ПОЭЗИЯ И ПРОЗА
Александр Фролов
1939-й. Сарапул
Памяти отца
Вот мастерство художественного свиста:
Он «тискал рóманы» блатным в тюряге
и впаривал им «Графа Монте-Кристо»;
по памяти травил — не по бумаге.
«Что, слушали?» — я спрашивал. — «Еще бы!
Но граф не вечен, и вполне уместно
Гюго вписался: Жан Вальжан, трущобы…
Им это тоже было интересно.
Ведь скучно, Саня. А они как дети —
с утра уже: „Студент, ну как там наши?..“
Я, в общем, был у них в авторитете
и шконку занимал не у параши.
Подкармливали… Я ж без оформленья:
без пайки то есть. То есть на отказе…
Я за собой одно лишь преступленье
и числю до сих пор: моих фантазий
хватило бы еще на месяц где-то,
такого я нагнал в словесном блуде!..
Но думаю, простит меня за это
Дюма, да и Гюго ворчать не будет».
* * *
Вот что видится издалека:
око — в око и к руке — рука
через реку, море, через залив-пролив…
Дальше — миф.
Кудри Геро или пена у скал?
Темнота и смертельный вал,
и плывущий, задыхаясь в крутых волнах…
Дальше — страх.
Всё имеет свое начало, свой конец.
У любви нет конца. Плыви, пловец,
даже если стихию не одолеть…
Дальше — смерть.
Кто боится, тому любой поток
глубок, любой ручеек…
Но рискнувшему на роковой заплыв
дальше — миф.
Вспоминая коммуналку
На кухне, в царстве тараканьем,
так славно поболтать о Возрожденье Раннем.
Пока за стенкою о нас с тобой судачат,
пока на сковородке сырники трещат —
давай поговорим о доблестном Карпаччо,
о пастухах в тиарах и плащах;
о рыцаре в хитиновой броне
и о его стране,
дрожащей, как мираж, в пустыне, —
какой-то там вполне
условной Палестине…
О ящерке на кованой плюсне…
О Деве… О путях, ведущих в храм…
О мальчике, привыкшем к чудесам,
о чудесах…
О мизерной зарплате…
О молоке, свернувшемся некстати…
О полуночных шорохах, царапках,
о цепких тараканьих лапках…
О том, что это все приснилось нам.
Актеры
Белый тюль, черный бархат и серая вата…
И герой в одночасье кончает с собою
и под сцену летит навсегда, без возврата.
Не твое ль, Персефона, там царство ночное?
Мед густеет, воск тает. И плачут актрисы:
он упал, он пропал, он скончался… И что же? —
Вот выходит живой из-за левой кулисы…
Это — сцена!..
Ну, то есть как будто похоже
на тягучую жизнь без ремарок, кавычек,
где надеждой живем и подобиям верим…
Есть скрипучая правда ключей и отмычек,
отпирающих темные ржавые двери.
Там подъем или спуск? Или сразу — лужайка?
Папа Карло, куда их всё тянет и тянет?
По проходам снует разноликая стайка,
бубенцами звенит, и галдит, и шаманит.
Сколько раз понарошку они умирают!
Но воскреснув опять на подмостках забытых,
и смеются, и бегают дерзко по краю,
и рыдают навзрыд в ярком свете софитов.
Ковид-19
Александру Мелихову
Будильник отстает за сутки минут на пять.
Я отстаю от жизни лет на пять.
Время упущено. Не стоит его искать.
Мир отстает от разума веков на пять.
Мы отстаем от мира недель на пять.
В чумном бараке время течет вспять.
Измеряющий время в парсеках, зачем опять
оставляешь нас тысячелетий на пять?
Чудишь, понимая: нам тебя не догнать.
Послеоперационное
Я изучил науку прозябанья
среди калек в больнице городской —
неверное томительное знанье,
приправленное ледяной тоской.
Ночные хрипы и дневные стоны —
музы`ка госпитальной маяты,
каденции ее и обертоны…
И не понять уже: зачем здесь ты
лежишь — распластан и располосован?
Ты просто тень среди других теней…
И только просвист времени пустого
в пространстве сероватых простыней.
Не знаю, воздается ли по вере —
тщедушной, жалкой, не пойми какой…
Когда бы жизнь я только болью мерил,
и смерть бы не страшила немотой.
