ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Владимир Рецептер

* * *

…И возник раздел на дачный кров

или домоседство, но кручина

тем и этим выпала одна:

беспощадны наши времена —

отделяют и отца от сына.

Мало карантина, тут — жара

поджигает жадные пожары,

и сметают паводки дома,

и мало`й беспомощен, как старый,

умирают сами доктора…

Кто стоит у мира на пути?

Кто же преградит дороги мора?

Что случится скоро, что — нескоро?

Господи, прости нас, отпусти

казни долгового приговора!..

* * *

Отдаешь постепенно, посменно

остатки того,

чем владел неизменно,

что было превыше всего.

И затянутый в спячку, в лежачку,

в повторный кошмар,

будто свален, и — в тачку,

и катят тебя на пожар.

И костей на костре не собрать,

и вестей не принять, и опять

это чудо природы,

живой человеческий лик,

мнет и мучит плененье свободы

и своды, к которым привык.

Здесь «привык» — род мужской, —

это новое слово, усвой;

что, как тать или новая подлая знать,

обвинит и нежданные темы пришлет,

потому что — обнова.

Ты, мол, жизнь раздавал под отчет,

и велик непутево

тебе предъявляемый счет…

В храме Святой Троицы

А вы уверены, что все это написал актер?

А. Ахматова, 1964

Шел и я по этой аллее,

чтобы внутрь войти,

встретив бестолочь мавзолея

в тупике пути.

Этот бюст без любви и сходства —

слева… Вот…

Как намек на наше уродство.

Для острот.

На могильной плите — проклятье

тем, кто тронет прах...

Нет, не все люди — братья,

равные во гробах.

Кто же прятался за актером?..

Принц?.. Бесправный король?..

Был Шекспир невиновным вором?..

Имя или пароль?..

Всю житуху в своей деревне

я таскал вопрос

и поверил Анне Андревне

до конца, всерьез.

* * *

Переводы Пастернака —

это русская атака

на шекспировский проект

маскированного мира,

это скрытого кумира

беспримерный интеллект.

Это Дания как клетка

или русская рулетка

с револьвером у виска.

Это Англия без чина

и российская причина —

беспричинная тоска.

Переводы Пастернака —

это знаки зодиака,

зов: «Попробуй не греши!»

Да, нужда… Но — увлеченье,

православное прочтенье

католической души…

Здесь не только переводы,

здесь свои громоотводы

русских гроз в мильоны ватт.

Это правда, а не выверт.

Это мой начальный выбор

и пожизненный возврат…

«Доктор Живаго»

Жизнь обходилась с ним непросто,

но принимала в полный рост.

Как новый Уриэль Акоста,

он возвращал больной вопрос

и смело отвечал стихами

вслед прозе. Весь роман — ответ.

«Живаго», покоривший свет,

был, к счастью, обретен и нами.

Его герой без деклараций

судьбой и радостью труда

доказывал, мой друг Гораций,

что значит «русский навсегда».

Кто здесь влиял на Пастернака,

когда он сам на нас влиял?

Лишь Пушкин, так как был, однако,

хоть и отчасти «Ганнибал»…

* * *

Слава Благов, рано, рано

ты ушел и без вины.

От удара со спины

от подонка, хулигана.

Шла на пенсию охота

за израненным тобой.

Прервалась моя забота,

дружба, данная судьбой.

Ты достойного признанья

не дождался, горд и смел;

прозу, Божье дарованье,

доработать не успел.

Ты меня до смерти свяжешь,

жителя больной земли,

если спящему подскажешь:

чтобы слезы не текли,

как найти просвет и смелость

на оставшемся пути,

что же делать, что бы сделать,

хоть во сне тебя спасти…

* * *

О. К.

Время сдвинулось, как фокус

наведенной в давность «лейки»:

«ксивы», «корочки» — вот пропуск

в предстоящее — скамейки

студиозов… Кем же будем,

получив свои дипломы?..

И о ком расскажем людям,

светлым будущим влекомы?..

Пересказы, тексты, сноски,

ссылок список непочатый…

Сочини и напечатай:

«Очеркист Сергей Диковский».

Время вышло и забылось,

и на полках нет на месте

правдолюбца из «Известий»…

Почему, скажи на милость?..

Неужли и наши книги

так исчезнут, как дипломы,

стихоносные вериги

скрытным будущим искомы?..

* * *

То, как сносили Греческую церковь —

одно из многих тысяч преступлений, —

и про`клятый процесс (описан Бродским)

нагляден. Этот грех растет в веках.

Так дикая полынь с чертополохом

берут в кольцо известную осину,

что держит на весу чумную плоть.

Иуды. Покаянья нет и нет…

В концертный зал на этом лобном месте

сбегаются иудины потомки

и слушают иудиных певцов.

Никто не сознает, что так нельзя,

что в парках городских осин не хватит

для всех партайгеноссе-коммунистов,

не признающих свой же адский грех.

Теперь прости, Господь, и их простить?..

Я не священник, не монах, я — грешник,

что делать мне?.. Прости меня, Господь.

Автор и актер

Я перевел трагедию «Шекспира»

и стал иным. Так перейден был Рубикон.

Пусть поздний и невидимый для мира,

как мой земной невидимый поклон.

Но автор и увидел, и ответил

поклоном, протяженней моего.

За ним кивнула мне одна из ветел,

как будто человечье существо.

Парк был похож на лондонский. Случайно

иль не случайно, но моя тетрадь

упала наземь, предлагая тайно

сесть на нее, чтоб счастья не терять.

Примета… Доверяя суеверью,

я так и сделал, не стыдясь дерев.

Актер «Шакспер» не станет хлопать дверью

своей могилы, наглость усмотрев.

И тут же автор королевской крови

пришел на помощь, предо мною встав,

и руку сжал, не выдвинув условий

и авторских не предъявляя прав…

Из Роберта Фроста

Stopping by Woods on a Snowy Evening

Чей лес, я думал, знаю я,

хоть дом его вон в том селе.

Но он не знал, что я в седле,

смотрю на снег, секрет храня.

Мой малый конь, как я, молчит,

узнав, зачем мы стали здесь,

среди лесов приезжий скрыт,

а темный вечер не прочесть.

Конь робко звякнул бубенцом,

мол, не ошибся ли седок,

здесь ветер обнял все кругом,

и остановка нам не впрок.

Лес чуден и глубок, как быль.

Я мог бы спать иль жечь фитиль,

где обещал, но много миль

до цели, очень много миль.

* * *

Одиночество от одиночеств

отличается силой пророчеств,

неизвестных ему самому.

О своем одиночестве что же

я прочту? На меня не похоже.

Горе сердцу… Утеха уму…

Глаз устал, опечатано ухо,

ве´тох остов, неявна разруха.

Может быть, обнадежил Пророк?

Ведь недаром труды Демиурга

разрушали четыре хирурга,

но никто никому не помог.

* * *

— Меня возьми, ее оставь, —

сказал он, вглядываясь в явь:

жена больна, и он хотел

вмешаться в их земной удел.

Вдруг этот замысел взлетел,

шепнув: — Молчи, покуда цел, —

но сам окреп и в тот же миг

ушей Всевышнего достиг.

Наутро появился врач,

не ставивший больших задач

себе, коллегам и больным;

жена — жива, но недвижим

в соседней комнате супруг,

не бьется сердце. Узок круг

таких людей во все века.

Да, Муж Велик, и смерть горька.

Прости, Господь, его и всех,

способных на подобный грех.

* * *

Блаженны, чьи грехи покрыты!

Данте

У каждой жизни свой финал,

по мере лет, по твердой дате;

его вперед никто не знал,

бродя по комнатам в халате.

У каждой смерти свой сюжет,

свои начала и подходы,

свой дар и суверенитет,

теченья, заводи и броды…

У каждой жизни смерть своя,

и связи с ней надежно скрыты,

как скрыты связи бытия

с невечностью земной орбиты.

Смотри, они почти слились,

два этих сокровенных слова.

Не ищут рифмы смерть и жизнь,

одна другой служить готова…