. Он знал, как себя надо держать: у него не было ни прогулов, на производительность он нажимал и т. д. Здесь требуется особая бдительность, но, товарищи, <…> таких вещей нельзя допускать, <…> должна быть бдительность со стороны всей студенческой общественности…»

Власть потихоньку избавлялась от случайно уцелевших свободных союзов, студенческих независимых организаций (например, был распущен Студенческий совет в Академии художеств), стремилась к тому, чтобы массы получали только отобранную ЦК информацию, проводила чистку библиотек от «вредной» литературы, прибирала к рукам профсоюзы. В 1929 году перестает издаваться информационный журнал «Известия ЦК ВКП(б)». В 1929—1930 годах проходит чистка профсоюзов, начиная с председателя ВЦСПС М. Томского, ратующего за независимость профсоюзов, и кончая низовыми звеньями. Освободившиеся места занимали сторонники Сталина, обязующиеся реализовать сталинский лозунг «Профсоюзы — лицом к производству». Таким образом, вместе с парткомом и месткомом профсоюзы становились участниками всех репрессивных мероприятий власти (так называемый «треугольник»). 15 декабря 1930 года ЦИК и СНК СССР приняли секретное постановление «О руководстве органами ОГПУ деятельности милиции и уголовного розыска». Этим расширялась возможность политического сыска. Были ликвидированы милицейские профсоюзы. В дальнейшем работники милиции стали фактически военнослужащими, и в милиции были введены звания.

В такт с речами властителя, содержащими явную и скрытую агрессию, партийные назначенцы старались заряжать «советскую массу» энергией ненависти, которая, постепенно накапливаясь, выливалась в человеконенавистническую оргию с требованием «смерть контрреволюционной банде политических уголовников!».

На 14‑й партийной конференции Петроградского района в декабре 1931 года председатель собрания Соболев предупреждал^[11]: «Нам нужно <…> не забывать, товарищи, что успехи нашей борьбы в области социалистической стройки зависят от того, насколько мы будем бдительны <…>. Я говорю о тех оппортунистах справа, <…> которые вставляют спицы в колеса <…> пролетарской революции. <…> Я имею в виду тех, которые слева пытаются тормозить <…>. Против всех предателей дела рабочего класса мы должны открыть <…> ураганную борьбу и смести их с лица нашей советской, пролетарской земли (Бурн. апл.)».

Обработку умов советских людей власть могла осуществлять только при закрытых границах и несвободной печати, то есть в условиях резервации. Эти условия постоянно поддерживались. Деятели русской культуры, проживающие за границей и не желающие возвращаться на родное пепелище (в буквальном смысле этого слова), именовались «изменниками», «невозвращенцами», «продавшимися капиталистическим акулам» и т. п. А. В. Голубев в статье «Закрытое общество в СССР (1920—1930 гг.)» приводит цитату из речи М. И. Калинина: «Вот, товарищи, зарубите себе на носу, что пролетарии Советского Союза находятся в осажденной крепости, а в соответствии с этим и режим Советского Союза должен соответствовать крепостному режиму».

Обязанностью каждого коммуниста являлось доносительство, фарисейски называемое «искренностью перед партией». В декабре 1932 года секретарь парткома ЛТА Нестеров говорил о «классовой борьбе в высшей школе» и приводил пример из документа (доноса), который только что получил^[12]: «Студент Генезин говорит, что виновниками затруднений являются коммунисты. Они <…> создали карточную систему. Рабочие нашего Союза рабы, и постановления правительства есть мероприятия крепостного права. Соцсоревнование надумано коммунистами и насильственно проводится. Так же насильственно проводится коллективизация в деревне <…>. Что советскую власть в будущем ждет только голодный паек». Этот студент ведет такие разговоры и живет вместе с кандидатом партии, и этот кандидат не дает решительного отпора этим настроениям!»

Что из этого сообщения секретаря следует? А то, что некий третий, присутствующий при обсуждении студентами политической ситуации в стране, письменно донес и на студента Генезина, и на молчащего кандидата партии. Он не вступил в спор с «клеветником на советскую власть», чтобы отстоять свою точку зрения, а тихонько записал разговор и передал куда надо. Это, кстати, один из ярких примеров морального разложения советского человека, что повсеместно поощрялось большевиками.

В 1932 году власть обнаружила подпольный «Союз марксистов-ленинцев» под руководством М. Н. Рютина (14 чел.), заявлявших об «авантюристических темпах индустриализации и авантюристической коллективизации». Последовали репрессии.

Агитационные лозунги, как и в начале 1920-х, не меняются — всё те же: «предатели интересов рабочего класса», «чужаки», «вредители», «извратители марксизма» и т. п. 5 января 1932 года на заседании парткома ЛГИ член парткома Карпания высказал озабоченность тем, что парткому почти ничего неизвестно о личной жизни каждого коммуниста^[13]: «Мы мало обращаем внимания на поведение коммуниста вне Вуза, мы не знаем, что тот или иной коммунист делает, а между тем чуждая идеология имеет некоторое отражение на наших коммунистов. И такие факты я знаю …»

В 1933 году по всей стране опять началась чистка от «классово чуждых и враждебных элементов», «проповедующих упаднические настроения», «морально разложившихся», «перерожденцев» и т. д. Опять выискивали бывших дворян, купцов, священнослужителей и прочих «эксплуататоров», их детей и родственников. И даже массовый голод в стране сталинцам был не помехой.

На 17‑м съезде ВКП(б) Центральная контрольная комиссия (ЦКК), правомочная, по мнению Ленина, контролировать партийно-государственные органы всех ступеней, была преобразована в Комиссию партийного контроля при ЦК ВКП(б) и Комиссию советского контроля при СНК СССР, то есть в органы, не контролирующие ЦК и СНК, а подчиненные им.

1933—1934 годы

Дело «Российской национальной партии». Репрессированы несколько десятков ученых. Сотрудников Русского музея обвиняли в том, что они сохранили экспозиции залов, посвященных русскому искусству дореволюционного периода, «тенденциозно подчеркивающие мощь и красоту дореволюционного строя и величайшие достижения искусства этого строя».

1 декабря 1934 года, в день убийства С. М. Кирова, в Уголовный кодекс были внесены изменения, узаконивающие положения, которыми обязаны были руководствоваться судебные и внесудебные («особые совещания», «чрезвычайные тройки») органы. Бытовое, по всей вероятности, убийство было преподнесено народу как политическое, задуманное и осуществленное троцкистами «с целью уничтожения всех деятелей советского правительства», и послужило поводом для дальнейшего разжигания классовой ненависти. В Ленинграде были арестованы около тысячи «буржуазных интеллигентов». По всей стране проходила «проверка документов», то есть очередная чистка.

Власть не давала народу никакой передышки. В марте 1935 года был принят закон о наказании членов семей изменников Родины. В апреле 1935 года Указом ЦИК было разрешено привлекать к уголовной ответственности детей начиная с 12 лет.

В 1935—1936 годах проходила кампания по обмену партдокументов, то есть та же чистка. Горком, обком и районный НКВД постоянно контролировали количество вычищенных, сравнивали с числом «врагов», арестованных НКВД, и требовали проводить повторный обмен документов, чтобы выявить «скрытых врагов». Утеря партбилета расценивалась как «оскорбление партии», что влекло за собой в лучшем случае выговор, перевод из членов партии в кандидаты, а в худшем — лагерь. Когда в 1936 году был отдан приказ о возобновлении приема в партию, прекращенный с 1932 года, последовало распоряжение об ответственности тех, кто рекомендует человека в партию. На общем собрании сотрудников ЛТА 21—22 мая 1936 года («Проработка инструкции ЦК об обмене партдокументов») говорилось о присутствии при приеме в члены партии рекомендующих^[14]: «Тропицын — <…> рекомендующий несет большую ответственность. <…> Надо ставить вопрос о том, что изучать следует не только тех, кто вступают в партию, но и тех, кто дает рекомендацию. <…> Некоторые не знают даже вождей, плохо разбираются в проекте новой Конституции…»

Проект Конституции был предложен для народного обсуждения в июне– июле 1936 года. Люди стали задавать вопросы местным партначальникам. Ответить на вопросы малограмотные партийцы, понятно, не могли, поэтому отправляли их «наверх»: мол, пусть «хозяин» разбирается. А вопросы были такие, что даже у «хозяина» могла закружиться голова. Вот, например, о чем спрашивали коммунисты и беспартийные на собрании Аптечного управления.^[15]

«Что такое диктатура пролетариата. Прошу объяснить подробно».

«Есть ли сейчас у нас классы, так как докладчик сказал, что у нас нет классов».

«Могут ли выбирать в Советы лишенцы, которые раньше были лишены голоса не по суду».

«Почему высшие судебные органы не избираются, а назначаются».

«Как понимать свободу слова, печати и т. д.»

«Чему раньше подчинялись Суды, если по новой Конституции они будут подчиняться только Закону».

«Могут ли возвращаться обратно выселенные из центральных городов Советского Союза и иметь право голоса по новой Конституции».

«Что означает тайна переписки».

«Как будут выбирать одновременно во все органы Совета».

«Будут ли пользоваться правами выборов высланные».

«Почему в Конституции не указано право на отпуск для колхозников».

«Почему в Конституции ничего не сказано о праве свободного перемещения по СССР и о праве жительства, где кто хочет».

«Как следует понимать неприкосновенность жилища».

«Почему прокурор СССР не избирается, а назначается».

«Чем объяснить отделение исполнительной власти от законодательной, ведь в Программе ВКП(б) отмечается как достижение объединение исполнительной и законодательной власти».

Это только часть тех вопросов, которые задавали трудящиеся. Был вопрос и от новоиспеченных атеистов: это что, и попы могут избирать и избираться?

В информации, которую все райкомы Советского Союза обязаны были ежемесячно отправлять (через горкомы и обкомы) «наверх», стали обязательны и сведения об откликах трудящихся. Официальная печать захлебывалась от перечисления предприятий, уже одобривших проект, приводила высказывания знатных ткачих, доярок, ударников, стахановцев, которым выпало счастье проект изучить и окончательно одобрить. Конституция действительно была лучшей в мире. Но поскольку в советской стране, руководимой «гением человечества», слово и дело были на противоположных полюсах, то эту «лучшую в мире» никто и не собирался исполнять. Главный режиссер задумал спектакль, который должен был своим свободомыслием перехлестнуть свободомыслящий ненавистный Запад. В то же время он привык работать в темноте, в подполье, изыскивая пути для управления общественным мнением. Для такой скрытой деятельности ему нужен был огромный объем информации. Источниками информации и были райкомы, напрямую связанные с первичными партийными организациями и докладывающие обо всех случаях «контрреволюции». Помимо инструкторов РК, которые в обязательном порядке присутствовали на перевыборных партийных собраниях подведомственных предприятий, в штате РК были партинформаторы, обязанные посещать все партийные собрания предприятий района. Они отмечали число присутствующих, указывали фамилии выступавших и дословно воспроизводили речи тех, кто в чем-то противоречил генеральной линии. Были среди них и люди с психологическими дарованиями, которые не только фиксировали наиболее характерные выступления, но и описывали общее настроение собравшихся и массовую реакцию на чьи-то «неправильные» речи, и выражения лиц при слушании Постановлений ЦК. Если райкомы при передаче информации «наверх» что-то утаивали, то это неизбежно обнаруживали другие ведомства, подконтрольные ЦК, и тогда — держись! Только обладая информацией об истинном положении вещей на местах, властитель мог манипулировать цифрами, корректировать нужные данные и, имея в руках «факты», указывать, искоренять, убивать и т. д. Обрабатывала этот массив сведений огромная армия хорошо оплачиваемых бюрократов (не помню, в какой работе я видела данные, что с 1922-го по 1927 год число работников в ЦК увеличилось в три раза).

До сих пор у нас бытует мнение, возникшее на Руси еще со времен царя Гороха, что царь ничего не знает о беззакониях и злодеяниях, а виноваты исключительно бояре. И это признак того, что до сего дня мы не научились видеть связи между причиной и следствием.

Проследим по документам (с июня по ноябрь 1936 года) ход обсуждения народом проекта сталинской Конституции.

Как советский народ обсуждал проект Конституции

С какими нравственными идеалами советский народ встретил проект сталинской Конституции? Мировоззрение среднестатистического советского человека 1930‑х годов можно выразить в нескольких строках: «Я живу в самой свободной в мире стране; я полностью доверяю своему правительству во главе с верным ленинцем Сталиным; я безоговорочно поддерживаю все начинания власти (бесплатная медицина, бесплатное образование, бесплатная жилплощадь, непримиримая борьба с теми, кто мешает нашей стране идти по пути к коммунизму); я готов терпеть многое ради того, чтобы мои дети жили при коммунизме».

Мало что понимающие в теории марксизма трудящиеся одобряли борьбу с Троцким, с социал-демократами, с право- и левоуклонистами и их «охвостьем», всецело полагаясь на мудрую власть и пылая ненавистью к тем, кто смеет ей противоречить. Ненависть эта перерастала в ярость, когда массы узнавали из газет о всё новых случаях вредительства. Какие процессы шли в первые десятилетия Советов, узнаем из книги И. Симбирцева «Спецслужбы первых лет СССР (1923—1939)» (М., 2008): «…конец 20‑х — <…> „Шахтинское дело“, первый полноценный процесс над врагами народа из числа технической интеллигенции <…> это генеральный прогон ГПУ перед бойней „врагов народа“ <…>. 1929 г. — „Академическое дело“ <…> арестованы академики-историки во главе с Платоновым и Тарле <…>; 1930 г. — „дело Промпартии“, <…> арестована большая группа экономистов <…>; 1930—1931 гг. — акция „Весна“ — расправа с верхушкой бывших военных спецов <…>, были арестованы сотни и расстреляны десятки командиров РККА с прошлым царских офицеров <…>. Из дела „Генштабисты“ тянутся ниточки компромата на Тухачевского, Егорова и др., расстрелянных в конце 30-х».

С каждым таким «делом» все повышался градус ненависти трудящихся к вчерашним героям, оказавшимся сегодня предателями интересов Родины. А тех, кто посмел предать Родину, уничтожают! Письма с требованиями «смерть врагам СССР!» направлялись с фабрик и заводов в ЦК.

А что стало с «советским большинством» после убийства Кирова, и словами передать невозможно. Власть тут же откликнулась на народный гнев и утешила негодующих тем, что теперь своих противников она обязуется расстреливать без суда. Таким образом, санкция народа на беззаконную расправу с любыми инакомыслящими была получена.

Чем больше власть «раскрывала заговоров», чем больше обществу предъявлялось «вредителей» на заводах, фабриках, в институтах и т. д., тем более возрастало доверие большинства к «родному» правительству во главе с «дорогим и любимым». Средний советский человек думал: вот как народное правительство заботится о трудящихся, вот как эффективно работают те, кто нас, советских людей, призван защищать от всех врагов. Но подспудно у каждого жил страх оказаться врагом народа из-за ареста близких и друзей. Я уж не говорю о страхах родных безвинно репрессированных. На волне безграничного доверия большинства «отец народов» и мог с легкостью манипулировать общественным мнением, тем более что все инструменты для этого у него были заготовлены заранее, в течение предыдущих лет.

Схема передачи из ЦК Указов, Постановлений, Закрытых писем, назначением которых было поддерживать чувства классовой ненависти, ярости к «скрытым врагам», к «контрреволюционерам всех мастей», была до гениальности простой. Из Центра они рассылались по всей стране обкомам и горкомам, которые старались усиливать ненависть народа местными «примерами» и передавали райкомам для исполнения «в кратчайшие сроки». Представители райкомов срочно назначали партсобрания районных первичных парторганизаций с указанием темы, обозначенной ЦК, на которые, для наблюдения за ходом собрания, высылали штатных инструкторов и партинформаторов. Последние фиксировали всё, что говорили выступающие, отмечали «характерные выступления» (вызывающие сочувствие большинства) и «контрреволюционные». Собрание всегда «одобряло» любую инициативу ЦК и благодарило за вразумление, «своевременность» указаний и распоряжений. Проследим, с помощью архивных документов, по каким неотложным делам райкомы обязывали собирать коммунистов первичек с мая по ноябрь 1936 года.

5 мая 1936 года. На всех предприятиях района проходили собрания на тему «О ходе подготовки к обмену партийных документов».

Еще в апреле, на 17‑й партийной конференции Василеостровского района, член РК Потемкин информировал собравшихся «о разукрупнении районов»^[16]: вместо 9 предполагалось 15 (это, кстати, означало, что в каждом из вновь образованных районов будут созданы свои райкомы с разветвленной структурой). В перерыве Потемкин предложил «послать приветствие вождю народов тов. Сталину (Апл.). Оглашается телеграмма: «Целиком и полностью одобряем сталинское решение о Подготовке к обмену партийных документов. Да здравствует наш любимый…» А в это самое время шла необъявленная проверка партийных билетов. Иными словами, во время проходящей малой чистки объявлялась подготовка к чистке генеральной.

В Горном институте (ЛГИ) закрытые партийные собрания «о подготовке к проверке», «о ходе проверки» проходили начиная с января 1936 года. Уже в феврале партком докладывал закрытому собранию «об итогах»^[17]: «Проверка партдокументов проведена по инициативе вождя нашей партии т. Сталина <…> основной урок — плохое усвоение неоднократных указаний ЦК <…> и вождя Сталина о необходимости всемерного повышения бдительности…» Райком не удовлетворился результатами вычищенных (всего 4 чел.) и назначил повторную проверку, о чем и сообщил на собрании член бюро Романовский: «Первая проверка правильно была отменена как проведенная поверхностно и механически». Его поддержал т. Чемень: «Наша организация кишит классовыми врагами <…>. Петров выступил адвокатом классового врага. Надо его проверить».

В прениях о проекте Конституции на закрытом собрании ЛГИ 25 июня 1936 года Яковлев критиковал: «Докладчик не особенно резко оттенил вопрос о классовой бдительности. Нашей Конституцией мы подчеркиваем нашу силу, давая свободу слова, печати, прямых выборов. Понятно, что, пользуясь предоставленными правами, враги рабочего класса под видом трудящихся попытаются протащить вредные пролетариату взгляды. <…> Нужно, чтобы докладчик более остро выпятил вопрос о классовой бдительности».

В Лесотехнической академии (ЛТА) 25 июня 1936 года на закрытом партсобрании «По итогам июньского пленума» «предостерегали».^[18] Грачев (секретарь ВЛКСМ): «Молодежью вопрос о классах понимается плохо. Задают вопрос: „Классов нет, а право принадлежит трудящимся?“ <…> нужно руководителям кружков разъяснять».

Из резолюции собрания: «Огромнейшие победы социалистического строительства, результатом чего является опубликование проекта новой Конституции, ни в коем случае не дают права на самоуспокоение. Замаскировавшиеся классовые враги, троцкисты, зиновьевцы и др. пытаются и будут еще пытаться на отдельных участках вносить расстройство в наше социалистическое строительство, <…> поэтому задачей каждого члена ВКП(б) <…> является не только снижать, а повседневно повышать классовую революционную бдительность, особенно учитывая, что и в нашей Академии выявлены бывшие троцкисты».

С мая по сентябрь 1936 года все райкомы Ленинграда занимались составлением списков «антисоветски настроенных лиц и оппозиционеров» (в дополнение к основной базе данных), направляемых секретарю обкома Кузнецову А. А. Вот, например, под грифом «Совершенно секретно» список неблагонадежных Дзержинского района.^[19] Первыми перечислены фамилии тех, кто «в 1926 г. голосовал за оппозицию Зиновьева» (место работы, жительства, отзывы соседей, сотрудников, принятые меры). Затем — по той же схеме — фамилии вновь выявленных оппозиционеров с примерами их высказываний.

«Быков, чл. партии („Ленгоснарпит“). Муж Васильевой. Знал о том, что Васильева голосовала за Зиновьева и никому об этом не заявил. <…> Макаров — исключен из партии за правый уклон (инж. релейной службы „Электросети“). Ведет разговор о том, что зажим внутрипартийной демократии привел к террору <…>. Грузинов, чл. партии („Электросеть“). Знал о разговорах Макарова, но не счел нужным сообщить в партком <…>. Данилин, б/п (научн. сотр. Этнографич. музея). До сих пор скрывал, что он сын жандарма (писал „сын крестьянина“). Он является учеником ныне арестованного контрреволюционера Моторина <…>. Резет, б/п („Ленлес“). Терпеть не может коммунистов в своем секторе <…>. Ермаков, б/п (Артель „Хлебопечение“) говорит, что „Сталин — это агрессор“ <…>. Коварский, чл. Союза писателей, работает в журн. „Звезда“ — формалист…»

Это не анонимки. Под каждым высказыванием фамилия и место работы того, кто сообщил (донес). «Оппозиционеров» больше сотни.

В июле на всех предприятиях города проходили собрания «о ходе подписки на заем». В отчетах инспекторов РК содержались подробные сведения с указанием фамилий, зарплаты каждого участника подписки и на какую сумму он подписался. Перечислены все те, кто жаловался на «материальные затруднения» и подписался на сумму меньшую, чем его оклад.

Отдышаться не давали. Партийные собрания ежедневно. 2 июля 1936 года. «О предварительных данных подписки на заем 2‑й пятилетки». 3 июля 1936 года. «О первом дне подписки на заем четвертого года 2-й пятилетки». Согласно инструкции, партинформаторам вменялось в обязанность письменно сообщать, были ли на собраниях антиобщественные выступления. 4 июля 1936 года — «О втором дне подписки…». 5 июля 1936 года — «О ходе подписки…». Предприятия районов соревновались, кто быстрее и желательно со стопроцентным участием трудящихся соберет оговоренную райкомом (по заданию ЦК) сумму займа. Лучшие поощрялись грамотами.

20 июля 1936 года — «О ходе обмена партдокументов». РК собирали сведения о том, сколько «контрреволюционеров», «чуждых», «шкурников» и т. п. исключено из партии и по какой причине (подробные биографии исключенных). Вверху справа: «Оглашению не подлежит».

Газеты были переполнены сообщениями о «разоблачениях» известных деятелей науки и искусства. 24 июля 1936 года в газете «Новгородская Звезда» появилась статья «Темная личность» — об историке архитектуры М. Каргере (один из организаторов факультета истории искусств в Академии художеств). Комиссия, которая вела расследование, пришла к такому выводу^[20]: «…дело Каргера сигнализирует еще раз о необходимости самой высокой бдительности в отношении любых буржуазных влияний в нашей научной работе».

Подняли голову борцы за чистоту марксизма в искусстве. В этом же деле имеется донос А. В. Мишулина (докт. ист. наук, проф.), где он пишет о «засоренности фронта исторической науки различными проходимцами из контрреволюционного троцкистского охвостья», о «верховном руководителе античной науки, <…> агенте троцкистской банды Кипарисове» (Ф. В. Кипарисов, сын проф. Духовной академии; расстрелян 19 декабря 1936 года).

25 июля 1936 года партинформатор Дзержинского РК Рибковский сообщает^[21]: «В связи с Постановлением ЦК ВКП(б) от 4 июля с. г. „О педологических извращениях в системе Наркомпросов“ среди сотрудников в Психотехнической лаборатории при ОРУД имеют место следующие разговоры…» (перечисляются фамилии, указывается социальное происхождение, приводятся и «контрреволюционные разговоры»).

В Ленинградском отделении Союза писателей собрание с взаимными обвинениями в «ротозействе» и в благодушии к «врагам» продолжалось в течение двух дней^[22]: «Собравшиеся отмечали, что состав Союза недостаточно изучен, <…> засоренность Союза <…> выходцами из чуждых нам партий и буржуазной среды. <…> Поэт Корнилов — политический хулиган, <…> бывший комсомолец Валов <…> собирал средства для помощи арестованному Перелешину, писатель Щеглов просил организовать петицию для освобождения Перелешина. <…> В то время как в Академии наук громили некоторых чуждых литераторов, в „Литературном Ленинграде“ печатались о них статьи литературоведов Векслер, Энгельгардт <…>. В редакции журнала „Звезда“ работал формалист Коварский, в редакции „Резец“ — бывший эсер Владимирский и исключенный ранее из партии за сокрытие социального происхождения Витенсон. В критическом отделе „Ленинградской правды“ был врангелевец Варшавский <…>. В детской секции ССП <…> арестован Белых, <…> в секции только один коммунист. <…> Т. т. Олейников, Мильник и Беспамятнов указали, что Маршак сейчас ведет неправильную политику по отношению выращивания (так!) кадров детских писателей. Его воспитанники часто бывают чуждые. Например, Шорин — сын кулака, дважды исключался из комсомола и университета, <…> имеет антисемитские выходки. <…> Собрание решило в срочном порядке проверить личный состав детской секции».

Конец июля 1936 года. «От Москвы до самых до окраин» проходят собрания «О ходе обсуждения проекта сталинской Конституции». Именно с этого момента великий манипулятор общественным мнением стал вводить в бой тяжелую артиллерию, не умолкающую и во время обсуждения проекта Конституции и при последующей подготовке Большого террора, с целью окончательного уничтожения тех, кто мог задавать вопросы и проявлять инициативу. Его главной задачей было подавить любое сопротивление, чтобы превратить советское общество в бессловесную массу, только восхваляющую его гений.

2 августа 1936 года. «Обсуждение закрытого письма ЦК ВКП(б) от 29 июля 1936 г. на закрытом заседании бюро Дзержинского РК»^[23] (о дополнительно вскрытых органами НКВД преступных действий контрреволюционеров Троцкого, Зиновьева и др.): «Все выступающие были единодушны в том, что письмо открыло глаза на многое и что к ряду людей, которым уже выданы новые партбилеты, придется вернуться». Называют фамилии около 20 человек, которых «надо будет пересмотреть». Каются, что во время обмена были недостаточно бдительны к тем, кто имеет «исключенных родственников-оппозиционеров, родственников за границей», кто сам «колебался». Признают себя виновными: «не докапываемся до корней», «слабо мобилизованы по выявлению скрытых врагов партии».

3 августа 1936 года. «Обсуждение закрытого письма от 29 июля 1936 г. на совещании членов РК ВКП(б) и секретарей парткомов крупнейших первичных парторганизаций Дзержинского района». Записались 20 человек, но, так как заседание продолжилось до поздней ночи, выступили 16 человек. Все называют фамилии тех, кого нужно перепроверить. Все говорят о своей «слабой бдительности» и о необходимости «еще раз пересмотреть людей».

15 августа 1936 года. «О проведенных читках — сообщение Прокуратуры СССР, опубликованное в печати 15 августа с. г. О новых фактах контрреволюционной деятельности». Приведен список предприятий, где проводилась читка закрытого письма. И наказ трудящихся: «Мы требуем от Верховного суда применить к врагам народа высшую меру наказания — РАССТРЕЛ».

«С чувством гадливости и ненависти прочли мы, — пишут рабочие и служащие Правления Союза писателей, — сегодня сообщение Прокуратуры СССР об окончании следствия над врагами народа, подлыми убийцами Зиновьевым и Каменевым, проводившими свою вредительскую работу в тесной связи <…> с контрреволюционером, фашистом, иудушкой рабочего дела — Троцким <…>. Честь и хвала нашим руководителям <…> и великому вождю народов, любимейшему <…>. Чаша нашего терпения переполнена <…>. Мы требуем самой беспощадной расправы с последышами (так! — Л. Т.) этой контрреволюционной группы <…>. Вечная любовь, вечная слава гениальному ученику Ленина».

16 августа 1936 года. «Письмо Вольфсона И. Ц. в партком ЛТА им. С. М. Кирова»^[24]: «Сообщаю о следующем. 16 августа мною проводилась читка газеты с разъяснением сообщения прокуратуры в „Ленинградской правде“ от 15 августа и передовая той же газеты о дополнительно вскрытых органами НКВД преступных действиях контрреволюционеров Троцкого, Зиновьева и др. В ответ были короткие выступления рабочих. Плотник Сафонкин говорит, что с ними необходимо покончить раз и навсегда, <…> сожалеет, что не может с ними расправиться физически. Его позицию поддержали (следуют фамилии. — Л. Т.)».

21 августа 1936 года. Собрание партактива Дзержинского района. «Обсуждение обвинительного заключения по делу Зиновьева, Каменева и др.».^[25] Бельский (Союз писателей): «Когда слушаешь обвинительное заключение, то ярость, ненависть, гнев — уже эти слова не ярки, чтобы выразить переживаемые чувства. <…> У нас может быть одна мысль: уничтожить физически негодяев <…>, сделать для себя вывод, чтобы по-большевистски поднять бдительность. <…> В среде писателей была группа троцкистов-зиновьевцев: Горбачев и др. И эта группа разоблачена не нами, а райкомом партии. Мы же проявляли классовую слепоту. <…> И мы будем бдительны, <…> раздавить их, гадин» (Продолжит. апл.).

Жуков (Эрмитаж): «Наш пролетарский Суд выполнит волю своего народа и спокойно вынесет смертный приговор. Мы слепо доверяли. Нужно вытравить из своего сердца всякую жалость к этим гадам и к их охвостьям большим и маленьким. <…> РК выявил и разоблачил четырех оппозиционеров, которым мы слепо доверяли».

21—22 августа 1936 года. Продолжается обсуждение обвинительного заключения по делу. Когда председатель собрания т. Иванов произносит слова «Нет врагу места на нашей земле, всех их расстрелять!», зал громко и продолжительно аплодирует.^[26]

Из «характерных выступлений».

Собрание научно-профессорского состава и инженерно-технического персонала Ленинградского НИИ жилищного хозяйства и строительства: «Никакой жалости, никакой пощады врагам народа <…>. Мы требуем стереть с лица советской земли злейших врагов народа, презренных гадов троцкистско-зиновьевского подполья…»

Рябчук (Автобаза Треста хлебопечения): «Мы, молодые рабочие, нам всего лишь 18 лет, не можем смотреть, как готовят гады убийство наших закаленных славных вождей. Нужно истребить всех до одного…»

Литвиненко (ЛГМ): «Убить т. Сталина — это значит уничтожить жизнь навсегда. Эти злодеи <…> должны быть физически уничтожены…»

Зиновьева (работница Прачечной фабрики): «Если можно вытащить Троцкого из-за границы, я его разорвала бы по ленточкам».

Партинформатор скрупулезно продолжает фиксировать все сообщения с мест о проводимых собраниях и выступлениях «положительного» и «отрицательного» характера.

22 августа 1936 года. «На общем собрании трудящихся учреждений и предприятий все высказывали чувство гнева и презрения к подлым предателям и чувство безграничной преданности ВКП(б) и беспредельной любви к великому Сталину».

Факты «отрицательного» характера: на общем собрании Русского музея беспартийный Масленников выразил сомнение: «…могут ли их расстрелять, ведь они старые революционеры». Пустовалов задал вопрос: «Какое ваше, товарищи, мнение? Какой приговор должен вынести наш пролетарский Суд?» Беспартийный работник музея Шеляпин сказал: «В силу человеколюбия — расстрелу не подлежат» (в стенограмме подчеркнуто. — Л. Т.).

22 августа 1936 года. Окончание обвинительной речи прокурора Вышинского: «Взбесившихся собак я требую расстрелять — всех до одного!»

23 августа 1936 года. Открытое общее собрание ЛТА им. С. М. Кирова.^[27] «Общее собрание заслушало сообщение по поводу обвинительного заключения в отношении контрреволюционеров троцкистско-зиновьевского блока, <…> этот центр был создан еще в 1932 г. <…> по их директивам был убит незабвенный Сергей Миронович Киров <…>. Шипящие змеи этой банды, иуды-предатели великого советского народа готовились к новым убийствам. Они метили в самое сердце народа, в сердце вождя трудящихся всего мира, гениального Сталина и его ближайших соратников. <…> Обвинительное заключение полностью раскрывает кровавую и мерзкую рожу этого заклятого врага Троцкого. <…> Он является сейчас главарем и вдохновителем кровавых белобандитских террористических групп. <…> Великим гневом наполнены сердца трудящихся. <…> Как яркое солнце, горит пламенная любовь миллионов к великому Сталину, к вождям большевистской партии…» Оглашено обвинительное заключение — документ, обличающий «кучку кровавых фашистских шакалов, перед подлыми деяниями которых бледнеют самые изощренные преступления контрреволюции <…>. Общее собрание требует применения к врагам революции и социалистического государства высшей меры социальной защиты — РАССТРЕЛА!».

27 августа 1936 года. Партсобрания по вопросу об уроках, вытекающих из процесса по делу контрреволюционного троцкистско-зиновьевского блока (перечисляются организации и приводятся таблицы с обозначением, сколько коммунистов на учете; присутствующие, отсутствующие; сколько задано вопросов, число выступивших в прениях). И далее — «характерные выступления», «факты отрицательного характера».

28 августа 1936 года. «Об уроках, вытекающих…».

«Андреева (Музей революции) выразила сомнение в кандидате т. Пашкевич, которая сочувственно отнеслась к исключенной из партии Пригожиной и проявила заботу об устройстве на работу Пригожиной и ее детей».

29 августа 1936 года. Те же собрания «Об уроках…».

Партинформатор Н. Рибковский подробно записывает «характерные выступления» на партсобрании Облсуда: «Вначале выступали с речами общего характера о необходимости поднять большевистскую бдительность, выкорчевать троцкистско-зиновьевское охвостье и т. п., не приведя ни одного факта, не назвав ни одной фамилии. Критики недостатков работы РК и парткома не было. После направляющего выступления представителя РК дальнейшие выступления стали более конкретными».

Мне было непонятно, как партинформатор Рибковский успевал бывать в один и тот же день на собраниях в различных организациях. Но потом выяснилось, что он собирал воедино сведения, полученные от всех партинформаторов Дзержинского района. Вот его записи о партсобраниях в Автобусном парке и в Психотехнической лаборатории: «Выступления были не конкретными, носили общий характер. Говорилось о наличии среди рабочих отрицательных настроений и даже отдельные антисоветские высказывания, <…> но, когда спрашивали „назовите фамилии этих людей“, молчат. Самокритика отсутствует».

На всех этих собраниях-заседаниях от людей требовали называть фамилии самих оппозиционеров, тех, кто защищал оппозиционеров или был с ними знаком, а также тех, кто был в оппозиции в 1927—1928 годах. Вот пример (по информации Катышникова):

«Дмитриев („Свет и сила“) рассказал о том, что его зять, с которым он один раз виделся, „выслан из Москвы за троцкизм и сейчас находится в Архангельске. Его жена (моя сестра) до сих пор член партии и работает на «Шарикоподшипнике»“».

Слева на полях Н. Рибковский пишет четким почерком: «Сообщить через секр. ПК з-да Шарикоподшипник им. Кагановича. г. Москва 29/VIII. Н. Р.». Тех, кто называет фамилии «оппозиционеров», а также их адреса проживания, Н. Р. отмечает галочками и квадратными скобками на полях, чтобы работникам районного НКВД было легче разобраться, кто донес и на кого.

Еще пара примеров из отмеченных Н. Р. на полях: «Бабаев (Инст. Охраны труда) указал, что в мастерской института ведутся разговоры о том, что Зиновьева и Троцкого хвалили, хвалили, а теперь расстрелять <…>. Евстефеев указал, что работавший на ф-ке им. Урицкого директором Шелепугин активно участвовал в оппозиции. Сейчас Шелепугин работает на заводе им. Казицкого».

30 августа 1936 года. На всех предприятиях всё продолжаются собрания «Об уроках, вытекающих из процесса над контрреволюционерами троцкистско-зиновьевского террористического блока». В милиции и в пожарной охране трудящиеся задавали такие вопросы: «Как находит партия работу Рыкова, Бухарина и Томского, находящихся под следствием? В каком положении остались семейства осужденных к расстрелу?»

Работник ТЮЗа Телеган возмущается: «В театрах самокритики нет. <…> В театрах не парторганизация руководит, а директор парторганизацией. Неужели райком не может призвать к порядку такого Брянцева и заставить его считаться с парторганизацией?» Это высказывание жирно подчеркнуто.

«Мухин (Эрмитаж) указал на необходимость возвратиться к члену ВКП(б) Вартин в связи с рядом антипартийных выступлений в период 1929—1930 гг. по вопросам коллективизации, клевета на ЦК и др., что выявлено в результате проверки архивов. <…> Коршаков заявляет, что у Вартин на занятиях кружка, в прошлом, проскальзывали непартийные вопросы и выступления».

7 сентября 1936 года. «О собрании парторганизаций (перечислены организации, в том числе „Ленутильсырье“, Союз писателей и др. — Л. Т.) по обсуждению выводов обмена партдокументов». Это, по сути дела, продолжающаяся чистка, которую по наущению власти люди устраивали сами себе, стремясь любыми средствами доказать свою лояльность.

8 сентября 1936 года. Продолжаются собрания «Об уроках…».

«Феодоритова, работая в Володарском РК, знала Бродского, заведовал АПО РК. Ныне он выслан. Затем знала Иванова, Богатова, Сафарова — активные зиновьевцы». На полях чернилами: «Об них уже известно».^[28]

Партсобрания «Об уроках…» проходят 10, 17 и 28 сентября 1936 года.

Есть в делах Дзержинского райкома «Докладная записка об итогах обмена партдокументов» за сентябрь 1936 года.^[29] В ней перечисляются главные задачи «на основе решений декабрьского Пленума ЦК и последующих указаний ЦК и Горкома»: «Изучить каждого коммуниста, разоблачить и изгнать из партии врагов партии презренных двурушников троцкистско-зиновьевской своры, жуликов, аферистов, не разоблаченных во время проверки партийных документов».

Указываются и причины исключения: «Принадлежность к контрреволюционной троцкистско-зиновьевской группе <…>. Связь и покровительство троцкистско-зиновьевскому охвостью <…>. Выходцы из чужой среды, обманным путем пролезшие в партию <…>. Связь и покровительство чужаков <…>. Утерявшие партдокументы <…>. Шпионы, белогвардейцы, жулики и авантюристы <…>. Пассивное пребывание в партии <…>. По разным причинам».

В этом перечислении узнаётся почерк вождя, который в своих речах постоянно совмещал несовместимое: контрреволюционеров с жуликами, белогвардейцев с уголовниками, чужаков с авантюристами. Потому до сих пор в народе при слове «репрессированные» возникает ассоциация с жуликами и уголовниками.

Далее в «Записке…» сообщается, что «большинство двурушников арестовано органами НКВД», а также указывается, что «виновны и те, кто не разоблачил» своих друзей, родственников и приятелей. В отношении разоблачения своих друзей, родственников и приятелей примером мог служить сам «хозяин земли советской».

12—15 октября 1936 года. Собрания в первичных партийных организациях заводов, фабрик, институтов, автобазы, Эрмитажа и т. д. на тему «О возобновлении приема в партию».^[30] Это постановление нужно рассматривать как призыв к очередной чистке «чуждых людей».

2 ноября 1936 года на заседании парткома ЛГИ подводили итоги обмена партдокументов^[31]: «Трусов: „…у нас есть еще неиспользованные резервы для выявления чуждых нам людей. Я имею в виду лиц, ранее окончивших институт, <…> факты говорят о том, что связь с коммунистами, работавшими в институте раньше, может многим помочь в деле выявления наших врагов“».

14 ноября 1936 года — очередное заседание членов парткома ЛГИ: «Митюков: „На сегодня по нашему Институту Геофизиков арестовано 6 человек преподавателей <…> надо проверить, нет ли соучастников среди студенчества, комсомольцев и беспартийных, <…> проверить настроение“. <…> Постановили: 1) Арест преподавателей геофизиков и других специалистов указывает на то, что вредительская контрреволюционная работа среди чуждой части профессорско-преподавательского состава имеет место в широких размерах <…> 2) коммунисты научные работники вопросами революционной бдительности занимаются недостаточно <…> 4) До 25 ноября 1936 г. созвать всех коммунистов научных работников, где поставить вопрос об усилении классовой бдительности на кафедрах».

Вот так советский народ обсуждал проект сталинской Конституции.

Продолжался и нескончаемый поиск «вредителей».

1 декабря 1936 года. Отчет о работе РК^[32]: «На Кемеровских рудниках вскрыты факты вредительства и протаскивания враждебных теорий в отдельных проектных и научных учреждениях <…> (например, Гидроэнергопроект) <…>. Октябрь 1936 г. <…> Инженер Попов <…> и Куликов установили заниженные нормы выработки на производство буровых работ <…>. Проектировщики пишут следующие контрреволюционные вещи <…> „Американская и шведская практика дают необыкновенно высокие скорости бурения в час <…> (5—7 м в час) для пород, однотипных с нашими гранито-гнейсами. Прекрасного качества и отличная буровая сталь являются необходимыми предпосылками для достижения подобных скоростей. В нашем случае, <…> не имея возможности рассчитывать на импорт, мы применяли изделия отечественного производства. <…> Отечественные перфораторы <…> весьма посредственного качества, худшая, чем заграничная, сталь для буровых работ. <…> Поэтому мы не можем достигать американских скоростей бурения“».

Какие же аргументы приводят работники РК, чтобы доказать факты «вредительства»? А вот какие: «Эти „проектировщики“ умышленно забыли, что у нас есть лучшие стали, чем заграничные, и рабочие-стахановцы, каких нет нигде в мире. <…> РК провел по этому вопросу совещание, <…> мобилизовали вокруг этого вопроса инженерную массу». Понятно, что «инженерной массе» не оставалось ничего другого, как только подтвердить факт «вредительства».

В этом же деле есть запись выступления представителя Института организации и охраны труда: «До Постановления ЦК ВКП(б) о педологических извращениях (4 июля 1936 г.) <…> имели место педологические антинаучные методы определения способности того или иного рабочего к определенной профессии (вредные тесты, ненужные психотехнические обследования и т. д.). Сейчас Психотехническая лаборатория упразднена».

На VIII чрезвычайном съезде при звуке фанфар сталинскую Конституцию приняли с незначительными поправками. «Все преданные гласности поправки носили второстепенный характер, а обсуждение проекта не было дискуссионным», — пишет А. О. Тюрин в статье «Сталинская забота о людях…» (2015). По всей стране стали проходить торжественные открытые собрания. Райкомы посылали в Центр депеши о числе проведенных собраний и приводили примеры восторженных отзывов трудящихся^[33]: «“Союзутиль“ (из 1200 чел. присут. 300). Новиков: „Я выступаю впервые, потому что это право мне дала новая сталинская Конституция. Я был лишенец, теперь я могу быть на всех собраниях. За это право быть равным со всеми я буду приходить на работу раньше всех и уходить позже всех. План, который мне дается, будет перевыполнен“».

Как мало нужно нашему человеку! За доброе сказанное слово он готов простить и лишение всего имущества, доставшегося ему от отцов и дедов, и голод, и клеймо «кулака». Бедный, он представить себе не мог, что Конституция — это ширма, которой СССР отгораживался от нападок Запада, и что ждет его, бывшего лишенца, в недалеком будущем расстрел или лагерь, как и царских офицеров, обеспечивших победу Советов в Гражданской войне. Справедливость этого утверждения показали и все последующие указы ЦК, открытые и закрытые, и давно запланированный Большой террор.

Как ни рядился мастер заплечных дел в белые конституционные одежды, но мохнатых лап с острыми когтями скрыть не мог. Немного передохнув после торжеств и переливающихся через край похвал, он принялся за свое любимое дело — намечать жертвы, выслеживать их и убивать.

4 декабря 1936 года на пленуме ЦК рассматривались две темы: об окончательном тексте Конституции и доклад Н. И. Ежова «О троцкистских и правых антисоветских организациях». 26 сентября 1936 года Ежов был назначен наркомом внутренних дел СССР и 1 октября приступил к работе. Его задача, видимо, состояла в том, чтобы успеть объединить оставшихся недобитых оппозиционеров в «антисоветский блок с троцкистами, правыми, левыми и т. п.» и преподнести трудящимся этот «антисоветский заговор» именно во время обсуждения проекта Конституции. И с этой задачей он блестяще справился. Не прошло и двух месяцев со дня его назначения, как он «раскрыл антисоветскую организацию, возглавляемую Н. Бухариным, по свержению ленинско-сталинского руководства». В том, что инициатором этого доклада, его основных положений был Сталин, никаких сомнений быть не может. Во время доклада Ежова он задавал вопросы, требовал уточнений («фактов»), расставлял нужные акценты, делал промежуточные выводы и т. д. Ежов был идеальным исполнителем и обладал способностью угадывать не высказываемые вслух истинные мысли хозяина. Он особо не высовывался и вел себя как «Преданный без лести». Выступления на пленуме известных партийных товарищей во главе с «кормчим», обличающих бывших соратников по партии, иначе как невежественными, бездоказательными, наглыми и издевательскими назвать нельзя. «Дискуссии» проходили примерно на таком уровне, как в рассказе В. Шукшина «Срезал».

В заключительной речи Сталин, известный правдоискатель, вдохновенно говорил о том, что «мы хотим доискаться всей правды объективно, честно, мужественно. И нельзя нас запугивать ни слезливостью, ни самоубийством». Он напомнил собранию о закрытом письме от 29 июля 1936 года «по поводу шпионско-террористической деятельности троцкистско-зиновьевского блока» и о «максимальной бдительности». Партия, мол, предупреждала, а то, о чем партия говорит, о чем она предупреждает, обязательно сбывается. «Нельзя на слово верить ни одному оппозиционеру! <…> В чем <…> сила современных вредителей, троцкистов? — спрашивал гений человечества. — Их сила состоит в партийном билете, в обладании партийным билетом!» Собрание проголосовало за передачу «дел» Бухарина и Рыкова в Наркомвнудел, то есть в руки давно ожидавшему их Ежову.

На февральско-мартовском пленуме (23 февраля — 3 марта 1937 года) докладывал сам вождь пролетариев: «О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников». Как всегда, непонятно о чем, и, как всегда, толкователем, смотря по обстановке, мог быть только сам автор доклада. Голодовка Н. Бухарина в знак протеста против наглого судилища была названа «троцкистским методом». В преследовании жертв — главного дела всей жизни — Сталину не было равных. Уже 27 февраля 1937 года появился первый расстрельный список (более 400 чел.). Все члены Политбюро его одобрили, в чем и расписались. Обкомы, горкомы, райкомы спешили высылать сообщения о том, с какой радостью трудящиеся всей страны встретили доклад т. Сталина и как они его поддерживают в стремлении очистить партию и советское общество от врагов и вредителей.

Получив всенародное одобрение своих действий, «кормчий» не счел уже нужным скрываться за чужой спиной и выступил сам с инициативой. Появилось Решение Политбюро ЦК ВКП(б) № П51/94 от 2 июля 1937 года «Об антисоветских элементах»:

«Послать секретарям обкомов, крайкомов, ЦК национальных компартий следующую телеграмму: „Замечено, что большая часть бывших кулаков и уголовников, высланных, а потом вернувшихся, <…> являются зачинщиками всякого рода антисоветских и диверсионных преступлений, как в колхозах и совхозах, так и на транспорте и в некоторых отраслях промышленности.

ЦК <…> предлагает <…> взять на учет всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников с тем, чтобы наиболее враждебные из них были немедленно арестованы и расстреляны в порядке <…> проведения их дел через тройки, <…> в пятидневный срок представить в ЦК состав троек, а также количество подлежащих расстрелу, равно как и количество подлежащих высылке“ (в лагерь. — Л. Т.).

Секр. ЦК И. Сталин».

Видны привычные конструкции: «контрреволюционеры и жулики», «белогвардейцы и шкурники». Это Решение Политбюро и было ответом через полгода Новикову из «Утильсырья», который в благодарность за врученный народу текст Конституции собирался «уходить с работы позже всех и перевыполнять план».

17 июля 1937 года Ежов был награжден орденом Ленина «За выдающиеся заслуги <…> по выполнению правительственных заданий». Вот эта формулировка очень точная: «по выполнению правительственных заданий». А кто был и Политбюро и правительством, всем известно. Так что позднейшие объяснения историков от Советов, что Ежов — виновник террора, не выдерживают никакой критики. Следующий за этим «Оперативный приказ № 00486 от 15 августа 1937 г. <…> о репрессировании жен изменников родины <…> начиная с 1 августа 1936 г.» был подписан Ежовым, но вдохновителя приказа скрыть невозможно. Одна только фраза из этого документа о послаблении наказания женам, «изобличившим своих мужей», прямо указывает на истинного автора. Пальцем пошевелить никто не смел без санкции хозяина, и во всех Решениях, Указах, Приказах, исходящих из ЦК, — во всем видна железная рука палача России.

Послесловие

Много лет я просматривала, читала и изучала райкомовские архивы 1922—1991 годов. Выводы неутешительные. Общий тон большинства документов — самодовольное невежество представителей партии власти на всех уровнях. В сталинские годы это невежество — вопиющее.

Живая речь на партийных собраниях стала пробиваться только после смерти Сталина, громче зазвучала в период оттепели и свободно полилась в годы перестройки. Освобожденный от многолетних оков российский ум занялся не конструированием будущего, а осмыслением прошлого. Этот процесс осмысления продолжается и сейчас и вряд ли закончится. Такое снижение мыслительного уровня трудящихся до нуля объяснялось тем, что в течение десятилетий истреблялись под разными предлогами лучшие умы России и оставались лишь бессловесные, называемые властью авангардом общества. Вот этим авангардом Сталин и манипулировал.

На пути к сталинскому коммунизму тактика «кормчего» менялась смотря по обстановке. Борясь за «чистоту марксизма», он громил и «правых» и «левых», провозгласив аксиомой ленинский тезис «единство мнения в партии»; указывал на «врагов» как на постоянную составляющую пути к светлому будущему и призывал к их чистке (сиречь истреблению). И мы это поддерживали. Творчески развивая марксистскую теорию, он объявил «критику и самокритику» средством очищения партии от двурушников, жуликов, контрреволюционеров и уголовников.

Яркий пример сталинских тайных манипуляций — всенародное обсуждение Конституции. Из документов хорошо видно, как шла предварительная зачистка тех, кто способен был задавать серьезные вопросы; как на последних этапах обсуждения были вброшены дела против «контрреволюционеров»; как народ, позабыв о Конституции, занялся поисками «врагов» среди своих; как из страха за свою жизнь массы требовали расстрела «контрреволюционеров». Ни знаний, ни образования большинству недоставало, чтобы как-то связать причину со следствием. К этому малоподготовленному в политике большинству Сталин и обращался. Когда все нити управления находятся в руках одного властителя и покорного отряда «единомышленников», готовых ради приказа преступать все нормы морали, выработать у населения единое общественное мне- ние ничего не стоит. Это хорошо спланированное, хорошо продуманное уни­чтожение российского генофонда: от крестьянина и рабочего до интеллигента сознательно попиралось достоинство человека. И мы это одобряли, мы призывали к смерти «подлых собак». Сотни страниц райкомовских архивов заполнены одобрением действий власти от трудящихся фабрик, заводов, институтов, Союзов писателей, художников, композиторов. Всё это хранится в архивах и останется на много лет, если не навсегда, свидетельством против нас. Сохранится даже несмотря на то, что напуганная сначала Хрущевым, а затем Горбачевым партийная верхушка выскребала из архивов под видом очередных архивных чисток всё, что могло ее изобличать (например, некоторые дела 1937 года, письма трудящихся во время блокады и пр.).

Палач знал, что на его могилу «набросают много мусора», и потому готовил себе алиби. Не он призывал к смерти врагов, смерти врагов требовал народ, а он только вынужден был выполнять волю народа. И поди потом объясняй, что ты не одобрял, а просто руку поднимал, чтобы отвязались. В документах этого нет. В документах вождь призывает отличать врага от честного человека, и потому ты всё равно будешь виноват, так как не отличил честно­го человека от врага. Палач заметал свои следы, уничтожая исполнителей своей воли как неугодных свидетелей под предлогом того, что следователи не могли отличить честного человека от врага; он путал карты, убивая одного из братьев Вавиловых, а другого назначая президентом Академии наук. Большинство из нас и сейчас не могут распознать в великом манипуляторе гения зла. И если бы над ним состоялся суд при его жизни, то виновными бы оказались мы. Архивы, в частности райкомовские, хранят фамилии многочисленных «одобрителей», которые при всем желании невозможно выскрести. Эти фамилии будут достоянием наших внуков и правнуков. Да, навязанное, да, под страхом смерти, но общее мнение — «чувство глубокого удовлетворения» всеми действиями советской власти. И оно живуче до сих пор, несмотря ни на какие разоблачения. До сих пор тема «врагов» актуальна у большинства. И пока эта тема будет актуальна у большинства, он, гений зла, будет жив.^[34]

Думать, что мы справедливее всех, духовнее всех, честнее всех, что мы всегда поступаем по правде, а другие народы — по лжи, это не только неразумно, но и безумно. Именно архивные свидетельства показывают нам, кем мы были и кто мы есть на самом деле. Империя зла, построенная на глиняных ногах лжи и лицемерия, должна была сокрушиться. Те же, кто вспоминает о «золотых годах сталинской власти», ищет виновников разрушения Советского Союза и с радостью находит, уподобляются рабу, о котором писал М. Волошин: «Вчерашний раб, уставший от свободы, / Возропщет, требуя цепей». Будем же при изучении прошлого стараться доискиваться правды, чтобы лучше ориентироваться в настоящем и легче распознавать ложь.

1. ЦГАИПД. Ф. 2106. Оп. 1. Д. 63. Л. 15.

2. Там же. Д. 584. Л. 1.

3. Там же. Ф. 6. Оп. 1. Д. 188. Л. 34.

4. Там же. Ф. 80. Оп.1. Д. 3. Л. 16, 44.

5. ЦГАИПД. Ф. 47. Оп. 1. Д. 129. Л. 24.

6. Там же. Ф. 80. Оп. 1. Д. 95. Л. 28, 35, 80.

7. ЦГАИПД. Ф. 4. Оп. 2. Д. 69. Л. 304—305.

8. ЦГАИПД. Ф. 1431. Оп. 1. Д. 1022. Л. 1.

9. Там же. Ф. 4. Оп. 2. Д. 69. Л. 170.

10. ЦГАИПД. Ф. 47. Оп. 1. Д. 345. Л. 21—23.

11. ЦГАИПД. Ф. 6. Оп. 1. Д. 587. Л. 191.

12. ЦГАИПД. Ф. 47. Оп. 1. Д. 345. Л. 21.

13. ЦГАИПД. Ф. 80. Оп. 1. Д. 282. Л. 26.

14. ЦГАИПД. Ф. 47. Оп. 1. Д. 971. Л. 35—36.

15. ЦГАИПД. Ф. 408. Оп. 1. Д. 486. Л. 281.

16. ЦГАИПД. Ф. 4. Оп. 2. Д. 456. Л. 534.

17. Там же. Ф. 80. Оп. 2. Д. 5. Л. 12, 24, 41, 68.

18. Там же. Ф. 47. Оп. 1. Д. 1006. Л. 16—17, 30—31.

19. ЦГАИПД. Ф. 408. Оп. 1. Д. 52. Л. 1—14.

20. ЦГАИПД. Ф. 408. Оп. 1. Д. 460. Л. 14, 71—97.

21. Там же. Д. 486. Л. 215.

22. Там же. Л. 90, 93—94.

23. ЦГАИПД. Ф. 408. Оп. 1. Д. 486. Л. 154, 172, 190, 200.

24. ЦГАИПД. Ф. 47. Оп. 1. Д. 1006. Л. 14.

25. Там же. Ф. 408. Оп. 1. Д. 486. Л. 154.

26. ЦГАИПД. Ф. 408. Оп. 1. Д. 486. Л. 154—161.

27. ЦГАИПД. Ф. 47. Оп. 1. Д. 1006. Л. 15.

28. ЦГАИПД. Ф. 408. Оп. 1. Д. 486. Л. 79.

29. Там же. Д. 1. Л. 2—3, 7—14.

30. ЦГАИПД. Ф. 408. Оп. 1. Д. 486. Л. 54—59.

31. Там же. Ф. 80. Оп. 2. Д. 7. Л. 121, 136.

32. Там же. Д. 44. Л. 57—63.

33. ЦГАИПД. Ф. 408. Оп. 1. Д. 486. Л. 10.

34. Сталинскую политику «принуждения ко лжи» под страхом увольнения с работы, выселения на «101‑й километр» и пр. успешно продолжали последующие Генеральные секретари, вплоть до М. С. Горбачева. Трудящиеся знали, что их прямой обязанностью является не только одобрение любых высказываний или действий власти, но и коллективное озлобление действиями «контрреволюционеров» в Венгрии и в Чехословакии; ярость по поводу «клеветнических заявлений акад. Сахарова» и действий «изменника Родины, предателя советского народа, клеветника на советскую действительность, платного лакея врагов социализма Солженицына». И, боже мой, какие фамилии, увековеченные архивными документами, мы видим среди негодующих подписантов!