ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

АЛЕКСАНДР КУШНЕР

* * *

Нет, милорд, это облако не похоже

На верблюда, прошу меня извинить.

И на ласточку, нет, не похоже тоже.

На кита? Не уверен, но, может быть,

Приглядеться получше, позорче надо –

И тогда согласиться, что от кита

Что-то есть в нем: угрюмо, продолговато

И плывет — ​не летит, не понять куда?

Нет, милорд, к сожалению, очертанья

Облаков переменчивы, облака

Вообще неустойчивые созданья,

Легкомысленные, то они в шелка,

То в сукно, то в парчовый наряд одеты,

Равнодушные, и безразлично им,

Чем расстроены мы на земле, задеты,

В Эльсинор держат путь они или в Рим.

* * *

Бог создан был людьми, а не наоборот.

Пещерный человек не мог быть создан Богом:

Зачем ему такой страдалец и урод

В невежестве его и рубище убогом,

С охотой на зверей и ловлей рыб и птиц,

Еще как полузверь, томящийся во мраке?

Не стыдно ли тебе церковных небылиц

При взгляде на жилье пещерное в овраге?

Кто видел этот вздор, кто видел этот стыд

И бедные его наскальные рисунки,

Тот знает, как был скуп и наг палеолит

И жалок хоровод, идущий как по струнке

И пляшущий, — ​скажи, тебе не жаль их, нет?

Хотя б на миг один ты с ними б не остался?

До Бога далеко — ​два миллиона лет,

А человек уже и плакал и смеялся.

* * *

Что в мае, когда поездов расписанье…

Б. Пастернак

Мы жили стихами, мы так их любили,

До самозабвенья и счастья, и дрожи.

Они нас найдут, может быть, и в могиле.

А вы, извините, на нас не похожи.

«Что в мае, когда…» — ​и подхватывал рядом

Сидящий с тобой: «…поездов расписанье…»,

Тебя поощряя сочувственным взглядом,

Как будто сердечное слышал признанье.

Какая политика? К черту досаду

На строй допотопный с вождем-недоумком.

Спасибо чудесному строю и ладу,

И дружбе, и водке, разлитой по рюмкам.

Мы в книге искали, а не в Интернете

От грусти лекарство, от скуки спасенье.

И если нас что-нибудь ждет на том свете,

То это: любимое стихотворенье.

_{* * *}

Решил Фиглярин, сидя дома,

Что черный дед мой Ганнибал

Был куплен за бутылку рома…

 А. Пушкин

Скажи царю Петру спасибо за фонтаны,

Скажи царю Петру за статуи спасибо.

Он в европейские недаром ездил страны,

Дуб нравился ему и стриженая липа.

Ты скажешь: ерунда. Но это он Рембрандта

Велел купить, — ​с тех пор Давид с Ионафаном

Прощается у нас, другого варианта

И не представить нам, Давид в чалме с султаном.

И греко-римский миф он пригласил в Россию,

Нептуну придавал особое значенье.

Ни казней мы царю, ни пыток не простили,

И всё-таки Невы державное теченье.

И всё-таки дворцы и шпили Петербурга,

И ночь так хороша весной и невесома…

И есть еще одна великая заслуга,

А стоила она одну бутылку рома!

 * * *

Что бы Пушкин делал за границей,

Как бы жил, кого бы на дуэль

Вызывал, курчавый, смуглолицый,

Где бы взял морошку и метель?

Ну, поговорил бы со Стендалем,

Рассмотрел бы Вену и Париж,

Но душа верна своим печалям,

Их и Францией не заслонишь.

Впрочем, рядом с морем Средиземным

Он повеселел бы, еще как!

Южным солнцем свой полутюремный

Заслонил бы псковский полумрак.

Но была же дальняя дорога,

Зимний вечер, Волга и Кавказ!

«Ах, зачем вы пишете так много

Обо мне?» — ​спросил бы он у нас.

О, как Рим его широкоплечий,

Ватикан пленил бы, Колизей!

Или без Булгарина и Греча,

Без царя скучал бы и друзей?

* * *

Мне грустно, но не скучно почему-то.

Грусть — ​это как бы радость наизнанку

И по-другому видит жизни чудо,

Но, тихая, не опускает планку,

Ей до`роги, хотя и по-другому,

И клен в саду, и облачко над садом,

И с должным пониманием к земному

Относится устройству с нами рядом.

Не требует успеха и удачи,

Тем более блаженства и веселья.

Ей нравится, что склон горы горячий

Соседствуют и мрачное ущелье.

Прости меня, примятый ветром кустик,

В стихах всего скучнее поученье,

Но радости бы не было без грусти,

И не было б любви без огорченья.

ОДНА СТРОФА

Озеро — ​это не море и не река.

Что ж это? Скажем находчиво: нечто третье.

Скажем чуть саркастически, свысока

Глядя на озеро. Бродскому порадеть я

Мог бы таким оборотом, такой строфой.

Он бы спросил меня: — ​Пишешь про водоемы?

— Нет, это я угодить тебе, дорогой,

Пробую дружески, вспомнив твои приемы.

 * * *

Меня умиляют цветы у дороги –

Фиалки, вьюнки, васильки, незабудки,

А розы садовые всё-таки строги,

Они и к слезам равнодушны, и к шутке.

И я то же самое про георгины

Позволю сказать себе: да, ярко-красны,

Но слишком заносчивы, выпрямив спины,

Уж очень надменны и, кажется, властны.

Садовые клумбы меня почему-то

Смущают заботой о неге и благе

Всеобщем, а мне вспоминается чудо –

В предгорьях Армении дикие маки.

Прости меня, трудолюбивый садовник,

Мои предпочтенья смешны и убоги,

Но не о садовом искусстве шиповник

Со мной шепотком говорит у дороги.

 * * *

Разве смерть не похожа на жизнь, только жизнь во сне,

Посещающем нас в те часы, когда сон не снится?

Вне тревог, вне забот, вне сознания, в тишине:

Не дворец, не могила, не комната, не темница;

Спишь надежно, бесстрашно, с беспамятством заодно,

Абсолютно спокойно; пустынно во сне, безлюдно;

День прошел или год, или век — ​тебе всё равно,

Сон тебя накрывает глубокий, сплошной — ​и чудно!

Полюби этот дар, до сих пор на него смотрел

Ты неверно, с опаской, к нему относясь предвзято.

О, какой беспредметный, небесный, земной пробел!

Детским сладостным сном, словно счастьем, душа объята,

Совершенно неважно, воюют ли на земле

Или слушают музыку; помнят умерших, нет ли?

Ты же спишь, о добре речь уже не идет и зле,

Перечти то, что сказано здесь, оцени, помедли.