ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

ОЛЕГ КЛИШИН

* * *

С этим вирусом пресловутым

мир, похоже, сошел с ума.

Из разверстых могил как будто

похороненная чума

восстает, смертоносным глазом

жадно глядя по сторонам.

Коронованная зараза! —

Мне отмщенье, и Аз воздам!

Не страшась ничуть приговора,

над грядущим смеясь судом,

веселится вовсю Гоморра

и погрязший в грехе Содом.

Начиненный удушьем воздух

обреченные пьют до дна.

Ухмыляется всадник грозный,

обнуляются времена.

СКУЛЬПТУРА В ЗИМНЕМ ПАРКЕ

Вне времени суток, вне времени года,

не наблюдая ни часа, ни дня,

любовь настигает в любую погоду

внезапным приливом живого огня.

Дороги заранее не выбирая,

застанет случайно — врасплох, наугад,

заставит сбежать из тепличного рая

сквозь ливень слепой прямиком в снегопад.

Научит, что утро мудрее, чем вечер,

что юность прекрасна, а старость жива

оставшейся в прошлом нечаянной встречей.

Как будто звучавшие прежде слова

мерцают во тьме, словно точечной сваркой

спаяв по изгибам стального листа

два сердца в аллее заснеженной парка

в тени нержавеющей жести зонта.

* * *                                       

Забываем — заживо хороним,

вспоминаем — пьем за упокой.

Как песок, сбегающий с ладони,

жизнь сольется с медленной рекой

Времени под вечным небосводом,

постепенно падающим ниц.

Из всего, ушедшего под воду,

золотых лишь несколько крупиц.

* * *

День бессолнечный, долгий серый,

как асфальтовое шоссе.

Глупо требовать чувства меры

с тех, кто ставит всегда на все —

на последние марки, франки,

на отчаянное авось.

Жизнь — она как шинель с изнанки:

сколько нитей, узлов сплелось!

Сколько зерен надежды съело

зеленеющее сукно!

Жив пока, делай ставки смело.

Карты, женщины и вино —

нестареющая триада,

актуальная до поры.

Дьявол, вырядившийся в «Прада»,

ждет с ухмылкой конца игры.

Баденвайлер ли, Баден-Баден?

Возвращенье к вещам простым:

пить водичку, дышать на ладан

и исчезнуть, как легкий дым.

* * *

То ли пастбище, то ли гульбище?

Все равно, как ни назови.

Милосердье приходит в рубище,

с нищетой тихий свет любви

возвращается. Сострадание —

словно взмах голубиных крыл.

На безмолвном краю отчаянья,

на исходе последних сил 

вспомнишь вдруг, что обитель звездная

за невидимой ждет чертой,

от всего, что разлито в воздухе,

защищенная глухотой.

* * *

Неспроста эта паперть у перехода,

этот нищий, облепленный голубями,

поменяв время жизни на время года,

доброту, проявленную рублями,

превращает, как сказано, в хлеб насущный,

разделенный поровну с сизарями.

Поднимаясь по лестнице, вниз ведущей,

на мгновенье ангельскими крылами

осененный, спросишь: не для того ли

мы здесь вместе воздухом общим дышим,

чтоб на миг от чужой задохнуться боли

и… забыть, оказавшись ступенькой выше?

* * *

Вера Павлова, Полозкова Вера…

Лицедейская в гору прет карьера.

Ненадежным склонам парнасским тезки

театральные предпочли подмостки.

Вместо горних пажитей — деньги в кассу

на овес стреноженному Пегасу.

Основное требование к тексту —

быть подспорьем пафосной позе, жесту,

чтоб придать отчетливый звук фанеры

голосам надежды, любви и веры.

Так Эвтерпу золушкой шлют на сцену

ублажать развратную Мельпомену,

рассыпаться бисером алфавита

под слепяще-ярким огнем софита,

чтобы каждый раз после этой роли,

обессиленную от стыда и боли,

с реквизитом швырнуть в закулисный угол,

чтоб валялась там — среди прочих кукол.