К 125-летию ИРИНЫ ОДОЕВЦЕВОЙ

ЕВГЕНИЯ ДЬЯЧКОВА

«Значит, правда — времени нет…»

Ирина Одоевцева в Петрограде

Она надеялась дожить до ста лет и отпраздновать юбилей в любимом городе на Неве.

Но судьба распорядилась иначе. Ирина Владимировна Одоевцева скончалась 14 октября 1990 года. Похоронена она на православном Волковском кладбище в Петербурге. Попытаться рассказать об этой женщине очень непросто, хотя бы о небольшом периоде ее жизни. Живая связь с «серебряным веком», его энергетика и улыбка — вот что такое Одоевцева! Ее библиография обширна и включает семь поэтических сборников, пять романов, мемуары. Широкий круг читателей привлекла именно мемуаристика. В 1987 году журнал «Звезда» начал публиковать ее стихи, затем «На берегах Невы» и «На берегах Сены» — впервые в СССР. Да, интерпретация в ее мемуарах некоторых исторических событий вызывает сомнения, но это в природе критики, когда речь идет о ярком свидетельстве. При всей светскости, выдержке и великолепном воспитании Одоевцева была живым человеком с определенными симпатиями и антипатиями. Феноменальная память и легкий энергичный слог оживляют ее воспоминания, а словесные портреты литераторов, артистов, художников западают в память. Но с чего все начиналось, в чем сила этой удивительной женщины?

Ираида Густавовна Гейнике, так ее звали при рождении, появилась на свет в Риге 23 июля по старому стилю, 4 августа по новому, 1895 года. Дата, совсем недавно найденная рижскими краеведами: в архиве местной православной церкви обнаружилось ее метрическое свидетельство. Нужно было догадаться, что крестил ее не отец-лютеранин, а мать Ольга Петровна, в девичестве Одоевцева, — из московского купечества, русская, православная.

Отец Ираиды Густав Трауготович был состоятельным человеком, присяжным поверенным. Часто по делам ездил в Петербург/Петроград и брал с собой дочь. Ираиде нравилась столица, ее кипучая культурная жизнь. В 1914 году началась Первая мировая война, и семья переехала в Петроград. Так что не раз поминаемая строчка стихов Ирины Одоевцевой «Девятнадцать жасминовых лет» к Петрограду как раз подходит. Именно в этом возрасте будущая поэтесса на берегах Невы и появилась. И еще один штрих: на северо-западе время цветения жасмина приходится на июль, месяц ее рождения.

За спиной юной рижанки занятия с домашними учителями, Ломоносовская женская гимназия и юридические курсы при Латвийской Высшей школе. Правда, занималась она на этих курсах только год. Вероятно, к профессии адвоката ее просто не влекло. Зато талантов в сфере искусств и просто ярких личностей в то время в Риге вызревало множество. Так, соученицей Ираиды Гейнике по гимназии была Елена Нюренберг, будущая жена Михаила Булгакова, «Маргарита». Елизавета Пиленко, будущая поэтесса и художница Кузьмина-Караваева, известная всему миру как мать Мария, тоже рижанка. Уже в Петрограде они встретятся на поэтических штудиях у Николая Гумилева. Позже, когда гимназия стала общей, ее окончил поэт Игорь Чиннов. Судьба свела Ираиду и с Сергеем Эйзенштейном, тогда еще совсем ребенком.

Исследователи ее творчества долго считали, что первый постоянный адрес семейства Гейнике в Петрограде — ул. Бассейная,  58—60, в Песках. Это не так. В Центральном государственном историческом архиве С.‑ Петер­бурга нашлось Личное дело Ираиды Гейнике, слушательницы Курсов новых языков М. А. Лохвицкой-Скалон, размещавшихся на Николаевской (ныне Марата) ул., 27. Ираида начала посещать их с первого полугодия 1915 года, заплатив за учебу 65 рублей, а закончила весной 1917-го, причем плата повысилась до 100 рублей. В квитанциях обозначен и адрес проживания: ул. Большая Московская, 15, кв. 7.

Дом этот перестроен, и нумерация квартир не совпадает с дореволюционной. Так что трудно обозначить точную планировку помещений, где изначально поселилась семья Ираиды в Петрограде. В адресных книгах «Весь Петербург–Петроград» значится, что квартира принадлежит Густаву Гейнике. Это первый петроградский адрес Ирины Владимировны Одоевцевой, которая при вступлении в литературу предпочла пребывать в ней под девичьей фамилией матери, женщины изумительной красоты, но несчастной в браке, как писала о ней сама Одоевцева.

В 1918 году отец Ираиды вернулся из революционного Петрограда в Ригу, а мать осталась в нем с детьми. Ираида в это время уже замужем за Сергеем Алексеевичем Поповым, дальним родственником, адвокатом, помогавшим отцу еще в Риге. Хотя свидетельство о браке пока не найдено, известный исследователь Борис Равдин обнаружил в рижском загсе другой документ. Это справка о регистрации брака 27 августа 1931 года. Невеста — Попова Ираида, православная, разведена. Подданство — Латвия. Проживает в Риге на ул. Гоголя,  4/6, кв. 2. Жених — поэт Георгий Иванов. Об этом событии писала рижская газета «Сегодня», поместившая и фото новобрачных. Надо полагать, что прежде их брак был гражданским. Или расторгнут во время отъезда порознь из Петрограда осенью 1922 года. Кроме того, даже при регистрации брака с Георгием Ивановым в 1921 году Ираида могла сохранить фамилию первого мужа, судя по всему, тяжело переживавшего разрыв с молодой женой. Так или иначе, прожили оба поэта вместе тридцать семь лет — вплоть до кончины Георгия Иванова в 1958 году на юге Франции, в Йере.

В предисловии к мемуарам Ирина Владимировна говорит: «Я пишу не о себе и не для себя, а о тех, кого мне было дано узнать „на берегах Невы“. Я пишу о них и для них. <…> Я только глаза, видевшие их, только уши, слышавшие их». Ее феноменальная память — прежде всего залог любви к встреченным ею людям. «Стоит мне закрыть глаза, пишет она, — и представить себе Гумилева, Блока, Мандельштама, и я сейчас же вижу их лица, окруженные сияньем, как лики святых на иконах. Да, я восхищалась ими. Я любила их. Но ведь любовь помогает узнать человека до конца — и внешне и внутренне. <…> Зинаида Гиппиус часто повторяла: „Когда любишь человека, видишь его таким, каким его задумал Бог“».

Повествование в книге Одоевцевой «На берегах Невы» открывается ноябрем 1918 года (полтора года назад Ираида Гейнике окончила Курсы новых языков). Примерно в это время семья переезжает в новую квартиру — ул. Бассейная, 58—60 (с начала 1919 года она стала именоваться Некрасова, но и Одоевцева в своих мемуарах, и другие обитатели этих мест продолжали называть ее Бассейной), в красивое здание стиля модерн, построенное в 1910-е группой архитекторов и гражданских инженеров во главе с А. И. Зазерским и Э. Ф. Виррихом для 2-го Бассейного товарищества. Дом с уникальными ассирийскими рельефами доминирует в этом микрорайоне. Дорогие квартиры купила успешная петербургская интеллигенция. Одоевцева жила здесь до середины 1921 года; к ней приходили в гости Гумилев, Георгий Иванов, Мандельштам и другие знаменитости «серебряного века». В какой квартире она жила, тоже вопрос: в литературных источниках номер не встречается. Ирина Владимировна лишь упоминала, что жила на первом этаже. В справочниках «Весь Петербург–Петроград» за 1914—1917 годы среди владельцев жилья в этом доме кого-либо с фамилией Гейнике-Одоевцевы тоже не обнаружено. Разочарование постигло меня и в ЦГИА при просмотре списков жильцов дома. Как быть? Не доверять фактам, изложенным в мемуарах, никакого смысла я не видела. В них Ирина Владимировна всегда была точна. Окружать их «сиянием» никакой нужды не было. Более того, первые же страницы «На берегах Невы» содержат такой автокомментарий: «…положа руку на сердце, я ничего не сочиняю и не выдумываю».

По всей видимости, отец Одоевцевой не владел квартирой, а лишь снимал ее. Представляется, что это была квартира 78, занимавшая первый этаж и принадлежавшая А. И. Зазерскому. Сам Зазерский проживал вплоть до своей смерти в блокаду в 1942 году на Петроградской стороне в кооперативном доме, построенном раньше дома 2-го Бассейного товарищества. В обоих домах у Зазерского были квартиры, как, впрочем, и у других строителей. Вероятно, снять квартиру на Бассейной подсказал Густаву Гейнике его близкий друг Андрей Окель, проживавший в том же доме, в квартире № 80, и числившийся среди владельцев дома с момента его заселения. Окель был присяжным поверенным, адвокатом, как и Гейнике. Именно Окелю отец Одоевцевой поручил опеку над семьей. Квартира включала 14 помещений, в том числе 6 комнат. Как большевики «уплотнили» ее до 21 человека, Одоевцева описала в «невских» мемуарах. Внутри дома был большой курдонёр (почетный двор), который жильцы перекрывали во время революции и дежурили по вечерам, чтобы как-то обезопасить себя. Недаром первый и единственный поэтический сборник Ирина Одоевцева назвала «Двор чудес». Мы еще вернемся к нему.

Петроград бурлил, афиши зазывали на мероприятия. Вот, например, 15 ноября 1918 года открывался Институт живого слова. Ираида Гейнике записалась на первую лекцию в Тенишевском училище на ул. Моховой, 33—35. Директор В. Н. Всеволодский-Гернгросс обещал, что вскоре они переедут в Павловский институт на Знаменскую улицу, что совсем недалеко от ее дома. Среди выпускниц института были писательница Лидия Чарская и Мария Солопова из рода Пушкиных, писавшая духовные стихи и ставшая игуменьей Таисией Леушинского монастыря. Его подворье на Бассейной, рядом с домом. В следующую пятницу, 22 ноября, — первая лекция поэта Николая Гумилева и… знаменательная встреча! Спустя много месяцев Гумилев будет ее представлять: «Одоевцева, моя ученица». «Живословцы» слушали лекции А. В. Луначарского, Ф. А. Кони, Н. А. Энгельгардта, делали ритмическую гимнастику по Жак-Далькрозу; актеры Александринского театра Ю. М. Юрьев, Н. М. Железнова, К. Н. Берляндт исправляли дикцию и ставили голос. Ираида оказалась первой поэтессой «Живого слова», но Гумилев однажды жестоко посмеялся над ее «Мирамарскими тавернами». Ираида решила уйти из института и записалась на кинокурсы, находившиеся на ул. Сергиевской, 24. Тем не менее как-то ноги «сами принесли» ее на Знаменскую, где Ираиду встретили радушно, а Гумилев расхвалил сонет. Потом она увидела его, спускавшегося по лестнице, и получила приглашение на занятия; дома сожгла синюю тетрадь с первыми «детскими» стихами и приготовилась к взрослой жизни поэта.

Май 1919 года. Гумилев записал ее в Литературную студию, которая открывалась летом в доме Мурузи на Литейном проспекте, 24, в бывшей квартире банкира Г. М. Гандельмана (у Одоевцевой ошибочно «Гандельблат»). Запоминающееся здание, построенное в мавританском стиле архитектором Серебряковым для князя Александра Мурузи. Здесь жили Д. С. Мережковский и З. Н. Гиппиус. Сейчас в доме завершается создание музея Иосифа Бродского. В студию поступили также Раиса Блох, Лев Лунц, Николай Чуковский, Владимир Познер, Мария Шкапская и Ада Оношкович-Яцына. Занятия проходили в студии ежедневно, и Одоевцева предпочла их лекциям в «Живом слове», хотя и там Гумилев читал до конца 1920-го.

Стояло жаркое лето 1919 года, за окном на Бассейной пели соловьи, добавляя поэтическое настроение. Ставшая Ириной Ираида почувствовала себя поэтом. И это ее окрыляло. Поэтический образ Одоевцевой дополнял бант. История его появления до конца не ясна. Ольга Гильдебрандт-Арбенина пишет, что первой символический бант стала носить ее приятельница Кэт Шалонская; банты носили и «павлушки», воспитанницы Павловского института. Про свой знаменитый бант Одоевцева написала в 1918 году:

Ни Гумилев, ни злая пресса

Не назовут меня талантом.

Я — маленькая поэтесса

С огромным бантом.

Скоро выяснилось, что Гумилев живет на Преображенской улице (ныне Радищева), 5, в квартире, куда он совсем недавно въехал с молодой женой Аней Энгельгардт. Преображенская пересекалась с Бассейной, дом Одоевцевой не так далеко. Часто она возвращается домой из студии с Гумилевым и иногда гуляет с ним в Таврическом саду. Бывают и «дальние» прогулки — в Летний сад. Гумилев рассказывает ей о любимом писателе юности Оскаре Уайльде, излагает суть философии Шопенгауэра и Ницше, а однажды дарит «Так говорил Заратустра» в сафьяновом переплете. Эта книга была с Ириной Владимировной до 1944 года, пока не разбомбили их с Георгием Ивановым дом в Биаррице.

Осенью 1920 года Гумилев во фраке и цилиндре и Одоевцева, одетая, как настоящая smart girl, гуляют по Невскому, изображая делегатов от Labor party. Это могло стоить им жизни, но в то время они этого еще не понимали. Было просто весело! На Рождество 1920 года Одоевцева написала стихотворение «Поэт» — о Преображенской, 5 — с такими строчками:

Низкая комната. Мягкая мебель.

Книги повсюду и теплая тишь —

Вот сейчас выползет черепаха,

Пролетит летучая мышь.

Но все спокойно и просто,

Только совсем особенный свет.

У окна папиросу курит

Не злой и не добрый поэт.

Здесь они поклялись явиться во сне тому, кто останется жив, рассказать, чтó Там. И — в виде´нии Одоевцевой — Гумилев поведал:

«…В синем раю такая прохлада,

И воздух тихий такой,

И деревья шумят надо мной,

Как деревья Летнего сада».

В старомодной квартире на Преображенской, принадлежавшей когда-то брату министра Штюрмера, Ирина Одоевцева познакомилась с Георгием Ивановым. 30 апреля 1920 года ждали из Москвы Андрея Белого. Одоевцева, как определил Гумилев, читала «Балладу о толченом стекле»; читали свои стихи и Николай Оцуп и Всеволод Рождественский. Присутствовавший Георгий Иванов живо заинтересовался балладой, охарактеризовал ее как «смесь будничной повседневности с фантастикой и мистикой». Гумилев, прощаясь, сказал: «Запомните дату сегодняшнего дня — 30 апреля 1920 года». Через несколько дней — поздравления Чуковского и просьба записать балладу в «Чукоккалу»: такое позволялось только знаменитостям. Одоевцева с удовольствием это сделала чуть позже да и саму «Балладу…», вошедшую в «Двор чудес», посвятила ему же.

Начиналась известность Ирины Одоевцевой в литературных кругах. И вот 19 июля 1920 года на отчетном «Живом альманахе Дома литераторов» состоялось ее первое публичное чтение стихов. Выступала она без банта, Гумилев настоял («слишком эффектно»). Выступление прошло благополучно, хотя аплодировали умеренно. В этот же день «Толченое стекло» (именно с таким заглавием и подзаголовком «баллада») было вписано в «Чукоккалу». Бóльшую известность принес результат чтения — фельетон Ларисы Рейснер в «Красной газете». В нем говорилось об «изящнейшей поэтессе», которая в талантливой балладе хулит красноармейца. Гумилев позавидовал такой рекламе.

Дом литераторов находился на Бассейной, 11, на ее пересечении с Надеждинской (с 1936-го — Маяковского) улицей. Автор «Облака в штанах» жил на ней неподалеку (дом 52) в 1915—1918 годы. Здесь в 1976 году в сквере установлен ему памятник работы скульптора Б. А. Пленкина и архитектора В. П. Литвякова. Особняк на Бассейной — с богатой историей, начиная с упоминания Пушкиным в «Тable-talk» авантюриста графа Морелли, женившегося на внебрачной дочери вельможи екатерининских времен Ивана Елагина. В 1857 году участок с домом приобретают генерал-майор П. Ф. Семянников и подполковник В. А. Полетика — горные инженеры, соученики по Горному институту. Семянников, совладелец Невского литейного и механического завода, поручает академику архитектуры В. Е. Стуккею перестроить особняк как «палаццо» — в стиле «третьего барокко»...

После революции в особняке обосновался антикварный магазин «Бюро искусства», а в 1918-м открылся Дом литераторов, просуществовавший до 1922 года. Кормился в нем весь литературный Петроград: Блок часами простаивал в очередях за мороженой картошкой; Кузмин появлялся каждые полчаса, чтобы поболтать и напиться чая; Мандельштам говорил, что нет ничего вкуснее здешней пшенной каши и воблы. Гумилев заметил: «Хожу сюда каждый день, как лошадь в стойло». Но помимо обедов там можно было согреться, почитать газеты и взять книги. Был создан Комитет с председателем — академиком, первым директором Пушкинского Дома Нестором Котляревским — и членами, среди которых были А. Блок, Ф. Зелинский, Ф. Сологуб, В. Ходасевич, А. Ахматова и другие известные литераторы и ученые. С 1920-го проводились лекции, концерты, выступления литераторов. Осуществлялась издательская деятельность, вышли сборники «Пушкин–Достоевский» (1921), «Петербургский сборник» (1922); журналы «Летопись Дома литераторов» (1921—1922), «Литературные записки» (1922). Со сцены Дома литераторов звучали стихи Блока, Гумилева, Мандельштама — и Георгия Иванова, и Ирины Одоевцевой; здесь выступали Б. Эйхенбаум, А. Ремизов, А. Луначарский… Сейчас в здании — медицинский центр. Но нет ни мемориальной доски, ни какого-либо упоминания о том, что здесь выживал и доживал «серебряный век».

В Петрограде один за другим возникали творческие союзы: результат стремления к общению и единению, но больше всего — к спасению в голодное время. Летом 1920 года председателем петербургского Союза поэтов был избран Александр Блок. Сначала Союз пригрела Вольфила (Вольная философская ассоциация) — на Фонтанке, 50, где позже, в 1925 году, прощались с Есениным. Вскоре Союз переехал в дом Мурузи (Литейный, 24, кв. 7). Одоевцеву приняли в Союз поэтов, выдав удостоверение за подписью Гумилева. Союз несколько раз реорганизовывали, председателем стал Гумилев, а секретарем Георгий Иванов.

Но вернемся в сентябрь 1920-го, когда при Союзе организовали Клуб поэтов, и 5 октября он открылся в том же доме Мурузи. Еще раньше под названием «Арзамас» Георгий Адамович и Георгий Иванов возродили в 1918 году третий по счету «Цех поэтов» (хотя третьим «Цехом поэтов» чаще всего считают уже четвертый — под руководством сначала Гумилева, затем Адамовича, просуществовавший до 1922 года, когда его лидеры начали уезжать за границу). Этот «Цех…» успел выпустить три альманаха, в том числе со стихами Ирины Одоевцевой. Кроме того, студийцы Гумилева организовали кружок «Звучащая раковина», своего рода филиал «Цеха…» для начинающих поэтов. Собрания проходили в квартире известного фотографа Моисея Наппельбаума на Невском, 72, шестой этаж. Здесь, в доме Протасовых, построенном архитектором С. Минашем, было фотоателье в 80 кв. м, где в 1910—1920-е годы сделаны выразительные снимки Блока, Гумилева, Есенина… Наппельбаум запечатлел и всех участников «Звучащей раковины». Две его дочери, Ида и Фредерика, занимались в студии Гумилева и участвовали в кружке. Сын Корнея Чуковского Николай написал воспоминания о салоне Наппельбаумов.

С детства любимым поэтом Одоевцевой был Лермонтов, но не знала она, что живет рядом с особняком графини Наталии Соломоновны Турдонне, до замужества Мартыновой, в Прудковском переулке. Это родная сестра Николая Мартынова, убившего поэта. Одной из причин дуэли якобы является та, что Мартынов счел прототипом княжны Мери из романа «Герой нашего времени» свою сестру…

15 октября 1920 года Гумилев заказал панихиду по Лермонтову в день его рождения в Знаменской церкви и пригласил туда Одоевцеву. Вернувшись с панихиды на Преображенскую, 5, они жарили «шашлыки» из хлеба. Гумилев поделился предчувствием о скорой и страшной смерти. Ему показалось, что священник во время панихиды один раз обмолвился, сказал «Николай» вместо «Михаил». Пути Господни неисповедимы.

И вот что вспомнилось Одоевцевой, когда она уехала за границу:

На пустынной Преображенской

Снег кружился и ветер выл,

К Гумилеву я постучала,

Гумилев мне двери открыл.

Наступила зима 1920—1921 годов. Холод, голод, аресты, расстрелы. А поэты продолжали писать и читать стихи, часто бывали в издательстве «Всемирная литература» на Моховой, 36, в доме Строганова. Здание построено в начале ХХ века архитектором Евгением-Карлом Бахом, братом Роберта Баха — автора известного памятника Пушкину-лицеисту в Царском Селе. Издательство было организовано в 1919 году по инициативе очень влиятельного тогда М. Горького. Заведующим назначили его многолетнего соратника А. Н. Тихонова. К работе были привлечены лучшие творческие силы: Блок, Ахматова, Лозинский, Чуковский, Замятин… Просуществовало издательство до 1924 года, потом его объединили с «Ленгизом». Некоторые сотрудники жили в этом же доме, например, Евгений Замятин — во флигеле. На Моховой Одоевцева познакомилась с Блоком, сюда же как-то пошла на лекцию Гумилева вдвоем с Мандельштамом, но тот у самых дверей с ней расстался, вспомнив о долге местной буфетчице. Одоевцева познакомилась с Мандельштамом в квартире Гумилева. В ту пору бездом­ный, автор «Камня» обрел угол с печкой в Доме искусств (ДИСК) и был очень доволен.

Огромное здание Елисеевых–Чичерина выходит фасадами на Большую Морскую, Невский проспект и набережную реки Мойки. Когда-то на этом месте стоял временный деревянный дворец Елизаветы Петровны. Открылся ДИСК, созданный также по инициативе М. Горького и К. Чуковского, 19 ноября 1919 года, созданный также по инициативе М. Горького. Эта писательская коммуна просуществовала до 1922-го. Одоевцева в ДИСКЕ не жила, но бывала там часто. Горький, как и Чуковский, отзывался весьма благосклонно о ее балладах и стихах в целом.

О ДИСКЕ много написано, в том числе ему посвящен роман Ольги Форш «Сумасшедший корабль». Владислав Ходасевич вспоминал в очерке, посвященном ДИСКУ: «Прибежала молодая поэтесса Ирина Одоевцева на тоненьких каблучках, с черным огромным бантом в красновато-рыжих волосах…» И там же: ДИСК «казался кораблем, идущим сквозь мрак, метель и ненастье». Не при такой погоде, но в это же время начался роман Ирины Одоевцевой с Георгием Ивановым, сопровождавшийся его трепетной лирикой:

Не о любви прошу, не о весне пою,

Но только ты одна послушай песнь мою.

Одоевцева вспоминала, что Гумилев обосновался в ДИСКЕ летом 1921 года, заняв теплый предбанник, расписанный в помпеянском стиле; в нем он провел свои последние дни. Здесь ночью 3 августа 1921 года был арестован.

После смерти Александра Блока и расстрела Николая Гумилева для поэтов наступили совсем мрачные времена. Георгий Иванов и Ирина Одоевцева готовились к отъезду за границу. Последнее их пристанище было на Почтамтской ул., 20, кв. 2. Квартира принадлежала тетке поэта и критика Георгия Адамовича Вере Семеновне Белей, вдове миллионера, владельца костеобжигательных заводов Н. Н. Белея. Его усадьбу в Заячьем Ремизе недалеко от Петергофа, созданную по проекту архитектора И. А. Претро, после революции приспособили под Дом отдыха; там бывали Горький, Луначарский… Уезжая с дочерью в Ниццу, Вера Семеновна оставила квартиру на Почтамтской племяннику. Переселившись сюда, Георгий Иванов уступил свою комнату в ДИСКе Гумилеву. А тетка Адамовича обосновалась в Ницце на своей вилле.

Уезжали они врозь. Ранней осенью 1922 года Георгий Иванов отбыл в Берлин на пароходе, получив сомнительную командировку «для составления репертуаров государственных театров». Ирина Одоевцева уехала на поезде к отцу в Ригу. Ее последнее выступление в Доме искусств было очень успешным, ей много аплодировали, долго не отпускали. В тот же день она «по-настоящему разговаривала с Ахматовой», единственный раз в жизни. Перед отъездом Одоевцева перебралась к родным на Бассейную. Композитор Артур Лурье и Ахматова проводили ее до дома, простились. Она была «готова броситься за ними», но вдруг как будто увидела или ей примнилось, что их уже трое: справа от Ахматовой появился кто-то еще, не отбрасывающий тени, высокий и тонкий.

Супруги воссоединились в Берлине, потом переехали во Францию, где прожили тридцать четыре года, преимущественно в Париже, познав и рос­кошь, и полную нищету. Георгий Иванов, Георгий Адамович, Николай Оцуп возродили «Цех поэтов»; он существовал в Берлине и Париже до конца 1920-х годов. И всюду Одоевцева вспоминала «нетопленные и тускло освещенные» залы Зубовского особняка на Исаакиевской площади, 5, где были «танцы до упаду», веселье до головокружения.

В первой половине 1922 года в петроградском издательстве «Мысль» вышел единственный до эмиграции сборник стихов Одоевцевой «Двор чудес». Только через двадцать девять лет появится следующий — «Контрапункт» — в парижском издательстве «Рифма» (1951). Русские люди в эмиграции «перестали нуждаться» в стихах. Конечно, Одоевцева не молчала, она перешла на прозу. Вышли рассказы, одобренные самим Буниным, романы. Она занималась переводами, писала сценарии для кино.

«Двор чудес» напечатан тиражом в 2000 экземпляров. Издательство находилось на четвертом этаже дома 11 в Ковенском переулке, совсем рядом с Бассейной. В нем вышли: «Лампада» Георгия Иванова, «Горный ключ» Михаила Лозинского, «Фарфоровый павильон» Гумилева, «Путем зерна» Ходасевича… В издательском альманахе «Мысль» печатались Борис Пильняк, Евгений Замятин, Борис Зайцев, Ахматова, другие поэты, прозаики и публицисты «серебряного века». Сосед Одоевцевой по дому на Бассейной профессор Г. Д. Белоновский опубликовал в «Мысли» «Краткие очерки основ бактериологии». Притом что возглавлявший издательство Лев Вольфсон был прозван авторами «обжорой и скаредником».

Немного о ценах — ведь они тоже отражают реалии времени: все названные сборники стоили по 70 000 рублей, иногда цены на книги доходили до 400 000. «Летопись Дома литераторов» вышла 1 ноября 1921 года и стоила 2000 рублей за номер, а 1 февраля 1922-го № 7 стоил уже 15 000 рублей. При такой инфляции — как выжить и как писать стихи? И выживали и писали…

Теперь о самом сборнике, прежде всего о его заглавии, как нам представляется — зашифрованном. Если кто и не вспомнит сразу роман Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери», то сверхпопулярный теперь мюзикл по нему с лейтмотивом «La Cour des Miracles», то есть «Двор Чудес», поможет это сделать. В Средние века так называли парижские кварталы, заселенные нищими, бродягами, публичными женщинами, монахами-расстригами и… поэтами. Их «увечья», «болезни» исчезали с приходом ночи, с возвращением в свой квартал.

Вот о каких чудесах идет речь в балладах Одоевцевой. Их сюжеты тоже отсылают к Средневековью или его перетолкованию в романтической поэзии. Комиссар или красноармеец соседствуют во дворе на Бассейной, 58—60, с лягушками, воронами, мышами… Жизнь «перевернута», исчезли привычные смыслоразличительные понятия. И сама лирическая героиня «Двора чудес» меняет свое обличие, превращается в статую Летнего сада. Обычный человек становится «нулем земляным». Коллективное сознание побеждает; к чему оно привело, мы знаем.

По замечанию А. Ю. Арьева, слово «двор» можно понимать и как «цех» (в средневековом контексте). То есть «Двор чудес» — это «Цех чудес», «Цех поэтов». Тогда общая тема первого поэтического сборника Ирины Одоевцевой, подтверждаемая балладами и лирическими стихами, есть «чудо поэзии», служение гармонии среди «холода и мрака» наступивших дней.

«Двор чудес» посвящен первому мужу поэтессы — Сергею Алексеевичу Попову. Он умер задолго до ее возвращения в Россию, в 1960 году. В сборнике 22 стихотворения. Оставим сегодня их литературоведческий анализ и определение места в контексте литературного процесса того времени специалистам этого дела. Тем более что их уже немало. У нас была другая задача: рассказать о жизни Ирины Одоевцевой в Петрограде до ее отъезда в 1922 году.

Напомним лишь о первом стихотворении «Двора чудес» — «Памяти Гумилева». Его тоже можно назвать сжатой, концентрированной балладой, хотя в нем всего четырнадцать строк, как в сонете. Но есть развивающееся действие, есть чудеса, есть, наконец, сон и разговор во сне. И есть герой — Гумилев. Сюжет куда как грустный, но тем и отличается поэзия Одоевцевой в нашей лирике ХХ века, что даже очевидная трагедия завершается у нее просветлением, пригрезившимися словами Гумилева:

«…В синем раю такая прохлада,

И воздух тихий такой,

И деревья шумят надо мной,

Как деревья Летнего сада».

И первое, что захотела Ирина Владимировна Одоевцева увидеть на берегах Невы, когда вернулась, — решетку Летнего сада. Попросила подвезти к ней прямо с самолета, приземлившегося в «Пулково» 11 апреля 1987 года. Вернулась она в первую очередь благодаря своему доброму ангелу — Анне Колоницкой. В Ленинграде поселилась в квартире напротив бывшего ДИСКА, на Невском проспекте, 13, в доме Чаплиных, вход с Большой Морской. Были встречи, интервью, издавались книги. Ленинград снова стал Петербургом через год после смерти Одоевцевой. Последнее стихотворение Георгия Иванова, который «вернулся в Россию — стихами», обращено к ней — его жене и музе:

Поговори со мной еще немного,

Не засыпай до утренней зари.

Уже кончается моя дорога,

О, говори со мною, говори!

Пускай прелестных звуков столкновенье,

Картавый, легкий голос твой

Преобразят стихотворенье

Последнее, написанное мной.