ХВАЛИТЬ НЕЛЬЗЯ РУГАТЬ
Павел Успенский, Вероника
Файнберг. К русской речи. Идиоматика и семантика поэтического языка О.
Мандельштама.
М.:
Новое литературное обозрение, 2020 (Научная библиотека. Вып. ССVI)
Сто с лишним лет назад Борис Михайлович Эйхенбаум задал вопрос —
и сам на него ответил: «Как сделана „Шинель“ Гоголя».
Много позже, и уже за пределами русской филологии, незабвенный
Ури (Николай Караченцов) в «Приключениях Электроника» всё спрашивал: «Но где
у него кнопка?»
Посвященная Мандельштаму книга П. Успенского и В. Файнберг отвечает
на оба эти вопроса: и про «как сделано» и про кнопку (то есть, на что
нажимать, чтоб оно работало).
Сначала — правильный ответ (два в одном): основа поэтического
языка Мандельштама — широчайшее, по всем осям, тотальное использование идиом
и коллокаций. Классификация (сложная) прилагается, поскольку эти идиомы и коллокации
поэт использовал с виртуозным и великолепным многообразием.
Пример (один из сотен): «Выпьем, дружок, за наше ячменное горе…»
(«Полночь в Москве…», 1931). «Ячменное горе» — это контаминация идиомы
«горькое горе» и коллокации «ячменная водка» (виски).
Тут мгновенный вопрос со стороны: «И только-то?» Если считать обнаружение
modus operandi великого поэта малостью, то да — «и только».
Картина, которую разворачивают Успенский и Файнберг, может сокрушить
даже завзятых скептиков. Явлена — показана и доказана — не только
анатомия, но и, так сказать, физиология чуда мандельштамовского языка. «Темный»
Мандельштам под аналитическими лучами предстает совершенно иным, чем мы привыкли,
поэтом. Поэтом, говорящим на человеческом,
русско-человеческом языке,
общем ему и читателям, современным и последующим. Общность эта проистекает
из того фразеологического запаса, который для носителей языка — почти врожденный.
Предложенные Успенским и Файнберг ответы на вопрос «как сделано?»
почти неизбежно превратят любого читателя Мандельштама в участника коллективного
quest’а: уж больно интересно и, главное, результативно.
Это что касается правильного
ответа. Но, понятно, есть и неправильный. Ему авторы посвящают обширное
введение к своей работе. Называется оно «Без подтекста: критика интертекстуального
толкования Мандельштама». Написано зло и толково. И, надо полагать, обидятся
многие. Успенский и Файнберг отобрали ту ложку, которая для бесчисленного множества
филологов-русистов — единственная за научным обедом.
Интертекстуальный метод анализа текстов оказался (и уже давно) чем-то
вроде хрущевской кукурузы. Оно вроде бы и впрямь — сплошные жиры, белки
и углеводы, но одной кукурузой жив не будешь. А получилась-то в итоге —
сплошная она. И уже целые дивизии кукурузоводов-интертекстуалистов засевают
поля, с них кормятся — и жаждут расширения посевных площадей. Оживленно
весьма. Но несколько уныло, что ли. По той по крайней мере причине, что из интертекстов
рождаются только новые интертексты («…Но сложное понятней им»), а больше, кажется,
ничего.
Успенский и Файнберг и решили
противопоставить этим бесконечным зеркальным цитатным взаимоотражениям живую плоть
мандельштамовских стихов. Получилось неожиданно и хорошо. Или, быть может,
так: хорошо, потому что неожиданно. (Хотя и не совсем уж
неожиданно: у авторов убедительные предшественники — Жирмунский и Борис
Успенский.)
При этом трудно избежать одного вопроса — из тех, что называют
неловкими. Убедительно расколошматив гипсового кумира интертекстуальности, авторы
сотворили новую объясняющую модель. Модель действительно работающую и действительно
объясняющую. Не «вообще всё», а поэзию Мандельштама — и именно ее,
а не весь корпус текстов поэта, включая прозаические.
Но не будет ли этому новому уготована та же участь, что и почти
всему оригинальному ныне? А именно: та широкая народная (народно-филологическая)
тропа, по которой пойдут те же самые толпы, что когда-то и под интертекстуальным
штандартом? И уж дальше — «по аналогии» да по алфавитному указателю русских
поэтов и писателей. Оригинальная мысль ныне — штука опасная: тиражирование
и бесчисленные применения
никого не щадят.
Ури из советского телефильма всего лишь хотел найти кнопку, чтобы
«вкл.» и «выкл.» — и больше ничего. Потому хорошо бы, если к открытиям
Павла Успенского и Вероники Файнберг отнесутся с меньшим техническим задором
и с бóльшим — к оригинальности их исследовательской мысли.
Михаил Ефимов
