ПЕЧАТНЫЙ ДВОР

Другой

Гюнтер Андерс. Катакомбы Молюссии.
Перевод с немецкого; ред. Л. М. Бланк. М.: Libra, 2019

…Fata libelli

Книги имеют свою судьбу. Особенно в ХХ веке, когда писатель в отчая­нии выкрикивает в опасную пустоту будто заклинание: «Рукописи не горят!» — прекрасно зная: не горят, конечно, если их не жгут. У многих книг в ХХ веке такая же судьба, как у авторов этих книг, — фантастическая, трагическая, типичная и уникальная. Вот и у «Катакомб Молюссии» Гюнтера Андерса — фантастическая, трагическая, типичная и уникальная судьба, как и у придумавшего эти катакомбы Гюнтера Андерса.

В 1933 году левый интеллектуал, близкий к коммунистам, да еще и еврей, Гюнтер Штерн  (псевдоним Андерс)  покинул Германию, справедливо полагая, что в Германии ему путь один: в «катакомбы Молюссии», то есть в концлагерь. Обосновался в Париже. Вскоре к нему в Париж приехала его тогдашняя жена Ханна Арендт  (в будущем знаменитая исследовательница феномена тоталитаризма вообще, фашизма в частности). Ханна Арендт привезла своему мужу рукопись его фантастического (?), антиутопического (?)   (жанр трудно определить) романа «Катакомбы Молюссии». Андерс писал этот роман накануне прихода нацистов к власти, опять же справедливо полагая, что по всем раскладам они к власти придут.

Андерс принес этот роман в единственное немецкоязычное издательство в Париже. Издательство роман отвергло. Его редактор, в будущем яростный антикоммунист, один из основателей послевоенного антикоммунистического Конгресса за свободу культуры, а тогда не менее яростный коммунист  (до обращения коммунистического Савла в антикоммунистического Павла должно было пройти еще четыре года), Манес Шпербер поинтересовался у… товарища Андерса: «Вы полагаете, что это соответствует линии партии?»

Роман тогда не напечатали, хотя его активно рекомендовали к изданию философ Вальтер Беньямин и поэт Бертольт Брехт, люди достаточно известные и достаточно весомые в немецких эмигрантских кругах  (впрочем, не только в них). Роман так и остался ненапечатанным. Его издали в 1992 году после смерти Гюнтера Андерса, уже не нищего, мало кому ве´домого немецкого эмигранта, но видного деятеля антиядерного движения, философа и культуролога. Репутация Андерса в конце жизни была такова, что его, без какой-либо ученой степени, приглашали читать лекции крупнейшие университеты Запада. Теперь книгу перевели на русский язык. Увы… Эта муд­рая, печальная книга читательским успехом не пользуется, что, по-моему, в данном случае и не очень важно. Есть книги, обреченные на читательский неуспех, но прочно стоящие на полках мировой культуры. «Катакомбы Молюссии» из их ряда.

Судьба человека

К сожалению, «Катакомбы Молюссии» на русском вышли без предисловия, хотя бы вкратце рассказывающего биографию автора. Хотя бы ее начало. Это зря. Рассказанная биография до написания «Катакомб…» Гюнтера Андерса позволила бы объяснить и читательский неуспех «Катакомб…», и прочное их стояние на полках культуры  (возможно, и политики)  ХХ и XXI веков. Елико возможно восполняю этот пробел.

Гюнтер Андерс  (Андерс означает «другой»)  родился в 1902 году в семье знаменитых психологов Виллиама и Клары Штерн, создателей современной детской психологии. Его сестра Хильда Штерн  (в будущем Хильда Мархвица, жена классика гэдээровской литературы Ханса Мархвицы)  стала коммунисткой, участницей самой первой, разгромленной под ноль группы Сопротивления в нацистской Германии, кружка Ганса Вестерманна — коммуниста, не раз и не два изгоняемого из КПГ за несоответствие «линии партии». Ганса Вестерманна убили в 1935 году в концлагере Фульсбюттель. Хильда Штерн отсидела два года в тюрьме. В 1937 году бежала из Германии.

У ее брата было три потрясения в жизни, определившие его жизнь. Он об этом сам написал. Первое: в 1915 году вместе с папой и мамой он ехал из Бреслау  (ныне Вроцлав)  в Любек. На вокзале в Люттихе подросток увидел инвалидов войны. Безногие, они сидели в ряд, прислоненные к стенке вокзального помещения. С этих пор Гюнтер стал убежденным пацифистом.

Второе потрясение: в гимназии, где он учился, он подружился с парнем, как и он, пацифистом, а следственно, интернационалистом. Они создали тайный союз: «EU»  («Европейский союз», как вы догадываетесь), ну, чтобы в мире без Франций, Германий, Англий, жить единым, сначала общеевропейским, потом человечьим общежитьем, без кровавых разборок, кому какая земля принадлежит. Первая акция ребят из «EU»: закрасили на школьной карте всю территорию Европы белой краской, а поверх белой краски написали: «Европейский союз». Мало того что они были наказаны учителем  (это было предусмотрено акцией), их до крови измолотили их же одноклассники. Мол, какое  (непечатное слово)  ЕU? Гейропа? Нам надо Германию с колен поднимать и разбираться с величайшей геополитической катастрофой начала ХХ века: ликвидацией Германской империи. Побитые пошли в медпункт. Медсестра  (девушка из присоединенного только что к Франции Эльзаса)  спросила у избитых парней: «За что вас так?» Они рассказали. Медсестра помолчала, а потом сказала: «Я тоже хочу в ваш союз…»

Третье, связанное со вторым: оглушительная победа нацистов в Германии, в стране, которая  (казалось бы)  на всех парах шла к победе пролетарской коммунистической революции. Зря, что ли, официальным языком Коминтерна, собиравшего еще в 1920 году в Петрограде и Москве свой Второй конгресс — с участием Ленина, — был немецкий язык? Стоит объяснить второе и третье потрясения, поскольку они напрямую связаны с книгой «Катакомбы Молюссии», писавшейся  (повторюсь)  в тот момент  (момент истины), когда нацисты еще не пришли к власти, когда они еще только стали третьей по численности фракцией в парламенте Веймарской республики. Потому что «Катакомбы Молюссии» — книга отчаяния. Посыл и месседж ее такой: «История прекратила течение свое. Нас ждет мрак. Беспросветный. Мы проиграли. За редутом сдается редут…»

Книга отчаяния

Для каждого думающего порядочного человека фашизм  («революция отвратительного вида», как точно назвал это явление, пусть и в частной беседе, Юрий Тынянов) — проблема. Но для думающего человека с левыми, революционными убеждениями  (каковым был и оставался всю свою жизнь Гюнтер Андерс)  эта проблема — травматична и драматична. Уже хотя бы потому драматична и травматична, что «прошлое меняется вместе с будущим». Появление «революции отвратительного вида» обнаруживает отвратительные  (фашистские)  черты и в революциях прошлого, тех, на верность которым присягает добросовестный наблюдатель левых убеждений  (вроде Гюнтера Андерса) .

Основа левого мировоззрения — человек по природе добр и по природе же свободен  (а меж тем он повсюду в цепях). Злым человека делают социальные условия  (несвобода прежде всего). Между тем фашизм демонстрирует: есть люди, которым очень хорошо быть злыми. Им хорошо лупить безоружных и беззащитных демонстрантов, издеваться над заключенными, пытать их. Им хорошо иметь карт-бланш на неприкрытое, наглое насилие, ложь, жестокость. Они только прикрываются: мол, мы выполняли приказ. Отдай им приказ: застрелитесь — забюллетенят все как один, мигом откосят от этого мероприятия.

Основа левого мировоззрения  (да и действия) — массовое народное движение во имя «Свободы. Равенства. Братства». Фашизм воочию демонстрирует массовое, народное, ликующее, веселое движение во имя НЕ-свободы  (диктатуры, казарменного порядка, стабильности, беспрекословного, радостного подчинения вождю, отцу нации), НЕ-равенства  (какое равенство? Мы — немцы  (нужное слово подставить) — раса господ, за это нас все ненавидят, поднимемся с колен — всех нагнем), НЕ-братства  (нет и не может быть никакого братства, есть вечная борьба за жизненное пространство, и мы — немцы  (нужное слово подставить) — ее выиграем). Беда для убежденного левого интеллектуала, каковым был  (и оставался)  Гюнтер Андерс.

Собственно, эта драма, эта травма и воплощены в его «Катакомбах Молюссии». В стране Молюссии победил фашизм. Всех, кто сколько-нибудь не согласен с победителями, бросают в подземелья, буквально в подземную тьму. Там узники в непроглядной тьме беседуют друг с другом. Рассказывают друг другу истории, похожие то на жуткие притчи Франца Кафки, то на парадоксальные параболы Бертольта Брехта. Русский читатель с некоторым удивлением обнаружит в этом построении книги сходство с пьесой Иосифа Бродского «Мрамор». С тем отличием, что узники Бродского сидят в светлой башне, а узники Андерса — в кромешной тьме подземелья. Более того, русский читатель с неменьшим удивлением обнаружит, что к этой книге очень подошел бы эпиграф из стихов современного русского поэта: «Там, где вечный январь на дворе, / Лед по улицам, шапки по крышам, / Там мы выживем, в тесной норе, / И тепла себе сами надышим  (курсив мой. — Н. Е.)».

Кроме того, современный русский читатель очень скоро увидит: книга-то не о тоталитаризме  (как, скажем, «1984»), а о том, почему мы  (революционеры)  проиграли тоталитаризму. Там есть немало точных наблюдений. Например: «Крик — это слово, которое делает вид, будто оно — исполнение самого себя. Тебе не доводилось видеть людей, которые возвращаются, прослушав речь какого-нибудь знаменитого крикуна? Разве они не были воодушевлены, будто он не просто говорил, но что-то сделал? Или даже как будто они что-то сделали? Разве они не выглядели как после победы, а не до нее? <…> „Ты презираешь правду, — сказал Егусса на пробу. — И восхваляешь ложь“. — „Я ее не восхваляю, — отвечал Оло, — я оцениваю ее силу“. — „И находишь эту силу большой?“ — „Ужасающей, — прошептал Оло, — ведь мы не вправе кричать“  (курсив автора. — Н. Е.)».

Сила наших врагов — в крике, в разбуживании всего зверского, иррационального, подсознательного, что есть в человеке, в «крике»; но мы не вправе «кричать», не вправе использовать те же методы, потому что тогда чем мы будем отличаться от наших врагов? Значит, мы обречены на поражение, особенно в том случае, если наши враги у власти. Значит, нам остаются катакомбы, тесные норы, где придется надышивать тепло самим. Если дадут это тепло надышать.

Вряд ли читательский успех может ждать книгу отчаяния, но на полке культуры место ей обеспечено.

Никита Елисеев