12+
  

ИСТОРИЧЕСКИЕ ЧТЕНИЯ

КИРИЛЛ АЛЕКСАНДРОВ

Ставка Верховного главнокомандующего в 1914—1916 годах:
к истории взаимоотношений императора
Николая II и русского генералитета

 

III

 

В первый год Великой войны Георгий Львов посетил Ставку Великого князя Николая Николаевича (младшего) в Барановичах Новогрудского уезда Минской губернии единственный раз — осенью 1914 года с докладом о деятельности Всероссийского земского союза и организации помощи раненым в прифронтовой полосе. После смены Верховного главнокомандующего (Главковерха) в августе 1915 года председатель Земгора еще два-три раза приезжал в Могилев, где познакомился с начальником Штаба Верховного главнокомандующего (наштаверхом) генералом от инфантерии Михаилом Алексеевым.[1] Бывший член ЦК кадетской партии Николай Астров в своей парижской речи памяти князя Львова отметил факт знакомства покойного[2] с генералами, чтобы подчеркнуть разносторонний характер и широкую натуру покойного, но на этом основании не стоит переоценивать степень его близости с Алексеевым. Земец Василий Вырубов, работавший с наштаверхом в 1915 и 1917 годах, свидетельствовал об этом так:

 

«Особенно близких [отношений] я тоже считаю, что не было… но они сразу же наладились, и оба человека друг другу понравились. Вы знаете, как М.[ихаил] В.[асильевич] покойный ценил простой способ изложения, без всяких прикрас, идущий прямо к делу, как он ценил скромность и спокойствие, как он подходил ко всем вопросам практически, не ставя принципиальных вопросов, которые трудно разрешимы. Никакой политики в этих вопросах не было, а вопрос касался тех нужд, которые в данном случае М.[ихаила] В.[асильевича] интересовали. <…> Всякий вопрос решался простым способом без всяких прерогатив власти. Вот эта готовность работать на армию, организовать деловую работу в земских учреждениях играла роль».[3]

 

В первой половине января 1916 года Алексеев беседовал наедине со Львовым во время его приезда в Ставку.[4] Общее содержание их часового разговора известно из дневниковой записи историка Сергея Мельгунова от 18 января, до которого через несколько дней прямым или косвенным путем дошел рассказ князя. Наштаверх возмущался деятельностью Горемыкина, с горечью говорил о том, что государя окружают прохвосты и своем желании примирить царя с председателем Земгора.[5] Сотрудничество с земскими силами и учреждениями приносило практическую пользу войскам, особенно в деле госпитального и инженерно-строительного обеспечения, следовательно, с ними стоило взаимодействовать, исходя из прагматических соображений. Роль первого общественного лица в силу формального статуса играл председатель Государственной думы действительный статский советник в звании камергера Михаил Родзянко. Но однажды он неразумно выступил с некомпетентными советами по вопросам военного управления, вызвав у наштаверха неудовольствие своим неумелым вмешательством в дела верховного командования.[6] Реакцию генерала лаконично описал Николай II: «Он ненавидит Родзянко и насмехается над его уверенностью в том, что он все знает лучше других».[7] В итоге в глазах Алексеева наиболее здравым и деятельным представителем российских общественных кругов стал Львов[8], а не председатель Думы.

Наштаверх отдавал должное энергии князя и, возможно, одобрил бы его участие в «министерстве доверия»[9] в рамках обновленного конституционно-монархического строя. Мельгунов в той же дневниковой записи отметил: «Единственный человек, который может теперь руководить политикой, по мнению Алексеева, — это князь Львов».[10] Однако при оценке настоящего заявления нужно учитывать, что источником сведений Мельгунова служил рассказ не Алексеева, а самого председателя Земгора.[11] Как верующий православный христианин, Алексеев не предполагал для России другой формы государственного устройства, кроме конституционно-монархической. Недаром посол Французской Республики Морис Палеолог в своих записях назвал его ярым реакционером, убежденным сторонником «традиций монархического начала, самодержавия и православия».[12] С точки зрения Алексеева, республиканский строй не мог существовать в Российской империи. «Для республики у нас нет готовых людей»[13], — говорил наштаверх состоявшему при нем генералу для поручений, Генерального штаба генерал-лейтенанту Вячеславу Борисову. Поэтому, не представляя себе государства без царя в качестве национального символа, монархист Алексеев не видел Львова в качестве главы самостоятельного правительства, считая его слабым политиком.[14] Будущий министр-председатель умел производить впечатление на окружающих и мог их шармировать. Но будучи склонным к славянофильству народолюбию, князь переоценивал себя в качестве государственного деятеля.[15] О том же свидетельствовал философ и литератор князь Сергей Трубецкой, знавший Львова по совместной работе в Земгоре:

 

«Князь Г. Е. Львов был человек безусловно способный, энергичный и, в некоторых отношениях, „ловкий“. Он был умен, быстро схватывал вещи и имел здравое суждение, но ум его был не тонок, а культура его была поверхностна. Вообще, Львов определенно производил больше впечатление self made man’a[16], чем носителя старинной и утонченной культуры. Я думаю, что именно это заставляло многих говорить об „американизме“ кн. Львова, хотя специфически американского в его характере ничего не было.

Он не только не был „великим“, но даже просто крупным человеком. Он принадлежал к довольно распространенной категории людей „выше среднего“, не больше, но очень многие рассматривали кн. Львова как бы через увеличительное стекло. При этом стекло это имело ту приятную для Львова особенность, что его недостатки оно не только не увеличивало, но, наоборот, преуменьшало…

В масштабе председателя губернской земской управы Львов был, вероятно, совершенно на месте, но и на этом месте я знал людей, которых считаю выше его. На должность выше председателя губернской управы кн. Львов, по существу, уже не очень годился. На самые высокие посты он определенно и совершенно не годился. Его „ловкость“ и умение пускать людям „пыль в глаза“ позволяли ему, однако, подняться выше нормального для него уровня. При этом кн. Львов проявлял порой совершенно неаристократическую и даже противо-аристократическую цепкость в достижении новой должности и в удержании ее в своих руках. Одной из черт „ловкости“ кн. Львова было его умение скрывать свой „арривизм“.[17] Однако он пользовался трафаретными приемами, действовавшими на несколько определенных типов людей, но для других — „ловкость“ и „хит­рость“ кн. Львова казались шитыми белыми нитками. Его приемы действовали на широкую публику скорее наподобие театральных декораций, которые производят впечатление издали, но не выдерживают более внимательного осмотра».[18]

 

С учетом сдержанного отношения Алексеева к деятельности общественных организаций трудно утверждать, что генерал переоценивал деловые качества князя. Поэтому до сих пор не ясен вопрос о сути обещаний наштаверха, данных им Львову в октябрьские дни 1916 года.[19] При этом, как и в случае с председателем ЦВПК и членом Государственного совета по выборам Александром Гучковым, Алексеев получал от Львова письма с описанием «опасности внутреннего положения», но не отвечал на них. «Он был корректен, он бы себе не позволил»[20], — констатировал в разговоре с Гучковым бывший директор дипломатической канцелярии при Ставке, камергер Николай де Базили (Базили).

В предреволюционные месяцы в обществе циркулировали самые разные слухи, касавшиеся судьбы русской верховной власти, — о «немецком засилье» и «темных силах», якобы готовивших заключение сепаратного мира с Германией, и намерениях императрицы Александры Федоровны провозгласить себя регентом, ее «измене», о грядущем дворцовом перевороте в пользу цесаревича Алексея Николаевича при регенте из Великих князей, о покушении гвардейского офицера, будто бы стрелявшего в государыню в Царскосельском госпитале[21], и т. п. «Вся ligne de conduite[22] нашего правительства за последнее время производит впечатление в лучшем случае преступного легкомыслия, если не циничного глумления над страной, да что об этом говорить, — писала из Петрограда 16 ноября художница и поэ­тесса Анна Тимирёва в Севастополь вице-адмиралу Александру Колчаку, командовавшему флотом Черного моря. — Вся надежда на Думу, не дай Бог, если ее разгонят».[23] Министерская «чехарда», противостояние между правительством и Думой, расстройство хозяйства и прогрессировавшая дороговизна негативно отражались на настроениях в войсках, включая чинов Ставки.[24] Общественное недовольство правительственным курсом стирало межпартийные границы[25], а глава Кабинета действительный тайный советник и обер-камергер двора Борис Штюрмер терял авторитет даже в глазах собственных министров.[26] Цензоры приводили в качестве примера тревожный фрагмент из злободневного письма фронтовика:

 

«О Боже, когда наконец эта бессовестная игра, эта беззастенчивость, доходящая до цинизма, кончится. Неужели уже на Руси нет больших людей, чтобы назначить в министры, когда за последнее время усиленно забираются на эту высь люди немецкой крови. А волка как не корми, а он все в лес смотрит, так точно и наши немцы <…> Когда же кончится тот позор, та гадость, всякие (пропуск цензора. — К. А.) им подобные авантюристы, что жадно сосут кровь истекающей России. Они у нас стали оригинальными, известными всякому и каждому, благодаря своим безграничным издевательствам и глумлениям над Россией и ее народом. <…> Таких как Сухомлинов, да и тех, кто его освободили, мало повесить только, но и четвертовать мало. Изменников и предателей ищут давно, да оказывается не там, где надо».[27]

 

Копившееся раздражение искало выхода, в то время как власть не могла упорядочить тыловую жизнь, в первую очередь в столичных центрах и крупных городах. Под разными предлогами в производящих губерниях вводились запреты на вывоз продовольствия, фуража и топлива за пределы административных границ. На десятки наименований продуктов и товаров устанавливались таксированные цены, но контроль за ними желал лучшего. Под давлением обстоятельств военного времени нормированная система распределения продовольствия постепенно возникала в разных губерниях, однако только осенью 1916 года — на третьем году войны кровопролитной и обременительной для хозяйства — в правительстве начал рассматриваться вопрос о централизованном введении карточной системы.[28] В итоге главнокомандующий армиями Северного фронта, Георгиевский кавалер, генерал от инфантерии Николай Рузский докладывал в Ставку: «Простой человек во всех этих явлениях ищет измены, результатов продолжающегося немецкого засилья и влияния личных качеств отдельных непопулярных государственных деятелей».[29] В столицах приобретал популярность афоризм: «Есть только одно средство спасти монархию, это устранить монарха».[30] Морально-психологический фон ухудшался, и в истеричной обстановке рождались причудливые версии ожидавшихся событий.

Версия о «заговоре» в Ставке, якобы готовившегося с конца 1915 года с целью провозглашения Алексеева «диктатором», восходит к опубликованным в 1920 году в Петрограде дневниковым записям бывшего цензора и штабс-капитана Михаила Лемке, служившего в Штабе Главковерха в 1915—1916 годах.[31] Однако его небезынтересный дневник, как следует из текста, очевидно, подвергался правке, редактированию и постфактум дополнялся автором под влиянием политической конъюнктуры, сложившейся после Октябрьского переворота. Не стоит забывать, что в 1922 году Лемке вступил в ряды РКП(б). При этом поводом для конспирологических подозрений цензора служили лишь какие-то «обмолвки» генерал-квартирмейстера Штаба Главковерха, Генерального штаба генерал-майора Михаила Пустовойтенко в частных разговорах[32] — основание весьма сомнительное для категорических выводов. В то же время подробная характеристика автором дневника наштаверха, с учетом его достоинств и недостатков, при полном отсутствии фанаберии и честолюбивых амбиций, не позволяет видеть Алексеева в качестве руководителя военного переворота, чью «диктатуру» безоговорочно бы признал дом Романовых, а также неоднородный по составу и происхождению генералитет Русской Императорской армии.

В соответствии с одним из распространенных слухов Алексеев будто бы обещал князю Львову арестовать Александру Федоровну во время ее приезда в Могилев в конце осени 1916 года.[33] С точки зрения здравого смысла подобное обязательство выглядело абсурдным, а задуманное предприятие — невероятным.[34] Во время приездов в Ставку императрица жила в поезде, посещая с дочерьми лишь многолюдные Высочайшие завтраки и реже — обеды, проходившие в губернаторском доме[35], где жил государь под защитой чинов гвардии и полиции. Следовательно, арестовать Александру Федоровну Алексеев мог лишь в ее поезде, охранявшемся столь же надежно. Но по своим человеческим качествам академичный, мягкий и тяжелобольной наштаверх, перегруженный бесчисленными заботами по оперативному управлению вой­сками на театре военных действий (ТВД), чуждался авантюр и абсолютно не годился на роль русского Бонапарта, о чем вполне здраво писал в мемуарах бывший генерал от кавалерии Алексей Брусилов: «Я не верил этим слухам потому, что главная роль была предназначена Алексееву, который якобы согласился арестовать Николая II и Александру Федоровну; зная свойства характера Алексеева, я был убежден, что он это не выполнит».[36] В подобных рассуждениях был смысл.

Конспиративный замысел решительно противоречил всем обстоятельствам. Невозможно представить себе измученного и усталого Алексеева, входящего в ноябре 1916 года в вагон царского поезда с револьвером в руках, не говоря уже о том, что подобная спецоперация требовала детального планирования, конспиративных связей, десятков преданных статистов в Ставке, готовых самоотверженно поставить на карту не только свои жизни, но и подвергнуть рискам управление действующей армии. Кто бы из ставских[37] вступил в схватку с чинами двух сотен Собственного Его Императорского Величества Конвоя и устроил в Могилеве миниатюрную гражданскую войну?.. Кроме конвойцев в состав войск охраны Ставки входили Георгиевский батальон, батальон Собственного Его Величества сводного пехотного полка, Л.-гв. жандармский полевой эскадрон, две батареи с пулеметной командой, 5-й Сибирский стрелковый запасной батальон, автомобильная и караульная команды, авиационный отряд. Вход на охраняемую территорию учреждений Ставки любых офицеров, незнакомых жандармам, осуществлялся только на основании пропуска комендантского управления.[38]

Для объективной оценки ситуации осени 1916 года гораздо более реалистично выглядело намерение расстроенного Алексеева уйти со службы, в соответствии с рассказом протопресвитера армии и флота Георгия Шавельского. Стоическое терпение наштаверха закончилось. Поэтому с точки зрения автора, скорее всего, генерал обещал Львову не арестовывать Александру Федоровну, а предпринять в ближайшее время какой-то резкий демарш и потребовать от Николая II исключить вмешательство императрицы в государственную деятельность[39], а в случае Высочайшего несогласия — категорически заявить об уходе в отставку. Обычно император неприязненно реагировал на ультиматумы подчиненных, поэтому Алексеев и не сомневался в скором увольнении, о чем в своеобразной форме намекнул о. Георгию.[40]

Смена опытного наштаверха в ноябре 1916 года могла бы иметь отрицательные последствия для управления войсками Восточного фронта, так как Антанта в скором времени предполагала перейти к активным операциям, рассчитывая сохранить стратегическую инициативу и завершить мировую войну в следующем году. 2 (15 н. ст.) ноября в Шантильи под Парижем открылась очередная союзная конференция под председательством генерала Жозефа Жоффра с участием генерала от инфантерии Федора Палицына, представлявшего русское командование в Военном совете союзных армий в Версале. Стороны договорились достигнуть готовности к боевым действиям на своих театрах к середине февраля 1917 года, обсудили положение на Салоникском фронте и телеграмму Алексеева с просьбой усилить его с 17—18 до 35 дивизий, а также поставки англо-французских военных материалов.[41] Таким образом, увольнение Алексеева в этот ответственный момент не отвечало бы интересам коалиции.

Однако ультимативный демарш наштаверха не состоялся.

Через неделю после разговора с протопресвитером Шавельским Алексеев оказался на грани жизни и смерти. Его организм не выдержал чрезмерных нагрузок, а недосып и перенапряжение спровоцировали острый приступ неизлечимой болезни, приобретенной в результате контузии и переохлаждения на полях сражений в Маньчжурии. «Алексеев нездоров и лежит — у него сильный жар»[42], — писал царь супруге 3 ноября. На следующий день больному стало легче, но затем ситуация начала стремительно ухудшаться, и через два-три дня возникла серьезная угроза для жизни генерала. Мучительные боли в нижней части живота не позволяли ему вставать с постели.

Лечили Алексеева квалифицированные специалисты: лейб-хирург Императорского двора профессор Сергей Федоров, считавшийся «отцом русской урологии», его ученик доктор медицины Николай Лежнёв и другие врачи. По свидетельству Базили, Федоров сделал больному зондаж катетером[43], после чего у него воспалился мочевой пузырь и резко повысилась температура. Среди чинов Ставки немедленно начались разговоры о выполнении профессором чьей-то злой воли с целью преднамеренного удаления Алексеева из Штаба.[44] Заговоры мерещились повсюду. Императрица, забыв о том, что генерал застудил себе почки на фронте зимой 1905 года, считала его муки Божьим наказанием и писала мужу 5 ноября: «Человек, который так страшно настроен против нашего Друга (Распутина. — К. А.), как несчастный Алекс.[еев], не может работать успешно. Говорят, у него нервы совершенно развинчены. Это понятно: сказалось постоянное напряжение „бумажного“ человека; у него, увы, мало души и отзывчивости».[45] При этом Александра Федоровна предложила мужу отправить Алексеева в двухмесячный отпуск, а в помощники Пустовойтенко взять молодого и перспективного Георгиевского кавалера, Генерального штаба генерал-майора Николая Головина, исполнявшего должность начальника штаба 7-й армии Юго-Западного фронта. Но выбор Главковерха пал на другую кандидатуру.

Царь, несмотря на колкие замечания жены, все же искренне сочувствовал «бумажному» человеку и регулярно его навещал.[46] По свидетельству одного из докторов, Алексеев, несмотря на частный характер Высочайшего визита и свое плохое состояние, в ответ на просьбу Николая II соблюдать покой «громче обычного сказал: — Ваше Императорское Величество, уберите Штюрмера».[47] В Ставку срочно приехали супруга больного Анна Николаевна, дочери Клавдия и Вера. По Высочайшему повелению с фронта в Могилев был отозван сын Николай — Л.-гв. штабс-ротмистр Уланского Его Величества полка. Утром 7 ноября государь объявил Алексееву о предстоящем отпуске: ему предстояло лечиться и отдыхать в Крыму до восьми недель.[48] Затем собеседники обсудили вопрос о его заместителе и в качестве исправляющего временно должность[49] наштаверха избрали кандидатуру Георгиевского кавалера, генерала от кавалерии Василия Ромейко-Гурко[50], командовавшего на Юго-Западном фронте Особой армией, включавшей гвардейские корпуса. «Умный, живой, стремительный, — писал о нем последний министр иностранных дел Российской империи Николай Покровский, — искренний человек присяги и горячий патриот».[51] Рекомендация исходила от самого Алексеева[52], и Николай II счел ее приемлемой. Когда болезнь достигла кульминации[53], Алексеев попросил об исповеди и решил причаститься Святых Христовых Тайн. 8 ноября — в день ангела больного, св. Архистратига Божьего Михаила, — к генералу со Святыми Дарами пришел о. Георгий Шавельский, свидетельствовавший о своем посещении Алексеева так:

 

«Исповеди и причастию предшествовала краткая беседа.

„— Худо мне, — говорил, тяжело дыша, больной. — Возможно, что скоро умру. Но смерти я не боюсь. Если отзовет меня Господь, спокойно отойду туда. Всю свою жизнь я трудился, не жалея для Родины сил своих, своего не искал. Если судит мне Господь выздороветь, снова отдам себя делу; все свои силы, свой опыт и знания посвящу моей Родине. Да будет во всем воля Божия!“

Исповедывался и причащался больной с восторженным воодушевлением. В большом государственном человеке мне ни раньше, ни позже не довелось наблюдать такой искренней, горячей веры. Сразу после причастия у него точно прибыло сил, — он ожил. Дух победил плоть… Наступило серьезное улучшение, давшее надежду на возможность выздоровления.

Вскоре после моего ухода к больному зашел Государь, чтобы от себя и от имени больного Наследника поздравить его с принятием Св. Тайн».[54]

 

В дни болезни Алексеева острый конфликт между властью и Думой приобрел новый виток. 1 ноября лидер кадетской партии и Прогрессивного блока, член Думы от Петрограда Павел Милюков произнес с думской трибуны свою «историческую» речь, послужившую сигналом к штурму правительства.[55] Спорные действия власти, неспособной, по мнению оратора, привести Россию к победе, он предлагал расценивать либо как «глупость», либо как «измену», откровенно намекая на последнюю. Самым сильным и столь же безответственным стало провокационное упоминание Милюковым о мифической «придворной партии», якобы существовавшей вокруг «молодой царицы»[56] в связи с намерениями неких лиц подготовить заключение сепаратного мира. Заявления лидера оппозиции, использовавшего дешевые риторические приемы вкупе с шумовым эффектом, вызвали широкий резонанс, хотя речь шла об обычной демагогии, усиливавшей общественный психоз. Запрещенный к публикации текст выступления Милюкова начал распространяться в списках, разрушая авторитет царя и Верховного главнокомандующего. В итоге «политические чаяния населения оказались связанными с именем Думы»[57], констатировали агенты департамента полиции МВД.

В то же время князь Григорий Трубецкой, завтракавший с представителем Всероссийского земского союза в Особом совещании по продовольственному делу Петром Струве и другими общественными деятелями, отмечал умеренность претензий правых либералов. «Они хотели вовсе не министерства общественного или думского, а просто несомненно честных людей, — писал дипломат 17 ноября в частном письме. — В качестве желательного министра внутренних дел они называли А. Д. Самарина, потому что знают, что он не продаст Россию ни немцам, ни Распутину. Мне показалась даже трогательной такая скромность и патриотизм. Может быть, не все так думают, но в том-то и беда, что власть не умеет и не хочет искать поддержки у лучших людей».[58] Умный князь Трубецкой обозначил серьезную проблему. Для государыни Александры Федоровны экзальтированный спирит, действительный статский советник Александр Протопопов выглядел гораздо более надежным и приемлемым руководителем имперского МВД, чем действительный статский советник Александр Самарин, искренний православный христианин и патриот-монархист, уволенный в 1915 году от исправления должности обер-прокурора Святейшего правительствующего синода за обличения Григория Распутина и независимую позицию в церковных делах.

Искренние попытки Великих князей Николая Михайловича и Николая Николаевича, посетивших Ставку в первой декаде ноября[59], убедить государя изменить политический курс, прекратить вмешательство императрицы в государственное управление и достигнуть компромисса с Думой в целом не дали результата[60], но, вероятно, способствовали увольнению одиозного Штюрмера, чье дальнейшее пребывание в должности председателя Совета министров стало невозможным. Свою роль в завершении его карьеры сыграли и настойчивые просьбы Алексеева.[61] По советам Протопопова и Распутина Александра Федоровна предложила мужу отправить Штюрмера в отпуск по состоянию здоровья, а в декабре, «когда их (думцев. — К. А.) распустят», вернуть старика к делам.[62] Однако 9 ноября в Ставке царь объявил Штюрмеру об увольнении вчистую. На следующий день российским премьером стал министр путей сообщения, статс-секретарь и сенатор, действительный статский советник Александр Трепов — «умный и энергичный вообще человек»[63], по отзыву генерал-майора Александра Спиридовича, служившего начальником охраны в Царском Селе в 1906—1916 годах. Императрица питала к Трепову стойкое нерасположение[64] из-за его откровенной неприязни к Распутину и Протопопову. Портфель министра иностранных дел получил бывший государственный контролер тайный советник Николай Покровский, считавший правильным искать общий язык с общественными силами.[65] Теперь высшие чины Ставки ожидали отставки непопулярного Протопопова, о чем Алексеев беседовал с Ромейко-Гурко, прибывшим 10 ноября с фронта в Могилев в качестве исправляющего должность наштаверха.[66] Двум генералам хватало поводов для разговоров и на другие темы. Положение в тылу неуклонно ухудшалось. У разных современников, включая иностранных наблюдателей, всё бóльшие опасения вызывали внутриполитические проблемы, в первую очередь связанные с положением населения и снабжением столичных центров.[67]

В середине ноября в Петрограде Гучков, искренне полагавший, что «слякотная власть» неуклонно ведет страну не столько к сепаратному миру с Германией, сколько к социальной революции, приступил к подготовке дворцового переворота в пользу несовершеннолетнего цесаревича Алексея Николаевича. Двумя годами ранее в частном разговоре граф Сергей Витте предрек России анархию, междоусобицу и позорный мир в том случае, если бы революционный порыв снес царя и Романовых. Бывший председатель Совета министров считал Николая II знаменем, хотя и представлявшим «пустую глупую палку с глупой тряпкой», но обладавшим «магическою, всеобъединяющею силою, без которой почти невозможна победа» над внешним врагом. Поэтому за государя следовало «держаться руками и зубами», но только до конца войны.[68] Гучков же считал необходимым путем быстрых и решительных действий сменить императора на престоле, ликвидировать остатки самодержавия и установить конституционно-монархический строй, чтобы защитить династию от революции и предотвратить Гражданскую войну.[69]

Первый кандидат в регенты при малолетнем государе Алексее Николаевиче, Георгиевский кавалер и храбрый спортсмен-кавалерист Великий князь Михаил Александрович, несмотря на качества достойного офицера, был застенчивым человеком, нерешительным и слабовольным политиком, престола не желавшим и терявшимся при необходимости решать чуждые ему вопросы.[70] Но он вполне мог выполнять свою ответственную миссию при популярном Главковерхе в лице Великого князя Николая Николаевича и сильном председателе Совета министров, ответственном перед Думой. Тем более Великий князь Михаил Александрович с юных лет горячо симпатизировал не только высокой английской культуре, но и политическому строю Великобритании.[71] В этой возможной комбинации сдержек и противовесов, состоявшей из юного государя, регента, Главковерха, думского премьера и его министров, а возможно, и новоизбранного Патриарха всея России — в случае восстановления самостоятельности Православной Российской Церкви[72], — наиболее непредсказуемым характером обладал Алексей Николаевич. Ни возраст, ни состояние здоровья не умаляли самолюбия наследника российского престола. «С ним вам не так легко будет справиться, как со мною»[73], — сказал как-то Николай II при приеме одного из министров.

Ближайшими сотрудниками Гучкова стали два общественных деятеля и масона: Николай Некрасов — левый кадет[74], член Думы от Томской губернии, и Михаил Терещенко — богатый предприниматель-сахарозаводчик. Конечный замысел в духе авантюрного романа заключался в том, чтобы при помощи группы надежных исполнителей захватить в пути царский поезд и вынудить Николая II передать престол сыну.[75] Упразднение монархического строя и переход к республиканской форме правления заговорщиками не обсуждался. Напротив, мгновенные изменения на «верхах» российской власти по стародавним русским рецептам XVIII века должны были ослабить нараставшее напряжение и защитить престол.[76] Гучков в интервью камергеру Базили так объяснял мотивы своего поведения:

 

«Из беседы с Некрасовым выяснилось, что и он пришел к той же точке зрения полной невозможности нормальными путями добиться коренной перемены правительственного курса, неизбежности насильственного переворота, страх, что выполнение этой задачи возьмут на себя слепые стихийные силы улица, рабочие, солдаты, тыл и отсюда определенное сознание, что эту задачу должны принять на себя спокойные государственные элементы. Мысль о терроре по отношению к носителям верховной власти даже не обсуждалась — настолько она считалась неприменимой в данном случае. Так как в дальнейшем план приводил к возведению на престол сына государя — наследника, с братом государя в качестве регента за время малолетства, то представлялось недопустимым заставить сына и брата присягнуть через лужу крови. Отсюда и родился замысел о дворцовом перевороте, в результате которого государь был бы вынужден подписать отречение с передачей престола законному наследнику. В этих пределах план быстро сложился. К этой группе двух инициаторов в ближайшие дни присоединился по соглашению с Некрасовым Михаил Иванович Терещенко, и таким образом образовалась та группа, которая взяла на себя выполнение этого плана. <…> Я был настолько убежден, что это было средство спасения России, династии, что я готов был спокойно судьбу поставить на карту и, если я говорил, что был монархистом, остался монархистом и умру монархистом, то должен сказать, что никогда за все время моей политической деятельности у меня не было сознания, что я совершаю столь необходимый для монархии шаг, как в тот момент, когда я хотел оздоровить монархию».[77]

 

Заговорщики с осторожностью начали зондировать почву и при помощи князя Дмитрия Вяземского — отважного уполномоченного РОКК, отличившегося на фронте при спасении раненых, — приступили к поискам едино­мышленников среди офицеров запасных частей гвардейской кавалерии, квартировавших в Новгородской губернии. Но задача оказалась сложной. На конспиративные предложения гучковского «комитета» откликались лишь отдельные молодые офицеры военного времени, искавшие приключений в духе литературных персонажей, популярных среди интеллигентных подростков и юношей. Один из полковых командиров, считавший неизбежной государственную катастрофу и в целом симпатизировавший идее регентства, все же наотрез отказался присоединяться к рискованному предприятию, не желая нарушать присягу.[78] С некоторым ехидством Лемке описывал подобные настроения в ноябре 1915 года:

 

«Конституционное настроение в военных кругах растет; напр.[имер], полковник Гвардии, просто, сидя у генерала В., очень резко говорил о царе и т. п. Не думаю, чтобы все это было сколь-нибудь серьезно — просто штабное гвардейское фрондерство. Без царя они себе жизнь не представляют, и во всяком случае долго ее не вынесут. Рабам нужна палка, и притом непременно из Успенского собора, чтобы удары ее были крепче, а ласка теплее».[79]

 

Возможно, что к концу 1916 года частные оценки стали еще более резкими и моральная ситуация в среде гвардейских офицеров ухудшилась[80], но вряд ли она радикально изменилась. Четырнадцать лет спустя бывший гвардейский полковник-преображенец Дмитрий Зуев 1-й в Ленинграде на допросе в органах ОГПУ рассказал о том, как зимой 1916/1917 годов в результате резкого падения авторитета царского имени «гвардейский корпус втягивался в заговор о дворцовом перевороте».[81] Однако в I гвардейском корпусе, куда в составе Петровской бригады 1-й гвардейской пехотной дивизии входил Л.-гв. Преображенский полк, служили десятки тысяч чинов, и расплывчатые, неконкретные показания Зуева скорее свидетельствуют о настроениях части господ офицеров. Между теоретическим сочувствием передаче престола цесаревичу и личным соучастием в принуждении Николая II к отречению существовала огромная дистанция.

Деловое знакомство Гучкова с Алексеевым, с которым председатель ЦВПК не виделся почти полтора года, тоже не гарантировало согласия наштаверха участвовать в задуманном дворцовом перевороте. Тем более в дни зарождения заговора он покинул Ставку по настоянию врачей, исчезнув с горизонта петроградских политиков. Генералу был предписан восстановительный курс в Романовском институте физических методов лечения в Севастополе и отдых сроком от шести до восьми недель. Утром 20 ноября, простившись с императором и наследником, Алексеев уехал в Крым вместе с женой и сыном, получившим по Высочайшему повелению продолжительный отпуск для сопровождения больного отца. Императрица с удовлетворением узнала об отъезде Алексеева из Могилева. «Последнему Бог послал болезнь, — очевидно, с целью спасти тебя от человека, который сбился с пути и приносил вред тем, что слушался дурных писем и людей, вместо того, чтобы следовать твоим указаниям относительно войны, — а также и за его упрямство»[82], — писала она мужу. Несправедливая категоричность этого пристрастного суждения очевидна, особенно если учесть, что главную роль в оперативном управлении войсками на ТВД играл заслуженный и опытный наштаверх.

Командование Черноморским флотом во главе с вице-адмиралом Колчаком предоставило Алексеевым в Севастополе «адмиральские покои» — хорошую квартиру на втором этаже Морского собрания на Екатерининской площади, куда беспрепятственно не могли попасть посторонние лица. Смена обстановки, морской воздух, квалифицированная терапия и регулярные процедуры в Романовском институте благотворно влияли на измученный организм больного. Но выздоравливал генерал медленно, приступы почечной боли повторялись, и температура оставалась нестабильной. На Рождество Алексеев не смог пойти в церковь, поэтому праздничная служба, скорее всего, Рождественский молебен, совершилась в домашних условиях, и, по свидетельству младшей дочери Веры, во время богослужения «отец все время сидел в кресле».[83] Тем не менее он следил за важными решениями, принимавшимися в Могилеве, и по наиболее существенным вопросам докладывал царю собственную точку зрения, используя средства связи.[84]

В эмиграции Ромейко-Гурко отрицал какие-либо разногласия с Алексе­евым зимой 1916/1917 годов, возникшее отчуждение между двумя генералами и тем более скрытые интриги вокруг должности наштаверха.[85] Однако между ними существовали расхождения. Алексеев и Ромейко-Гурко по-разному смотрели на польский вопрос: если наштаверх считал целесообразным со­здание лишь польской автономии, то его заместитель выступал за предоставление Польше полной государственной самостоятельности.[86] Волевые распоряжения энергичного Ромейко-Гурко, который, по свидетельству Генерального штаба полковника Дмитрия Тихобразова, «действовал так, как если бы он уже был утвержден в должности», «держал себя властолюбиво, на всех нагонял страх»[87], выглядели неоднозначными.

26 ноября 1916 года приказом № 1759 командующего 10-й армии Западного фронта генерала от кавалерии Афанасия Цурикова в Могилев был откомандирован Генерального штаба генерал-лейтенант Александр Лукомский[88] — опытный генштабист, отличившийся при проведении всеобщей мобилизации летом 1914 года. При поддержке Ромейко-Гурко, выдвинувшего кандидатуру Лукомского, он сменил в должности генерал-квартирмейстера при Главковерхе, Генерального штаба генерал-лейтенанта Михаила Пустовойтенко,[89] получившего 6 декабря долгожданную дивизию. Тем самым царь проигнорировал рекомендацию Александры Федоровны, предлагавшей взять в Ставку Головина, и одобрил кадровые перестановки. Можно учесть свидетельство Лемке, утверждавшего, что старый наштаверх невысоко оценивал работу Пустовойтенко.[90] Но Алексеев, не желая забирать из войск в Могилев талантливого генштабиста, намеренно взял своего старого помощника и сотрудника по совместной работе в больших штабах в качестве исполнителя собственных директив, рассчитывая на его старательное послушание.

Среди высших чинов Ставки Лукомский снискал известность в качестве «сподвижника Сухомлинова».[91] Новый генерал-квартирмейстер — амбициозный и мнительный — не симпатизировал Алексееву. Оба генерала относились друг к другу прохладно в связи с неприятным конфликтом, произошедшим между ними в июне 1912 года при разборе и обсуждении результатов оперативной игры во время люблинской полевой поездки. И в дальнейшем Лукомский ревниво реагировал на признание современниками заслуг Алексеева, особенно со стороны Головина.[92] Затем Ромейко-Гурко испросил Высочайшего разрешения на учреждение дополнительной должности помощника наштаверха. Ее занял генерал от инфантерии Владислав Клембовский — умный, опытный и трудолюбивый генштабист.[93] Однако учреждение еще одной ненужной должности на «верхах» Ставки вызвало критику и неудовольствие Алексеева, создав между ним, Ромейко-Гурко и Клембовским определенное напряжение. Кроме того, Алексеев обращал внимание на скрытность нового помощника, некогда принявшего лютеранство лишь для того, чтобы поступить в военную академию.[94]

Таким образом, вопреки воспоминаниям Ромейко-Гурко[95], служба в Ставке в декабре 1916 года генералов Лукомского и Клембовского началась по его инициативе и, скорее всего, без согласия Алексеева. Вызывали разногласия и другие действия заместителя, в частности избранный им способ уменьшения численности линейных подразделений в пехотных дивизиях с 16 до 12 батальонов. Вместо реорганизации четырехполковой дивизии в трехполковую Ромейко-Гурко решил сократить каждый полк на батальон, чем разрушался слаженный организм воинской части. В результате всех новаций среди чинов Ставки сначала стали циркулировать нездоровые слухи о том, что Алексеев в Могилев не вернется, а затем о бонапартистских амбициях Ромейко-Гурко. Но все они оказались фантазиями, так как положение заместителя в Штабе оставалось непрочным и он не давал поводов усомниться в своих верноподданнических взглядах.[96]

Решения ноябрьской конференции в Шантильи определяли дальнейшие действия союзной коалиции. Поэтому 12 декабря Николай II издал приказ по армии и флоту, гласивший:

 

«Враг еще не изгнан из захваченных им областей. Достижение Россией со­зданных войной задач, обладание Царьградом и проливами, равно как создание свободной Польши из трех ее ныне разрозненных областей — еще не обеспечено.

Заключить ныне мир значило бы не использовать плоды несказанных трудов ваших, геройские русские войска и флот.

Труды эти, а тем более священная память погибших на полях доблестных сынов России не допускают и мысли о мире до окончательной победы над врагом, дерзнувшим мыслить, что если от него зависело начать войну, то от него же зависит в любое время ее окончить».[97]

 

Текст приказа был написан Ромейко-Гурко при участии его брата Владимира, члена Государственного совета.[98] Тем самым от имени императора и Главковерха последовал внятный ответ на слухи о возможном заключении сепаратного мира и лукавые германские предложения о начале переговоров между воюющими сторонами. Россия показывала твердую решимость продолжать вооруженную борьбу, в то время как среди немецких генштабистов, несмотря на успех в Румынии и оккупацию Бухареста, стала распространяться верная точка зрения о нереальности достижения победы над Антантой военными средствами.[99]

17—18 декабря в Могилеве состоялось расширенное совещание представителей русского верховного командования. В нем участвовали: Николай II, Ромейко-Гурко, три главнокомандующих — армиями Северного фронта (главкосев) генерал Рузский, армиями Западного фронта (главкозап) генерал от инфантерии Алексей Эверт, армиями Юго-Западного фронта (главкоюз) генерал Брусилов, их начальники штабов — генерал от инфантерии Юрий Данилов («Черный»), Генерального штаба генерал-лейтенанты Михаил Квецинский и Семен Сухомлин, а также генерал от инфантерии Михаил Беляев, представлявший помглавкорума[100], начальник Морского Генерального Штаба (МГШ) и Морского штаба Главковерха адмирал Александр Русин, военный министр генерал от инфантерии Дмитрий Шуваев, полевой генерал-инспектор артиллерии при Главковерхе, генерал от артиллерии Великий князь Сергей Михайлович, Клембовский и —по Высочайшему повелению — генерал от артиллерии Николай Иванов, состоявший при особе Его Величества. Руководил работой совещания Ромейко-Гурко, с ролью Алексеева справлявшийся неважно. «Ни генерал Гурко, ни генерал Лукомский, новый генерал-квартирмейстер, не обладают теми громадными знаниями и опытом в области техники движения войск, благодаря которым генерал Алексеев был незаменимым „начальником штаба“»[101], — сообщал Базили товарищу министра иностранных дел действительному статскому советнику Анатолию Нератову.

В ходе заседаний обсуждались вопросы оперативного планирования на 1917 год, а также возможности войск, мероприятия по реорганизации пехотных дивизий, состояние артиллерии, резервов и людских ресурсов, подлежавших мобилизации. На европейском ТВД предполагалось сократить численность конницы, чтобы более эффективно использовать ее против турок на Кавказском театре и в Персии, чем оказывалась поддержка британским союзникам в Месопотамии. Вероятно, можно согласиться с точкой зрения об отсутствии в 1914—1916 годах в русском генералитете «полководца, который сумел бы навязать германцам свою волю», и об их превосходстве[102], о чем свидетельствовали результаты кровопролитных сражений при Сольдау, Лодзи, Августове и Нарочи. Но в том нет ничего унизительного, так как в качественном отношении Рейхсхеер[103] представлял лучшую армию Европы. Поэтому еще в соответствии с творческой идеей Алексеева 1912 года следовало искать победы над австро-венграми, чтобы разрушить коалицию Центральных держав и тем самым косвенно воздействовать на немцев.

Вопрос о выборе главного операционного направления вызвал некоторую дискуссию, но становилось понятно, что основные события во второй половине весны 1917 года развернутся на южном крыле, то есть в полосе Юго-Западного и Румынского фронтов. Основная задача заключалась в наступлении в направлении Болгарии, для чего Главковерх и Ромейко-Гурко намеревались перебросить на Румынский фронт 20 дивизий, забрав их у Рузского и Эверта. Брусилову из резерва Главковерха направлялась тяжелая артиллерия особого назначения (ТАОН).[104] Политических проблем генералы не касались и дистанцировались от них, хотя хаос в тылу угрожал боеспособности армии, а упорная борьба престола с Думой, как свидетельствовал контр-адмирал Бубнов, вызывала среди чинов Ставки сильную тревогу за будущее страны.[105]

Император, как вспоминал главкоюз, вел себя рассеянно и в прения не вмешивался.[106] Очевидно, теперь Николая II больше заботили конфликтные отношения с родственниками и общее состояние государственных дел, чем перспективы боевых действий. Вечером 3 декабря у Александры Федоровны произошло резкое объяснение с Великой княгиней Елизаветой Федоровной, безуспешно попытавшейся обличить лжестарца. Прощаясь, благочестивая сестра напомнила возмущенной императрице: «Вспомни судьбу Людовика XVI и Марии-Антуанетты».[107] На фоне противостояния власти с Думой все более ухудшалось бытовое положение населения, особенно в столице. Дороговизна становилась бичом для большинства рабочих.[108] Британский посол сэр Джордж Бьюкенен, опасаясь зимнего взрыва в Петрограде, считал горючим материалом для него бесчисленные «хвосты»[109], как называли современники очереди, состоявшие из мрачных людей, проводивших долгие часы у лавок, булочных и магазинов. Сотрудники Петроградского охранного отделения (ПОО) предупреждали о возможности в близком будущем низовых бунтов, хаоса и анархии в результате расстройства транспорта, продовольственного снабжения и управления. Скорой революции ждали не только левые, но и умеренные круги. Для стабилизации социально-экономического положения требовалось принятие неотложных мер[110], но меры не принимались.

В оппозицию власти переходили не только либералы, но и правые политики, верноподданные монархисты, озабоченные закулисными влияниями и ранее считавшиеся опорой трона.[111] «Всем нам дорог царь. Но царь для Родины, а не Родина для царя! — сказал в начале декабря тайный советник Александр Кривошеин, состоявший главноуполномоченным Российского общества Красного Креста (РОКК) на Западном фронте, в разговоре с протопресвитером Георгием Шавельским. — И если придется делать выбор между тем и другим, — кто согласится пожертвовать Родиной?»[112] Подобная точка зрения («Мы служим не только царю, но и России»[113]) еще ранее циркулировала даже среди министров. Поэтому неудивительно, что в либеральной московской среде группа общественных деятелей во главе с князем Львовым и Челноковым — независимо от «комитета» Гучкова — в декабре пришла к мысли о необходимости дворцового переворота в пользу Великого князя Николая Николаевича.[114]

Правительство подвергалось нападкам со всех сторон.

Персональный состав Совета министров по сравнению с зимой 1916 года выглядел гораздо более слабым. Императрица, изначально питавшая неприязнь к Трепову, постоянно и резко критиковала председателя Совета министров, считала необходимым искать ему замену и упрямо требовала от мужа сохранять во главе МВД Протопопова.[115] При этом политические наставления Александры Федоровны все более принимали форму настоящего давления. В глазах августейшей четы российский премьер подорвал свою репутацию из-за неосторожного поступка, неумно предложив Распутину взятку в размере 200 тыс. рублей с последующим ежемесячным вознаграждением при условии, если лжестарец прекратит вмешиваться в работу правительства и откажется от поддержки Протопопова.[116] Однако Распутин рассказал о соблазнительном предложении императрице и государю, после чего отставка Трепова стала неизбежной. «В Царском Селе вера в бескорыстие и искренность Распутина возросла, как никогда»[117], — отмечал генерал Спиридович. Накануне приезда генералов в Могилев — не без влияния супруги — Николай II решил в скором времени «вытолкать» Трепова из Совета министров, но лишь «после того, как он сделает грязную работу» и закроет очередную сессию Думы, а также утвердить одиозного Протопопова в ранге министра.[118] Протопопов же, охваченный манией величия и потерявший чувство реальности, не только широко афишировал свои верноподданнические чувства и хвалился Высочайшим расположением, но и начал изображать себя слепым орудием монаршей воли, возлагая всю ответственность за собственные действия во главе МВД на государя.[119]

В первый день работы командного совещания царь еще не знал об убийстве Распутина, произошедшем в Петрограде ночью 17 декабря. Вечером, пребывая под сильным впечатлением от исчезновения «Друга», Александра Федоровна направила мужу две тревожных телеграммы[120], а на следующий день телеграфировала: «Надеюсь, что ты выедешь сегодня, мне страшно необходимо твое присутствие».[121] В половине пятого пополудни Николай II и цесаревич Алексей Николаевич отправились поездом в Царское Село, когда слух о гибели Распутина уже достиг Могилева.[122] Еще ранее государь собирался отправиться домой 18 декабря, рассчитывая, что совещание про­длится не более двух дней.[123] Однако теперь генералы воочию увидели, как Главковерх бросил обсуждение важнейших вопросов, оставил военачальников, вызванных с фронта, и по частным причинам экстренно уехал к любимой жене. Семейные интересы Николай II поставил выше интересов верховного командования. Складывалось неприятное впечатление, что в тот момент государя не интересовали ни нужды войск, ни планы следующей кампании, ни утомительные прения.[124] Державный вождь многомиллионной армии, как сокрушался главкозап Эверт, покинул свой полевой Штаб «из-за того, что убили какую-то собаку».[125] Одновременно чины Ставки, получив подтвер­ждение о смерти Распутина, «бросились поздравлять друг друга, целуясь, как в день Пасхи».[126] Новость вызвала общественное ликование и в Петрограде, в том числе среди многих офицеров и юнкеров[127], но не у всех — например, господа офицеры Л.-гв. Петроградского полка отнеслись к сенсации достаточно безразлично.[128]

Великий князь Александр Михайлович назвал убийство лжестарца «патриотическим актом», предложив министру внутренних дел прекратить преследование убийц. Протопопов, мгновенно забывший о дружбе с убитым и его высоком покровительстве, с готовностью ответил: «Действительно, Распутин навредил монарху, и я считаю невозможным судебное преследование лиц, убивших Распутина».[129] Вдовствующая императрица Мария Федоровна, узнав в Киеве о гибели ненавистного ей злого гения, воскликнула: «Слава Богу, Распутин убран с дороги».[130] Великий князь Михаил Александрович, здороваясь со своей гостьей, приехавшей с мужем в Гатчину, графиней Людмилой Воронцовой-Дашковой, тут же посетовал: «Как жаль… не я убил эту гадину».[131] Будущая преподобномученица Великая княгиня Елизавета Федоровна откликнулась из Москвы сердечными телеграммами на «патриотический акт»[132], а ее сострадалец по грядущей мученической гибели Л.-гв. штабс-ротмистр и князь Императорской крови Игорь Константинович в частном разговоре с Генерального штаба генерал-майором Михаилом Иностранцевым сожалел о том, что убили не то лицо, которое следовало.[133]

Неадекватная, но вполне объяснимая реакция ближайших родственников Николая II и Александры Федоровны на гнусное уголовное преступление свидетельствовала, к сожалению, о гнетущем соблазне распутинской истории в жизни августейшей четы, разрушившей и политические связи, и личные узы между близкими людьми. О необходимости «покончить и с Александрой Федоровной, и с Протопоповым» грезил даже совершенный русский европеец Великий князь Николай Михайлович, поспешивший «выбраться на чистый воздух» из Петрограда, чтобы не дать воли эмоциям и не натворить глупостей.[134]

Однако, вопреки ожиданиям современников[135], после гибели Распутина государственное управление не улучшилось и острота ситуации не смягчилась. Напротив, жестокое убийство монархистами ненавистного им «временщика» лишь усилило самоизоляцию престола и царской семьи. 20 декабря Трепов, распустивший раздраженных думцев на каникулы и тем самым выполнивший «грязную работу», узнал о своей скорой отставке. «Какие-то силы внутри России ведут тебя и, следовательно, и Россию к неминуемой гибели, — в отчаянии писал императору 25 декабря Великий князь Александр Михайлович. — Царь один править таким государством, как Россия, не может; это надо раз навсегда себе усвоить <…> немыслимо существующее положение, когда вся ответственность лежит на тебе и на тебе одном».[136] Но самодержец не хотел ничего «раз навсегда» усваивать. Протопопов из управляющих стал министром: государь исполнил настойчивое пожелание императрицы. Последний руководитель имперского МВД считал себя облеченным Высочайшим доверием, всеобщее недовольство игнорировал и в отставку уходить не собирался. «На общество же мне наплевать»[137], — заявил вскоре Протопопов одному из новоназначенных губернаторов. Подобные слова решительно противоречили концептуальной точке зрения умеренно-правого товарища министра внутренних дел князя Владимира Волконского, подавшего в отставку в знак протеста против дремучей политики своего начальника. Вскоре после своего назначения в 1915 году в разговоре с Великим князем Андреем Владимировичем Волконский сказал:

 

«У меня был один из крайне левых кадетов. Дай Бог, от правого слышать такую горячую патриотическую речь. Он мне прямо сказал: „Мы немногого просим, просим лишь порядочного к нам отношения. Мы все любим Россию, готовы все отдать ей, но относитесь к нам порядочно“. Он был глубоко прав. Нельзя пренебрегать общественным мнением. Им страна сильна, им она побеждает. У нас же принято на это говорить про общественное мнение или „наплевать“, или „все равно“. Это большая ошибка. Общественное мнение в России за последние годы окрепло и имеет влияние на дела. Говорят, необходимо ввести военную диктатуру. Я понимаю диктатуру, как власть, опирающуюся на армию. Но, когда вся армия на боевой линии и в России ничего не осталось, на что может опереться власть? Это — фикция. Я понял бы только власть, опирающуюся на общественное мнение. Вот это сила и сила реальная. <…> У нас ни во что не ставят общественное мнение. Это может повести к весьма нежелательным результатам. К сожалению, но весьма скоро станет нехорошо. Я получаю из армии, от командующих армиями, такие письма, что просто ужас берет. Я у себя таких вещей не могу говорить, а они пишут».[138]

 

27 декабря 1916 года председателем Совета министров был назначен член Государственного совета, сенатор, действительный тайный советник князь Николай Голицын, близкий сотрудник Александры Федоровны по оказанию помощи русским военнопленным, о котором в хороших тонах императрица писала мужу.[139] По желанию супруги царь согласился с ее кандидатурой.[140] В 1916 году князю Голицыну исполнилось 66 лет. При этом бедный старик ясно сознавал свою неготовность к занятию ответственной должности в столь тревожное время и 25 декабря откровенно доложил царю о нежелании становиться премьером. Николай II успокоил взволнованного князя, а на следующий день в числе разных документов повелел подготовить указы об увольнении Трепова и назначении Голицына.[141] «Прекрасный, очень почтенный человек, но окончательно непригодный к этой должности»[142], — вспоминал о новом премьере Покровский. «Верховная Власть сама лишила себя последнего слуги, одаренного волей и умом, — писал бывший член Думы от Харьковской губернии Никанор Савич об отставке Трепова, — она убрала с пути уже грядущей революции последнее препятствие, последнего волевого человека, который мог не только говорить, но и действовать, не только интриговать, но и противопоставить поднимавшейся силе анархии силу организованного государственного аппарата».[143] Теперь управление империей сосредоточилось в руках бессильного Голицына и психически больного Протопопова.

Фронтовые заботы государя явно отошли на второй план по сравнению с семейной жизнью. В Могилев Николай II вернулся лишь через два месяца после отъезда, поэтому генерал Ромейко-Гурко сам ездил по службе в Петроград и Царское Село. Продолжительное отсутствие в Ставке Главковерх объяснял паузой в боевых действиях и болезнью наследника[144], находя излишним пребывание на фронте.[145] Однако перерыв оказался слишком долгим, и затишье выглядело относительным, так как на Северном фронте в конце декабря проводилась армейская наступательная операция в районе Митавы. Ее тревожные результаты, касавшиеся морального состояния чинов пехотных частей, давали старшим начальникам серьезные поводы для беспокойства. Личного вмешательства и контроля Главковерха, особенно с учетом весенних планов, требовали вопросы снабжения войск, принимавшие все более серьезный характер по мере расстройства имперского железнодорожного транспорта и общего падения производства в утомленной войной России.

 

 

 

* * *

Политические решения и ошибочные назначения Николая II оказали огромное влияние на предвоенную работу Военного министерства, Главного управления Генерального штаба (ГУГШ) и оперативное планирование, создание и деятельность Штаба Верховного главнокомандующего, а также во многом предопределили острый кризис исполнительной власти к началу третьей военной зимы. Однако его причины заключались не только в назначениях царем таких некомпететных бюрократов, как генералы Владимир Сухомлинов и Николай Янушкевич, а также Борис Штюрмер, Александр Протопопов или князь Николай Голицын, чье служебное несоответствие занимаемым высоким должностям выглядело очевидным. Генерал Головин описывал суть проблемы так:

 

«В каждом социальном организме складывается своего рода социальный подбор. Известный английский афоризм „надлежащий человек на надлежащем месте“ есть лишь результат такого подбора в здоровом социальном организме. В больном же организме социальный подбор выражается в том, что подбираются наиболее удобные и подходящие к общему течению люди. При подобном положении вещей появление „надлежащих людей“ является в свою очередь случайностью».

 

Квалифицированный юрист, барон Борис Нольде, возглавлявший зимой 1916/1917 годов 2-й департамент МИД, объяснял карьерный взлет посредственных бюрократов обычной практикой Николая II: «Когда бывшие у власти люди более крупного калибра начинали его утомлять своей величиной, он вспоминал о них и инстинктивно чувствовал в них людей более сговорчивых и менее утомительных, ибо легковесных и гибких», у них «был служебный формуляр, вместо служебной биографии, видимая политическая роль, вместо политических убеждений, чутье обстановки вместо знания государственного дела». Более жестко высказался генерал Спиридович, назвавший в одном из публичных выступлений бóльшую часть министров накануне революции скопищем бездарностей и карьеристов. О том же честно писал и Покровский: «Никогда Россия не имела такого слабого и бездарного правительства, как именно во время войны». Генерал-майор отдельного Корпуса жандармов Константин Глобачев, обличая либеральную оппозицию за непатриотическую осаду власти в 1915—1916 годах, в то же время отмечал ее неспособность выдвинуть в противовес «сколько-нибудь талантливого и твердого политического деятеля, способного остановить это злое дело». С точки зрения Спиридовича, недееспособность Совета министров зимой 1917 года предопределило трагически несчастливое сочетание должностных лиц. Но так работала стагнирующая система самодержавия: Николая II — в силу особенностей его характера — в большей степени устраивали рядом с престолом древний и покорный Горемыкин, никчемный Штюрмер, чем такие способные политики, как Столыпин или Кривошеин.

Предсказуемый результат поощрения посредственностей и угодников честно оценил генерал Палицын, назвавший в качестве важнейшего симптома застарелой болезни Российской империи «нежизненные методы правления, все приурочившие к бумаге». По мнению бывшего начальника ГУГШ, они «стеснили всю индивидуальную жизнь и сковали ее мертвой формой». О том же писал в дневнике 24 февраля 1917 года Генерального штаба подполковник Александр Верховский[154], исполнявший должность начальника штаба отдельной Черноморской морской дивизии. Вслед за ним убежденный монархист, генерал от кавалерии граф Федор Келлер, командовавший III конным корпусом, счел труд царя-самодержца более невозможным даже «для самого сильного человека».[155] Для эффективного единоличного управления огромной империей с острыми социально-культурными противоречиями требовалась незаурядная, самостоятельная и сильная личность с дарованиями государственного деятеля, редким чутьем, умением находить, выдвигать, ценить и беречь политические таланты. К сожалению, «нервный, упрямый и переменчивый»[156 ] Николай II, предпочитавший инерцию динамике, такими качествами не обладал, а его личные достоинства, справедливо отмеченные современниками — ум, желание делать добро, добросовестность, кротость, честь[157 ], — не компенсировали их недостаток. «Человек домашних добродетелей, по-видимому, верный и покорный муж, но уж вовсе не государственный ум»[158], — резюмировал Покровский.

Но проблема заключалась не только в субъективных чертах характера последнего самодержца, хотя барон Нольде откровенно указывал на печальные последствия «фатальной необученности государственному делу русского монарха».[159] Ошибочные назначения и внутренняя слабость России в последний предреволюционный год во многом были объективным следствием архаичной военно-бюрократической и сословной системы петровского абсолютизма, существовавшей 200 лет. Модель думской монархии, которую психологически Николай II так и не принялтак и не принялтак и не принял[160], с трудом совмещалась с реалиями общественной жизни, развитием культуры, народного хозяйства и свободного рынка, постепенным превращением подданных в налогоплательщиков. Под влиянием столыпинской модернизации и тягот военного времени уходил в прошлое поведенческий стереотип, предполагавший патерналистскую зависимость и безгласное иждивенчество подданных. Император оставался важным символом национального единства, но в разных группах населения он все менее воспринимался в качестве опекуна и «хозяина земли Русской», чье любое волеизъявление выглядело священным и непререкаемым. «Династия, видимо, сгнила до корня. Какое тут Самодержавие, если народу внушили отвращение к нему действиями самого же Царя»[162], — записал в дневнике 2 марта 1917 года общественный деятель, монархист Лев Тихомиров.

Медленное и непоследовательное реформирование самодержавия происходило с большим историческим опозданием, в то время как общее расстройство управления усиливалось под влиянием религиозно-мистических взглядов Николая II и Александры Федоровны на смысл царского служения и субъективных представлений венценосных супругов о народном благе.[163] Общественные инициативы вызывали подозрения и сводились на нет.[164] При этом искренняя вера августейшей четы в богоустановленную спасительность самодержавия для России, воспринимавшуюся императором и императрицей в качестве государевой вотчины, столкнулась со столь же упрямой точкой зрения агрессивного и зачастую неопытного думского большинства. Депутатская оппозиция, убежденная в собственной непогрешимости, в поисках чиновной «глупости» и фиктивной «измены» не желала ни постепенства перемен, ни умеренности требований, ни разумных компромиссов — «слякотное» самодержавие Николая II следовало немедленно заменить патриотическим «самодержавием» Государственной думы. Либералы не хотели ждать, так как считали недееспособным царский Совет министров, находившийся в зависимости от «темных сил» и влекущий Россию по пути гибели и позора.[165] Это был закономерный итог глубокой неразвитости и незрелости русских представительных институтов, пагубного отчуждения общества от власти и ответственности за судьбу государства на протяжении XVIII—XIX веков, чего, например, так и не понимал публицист Иван Якобий, наивно обличавший неудачные попытки ограничить петровский абсолютизм.[166 ]

Престарелый министр двора, генерал от кавалерии граф Владимир Фредерикс, исходя из житейского опыта, искренне полагал, что в обстановке тяжелой и кровопролитной войны всем сторонам следовало вести себя «по возможности, дружнее».[167] Однако ни августейшая чета, ни Дума, ни Земгор в лице своих амбициозных представителей упрямо не хотели поступаться принципами, чтобы сохранить и преобразовать монархический строй, защищавший в России основы гражданской свободы в соответствии со статьями СОГЗ 1906 года.[168] В итоге, как полагал экономист и публицист Петр Струве, общественные деятели не оценили своих сил и возможностей, оказавшихся после Февраля «государственно ничтожными», а власть «духовно и морально изолировала себя, предаваясь прямо нелепой вере в свое всемогущество».[169] Возможно, избежать грядущей катастрофы помог бы деловой союз между лучшими, наиболее трезвомыслящими представителями служилой бюрократии и общественных кругов. Неужели верующие православные христиане Кривошеин и Самарин не нашли бы общего языка с верующими православными христианами Львовым и Савичем?.. Однако изменить состав Кабинета, объединить патриотические силы своим авторитетом и действиями мог лишь государь, отказывавшийся от компромисса под влиянием супруги. Поэтому Николай II и его правительство — как более искушенная и сильная сторона в конфликте — виновны гораздо в большей степени в сползании отечества к Февралю: они располагали возможностями для политических маневров, необходимыми средствами и ресурсами, отвечали за состояние государственного корабля и не смогли предотвратить взрыв, превратившийся в революцию.

Назначение генерала Алексеева начальником Штаба Верховного главнокомандующего в 1915 году стало удачным, но запоздалым Высочайшим распоряжением. Царю следовало пренебречь самолюбием, отказаться от поддержки креатуры Сухомлинова в лице Янушкевича и направить Алексеева в Ставку вместе с Палицыным еще летом 1914 года, как о том просил Великий князь Николай Николаевич. Тогда Русская Императорская армия вступила бы в войну с волевым и харизматичным Главковерхом, Палицыным в должности начальника Штаба и генерал-квартирмейстером Алексеевым. Не исключено, что в этом случае на Северо-Западном фронте удалось бы избежать самсоновской катастрофы, а на Юго-Западном — разгромить основные силы противника и вывести Австро-Венгрию из войны. Решительным сторонником активных наступательных действий в Восточной Пруссии в начальный период были не Алексеев и Палицын, а генерал-квартирмейстер Данилов[170], игравший в 1914—1915 годах важную роль в Ставке при разработке операций и руководстве войсками.

Благородное, но недальновидное решение Николая II самому занять должность Верховного главнокомандующего, конечно, стало роковой ошибкой императора, искренне убежденного в поступке по Промыслу Божьему. С осени 1915 года царю пришлось разрываться между империей, семьей и действующей армией, в то время как, по мнению императрицы Марии Федоровны, государственные дела требовали его присутствия в столице.[171] При этом Главковерху не стоило давать поводов генералам для предположений о том, что он ставит интересы семьи выше командования, как это произошло во время поспешного царского отъезда из Ставки 18 декабря 1916 года. И если в Могилеве Николая II замещали такие профессионалы, как Алексеев или Ромейко-Гурко, то в столичном центре — лишь Александра Федоровна с Распутиным и Вырубовой, а также бесцветные Штюрмер или Голицын.

Трудно не согласиться с бессменным редактором журнала «Часовой», капитаном-марковцем Василием Ореховым, более пятидесяти лет публиковавшим в эмиграции разные свидетельства и материалы о крушении монархического строя в России: «Есть неопровержимые данные к тому, что, благодаря влиянию „старца“, назначения некоторых министров происходили по его советам. И все эти люди оказались совершенно недостойными доверия Монарха и, благодаря их ничтожеству, дискредитировалась верховная власть».[172] Отрицание очевидности закулисных манипуляций — нонсенс. В последние предреволюционные месяцы ключевую должность в правительстве занимал бездарный Протопопов, чья психическая неадекватность прогрессировала по мере развития последствий перенесенного им сифилиса. Постоянное вмешательство Александры Федоровны в политику производило удручающее впечатление не только на элиты, но даже на ближайших родственников Николая II[173]. «Это не Ники, не он, — он милый, честный, добрый, — это все она»[174], — сокрушалась вдовствующая государыня Мария Федоровна в разговоре с Великим князем Андреем Владимировичем. В то же время Александра Федоровна часто впадала в нездоровые мистические экстазы, мешавшие несчастной женщине «отдавать себе ясный отчет в событиях и людях»[175], о чем с печалью свидетельствовал воспитатель цесаревича Пьер Жильяр. В результате неустройство исполнительной власти, зависевшей от пристрастий августейшей четы, рождалось буквально у престола.

Ставка, игравшая роль вспомогательного органа управления при Главковерхе, не имела никаких особых прав, о чем накануне войны позаботились Сухомлинов и Янушкевич. Инертная система самодержавия и строгая иерар­хия, замыкавшаяся на царе, подавляли самостоятельность и инициативность высшего генералитета, воспитывая в нем привычку действовать лишь на основании Высочайших повелений. Но в 1916 году прямая связь между состоянием государственной власти, расстройством тыла и боеспособностью войск выглядела настолько очевидной, что игнорировать качество управления империей и текущие проблемы генералы не могли. «Из такого тыла не мог уже вливаться в армию дух бодрости, — констатировал Головин, — такой тыл мог только вносить в армию дух разложения».[176] При этом корпоративная принадлежность старших военачальников к корпусу офицеров-генштабистов совершенно не исключала человеческого непонимания, взаимной неприязни и частных конфликтов. Они сдерживались рамками элитарной дворянской культуры и воспитания. Но, тем не менее, между Алексеевым, Квецинским, Лукомским, Ромейко-Гурко, Рузским существовали серьезные противоречия, связанные как с разногласиями, касавшимися профессиональных вопросов, так и с проблемами в личных отношениях.

В то же время популярные страшилки о масонском единстве Гучкова и генералов не имеют серьезных доказательств. Масонский центр — Великий Восток народов России — организационно не инициировал подготовку дворцового переворота, хотя его первые лица (думцы Александр Керенский, Матвей Скобелев, Николай Чхеидзе) благодаря сотрудничеству Некрасова и Терещенко с Гучковым были осведомлены о его конспиративных планах. Тем более Великий Восток народов России не готовил Февральской революции[177], начавшейся в стихийной форме массового социального протеста. При этом зимой 1916/1917 годов масонские лидеры существенно переоценивали степень собственного политического влияния.[178]

По мере ухудшения ситуации в тылу политика властно вмешивалась в жизнь действующей армии. Однако робкие попытки Алексеева затронуть при всеподданнейших докладах актуальные вопросы, выходившие за рамки его служебных обязанностей, мягко, но внятно пресекались Главковерхом. Казалось, Николая II совершенно не тревожила реакция армии на самоизоляцию и десакрализацию престола, в связи с чем примечательно свидетельство генерала Борисова: «В один из моих разговоров [в Ставке] с Царем, ко­гда Государь сказал мне фразу: „Мне и России“, я ответил: „России и Вам“. Государь посмотрел на меня и проговорил вполголоса: „Вы правы“».[179] Под влиянием разных обстоятельств в сознании многих фронтовиков постепенно менялся привычный образ августейшей четы, не говоря уже о том, что отдельные офицеры принимали концепцию регентства и дворцового переворота в пользу цесаревича Алексея Николаевича. Третьей военной зимой Верховный главнокомандующий находился в Царском Селе, в то время как проблемы и процессы, происходившие в войсках, очень беспокоили высший генералитет, озабоченный исходом войны.

 

 

1. Hoover Institution Archives, Stanford University (HIA). Basily de Nicolas A. Collection. Box 22. Folder «Vyroubov, V. V. — Conversations with» 1933. [Беседа с В. В. Вырубовым]. Четверг, 7 декабря 1933 г. (3 часа 30 мин.) Машинопись. Л. 1, 7.

2. Астров Н. И. [Речь памяти кн. Г. Е. Львова, 1925] // Львов Г. Е. Воспоминания. 2-е изд., испр. и доп. / Сост. Н. В. Вырубов, Е. Ю. Львова. М., 2002. С. 275.

3. HIA. Basily de Nicolas A. Collection. Box 22. Folder «Vyroubov, V. V. — Conversations with» 1933. [Беседа с В. В. Вырубовым]. Л. 7—9.

4. На путях к дворцовому перевороту (Заговоры перед революцией 1917 года). 2-е изд. Париж, 1979. С. 96.

5. Мельгунов С. П. Воспоминания и дневники / Сост., примеч., подгот. текста Ю. Н. Емельянова. М., 2003. С. 272.

6. HIA. Basily de Nicolas A. Collection. Box 22. Folder «Vyroubov, V. V. — Conversations with» 1933. [Беседа с В. В. Вырубовым]. Л. 10.

7. Письмо от 22 сентября 1916 Николая II — императрице Александре Федоровне // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. 1916—1917 г.г. М.—Л., 1927. С. 58. В конце 1917, занимаясь пополнением своей организации в Новочеркасске для борьбы с большевиками, М. В. Алексеев считал необходимым «выпереть Родзянко» из расположения добровольцев (см.: Алексеев М. В. Записная книжка / Публ. и комм. Л. Ф. Павликовой // Записки отдела рукописей. РГБ. Вып. 53. М., 2008. С. 325). Но по мягкости своего характера генерал так этого и не сделал, и М. В. Родзянко участвовал в 1-м Кубанском (Ледяном) походе 1918 в обозе Добровольческой армии.

8. HIA. Basily de Nicolas A. Collection. Box 22. Folder «Vyroubov, V. V. — Conversations with» 1933. [Беседа с В. В. Вырубовым]. Л. 10—11.

9. Условное название правительственного Кабинета, который мог бы быть создан в результате политического компромисса между властью и обществом. Новый премьер, пользовавшийся широким доверием, назначался царем и затем формировал Совет министров из наиболее компетентных представителей высшей бюрократии и общественных кругов, но отвечал за его деятельность не перед Думой, а перед царем. К сожалению, вплоть до начала Февральской революции 1917 Николай II так и не согласился перейти к управлению империей при помощи «министерства доверия», хотя, вероятно, зимой 1917 обдумывал его создание.

10.  Мельгунов С. П. Воспоминания и дневники. С. 272.

11. Безусловно, зимой 1916 кн. Г. Е. Львову хотелось, чтобы М. В. Алексеев так думал, — но думал ли так генерал в действительности?.. Учитывая их дальнейшие отношения, автор не склонен давать однозначного ответа.

12. Четверг, 11 мая [1916] // Палеолог М. Царская Россия накануне революции. 2-е изд. М., 1991. С. 82.

13. Цит. по: Борисов В. Е. Генерал М. В. Алексеев и отречение Николая II от престола // Великая война. Верховные главнокомандующие / Серия «Голоса истории». Сост. и др. Р. Г. Гагкуев. М., 2015. С. 536.

14. HIA. Basily de Nicolas A. Collection. Box 22. Folder «Vyroubov, V. V. — Conversations with» 1933. [Беседа с В. В. Вырубовым]. Л. 15—16, 26—27. После крушения конституционно-монархического строя 2—3 марта 1917 отношения между М. В. Алексеевым и Г. Е. Львовым не сложились (см.: Там же. Л. 26). О конституционно-монархических взглядах Алексеева см. также: Лемке М. К. 250 дней в царской ставке (25 сент. 1915 — 2 июля 1916). Пб., 1920. С. 329. 3 марта 1917 Алексеев будет искренне стремится сохранить конституционно-монархический строй в России, а летом 1918 он подчинится Всероссийскому национальному центру (ВНЦ), ставившему своей целью восстановление конституционно-монархического строя после поражения большевиков (см.: Док. 104. 1922 года июля 3 дня протокол допроса А. С. Лукомского // Российский Архив. История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв. Вып. VIII. Н. А. Соколов. Предварительное следствие 1919—1922 гг. / Сост. Л. А. Лыкова. М., 1998 [далее: РосАрхив]. С. 351—352). Поэтому неверно сообщение безымянного лица, отрицавшего монархические взгляды Алексеева (см.: Ганин А. В. Генштабисты и Февральская революция // Февральская революция 1917 года: проблемы истории и историографии / Сб. докладов международной научной конференции / Отв. ред. проф. В. В. Калашников. Под ред. Д. Н. Меньшикова. СПб., 2017. С. 215).

15. Степун Ф. А. Бывшее и несбывшееся. Т. II. Нью-Йорк, 1956. С. 31—32.

16. Self-made men (англ.) — мужчина, сделавший сам себя.

17. Arrivisme (фр.) — тщеславие, желание играть роль.

18. Трубецкой С. Е. Минувшее. М., 1991. С. 106—107.

19. Возможно, во время приезда кн. Г. Е. Львова в Ставку 25 октября 1916. Однако на следующий день в Ставку на сутки приехал Николай II, следовавший с цесаревичем Алексеем Николаевичем проездом из Царского Села в Киев. Главковерх посетил Штаб и принял доклад М. В. Алексеева, завтракал с чинами Ставки и Свиты. Невозможно представить, чтобы царь или чины Свиты не узнали о приезде Львова и его приеме наштаверхом, если таковая встреча произошла.

20. HIA. Basily de Nicolas A. Collection. Box 22. Folder «Conversation accounts Guchkov, A. I. 1932—1936». [Беседа с А. И. Гучковым]. Суббота, 5 ноября 1932 г. Машинопись. Л. 4—5.

21. Columbia University Libraries, Rare Book and Manuscript Library, Bakhmeteff Archive (BAR). Messner E. Collection. Месснер Е. Э. Мои воспоминания. Машинопись. Box 3. Folder III «Великая война». Ч. III. Л. 306; HIA. Kutukov Leonid Collection. Box 1. Кутуков Л. Н. Записки. 1917 год. Париж, 1937. Машинопись. С. 15; Личный архив Александрова К. М. (ЛАА). Бурмейстер фон, Н. И. 1917. Воспоминания. Рукопись. [Франция], 1931. С. 1; Бубнов А. Д. В Царской Ставке. Воспоминания адмирала Бубнова. Нью-Йорк, 1955. С. 195; Гуль Р. Б. Я унес Россию. Апология эмиграции. Т. II. Россия во Франции. Нью-Йорк, 1984. С. 207; Данилов Ю. Н. На пути к крушению. Очерки из последнего периода русской монархии. М., 1992. С. 125—126, 167, 169; Коковцов В. Н. Из моего прошлого. Воспоминания 1903—1919 гг. Париж: изд. журнала «Иллюстрированная Россия» [Таллин], 1933. Т. II. С. 404; Мартынов Е. И. Царская армия в февральском перевороте. [Л.:] Штаб РККА, 1927. С. 40; Мельгунов С. П. Легенда о сепаратном мире (канун революции). Париж, 1957. С. 306—314, 335—358, 364, 366—367; Мельгунов С. П. На путях к дворцовому перевороту. С. 97; Милюков П. Н. Война и вторая революция. Пять дней революции (27 февраля — 3 марта) // Страна гибнет сегодня. Воспоминания о Февральской революции 1917 г. / Сост. и др. С. М. Исхакова. М., 1991. С. 14; Отрывки из воспоминаний А. Мордвинова // Русская летопись. Кн. 5. Париж, 1923 [далее: Мордвинов А. А.]. С. 74; Пятница, 12 января [1917] // Палеолог М. С. 208; Письмо от 12 февраля 1917 А. Н. Родзянко — княгтне З. Н. Юсуповой // Красный Архив. Т. I (XIV). М.—Л., 1926. С. 246; Солоневич И. Л. Великая фальшивка Февраля и другие статьи. Буэнос-Айрес, 1954. С. 105; «Судьбы родины казались в каком-то тумане». Воспоминания В. С. Арсеньева. 1917 г. / Публ. Д. Н. Антонова // Исторический архив (Москва). 1994. № 2. С. 91—92; Ходнев Д. И. Февральская революция и запасной батальон Лейб-гвардии Финляндского полка. Данциг, 1—23 января 1936 // 1917 год в судьбах России и мира. Февральская революция. От новых источников к новому осмыслению. М., 1997. С. 251, 254; и др.

22. Линия поведения (фр.).

23. Цит. по: Кручинин А. С. Адмирал Колчак: жизнь, подвиг, память. М., 2010. С. 129—130.

24. Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф. 2031. Оп. 4. Д. 1382. Выдержки из писем. Л. 6; Брусилов А. А. Мои воспоминания. М., 2001. С. 201; Ненюков Д. В. От Мировой до Гражданской войны: Воспоминания. 1914—1920. М., 2014. С. 204—205; Письмо от 22 сентября 1916 Николая II — императрице Александре Федоровне // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. С. 58; Чапкевич Е. И. Русская гвардия в Первой мировой войне. Орел, 2003. С. 140—141. Одно из объяснений дороговизны см.: Покровский Н. Н. Последний в Мариинском дворце: воспоминания министра иностранных дел. М., 2015. 150—151.

25. Письмо от 5 октября 1916 кн. Г. Н. Трубецкого (Москва) — С. Д. Сазонову (Кисловодск) // Представительные учреждения Российской империи в 1906—1917 гг.: Материалы перлюстрации Департамента полиции. М., 2014. С. 475—476.

26. См., например: Шаховской В. Н. «Sic transit gloria mundi» (Так проходит мирская слава). 1893—1917 г.г. Париж, 1952. С. 89.

27. РГВИА. Ф. 2031. Оп. 4. Д. 1382. Выдержки из писем. Л. 5—5 об. О том же см.: Чапкевич Е. И. С. 149—151.

28. Беляев С. Г. П. Л. Барк и финансовая политика России. 1914—1917 гг. СПб., 2002. С. 353—355.

29. РГВИА. Ф. 2031. Оп. 4. Д. 1382. Отношение № 1666 от 19 февраля 1917 (вх. № 2855) главнокомандующего армиями Северного фронта (СФ) генерала от инфантерии Н. В. Рузского — и. д. начальнику Штаба Главковерха генералу от кавалерии В. И. Ромейко-Гурко. Машинопись. Л. 15.

30. Цит. по: Мельгунов С. П. Легенда о сепаратном мире. С. 366.

31. Лемке М. К. С. 215, 700—701. Будущим «диктатором» М. В. Алексеева называл М. С. Пустовойтенко.

32. Лемке М. К. С. 545.

33. 8-я годовщина Февральской революции // Львов Г. Е. С. 298; Данилов Ю. Н. На пути к крушению. С. 169; Куликов С. В. Бюрократическая элита Российской империи накануне падения старого порядка (1914—1917) / Серия «Новейшая российская история: исследования и документы». Т. 4. Рязань, 2004. С. 324; Мельгунов С. П. На путях к дворцовому перевороту. С. 98, 100.

34. В теории М. К. Лемке считал арест Николая II в Ставке как будто несложной операцией, но из записей цензора следует противоположный вывод. «Надзор здесь везде и за всеми при помощи всякой полиции, — писал Лемке, — дворцовой, жандармской, общей, тайной и явной; полевые жандармы при вешалке и входных дверях управления, и при кабинете Алексеева <…>. Дворцовая полиция окружает дом царя, солдаты гвардейского сводного полка стоят тоже кругом него; особый пропускной пост дворцовой полиции и жандармов при калитке сада, через которую только и можно ходить к царю, и к нам в управление» (см.: Лемке М. К. С. 35, 96, 701—702). Без специального пропуска жандармы никого не пропускали в сад (см.: ЛАА. Из лекций полковника ген.[ерального] штаба Б. Н. Сергеевского «Мои воспоминания». Записано по воспоминаниям полк.[овника] ген. штаба Бориса Николаевича Сергеевского, нач.[альника] службы связи Ставки Верховного Главнокомандующего в 1917 г. Рассказано в четверг 13 ноября [19]47 в лагере Шлейсгейм I в 20.45 вечера. [Рукопись Л.-гв. штаб-ротмистра М. К. Бореля]. Тетрадь I. С. 2).

35. Воейков В. Н. С царем и без царя: Воспоминания последнего дворцового коменданта государя императора Николая II. М., 1995. С. 170; Кондзеровский П. К. В Ставке Верховного. 1914—1917. Воспоминания Дежурного Генерала при Верховном Главнокомандующем / Военно-историческая библиотека № 11. Париж, 1967. С. 90—91; Спиридович А. И. Великая Война и Февральская Революция 1914—1917 гг. Кн. I. Нью-Йорк, 1960. С. 246.

36. Брусилов А. А. С. 204—205.

37. Теоретически можно предположить, что соратником М. В. Алексеева мог бы стать беззаветно преданный ему С. М. Крупин — жених старшей дочери наштаверха и корнет 15-го уланского Татарского полка, служивший в Ставке. Но им список потенциальных участников «заговора» и заканчивается. Версия о том, что Алексеев осенью 1916 будто бы предложил участвовать в «заговоре» бесцветному генерал-адъютанту Н. И. Иванову, восходит к единственному и труднопроверяемому свидетельству (см.: Якобий И. П. Император Николай II и революция. Tallinn, 1938. С. 108). Иванов не занимал в Ставке командных и значимых должностей, бездеятельно состоял при особе Его Величества, к служебно-деловым качествам бывшего главкоюза Алексеев относился критически, в связи с чем отношения между двумя генералами были прохладными. Поэтому приглашение Иванова в «заговор» — даже на безрыбье — выглядит бессмысленным и невероятным. С. В. Куликов полагает, что в намеченный день «ареста» — в диапазоне от 30 октября до 16 ноября — в действиях М. В. Алексеева должны были бы участвовать кн. Г. Е. Львов и два-три земских общественных деятеля, специально приехавших в Ставку (Куликов С. В. Бюрократическая элита… С. 324). Но даже с таким мощным «подкреплением» нападение наштаверха на поезд Ее Величества с целью ареста государыни Александры Федоровны выглядит фантастическим мероприятием. Его участники рисковали оказаться не в кандалах, а в смирительных рубашках.

Вероятно, М. К. Лемке не сильно преувеличивал, когда писал, что несколько чинов Ставки, высоко ценивших авторитет и качества наштаверха, могли бы исполнить его каждое приказание (см.: Лемке М. К. С. 215). Однако для того, чтобы осенью 1916 арестовать в Могилеве кого-либо из Высочайших особ, если рассматривать возможность такого невероятного события, требовалась не символическая группа штабистов из управления генерал-квартирмейстера (УГК), а как минимум надежный батальон пехоты с преданными строевыми офицерами, которого в распоряжении Алексеева не было, а также нейтралитет жандармских сотрудников военно-регистрационного бюро при управлении коменданта Главной квартиры, других чинов Ставки, Свиты, полиции, Конвоя и воинских частей могилевского гарнизона. Нет никаких достоверных источников, которые бы подтверждали существование таких условий необходимых для успешного переворота.

38.  Кирхгоф Ф. Ф. В Ставке Верховного Главнокомандующего // Вече (Мюнхен). 1986. № 21. С. 91—92; Лемке М. К. С. 600.

39. А. Ф. Керенский описывал «октябрьский» план так: «Алексеев и Львов надеялись убедить царя отослать императрицу в Крым или в Англию. На мой взгляд, это было бы наилучшим решением проблемы, поскольку все, кто наблюдал за царем в Ставке, отмечали, что он вел себя гораздо более раскованно и разумно, когда рядом не было императрицы. Если бы план удалось осуществить, и если бы царь остался в Ставке под благодатным влиянием генерала Алексеева, он, весьма вероятно, стал совсем другим» (см.: Керенский А. Ф. Россия на историческом повороте. М., 1996. С. 138. Курсив наш). Слово «арест» здесь отсутствует. При чтении записи своих показаний Н. А. Соколову Керенский взял слово «арестовать» в кавычки (см.: 1920 года августа 14—20 дня протокол допроса А. Ф. Керенского // РосАрхив. С. 242). Возможно, что кн. Г. Е. Львов вместе с двумя-тремя соратниками действительно собирался приехать в Могилев, чтобы поддержать М. В. Алексеева в разговоре с царем. Однако беспрепятственно и наверняка Николай II мог принять лишь одного наштаверха — и столь же легко отказать штатским, которые бы просто не смогли попасть в губернаторский дом без Высочайшего соизволения. Поэтому даже такое скромное намерение выглядело трудноисполнимым.

40. Шавельский Георгий, о. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. Т. II. Нью-Йорк, 1954 [далее: Шавельский Г. И.]. С. 201.

41. HIA. Palitsyn Fedor Collection. Box 1. Палицын Ф. Ф. Пережитое. 1916—1918 [Париж, 1918]. Машинопись. Л. 4—7.

42. Письмо от 3 ноября 1916 Николая II — императрице Александре Федоровне // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. С. 128.

43. В письме к жене Анне Николаевне М. В. Алексеев сетовал на неприятные врачебно-урологические процедуры (см.: Алексеева-Борель В. М. Сорок лет в рядах русской императорской армии: Генерал М. В. Алексеев / Науч. ред. А. В. Терещук. СПб., 2000. С. 456).

44. HIA. Basily de Nicolas A. Collection. Box 22. Folder «Vyroubov, V. V. — Conversations with» 1933. [Беседа с В. В. Вырубовым]. Л. 13—14.

45. Письмо № 623 от 5 ноября 1916 императрицы Александра Федоровны — Николаю II // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. С. 132.

46. 3-го ноября. Четверг; 4-го ноября. Пятница; 7-го ноября. Понедельник; 8-го ноября. Вторник [1916] // Дневники императора Николая II / Сост. и др.: В. П. Козлов и др. М., 1991 [далее: Дневники Николая II]. C. 610—611.

47. HIA. Basily de Nicolas A. Collection. Box 22. Folder «Vyroubov, V. V. — Conversations with» 1933. [Беседа с В. В. Вырубовым]. Л. 19. Косвенным подтверждением достоверности описанной сцены может служить признание государя: [Б. В. Штюрмер] «является красным флагом не только для Думы, но и для всей страны, увы! Об этом я слышу со всех сторон, никто ему не верит, и все сердятся, что мы за него стоим!» (см.: Письмо от 8 ноября 1916 Николая II — императрице Александре Федоровне // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. С. 141).

48. Письмо от 7 ноября 1916 Николая II — императрице Александре Федоровне // Там же. С. 138—139.

49. На 18 февраля 1917 — исполняющий должность (и. д.) наштаверха.

50. 7-го ноября. Понедельник [1916] // Дневники Николая II. C. 611.

51. Покровский Н. Н. С. 201.

52. Алексеева-Борель В. М. С. 459; Гурко Вас. И. Война и революция в России. Мемуары командующего Западным фронтом. 1914—1917. М., 2007. С. 219.

53. И. П. Якобий допускал, что болезнь М. В. Алексеева могла носить «медвежий» или «дипломатический» характер, чтобы заслуженный генерал «сказался больным и уехал на лечение» (см.: Якобий И. П. С. 119). Степень воображения бессовестного публициста поражает.

54. Шавельский Г. И. Т. II. С. 234; 8-го ноября. Вторник [1916] // Дневники Николая II. C. 611. Исповедовал М. В. Алексеева незаурядный священник, который родился в семье бедного дьячка и прошел завидный путь от псаломщика сельской церкви до профессора элитного Императорского Санкт-Петербургского историко-филологического института и протопресвитера русских армии и флота, попечителя и организатора военно-морского духовенства, награжденного за годы пастырского служения орденом св. Владимира IV ст. с мечами и бантом, Золотым Кабинетным (наперсным) крестом на Георгиевской ленте, орденом св. блг. кн. Александра Невского, Георгиевскими медалями трех степеней. В феврале 1917 за мужество на позициях он был представлен к ордену св. Георгия IV ст. (см.: Бокач Ф. И. Протопресвитер о. Георгий Шавельский // Часовой (Париж, с декабря 1936 — Брюссель). 1952. Февраль. № 316(2). С. 22—23).

55. Резанов А. С. Штурмовой Сигнал П. Н. Милюкова. Париж, б. г. С. 45—61.

56. Там же. С. 56—60.

57. Цит. по: Мельгунов С. П. На путях к дворцовому перевороту. С. 86.

58. Цит. по: Гайда Ф. А. Либеральная оппозиция на путях к власти (1914 — весна 1917). М., 2003. С. 284.

59. Великий князь Николай Михайлович беседовал с Николаем II вечером 1 ноября, Великий князь Николай Николаевич — 7 и 8 ноября. Накануне приезда последнего императрица писала царю: «Милый, остерегайся, чтобы Николаша не вырвал у тебя какого-нибудь обещания или чего-нибудь подобного, — помни, что Гр.[игорий] спас тебя от него и от его дурных приближенных» (см.: Письмо № 623 от 5 ноября 1916 императрицы Александра Федоровны — Николаю II // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. С. 133. Курсив в тексте публикации).

60. Мельгунов С. П. На путях к дворцовому перевороту. С. 127—128; Шавельский Г. И. Т. II. С. 215—216, 222—224. «Неужели ты не видишь, что теряешь корону! Опомнись, пока не поздно. Дай ответственное министерство!» — заявил Великий князь Николай Николаевич императору (цит. по: Данилов Ю. Н. Великий князь Николай Николаевич. Париж, 1930. С. 290). В письме от 12 ноября 1916 дать «ответственное министерство» умолял царя Великий князь Георгий Михайлович, но государь не внял его просьбе (см.: С высоты престола. Из архива императрицы Марии Федоровны (1847—1928) / Публ. Ю. В. Кудриной // Наше Наследие (Москва). 2002. № 62. С. 45).

По мнению начальника отделения по охранению общественной безопасности и порядка в Петрограде, генерал-майора отдельного Корпуса жандармов К. И. Глобачева, докладывавшего о том директору департамента полиции МВД, «введение ответственного министерства могло еще, пожалуй, предотвратить катастрофу» (см.: Приложение № 8. Протокол допроса от 6 августа 1917 К. И. Глобачева в ЧСК // Глобачев К. И. Правда о русской революции: воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения (Из собрания Бахметевского архива) / Сост. З. И. Перегудова, Дж. Дейли, В. Г. Маринич. М., 2009. С. 414). Однако Г. Е. Распутин выступал категорически против предоставления Думе права формировать Кабинет министров («ответственного министерства»): «Это было бы окончательной гибелью всего» (цит. по: Письмо № 453 от 6 марта 1916 императрицы Александра Федоровны — Николаю II // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. IV. С. 123).

61. Гурко Вас. И. С. 221.

62. Письмо № 625 от 7 ноября 1916 императрицы Александра Федоровны — Николаю II // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. С. 137—138.

63. Спиридович А. И. Кн. II. Нью-Йорк, 1960. С. 217. О том же см.: Кригер-Войновский Э. Б., Спроге В. Э. Записки инженера. Воспоминания, впечатления, мысли о революции / Серия ВМБ. М., 1999.С. 55; Покровский Н. Н. С. 140, 169.

64. Письмо № 625 от 7 ноября 1916 императрицы Александра Федоровны — Николаю II // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. С. 138 (о том же см.: Сенин А. С. Министерство путей сообщения в 1917 году. М., 2009. С. 14). Еще в июне 1916 Николай II назвал «глупостью» предложение М. В. Родзянко назначить председателем Совета министров адмирала морского министра И. К. Григоровича (см.: Письмо от 25 июня 1916 Николая II — императрице Александре Федоровне // Переписка Николая и Александры Романовых 1916—1917. Т. IV. 1916 год. М.—Л., 1926. С. 342). Но уже в ноябре совет председателя Думы перестал быть «глупостью», и царь серьезно рассматривал кандидатуру Григоровича. Многие чины Ставки приветствовали намерение государя (см.: Ненюков Д. В. С. 205—206). А. Д. Протопопов весьма опасался назначения Григоровича: «Григорович самый умный из нас, министров, но он враждебно ко мне относится, — говорил Протопопов Н. В. Савичу. — Если его назначат премьером, он меня в три счета выгонит» (цит. по: Савич Н. В. Воспоминания. СПб., 1993. С. 180). Александра Федоровна высказывалась и против отставки Б. В. Штюрмера, и против назначения И. К. Григоровича. Царь принял «компромиссное» решение: Б. В. Штюрмер был уволен, но премьером стал А. Ф. Трепов.

65. Покровский Н. Н. С. 207.

66. Гурко Вас. И. С. 219.

67. Раппапорт Х. Застигнутые революцией. Живые голоса очевидцев. М., 2017. С. 46—49.

68. Васильев М. Н. Гр.[аф] Витте в роли прорицателя // Петроградский Листок (Пг.). 1917. 8(21) октября. № 242. С. 4.

69. Допрос А. И. Гучкова. 2 августа 1917 // Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного Правительства / Ред. П. Е. Щёголева. Т. VI. М.—Л., 1926. С. 273.

70. Гуль Р. Б. С. 196—199, 203, 205, 210; Данилов Ю. Н. На пути к крушению. С. 241; Катков Г. М. Февральская революция / Серия ИНРИ. Под общ. ред. А. И. Солженицына. Париж, 1984. С. 395—396; Мельгунов С. П. Мартовские дни 1917 года. М., 2006. С. 286—287, 291—292; Милюков П. Н. Воспоминания. М., 1991. С. 467; Спиридович А. И. Кн. I. С. 204—207. Сомнительная версия А. Ф. Керенского, в соответствии с которой Михаил Александрович якобы еще осенью 1915 желал взять власть у брата и царствовать (см.: Керенский А. Ф. С. 135), решительно противоречит всем другим свидетельствам о характере и намерениях Великого князя.

71. Гуль Р. Б. С. 196.

72. Предсоборное присутствие закончило подготовку Поместного Собора Православной Российской Церкви к 1907, но Николай II повелел Собор «пока не созывать» (см.: Митрофанов Георгий, прот. История Русской Православной Церкви 1900—1927. СПб., 2002. С. 36, 41). «Пока» затянулось на 10 лет. С высокой степенью вероятности можно предположить, что в случае переворота и установления полного конституционно-монархического строя Собор был бы вскоре созван и произошло восстановление патриаршества. В реальности так и случилось при Временном правительстве, когда короткий срок Православная Российская Церковь как социальный институт существовала в наиболее свободных и независимых от государственной власти условиях.

73. Цит. по: Царственные мученики в воспоминаниях верноподданных. М., 1999. С. 284.

74. При этом П. Н. Милюков считал А. И. Гучкова своим политическим врагом (см.: Сенин А. С. Александр Иванович Гучков // Вопросы истории (Москва). 1993. № 7. С. 80).

75. Допрос А. И. Гучкова. С. 278—279. По крайней мере, на словах Гучков выступал против цареубийства (см.: Там же. С. 277). Но он не рассказывал о намерениях заговорщиков в том случае, если бы Николай II — в случае теоретически успешной операции по захвату поезда — отказался бы отрекаться в пользу сына.

76. Мельгунов С. П. На путях к дворцовому перевороту. С. 144—146.

77. HIA. Basily de Nicolas A. Collection. Box 22. Folder «Conversation accounts Guchkov, A. I. 1932—1936». [Беседа с А. И. Гучковым]. Среда, 9 ноября 1932 г. Машинопись. Л. 1—2 (21—22), 17 (37).

78. Ibid. Л. 6—9 (26—29). О том же см.: Допрос А. И. Гучкова. 2 августа 1917. С. 279.

79. Лемке М. К. С. 216—217.

80. Мартынов Е. И. С. 38—39; Чапкевич Е. И. С. 149—153.

81. Протокол допроса от 8 января 1931 в ПП ОГПУ в ЛВО Д. Д. Зуева // Тинченко Я. Ю. Голгофа русского офицерства в СССР. 1930—1931 годы. М., 2000. С. 343.

82. Письмо № 631 от 4 декабря 1916 императрицы Александра Федоровны — Николаю II // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. С. 156. При этом основная часть «указаний» по ведению войны — в форме советов и предложений — обычно исходила от М. В. Алексеева.

83. Алексеева-Борель В. М. С. 462.

84. Деникин А. И. Очерки Русской Смуты. Т. I. Вып. 1. Париж, [1921]. С. 35; Письмо от 21(8) декабря 1916 Н. А. Базили — А. А. Нератову в: Ставка и министерство иностранных дел [далее: Ставка и МИД] // Красный Архив. Т. IV (XXIX). М.—Л., 1928. С. 45.

85. Гурко Вас. И. С. 254, 319—320. Если в феврале 1917 года при возвращении в Ставку М. В. Алексеев и расстался дружелюбно с Вас. И. Ромейко-Гурко, описавшего встречу и прощание с наштаверхом в мемуарах, то это обстоятельство свидетельствует только в пользу признанной тактичности Алексеева и его человеческой мягкости.

86. Покровский Н. Н. С. 201.

87. Алексеева-Борель В. М. С. 459—460. Тихобразов Дмитрий Николаевич (1886—1974) — на февраль 1917: мл. штаб-офицер для делопроизводства и поручений при УГК при Штабе Главковерха, Генерального штаба подполковник (1916). После 1917 — участник Белого движения на Юге России, Генерального штаба полковник (на 1920). В эмиграции чин РОВС.

88. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 144. Дополнительный послужной список на начальника 32-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта А. С. Лукомского. Л. 248. С 14 (де-факто с 22) октября по 25 ноября 1916 А. С. Лукомский занимал должность начальника штаба 10-й армии Западного фронта. 25 ноября он выехал в Могилев.

89. BAR. Borel M. K. and V. M. Collection. Box 1. Folder «Correspondence: Alekseev, M. V., Nekotorye zametki I pis’ma posle moego otchisleniia ot komandovaniia (1917)». Некоторые заметки и письма после моего отчисления от командования. 1917. 26 июля 1917. С. 37; Анфертьев И. А. Источники личного происхождения об участии генерала от инфантерии М. В. Алексеева в отречении императора Николая II от престола // Вестник архивиста (Москва). 2013. № 4. С. 69. М. С. Пустовойтенко мечтал получить дивизию еще осенью 1915, полагая, что его и М. В. Алексеева уволят из Ставки, как только на фронте произойдет перелом (см.: Лемке М. К. С. 153).

90. Лемке М. К. С. 219.

91. Цит. по: Письмо от 25 мая 1917 Великого князя Сергея Михайловича — Великому князю Николаю Михайловичу в: Из записной книжки архивиста. Публ. А. С. // Красный Архив. Т. IV (LIII). М., 1932. С. 148.

92. HIA. Lukomskii Aleksandr Collection. Box 3. Folder 3—6. «General N. N. Golovin». Ген. Н. Н. Головин. Из истории кампании 1914 г. на рус. фронте. Галицийская битва, первый период до 1-го сент. 1914 г. [замечания А. С. Лукомского к одноименной монографии]. Рукопись. Л. 2—4. А. С. Лукомский утверждал, что Вас. И. Ромейко-Гурко предложил ему принять должность генерал-квартирмейстера 20 октября (см.: Воспоминания генерала А. С. Лукомского. Т. I. Берлин, 1922. С. 110). Но это невероятно, так как Ромейко-Гурко прибыл в Ставку в качестве временно исправляющего должность начальника Штаба Главковерха только 10 ноября. Какое-либо предварительное представление Лукомского Николаю II в Ставке в октябре—ноябре в дневнике государя не отмечено. Ромейко-Гурко утверждал, что назначение Лукомского состоялось с ведома М. В. Алексеева, хотя и отмечал, что наштаверх предлагал взять кандидатуру Генерального штаба генерал-майора М. П. Алексеева (см.: Гурко Вас. И. С. 216, 255). Поэтому, учитывая отношения Алексеева и Лукомского, свидетельство Ромейко-Гурко сомнительно. О неладах Лукомского с Алексеевым см. также: Деникин А. И. С. 79.

93. Брусилов А. А. С. 198; Лемке М. К. С. 284.

94. BAR. Borel M. K. and V. M. Collection. Box 1. Folder «Correspondence: Alekseev, M. V., Nekotorye zametki iis’ma posle moego otchisleniia ot komandovaniia (1917)». Некоторые заметки и письма после моего отчисления от командования. 1917. 26 июля 1917. С. 35—36. Записи М. В. Алексеева (1917) определенно опровергают утверждение Вас. И. Ромейко-Гурко (1918) о том, что наштаверх одобрял учреждение дополнительной должности и назначение В. Н. Клембовского (см.: Гурко Вас. И. С. 254).

95. Гурко Вас. И. С. 254—255.

96. Алексеева-Борель В. М. С. 459; Бубнов А. Д. С. 304; Мельгунов С. П. Легенда о сепаратном мире. С. 124, 127; Письмо от 10 декабря (27 ноября) 1916 Н. А. Базили — А. А. Нератову в: Ставка и МИД. Т. IV (XXIX). С. 43.

97. Приказ императора Николая II по армии и флоту о невозможности заключения мира до полной победы над врагом, 12 декабря 1916 // Верховные главнокомандующие. С. 671—672.

98. Письмо от 15 декабря 1916 Николая II — императрице Александре Федоровне // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. С. 196; Спиридович А. И. Кн. II. С. 187.

99. Ланник Л. В. Германская военная элита периода Великой войны и революции и «русский след» в ее развитии. Саратов, 2012. С. 230. Генерал пехоты Э. фон Фалькенгайн, бывший начальником полевого Генерального штаба, высказал данную точку зрения еще в конце кампании 1914 (см.: Фёрстер Г. и др. Прусско-германский Генеральный штаб. 1640—1965. М., 1966. С. 159).

100. Принятое сокращение: помощник главнокомандующего армиями Румынского фронта (РФ).

101. Письмо от 21 (8) декабря 1916 Н. А. Базили — А. А. Нератову. С. 46.

102. Оськин М. В. Главнокомандующие фронтами и заговор 1917 г. М., 2016. С. 51.

103. Reichsheer (нем.) — Германская имперская армия.

104. Брусилов А. А. С. 198—200; Гурко Вас. И. С. 261—271; Маниковский А. А. Боевое снабжение русской армии в мировую войну. 3-е изд. / Перераб. и доп. Е. З. Барсуков. М., 1937. С. 339—340; Мельгунов С. П. Легенда о сепаратном мире. С. 126; Оськин М. В. С. 73, 75; Письмо от 7 декабря 1916 Николая II — императрице Александре Федоровне // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. С. 168; Письмо от 8 января 1917 (26 декабря 1916) Н. А. Базили — Н. Н. Покровскому в: Ставка и МИД // Красный Архив. Т. V (XXX). М.—Л., 1928. С. 5; Спиридович А. И. Кн. II. С. 211. Сосредоточение основных сил ТАОН (222 из 338 орудий) на Юго-Западном фронте определяло главенствующую роль армий А. А. Брусилова в кампании следующего года. Успех русского наступления открывал и политические перспективы: вывод III Болгарского царства из войны.

105. Бубнов А. Д. С. 295.

106. Брусилов А. А. С. 199.

107. Цит. по: Спиридович А. И. Кн. II. С. 186. О том же см.: Миллер Л. П. Святая мученица Российская великая княгиня Елизавета Феодоровна. М., 2001. С. 198—199. Вдовствующей императрице Марии Федоровне «во всем своем ужасе» мерещился печальный конец императора Павла I (см.: 24 августа // Дневник б. великого князя Андрея Владимировича. 1915 год. Л.—М., 1925. С. 78).

108. Виноградов Н. И. Февральские дни в Петрограде // Перекличка (Нью-Йорк). 1967. Март—апрель. № 181—182. С. 15. О тех же проблемах в описании современников см.: Иностранцев М. А. Воспоминания. Конец империи, революция и начало большевизма. М., 2017. С. 325; Шляпников А. Г. Семнадцатый год. Кн. 1. М.—Пг., 1923. С. 3.

109. Раппапорт Х. С. 47.

110. Доклад ПОО особому отделу департамента полиции. Октябрь 1916 г. // Красный Архив. Т. IV (XVII). М.—Л., 1926. С. 4—5, 14, 23—25.

111. Рылов В. Ю. Консерватизм в российской провинции: правое движение в губерниях Центрально-земледельческого района. 1903—1917. Воронеж, 2016. С. 466; Покровский Н. Н. С. 168, 170; Спиридович А. И. Кн. II. С. 189; Тимирёв С. Н. Воспоминания морского офицера. Нью-Йорк, 1961. С. 86.

112. Цит. по: Шавельский Г. И. Т. II. С. 244.

113. Цит. по: Аврех А. Я. Царизм накануне свержения. М., 1989. С. 97.

114. Данилов Ю. Н. Великий князь Николай Николаевич. С. 316. Кн. Г. Е. Львов был человеком глубоко верующим, одно время рассматривавшим для себя в качестве жизненного выбора уход в Тихонову пустынь.

115. См.: Письма № 632, 633, 636, 639, 640, 641 от 5, 6, 9, 13, 14, 15 декабря 1916 императрицы Александра Федоровны — Николаю II // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. С. 159—160, 163—164, 172—173, 184—185, 188—190, 193. Александра Федоровна не скрывала ненависти к А. Ф. Трепову и даже желала его повесить. Поэтому версия С. В. Куликова о том, что императрица в декабре 1916 выступала против его увольнения (см.: Куликов С. В. Бюрократическая элита… С. 304), необоснованна. Возможно, С. В. Куликов таким специфическим образом хотел доказать, что Александра Федоровна не имела отношения к увольнению А. Ф. Трепова и назначению кн. Н. Д. Голицына председателем Совета министров. На самом деле это заблуждение.

116. Мосолов А. А. При Дворе последнего Императора. Записки начальника канцелярии министерства Двора. СПб., 1992.С. 17.

117. Спиридович А. И. Кн. II. С. 183.

118. Письма от 14 и 16 декабря 1916 Николая II — императрице Александре Федоровне // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. С. 192, 201. Занятия пятой сессии IV Государственной думы были прерваны 16 декабря.

119. Покровский Н. Н. С. 164—165.

120. Телеграммы № 110—111 от 17 декабря 1916 Царское Село — Ставка // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. С. 205—206.

121. Телеграмма № 114 от 18 декабря 1916 Царское Село — Ставка // Там же. С. 206.

122. Гурко Вас. И. С. 267.

123. Письма от 7 и 15 декабря 1916 Николая II — императрице Александре Федоровне // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. С. 168, 196.

124. Брусилов А. А. С. 199; Данилов Ю. Н. На пути к крушению. С. 172.

125. HIA. Basily de Nicolas A. Collection. Box 22. Folder «Vyroubov, V. V. — Conversations with» 1933. [Беседа с В. В. Вырубовым]. Л. 25—26. «Собакой» Г. Е. Распутина называл не только А. Е. Эверт, но и некоторые слуги царской семьи (см.: Соколов Н. А. Убийство Царской Семьи. Буэнос-Айрес, 1969. С. 76).

126. Шавельский Г. И. Т. II. С. 249. О положительной реакции чинов Ставки см.: Бубнов А. Д. С. 305; Кирхгоф Ф. Ф. С. 100—101; Спиридович А. И. Кн. II. С. 210.

127. BAR. Messner E. Collection. Месснер Е. Э. Мои воспоминания. Box 3. Folder III «Великая война». Ч. III. Л. 306; HIA. Kutukov Leonid Collection. Box 1. Кутуков Л. Н. Записки 1917 год. Париж, 1937. С. 2; Вторник, 2 января [1917] // Палеолог М. С. 187; Вырубова-Танеева А. А. Царская семья во время революции // Белоэмигранты о большевиках и пролетарской революции. Кн. I / Сост. Г. В. Наугольных. Пермь, 1991. С. 7; Куликов С. В. Петроградское офицерство 23—28 февраля 1917 г. // Новый Часовой. 2006. № 17—18. С. 105; Мартынов Е. И. С. 39; Миллер Л. П. С. 200; Савич Н. В. С. 189—190.

128. Лучанинов 2-й С. Г. Мои воспоминания о первых днях революции // Военная Быль (Париж). 1965. Апрель. № 73. С. 3.

129. [Дополнительное показание А. Д. Протопопова, 6 сентября 1917] // Падение царского режима. Записки А. Д. Протопопова и С. П. Белецкого. Т. IV. Л., 1925. С. 109.

130. Цит. по: Александр Михайлович, Великий князь. Воспоминания. 2-е изд., испр. М., 2001. С. 262.

131. Цит. по: Гуль Р. Б. С. 206.

132. Воейков В. Н. С. 206; Миллер Л. П. С. 199; Спиридович А. И. Кн. II. С. 214. С точки зрения Н. Н. Покровского, которую он изложил государю во время всеподданнейшего доклада 22 декабря 1916, убийство Г. Е. Распутина следовало рассматривать как «событие, хотя формально и преступное, но являющееся выражением требований народной совести» (Покровский Н. Н. С. 180).

133. Иностранцев М. А. С. 332. Схожий отзыв см.: Савич Н. В. С. 190.

134. Записки Н. М. Романова // Красный Архив. Т. VI (XLIX). М.—Л., 1931. С. 102.

135. Глобачев К. И. С. 90; Гурко Вас. И. С. 271; Данилов Ю. Н. На пути к крушению. С. 173—174; Ольденбург С. С. Царствование императора Николая II. 2-е изд. Вашингтон, 1981. С. 614; Палей О. В., кнг. Мои воспоминания о русской революции // Белоэмигранты о большевиках и пролетарской революции. С. 26; Савич Н. В. С. 190.

136. Письмо от 25 декабря 1916 Великого князя Александра Михайловича — Николаю II. С. 118. Великий князь выступал за создание не «ответственного министерства», а «министерства доверия» во главе с премьером по выбору царя и лиц «чистых, либеральных и преданных монархическому принципу», но без привлечения в обновленный Совет министров правых и крайне правых деятелей, желавших «править при помощи полиции, не давать свободного развития общественным силам и давать волю нашему никуда негодному, в большинстве случаев, духовенству».

137. Цит. по: Февральская революция в Балтийском флоте. (Из дневника И. И. Ренгартена) / Публ. А. К. Дрезена // Красный Архив. Т. I (XXXII). М.—Л., 1929. С. 93.

138. Цит. по: 29 сентября // Дневник б. великого князя Андрея Владимировича. С. 98.

139. Письмо № 635 от 8 декабря 1916 императрицы Александра Федоровны — Николаю II // Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. С. 168—169. Еще 1 марта 1916 Б. В. Штюрмер рекомендовал царю кн. Н. Д. Голицына, чей опыт «мог бы быть применен к руководительству» МВД (см.: Доклад Б. В. Штюрмера от 1 марта 1916 // Монархия перед крушением 1914—1917. Бумаги Николая II и другие документы / Статьи В. П. Семенникова. М.—Л., 1927. С. 118). Таким образом, понятно, кто протежировал члену Государственного совета кн. Голицыну, занимавшему с 1915 года должность председателя Комитета по оказанию помощи русским военнопленным. По собственному признанию, кн. Голицын «все время имел дело лишь с императрицею Александрой Феодоровной» (цит. по: Коренев С. А. Чрезвычайная Комиссия по делам о бывших Министрах // Архив Русской Революции. Издаваемый И. В. Гессеном. Т. VII. Берлин, 1922. С. 19).

140. Допрос Д. Н. Дубенского. 9 августа 1917 // Падение царского режима. Т. VI. М.—Л., 1926. С. 381—382.

141. Допрос кн. Н. Д. Голицына. 21 апреля 1917 // Падение царского режима. Т. II. Л.—М., 1925. С. 250—251; Коренев С. А. С. 19—20; Спиридович А. И. Кн. II. С. 223; Среда 17 января [1917] // Палеолог М. С. 212.

142. Покровский Н. Н. С. 182. О том же см.: Кригер-Войновский Э. Б., Спроге В. Э. С. 89; Савич Н. В. С. 187.

143. Савич Н. В. С. 187.

14. Гурко Вас. И. С. 281—282.

145. Вырубова-Танеева А. А. С. 11.

146. Брусилов А. А. С. 200; Коковцов В. Н. Т. II. С. 396, 399; Понедельник, 1 января 1917 г. // Палеолог М. С. 186; Раппапорт Х. С. 49—52; Спиридович А. И. Кн. III. С. 19—21; и др.

147. Головин Н. Н. Из истории кампании 1914 года на русском фронте. Начало войны и операции в Восточной Пруссии. Прага, 1926. С. 36.

148. Нольде Б. Э. Далекое и близкое. Исторические очерки. Париж, 1930. С. 122—123. О том же см.: Кригер-Войновский Э. Б., Спроге В. Э. С. 112—113.

149. Цит. по: Солоневич И. Л. С. 88.

150. Покровский Н. Н. С. 212.

151. Глобачев К. И. С. 53.

152. Lollius. Крайне правые о революции // Возрождение (Париж). 1927. 16 марта. № 652. С. 3.

153. HIA. Palitsyn Fedor Collection. Box 1. Записки генерала Ф. Палицына [Париж, 1921]. Т. 2. Л. 236.

154. Ганин А. В. С. 211.

155. См.: Текст телеграммы от 6 марта 1917 Ф. А. Келлера // Граф Келлер / Военно-историческая серия «Белые воины». М., 2007. С. 1093. Содержался ли в этих словах генерала скрытый намек на недостаточную силу воли последнего самодержца?..

156. Протопопов А. Д. Записка о верховной власти // Падение царского режима. Т. IV. С. 8.

157. Там же; Среда, 31 января [1917] // Палеолог М. С. 219. О личном обаянии Николая II см.: Мордвинов А. А. С. 164—165, 173; Покровский Н. Н. С. 186; Соколов Н. А. С. 57; Тхоржевский И. И. Николай II как Правитель. Речь на собрании 19 декабря 1937 г. Париж, б. г. С. 9.

158. Покровский Н. Н. С. 189. О том же см.: Кригер-Войновский Э. Б., Спроге В. Э. С. 111.

159. Нольде Б. Э. С. 122. Великий князь Александр Михайлович оставил свидетельство об искреннем и отчаянном признании Николаем II своей неготовности к управлению Российской империей (см.: Александр Михайлович, Великий князь. С. 164—165). М. А. Иностранцев назвал последнее царствование «бесталанным и незадачливым» (см.: Иностранцев М. А. С. 371). По мнению барона Н. Е. Врангеля, царь «государством не правил, армией не командовал, быть Самодержцем не умел… был бесполезен, безволен и полностью погружен в себя», «держался за трон, но удержать его не мог» (см.: Врангель Н. Е. Воспоминания: От крепостного права до большевиков / Вступит. ст. и др. А. Зейде. М., 2003. С. 342). Последний управляющий министерством путей сообщения Российской империи Э. Б. Кригер-Войновский писал: «Слабовольный и нерешительный, вместе с тем недоверчивый и подозрительный, не знавший, по существу, России и своего народа, он тем не менее считал своим долгом всячески оберегать неограниченность своей власти, не допуская даже сильных людей на министерские посты и часто совершенно не считаясь с мнениями Главы Правительства и всего Совета Министров» (см.: Кригер-Вой­новский Э. Б., Спроге В. Э. С. 87).

160. Гурко В. И. Царь и Царица. Париж, 1927. С. 30—31.

161. В 1916 в Российской империи был принят закон о подоходном налоге (см.: Беляев С. Г. С. 194).

162. 2 марта [1917] // Дневник Л. А. Тихомирова. 1915—1917 гг. / Сост. А. В. Репников. М., 2008. С. 348.

163. Марков Н. Е. Отреченные дни Февральской революции 1917 года / Сост. К. С. Мухин. Харбин, 1938. С. 18.

164. Покровский Н. Н. С. 210.

165. Милюков П. Н. Воспоминания. С. 444.

166. Якобий И. П. С. 24.

167. Допрос гр. [В. Б.] Фредерикса. 2 июня 1917 // Падение царского режима. Т. V. М.—Л., 1926. С. 33.

168. Ст. 72—81 главы VIII, ст. 84—86, 94 главы IX Свода основных государственных законов (СОГЗ) 1906 года. 27 февраля 1917 Л. А. Тихомиров записал в дневнике: «Безумное Правительство, но и Госуд.[арственная] дума тоже хороша. В такое время поднимать междоусобную войну!» (см.: Дневник Л. А. Тихомирова. С. 343). О том же см.: Кригер-Войновский Э. Б., Спроге В. Э. С. 81—83.

169. Струве П. Б. Дневник политика. 140. Два пагубных заблуждения перед револю­цией // Возрождение. 1927. 24 февраля. № 632. С. 1.

170. HIA. Vrangel M. D. Collection. Reel 7. Box 6. Folder 6—18. Некоторые биографические сведения о генерале Юрии Никифоровиче Данилове. Машинопись. Л. 3, 5; 18 мая // Дневник б. великого князя Андрея Владимировича. С. 37—38.

171. 24 августа // Дневник б. великого князя Андрея Владимировича. С. 76.

172. О. В. [Орехов В. В.] Michel ‘de Enden. Raspoutine ou la fascination. Crépucoule de la Monarchie en Russie. Fayard, 1975 // Часовой. 1976. Июнь—июль. № 599(5). С. 11.

173. Александр Михайлович, Великий князь. С. 267—268.

174. Цит. по: 24 августа // Дневник б. великого князя Андрея Владимировича. С. 77. Н. Н. Покровский вспоминал: «Он [Николай II] чувствовал, что правда на нашей стороне, но не мог избавиться от кошмара» (см.: Покровский Н. Н. С. 188). Д. Н. Дубенский, скорее всего, зимой 1916/1917 записал в дневнике: «Императрица Мария Федоровна говорила: „Я верю, что Господь помилует Россию, и императрица Александра Федоровна должна устраниться. Как это будет — не знаю; но будет… Может, Александра Федоровна сойдет окончательно с ума, может быть, пойдет в монастырь или вообще пропадет“» (цит. по: Допрос Д. Н. Дубенского. С. 386).

175. Жильяр П. Царская Семья. Воспоминания воспитателя Царевича Алексея Николаевича, г.[осподина] П. Жильяра (Пер.[евод] из журнала «L’Illustration») // Русская летопись (с 1917 года). Кн. I. Париж, 1921. С. 95. О том же см.: [Дополнительное показание А. Д. Протопопова, 4 июня 1917] // Падение царского режима. Т. IV. С. 9.

176. Головин Н. Н. Военные усилия России в Мировой войне. Т. II. Париж, 1939. С. 168.

177. Серков А. И. История русского масонства ХХ века. В 3 т. Т. 1 (Русское масонство. Материалы и исследования. Вып. 2—3). СПб., 2009. С. 208. О знакомстве А. Ф. Керенского, М. И. Скобелева и Н. С. Чхеидзе в общих чертах с планами А. И. Гучкова см. также: Шляпников А. Г. С. 55.

178. Серков А. И. С. 228.

179. Борисов В. Е. С. 538.

 Смотреть номер:
Лауреаты премии журнала "Звезда" за лучшие публикации 2023 года

Николай Вахтин

Переписка Веры Пановой и Давида Дара.
Октябрь—декабрь 1944 года (№ 7)

Борис Колоницкий

«Управляемый хаос» и образование СССР.
Государство, порожденное Гражданской войной? (№ 11)

Александра Свиридова

Проще в роще. Фанг-шен. Рассказы (№ 1)

«Возвращенец». Беседы с Николасом Ильиным (№ 7)

Пятно на фоне. Рассказ (№ 10)

Анастасия Скорикова

Цикл стихотворений (№ 6)

ЗА ЛУЧШИЙ ДЕБЮТ В "ЗВЕЗДЕ"

Павел Суслов

Деревянная ворона. Роман (№ 9—10)

ПРЕМИЯ ИМЕНИ
ГЕННАДИЯ ФЕДОРОВИЧА КОМАРОВА

Владимир Дроздов

Цикл стихотворений (№ 3),

книга избранных стихов «Рукописи» (СПб., 2023)

 Подписка:

Подписка на журнал «Звезда» оформляется на территории РФ
по каталогам:

«Подписное агентство ПОЧТА РОССИИ»,
Полугодовой индекс — ПП686
«Объединенный каталог ПРЕССА РОССИИ. Подписка–2024»
Полугодовой индекс — 42215
ИНТЕРНЕТ-каталог «ПРЕССА ПО ПОДПИСКЕ» 2024/1
Полугодовой индекс — Э42215
«ГАЗЕТЫ И ЖУРНАЛЫ» группы компаний «Урал-Пресс»
Полугодовой индекс — 70327
ПРЕССИНФОРМ» Периодические издания в Санкт-Петербурге
Полугодовой индекс — 70327
Для всех каталогов подписной индекс на год — 71767

В Москве свежие номера "Звезды" можно приобрести в книжном магазине "Фаланстер" по адресу Малый Гнездниковский переулок, 12/27
 Новые книги издательства "Журнал «Звезда»":

Владимир Дроздов - Рукописи. Избранное
Владимир Георгиевич Дроздов (род. в 1940 г.) – поэт, автор книг «Листва календаря» (Л., 1978), «День земного бытия» (Л., 1989), «Стихотворения» (СПб., 1995), «Обратная перспектива» (СПб., 2000) и «Варианты» (СПб., 2015). Лауреат премии «Северная Пальмира» (1995).
Цена: 200 руб.
Сергей Вольф - Некоторые основания для горя
Это третий поэтический сборник Сергея Вольфа – одного из лучших санкт-петербургских поэтов конца ХХ – начала XXI века. Основной корпус сборника, в который вошли стихи последних лет и избранные стихи из «Розовощекого павлина» подготовлен самим поэтом. Вторая часть, составленная по заметкам автора, - это в основном ранние стихи и экспромты, или, как называл их сам поэт, «трепливые стихи», но они придают творчеству Сергея Вольфа дополнительную окраску и подчеркивают трагизм его более поздних стихов. Предисловие Андрея Арьева.
Цена: 350 руб.
Ася Векслер - Что-нибудь на память
В восьмой книге Аси Векслер стихам и маленьким поэмам сопутствуют миниатюры к «Свитку Эстер» - у них один и тот же автор и общее время появления на свет: 2013-2022 годы.
Цена: 300 руб.
Вячеслав Вербин - Стихи
Вячеслав Вербин (Вячеслав Михайлович Дреер) – драматург, поэт, сценарист. Окончил Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии по специальности «театроведение». Работал заведующим литературной частью Ленинградского Малого театра оперы и балета, Ленинградской областной филармонии, заведующим редакционно-издательским отделом Ленинградского областного управления культуры, преподавал в Ленинградском государственном институте культуры и Музыкальном училище при Ленинградской государственной консерватории. Автор многочисленных пьес, кино-и телесценариев, либретто для опер и оперетт, произведений для детей, песен для театральных постановок и кинофильмов.
Цена: 500 руб.
Калле Каспер - Да, я люблю, но не людей
В издательстве журнала «Звезда» вышел третий сборник стихов эстонского поэта Калле Каспера «Да, я люблю, но не людей» в переводе Алексея Пурина. Ранее в нашем издательстве выходили книги Каспера «Песни Орфея» (2018) и «Ночь – мой божественный анклав» (2019). Сотрудничество двух авторов из недружественных стран показывает, что поэзия хоть и не начинает, но всегда выигрывает у политики.
Цена: 150 руб.
Лев Друскин - У неба на виду
Жизнь и творчество Льва Друскина (1921-1990), одного из наиболее значительных поэтов второй половины ХХ века, неразрывно связанные с его родным городом, стали органически необходимым звеном между поэтами Серебряного века и новым поколением питерских поэтов шестидесятых годов. Унаследовав от Маршака (своего первого учителя) и дружившей с ним Анны Андреевны Ахматовой привязанность к традиционной силлабо-тонической русской поэзии, он, по существу, является предтечей ленинградской школы поэтов, с которой связаны имена Иосифа Бродского, Александра Кушнера и Виктора Сосноры.
Цена: 250 руб.
Арсений Березин - Старый барабанщик
А.Б. Березин – физик, сотрудник Физико-технического института им. А.Ф. Иоффе в 1952-1987 гг., занимался исследованиями в области физики плазмы по программе управляемого термоядерного синтеза. Занимал пост ученого секретаря Комиссии ФТИ по международным научным связям. Был представителем Союза советских физиков в Европейском физическом обществе, инициатором проведения конференции «Ядерная зима». В 1989-1991 гг. работал в Стэнфордском университете по проблеме конверсии военных технологий в гражданские.
Автор сборников рассказов «Пики-козыри (2007) и «Самоорганизация материи (2011), опубликованных издательством «Пушкинский фонд».
Цена: 250 руб.
Игорь Кузьмичев - Те, кого знал. Ленинградские силуэты
Литературный критик Игорь Сергеевич Кузьмичев – автор десятка книг, в их числе: «Писатель Арсеньев. Личность и книги», «Мечтатели и странники. Литературные портреты», «А.А. Ухтомский и В.А. Платонова. Эпистолярная хроника», «Жизнь Юрия Казакова. Документальное повествование». br> В новый сборник Игоря Кузьмичева включены статьи о ленинградских авторах, заявивших о себе во второй половине ХХ века, с которыми Игорь Кузьмичев сотрудничал и был хорошо знаком: об Олеге Базунове, Викторе Конецком, Андрее Битове, Викторе Голявкине, Александре Володине, Вадиме Шефнере, Александре Кушнере и Александре Панченко.
Цена: 300 руб.
 Где купить?
На сайте «Издательство "Пушкинского фонда"»


Национальный книжный дистрибьютор
"Книжный Клуб 36.6"

Офис: Москва, Бакунинская ул., дом 71, строение 10
Проезд: метро "Бауманская", "Электрозаводская"
Почтовый адрес: 107078, Москва, а/я 245
Многоканальный телефон: +7 (495) 926- 45- 44
e-mail: club366@club366.ru
сайт: www.club366.ru

Почта России
ГЛАВНАЯ О ЖУРНАЛЕ КНИГИ БИБЛИОГРАФИЯ КУПИТЬ КОНТАКТЫ
© 2006-2024, ЗАО «Журнал „Звезда”». Все права защищены.
Использование материалов без разрешения редакции "Звезды" запрещено
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Роскомнадзора ПИ № ФС77-45485 от 22 июня 2011 г.