ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Роман Ненашев

 

 

Дом на Хорошевском шоссе

Капало в ванной, шумело в сортире,

лампа мигала едва.

Жили со мной в нехорошей квартире

три неживых существа.

 

Плавно скользили их зыбкие тени

по белизне потолка.

Можно поладить с живыми, но с теми

не находил языка.

 

Я бы привык и к дремоте при свете,

и к бытовым мелочам,

если бы только не шорохи эти,

стук по ночам.

 

Ухом улавливал, чувствовал кожей —

белой, как лист,

вздох и движение, шепот в прихожей,

тоненький свист

 

этих существ в нехорошей квартире

на Хорошевском шоссе,

в доме, построенном в сталинском стиле —

в самом конце.

 

Ветром каким из какого эфира,

здравому смыслу назло,

этих троих из соседнего мира

в наш занесло?

 

Промах ли, сбой ли в какой-то программе

тонкую линию между мирами

стер до конца —

вот и смешался с тремя существами

призрак жильца.

 

 

 

* * *

Корабль бороздит океанскую влагу,

летит самолет.

А мы всё сидим — и из дома ни шагу

в такой гололед.

 

Весь день наблюдаем, как день убывает,

следим из окна

за тем, как небесная рыба вплывает

в аквариум сна.

 

Живая вода и вода неживая

смешались в одно,

и рыба скользит, плавником задевая

стеклянное дно.

 

И так хорошо от морозного вздоха

и вида реки,

что кажется, миг — и начнется эпоха

с прекрасной строки.

 

Но черные буквы из надписи стертой

смешались, увы,

и был зашифрован параграф четвертый

девятой главы.

 

Нам снилось, что ключ от таинственных знаков

(открой и прочти)

с ключом от квартиры почти одинаков,

подходит почти.

 

Спал город, дома опрокинув в чернила,

дремали леса.

Урча, с подоконника кошка дразнила

созвездие Пса.

 

Мы снились друг другу рисунком с натуры,

пустые сады

вмещали прозрачные наши скульптуры

из твердой воды.

 

Во сне встрепенешься: «С какой это стати,

чего это для?»

Но снег одеялом лежит на кровати,

забвение для.

 

Созвездие Льва и созвездие Овна

горят на груди.

И двое во сне улыбаются, словно

вся жизнь впереди.

 

 

 

* * *

Этой ночью, пожалуй, смиряешься с мыслью о том,

что Господь — это снег, бесконечное ровное поле.

И молчит человек — и сказать ему нечего, что ли,

онемевшим, зашитым суровыми нитками ртом.

 

А вокруг — красота, в черном воздухе белые реки,

вязнет клен по больное колено в пушистом снегу.

Что как автору мне о молчащем сказать человеке,

если имя ему я никак подобрать не могу?..

 

Был бы повод иной, так придумал бы сказку иную,

где с надеждой глядит человек в белоснежную тьму,

и Господь наклоняется Сам к человеку вплотную.

И не видит его. И не любит его потому.

 

 

 

* * *

Он говорил: «Поехали в Мадрид!

Там хорошо, знакомый говорит.

Увидим „Гернику“, „Менины“, „Маху“. Либо

в Брюссель поедем, как тебе Магритт?» —

а ночью нас убил метеорит,

огромная космическая глыба.

 

Бессмертья нет. Искусства тоже нет.

Есть тайное движение планет,

есть память, запечатанная в пластик.

В ней тишина и звезды над рекой.

И есть покой, как выразился классик.

Холодный оглушающий покой.

 

 

 

* * *

Всюду тайны, замочки с секретами,

ноет память, как свежий нарыв.

Постоишь у ларька с сигаретами

и — не выдержишь, пачку открыв.

 

Стукнет сорок — и вот она, истина,

в синем небе блестит, как медаль,

можешь дальше разглядывать пристально

бесконечную светлую даль.

 

Можешь дальше с собой разговаривать,

заварив крепкий чай со слоном.

Можешь и ничего не заваривать,

чей-то опус открыв перед сном.

 

Кьёркегоры, Набоковы, Бродские —

каждый с истиной близко знаком…

Да вдобавок фамилии броские,

только ты всё, дурак дураком,

 

прожигаешь пространство на глобусе,

легкомысленно куришь, пока

синеглазая смерть на автобусе

догоняет тебя у ларька.

 

 

 

* * *

Было страшно и неправильно,

было так, как не должно` —

и последняя испарина,

и лицо как полотно.

 

Ты-то думал, что короткую

спичку вытянет другой

и судьба с пустой коробкою

на тебя махнет рукой.

 

Всё шарады будут, ребусы,

всё подсказочки к концу

да весенние троллейбусы

по Садовому кольцу.

 

И казалось, что безбрежная

жизнь качается в окне

и не в силах центробежная

сила вынести вовне.

 

Но она, конечно, вынесла

то, что выдано в кредит,

и сквозь дыры в шторе вымысла

вечность сонная сквозит.

 

И при каждом дуновении

ледяного ветерка

штора вздрогнет на мгновение —

и колышется слегка.

 

 

 

* * *

Весна. Нетрезвым и нагим

бежать и плакать.

Довольно, дворник Ибрагим,

сугробы лапать!

 

Бери совок, бери метлу,

внедряй культуру!

Мазни известкой по стволу

и по бордюру!

 

Как говорил товарищ Фет

друзьям по школе:

«Айда, товарищи, в буфет —

накатим, что ли!»

 

И вот весна. Ты пьян и наг,

и слезы — градом;

и весь в чернилах Пастернак

с тобою рядом...