ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

АРИНА ОБУХ

 

Смерть художника

Путь прям, дорога бела, мыслей в голове нет.

Впрочем, где-то летает одна — купить хлеб, но я забуду. Придется возвращаться.

Смотрю: люди, целая стая, не пройти. И вещи на снегу лежат. Распродажа, что ли?

Вещи лежат друг на друге — горой, муравейником. А люди, как неправильные муравьи, растаскивают эту гору. Кружат, выбирают, по телефону звонят: «Алё, привет, слушай, тебе рамы нужны? А подрамники? Дерево! На даче в хозяйстве пригодится».

Ловлю себя на том, что тоже держу в руке раму. Хочу понять, кто хозяин, сколько стоит.

— А это чье?

— Неизвестно, сказали можно брать.

Кто сказал, чего сказал…

Рамы, подрамники, мольберты, холсты, гитары. Гитары сломанные. Женщина золотого возраста наматывает круги вокруг муравейника. Ей явно ничего из этого в быту не пригодится, но уйти с пустыми руками она не может: остановилась, присела на корточки, запустила руку под толщу вещей и осторожно вынула оттуда светильник. Улыбнулась ему. Стерла пыль, оценила узор. Старинные цветы. С судьбой светильник. Обняла его, прижав к дубленке, и пошла по улице в даль светлую. В той дали новая жизнь. И всё-всё-всё будет по-другому теперь, со светильником.

Неподалеку от этого муравейника стоит человек, который по долгу службы всё знает, профессия такая — дворник. Дежурный по Васильевскому. Целыми днями кружит по острову на велосипеде. Знает кто, где и зачем живет. Поэтому я снова спрашиваю:

— А чьи это вещи?

— Художник умер.

Вот оно как…

— И родственников нет — вещи забрать?

— Родственники уже всё забрали. На машинах два раза уже приезжали. Это осталось, не нужно.

— А как звали художника?

Ветер сильный подул, унес звук имени.

Уличный натюрморт: «Художник умер».

Пустые рамы — ненаписанные картины.

Незнакомые люди берут себе его вещи: хвать, и всё. Имени художника никто не знает: «Неизвестно чье», «Можно брать, сказали».

А рамы он, кажется, сам делал, добротные такие, на совесть. Взяла себе одну. Потом подумала и обратно поставила: нехорошо. Ушла.

Иду домой. Художник умер. Жил, жил и умер. Художники должны оставаться. Вообще все должны оставаться.

Если художник ушел, он должен прийти снова. Проведать Землю, ведь наверняка забыл тут что-нибудь. Сказать что-нибудь забыл. Мастихин оставил. Надо забрать. Там он тоже может пригодиться.

Значит, жил художник. На 6-й линии, между Малым и Средним проспектами. В окне у него были зеленые купола Благовещенского храма. То есть каждое утро он просыпался под колокольный звон. А может, был глуховат и спокойно спал дальше. А может, ходил на службы. Но это вряд ли. У художников с этим сложно: то верят в Бога, то нет…

Но тут еще важно — верил ли Бог в художника? Наградил ли Он его талантом или просто вложил в руку ремесло.

В общем, хлеб я купить забыла.

Снова выхожу на улицу. Художник умер. Вот и всё. Дом-мастерская опустел. Была ли у него жена? Наверное, была. Он писал ее портреты. И подписывал просто и строго: «Портрет жены. 1971 год».

Иду, значит. Навстречу мне шагают счастливые люди. У всех подарки от художника.

Муравейник исчез. Остались лишь две рамы.

— Ну чего смотришь? — говорит дворник. — Бери. От художника художнику. Принимай наследство.

Опять иду домой. Путь прям, дорога бела.

Ужинали без хлеба.

 

 

Только не испортите

— Только не испортите, — говорит он.

Стоит. Никуда не уходит, смотрит.

— Но, мне кажется, вы испортите…

Говорит не с укором. С сожалением. Помолчав, добавляет:

— А разве уже не готово? Сюда черный хотите добавить? А ну-ка, закройте рукой этот край. Да, так тоже хорошо. Но и белый можно оставить, в этом есть какое-то дыхание, видите, как краска тут растеклась, — это уже не повторится, жалко закрашивать.

Кирилл Александрович окончил академию имени Репина, но стал преподавать в училище имени Мухиной. Репа и Муха. Две соперницы. В репинской академии правил академизм. А в Мухе поощрялась свобода. Каким-то образом в Кирилле Александровиче это всё уживалось — академизм и самоволка. Вот и теперь ему больше по душе как растекается и дышит краска. А с другой стороны…

— А с другой стороны, вы правы, если уплотнить — будет лучше. Но мне кажется… Нет, вам виднее. Раз вы так считаете. Это хорошо, что вы экспериментируете. Но я думаю, что этот лист можно оставить и взять новый. Как вы считаете?.. Все-таки будете продолжать?

Он отходит. А за окном, можно сказать, дипломная работа Кирилла Александровича «Весна». С соблюдением всех традиций: строгость линий, точность пропорций. Академическая весна. Но вдруг всполох — изумрудка растеклась, ушла в самоволку.

Получил оценку «хорошо». Потому что тема несерьезная. Однокурсники писали революцию, рабочую стройку, а тут… Ну весна, ну река, ну девушка… А сюжет где?

Потом эта девушка станет женой Кирилла Александровича. И у них родится Александр Кириллович. Такой вот сюжет.

Кирилл Александрович и Александр Кириллович. Оба Гущины. Отец и сын. Художник и художник. Мастер по живописи и мастер по живописи.

Вечно боишься перепутать их имена-отчества. Поэтому обращаешься на всякий случай так:

— Простите! Подойдите, пожалуйста…

— Ну что, исправили? Хорошо, значит, готово. Но и тогда было хорошо, не было контраста, зато полутона работали. Возьмите новый лист, попробуйте снова.

На обходе весь наш курс получил оценку «хорошо».

— Красить надо! А у вас — воздух один. Двадцать работ — ​и ни одной законченной. Краска красиво растеклась, да, но вы ей не помогли. А у этого белого пространства вообще другая психология с этим сокрушительным зеленым. И стул с гитарой должны быть одной фразой! Нерасторжимой! Понимаете или нет?.. — так будет говорить наш новый мастер по живописи.

Мастеров будет много, и у каждого будет своя «Весна».

— Возьмите новый лист, попробуйте снова.

Берешь лист, открываешь коробку с красками. На ощупь помнишь каждый тюбик: у «Сажи газовой» острый край, и пальцы режутся, «Белила» — ​худосочные, вечно заканчиваются. «Умбра» — ​с дыркой в брюхе, «Кадмий красный» испачкан сам собой, из-за него пальцы всегда в краске. «Парижская лазурь» — ​тюбик пузатенький, туго закрыт, его я покупаю только из-за названия: звучит чарующе — ​как начало старинного романа.

А наши романы с жизнью мало похожи на старинные. Традиции прерваны. Контрасты пережаты. Много черной краски, а надо было по белому грунту работать.

— Только не испортите. Но, мне кажется, вы испортите…

Под знаком этой фразы будет идти вся наша жизнь.

Дорогой Кирилл Александрович, правильно вам кажется.

Вы умерли шесть лет назад.

А мы действительно всё испортили.

 

 

Движимость и недвижимость

Каждый раз, идя по Невскому и глазея окрест, я натыкаюсь на вывеску: «Александр Недвижимость».

И каждый раз я невольно улыбаюсь названию этого агентства.

У меня есть знакомый Александр. И он тоже живет на Невском. За его окном идет жизнь, люди идут, машины идут. Снег идет, дождь идет.

А Александр никуда не идет. Потому что он — недвижимость.

Нет, с опорно-двигательной системой у него всё в порядке, и планов у Александра громадьё, но дальше этих планов тоже ничего не идет. Со временем у Александра исчезают все: жёны, дети, друзья, коты, собаки, черепахи… львы, орлы, куропатки. Вернее, они в какой-то момент начинают просто двигаться. В сторону от Александра.

И я тоже иду. В сторону площади Восстания.

А там я вижу другого Александра — ​Александра III.

Его нет на площади. Но я все равно его вижу: царь-богатырь, а под ним конь-богатырь — ​не парадный, тонконогий, гарцующий, а настоящий, мощный, с натруженными, тяжелыми ногами… И думы у венценосного всадника и его коня тоже тяжелые…

С судьбой памятник — ​поруганный и оскверненный дураками, свергнутый, репрессированный и по сей день сосланный.

И главное, живой памятник. Ну хотя бы потому, что, в отличие, например, от Александра-недвижимости, он всё время движется. Сначала в сторону хозяйственного дворика корпуса Бенуа, подальше от глаз людских, а затем в сумеречный дворик Мраморного дворца. Стоит за решеткой, думы всё те же, тяжелые.

И народ не сдается, волнуется, хлопочет за царя — ​назад, мол, на площадь, на законное место, на круги своя!

То есть намечается траектория дальнейшего движения. А движение — ​это жизнь.

И каждый раз, проходя мимо площади Восстания, я ставлю памятник на место. Любуюсь на этот мираж.

Чествую торжество справедливости.

 

 

65+

— Хороший рисунок, но… Сделайте бегемота более советским, — говорит редактор. — У нас аудитория «шестьдесят пять плюс», она живет в ностальгии. Советские мультики там, олимпийский мишка, плюшевый мир, понимаете?

Редактор уважает чужую тоску по прошлому. Она хорошо продается.

Я студентка и фрилансер. Рисую обложки для детективов. Их читатели — ​люди золотого возраста.

— И еще, — ​продолжает редактор. — ​Нужна обложка для следующей книги. На ней хорошо бы изобразить собаку чихуахуа с лицом Никулина.

Пытаюсь это представить.

Безуспешно.

— Ну не один в один, разумеется, но чтобы сходство угадывалось. Финальную сцену из фильма «Бриллиантовая рука» помните?..

Допоздна засиживаюсь в аудитории. Рисую чихуахуа. Надеваю на лапу пса гипс, вручаю костыль, подвешиваю бедолагу на кран. И собака неожиданно взлетает под музыку.

Это звонит мой телефон.

— У аппарата.

— Привет, это Димон. Слушай, мне нужна красивая девушка. Модель. Ты подходишь.

— Почему я? У нас вся академия — ​это одна сплошная красивая девушка.

— Ты скульптурная, рельефная, кости хорошо видно.

— Мерси.

— Нет, ну ты же знаешь, что для скульптуры важна фактура. Мне для дипломной работы.

— А что у тебя за диплом?

— Олени.

—?! Опять мерси.

— Нет, ну правда, позарез нужно, выручай. Ты сейчас здесь, в академии?

— Да. Рисую собаку с лицом Никулина.

Скульптор даже не стал переспрашивать по поводу собаки. Потому что бывает всякое и лучше не уточнять. Вообще иногда лучше ничего не уточнять и не прояснять. Мало ли.

— Отлично. Спускайся в мастерскую, я тебя встречу.

Мастерская находится на минус первом этаже.

Вхожу: прямо мне в лицо дышит глиняный олень. Рядом еще олень. Оба реалистичные такие, взаправдашние.

— Ну как тебе?

— Хорошие олени. А я тут при чем?

— Фигура с оленями. Обнаженка.

— Кто же ходит обнаженный с оленями?! Разве что мать-природа. И вообще.

Смотрю на визави с подозрением: а вдруг этот оленевод ко мне приставать начнет?

— Приставать не буду — у меня диплом. Оформляйся в отделе кадров, а на следующей неделе начнем тебя увековечивать.

А мне как раз нужна была трудовая книжка, для стажа. Потому что, как говорит наша Марго, «вот-вот — ​и пенсия». И пока длится это «вот-вот», надо успеть оформить трудовую книжку. Потому что у художников это всегда проблема.

Оформила. И в ней появлялась первая запись: «Демонстратор пластических поз».

Демонстраторы — это люди, которых рисуют, а они в это время говорят — ​четыре часа кряду. Такое ощущение, что, когда они оказываются на подиуме в захламленной мольбертами аудитории, им вдруг становится всё ясно про эту жизнь. Как будто это не подиум, а какая-то точка, с которой всё видно.

Значит, такая работа: стоишь на подиуме, голый и мудрый, и делишься с миром снизошедшим на тебя откровением. Типа «вот-вот — ​и пенсия».

Их никто не перебивает. Многие сразу надевают наушники.

В общем, мне предстояло быть демонстратором пластических поз. Как Марго.

— Марго, согните ногу в колене. Не таз, а ногу, да, вот так. А спину прямо, пожалуйста. Да. Шею рукой обхватите, другую на бедро.

Поза классическая, контрапост. Марго привычно принимает образ Венеры и начинает рассказывать, как она работала на чёртовом колесе в каком-то маленьком городке.

— Листья шумят, ветер теплый. Всё время теплый ветер. А с чёртова колеса почти весь город был виден. Море в небо уходило. И лучше этого ничего не было.

Понятно, солнце и молодость. Плюшевый мир. Любовь, комсомол и весна. 65+.

Студенты дружно надевают наушники.

А в перерыве Марго, накинув шелковый изумрудный халат, заглядывает в наши наброски.

— Боже мой, вы все меня так рисуете, как будто я старая. Нет, ну второй подбородок ты сотри — себе нарисуй. Вам всем двойки поставят.

Итак, теперь я буду в роли Марго.

С одной стороны, хотелось быть свободной и раскрепощенной, а с другой стороны — стыдно.

А если плохо изваяет ваятель? После его диплома все будут на меня пальцем показывать.

А если хорошо изваяет? Тоже будут пальцем показывать.

От этих размышлений я заболела. Температура даже подскочила. Она и спасла от позора. Нет, Димон, не надо меня увековечивать. Пусть тело мое пропадет вместе со мной. Без стыда там всякого.

Ну разве что правнуки откопают мою трудовую книжку и прочтут первую запись: «Демонстратор пластических поз» — ​и невесть что подумают.

Дорогие правнуки, не было никаких поз и демонстраций! Мне просто проставили несколько часов (имея в виду часы уговоров), и всё. Скульптор защитил диплом (с двумя оленями), а мне сказал что-то вроде: «Когда-нибудь я все равно тебя нарисую и вылеплю!» Я весело согласилась, потому что знала, что этого никогда не случится. Началась жизнь.

…Скульптор позвонит через год. И у меня, слава богу, опять поднимется температура.

Позвонит через пять лет.

Через десять…

Жизнь будет идти колесом. Временами — чёртовым. Временами — обозрения.

И наконец это случится. То есть то, о чем предупреждала Марго. «Вот-вот — ​и пенсия».

И тут снова возникнет Димон.

— Слушай, ты, в конце концов, будешь мне позировать?!

— С ума сошел? Знаешь, сколько мне лет?

— Сколько?

— Не скажу.

— Но мне как раз нужна старая женщина!

— Хам.

— Слушай, это же будет мать-земля. Она немолодая, ты в курсе? А у тебя уже не лицо, а судьба. А тело — вообще история.

— Извращенец.

На самом деле это давно уже игра такая. Привет из юности. Поверка: все ли на местах. А то — ​вот-вот и…

Нет, пусть звонит.

А чужую ностальгию я уже не рисую. Я рисую свою.

Она хорошо продается.

 

 

Эмиль Креветка

Во-первых, у Лины было предчувствие.

— Предчувствие, что лететь не надо. Думала сдать билеты, но почему-то поехала в аэропорт. Сначала была задержка: с нашим самолетом что-то случилось. В общем, рейс отменили. Жду. Дали другой самолет. А я прям чувствую, что не надо лететь. Но села в этот самолет. Сижу. И вдруг!..

Все напряженно слушают. Потому что понятно, что сейчас раздастся взрыв. Но Лина почему-то жива и рассказывает нам эту историю.

— И вдруг! Раздался голос. Объявляют: «Пилот — ​Ирина Петрова»!

Все ждут, что же будет дальше, но Лина с ужасом на лице замирает и перестает рассказывать. Кажется, история закончена. Лина ждет нашей реакции и сочувствия.

Мы смотрим на Лину, мол, Ирина Петрова, а дальше что?.. Но Лина молчит. Мы не выдерживаем высокого напряжения:

— А дальше что, Лина?!

— Ну Ирина Петрова! — Лина всплескивает руками. — Вы что не понимаете?! Ирина Петрова!

И тут становится понятно, что, видимо, самое страшное, что есть в этой истории — это Ирина Петрова. Возможно, все знают кто такая Ирина Петрова, кроме нас. Поэтому мы уточняем:

— Ну и что, что Ирина Петрова?!

— Ирина Петрова! Пилот — женщина!

Дело в том, что Лина не доверяет женщинам. Именно поэтому она работает в мужской парикмахерской. «Парикмахерская» — ​звучит архаично, поэтому нынче так: Лина — барбер, работает в барбершопе.

Но мужчинам она тоже не доверяет.

Когда-то мы с Линой вместе ели песок на детской площадке. И вот спустя пятнадцать лет встретились — ​и такое ощущение, что мы просто продолжаем есть песок — ​так нам хорошо.

Хотя есть и другое ощущение: что она мне рассказывает про жизнь на одной планете, а я ей — ​про жизнь на другой.

На моей планете много персонажей, а людей очень мало.

А на планете Лины живут только мужчины. Даже на ее шкафу красуется мужская голова. Мы называем ее Эмиль Креветка. На этой голове Лина училась стричь мужчин. Прическа у Эмиля Креветки стрёмная. Лина машет рукой, а потом отрывает секрет:

— Если женщину не так пострижешь — сразу крик. А мужчина подумает, что так модно.

В общем, Эмиль думает, что так модно.

Лина знает всё про мужские головы. Всё об их форме, но не о содержании. Содержание остается для Лины загадкой. Особенно содержание головы Антона.

Антон. От Лины я знаю, что он самый лучший и самый красивый. Но это, скорее всего, отношение Лины, а не его данные.

Каждый день Лина видит много мужчин. Они приходят в барбершоп, садятся в огромное черное кожаное кресло, похожее на трон.

Вот на трон сел мужественный индивид. Сказал, что хочет «модную прическу, и всё». Видимо, у Эмиля Креветки скоро появится друг. Лина сделала прическу, которую мы окрестили «Море волнуется раз…».

— У меня был один клиент, которого я никак не могла уговорить побриться наголо. Ни в какую. У него на голове одна челка осталась. Он ею плешь закрывает. А у него, правда, череп хороший. Лысина не каждому пойдет. В общем, который раз подстригла, уложила, ушел. Я, значит, подметаю, мою, а сама про его голову всё думаю. Села в кресло и как-то так громко, на весь барбершоп вздохнула: «Как же меня достал этот кабриолет!..» Смотрю в зеркало, а он сзади стоит. Ураган поднялся — ​и его крышу-челку ветром откинуло, и он опять укладываться пришел. И нарвался на «комплимент». После моего «кабриолета» больше не приходит. Обиделся, наверное.

Помимо клиентов в барбершоп приходят курьеры. Явление курьера все­гда волнительно. Все барберы, как стая сурикатов, поворачивают головы в его сторону и замирают. Обычно курьер держит в руках букет цветов и идет на ресепшен. Головы сурикатов синхронно поворачиваются за ним.

Напрасно. Букеты всегда для Лины.

И однажды (после шестого такого букета) в барбершопе непременно разразится скандал. Бунт сурикатов.

Эмиль Креветка уже привык к таким историям. Молчит, глядит прямо, взгляд его непроницаем, таинственен.

На следующей день Лина будет работать уже в другом барбершопе. И все курьеры устремятся туда.

Она быстро меняет барбершопы и съемные квартиры. Очень быстрая жизнь, изменчивая.

Величина постоянная — ​только Эмиль Креветка. Вечный спутник.

Друзей нет. Точнее, они появляются и исчезают. Мерцают. И Антон мерцает.

Вот опять замерцал: позвонил и сказал, что ждет Лину около дома.

Наконец-то я увижу героя ее романа. Мне как раз тоже нужно в город.

Мы спускаемся по лестнице, но идем каким-то необычным путем, Лина говорит, что так даже удобнее.

Выходим на улицу. Но с другой стороны дома. Черный ход, видимо.

— А где Антон?

— Он ждет меня у парадной.

Лина прощается со мной и забегает обратно в подъезд.

Я чувствую себя Ириной Петровой. Я — пилот-женщина. Лина мне не доверяет.

Нет, лучше так: Лина не доверяет Антону.

Возвратившись домой, Лина как бы возвращается в саму себя. Молчаливая, тонкая статуэтка со странными знаками на шее. Какие-то шифры, иероглифы — ​язык эльфов.

— Я всё хочу тебя спросить: как переводится твоя татуировка?

— Нельзя говорить, а то не сбудется.

— А, тогда ладно, не говори, пусть сбывается.

Лина минуту молчит, а потом говорит перевод.

Хорошо, что я его уже забыла. Всё сбудется.

Анастасия Скорикова

Цикл стихотворений (№ 6)

ЗА ЛУЧШИЙ ДЕБЮТ В "ЗВЕЗДЕ"

Павел Суслов

Деревянная ворона. Роман (№ 9—10)

ПРЕМИЯ ИМЕНИ
ГЕННАДИЯ ФЕДОРОВИЧА КОМАРОВА

Владимир Дроздов

Цикл стихотворений (№ 3),

книга избранных стихов «Рукописи» (СПб., 2023)

Подписка на журнал «Звезда» оформляется на территории РФ
по каталогам:

«Подписное агентство ПОЧТА РОССИИ»,
Полугодовой индекс — ПП686
«Объединенный каталог ПРЕССА РОССИИ. Подписка–2024»
Полугодовой индекс — 42215
ИНТЕРНЕТ-каталог «ПРЕССА ПО ПОДПИСКЕ» 2024/1
Полугодовой индекс — Э42215
«ГАЗЕТЫ И ЖУРНАЛЫ» группы компаний «Урал-Пресс»
Полугодовой индекс — 70327
ПРЕССИНФОРМ» Периодические издания в Санкт-Петербурге
Полугодовой индекс — 70327
Для всех каталогов подписной индекс на год — 71767

В Москве свежие номера "Звезды" можно приобрести в книжном магазине "Фаланстер" по адресу Малый Гнездниковский переулок, 12/27

Михаил Толстой - Протяжная песня
Михаил Никитич Толстой – доктор физико-математических наук, организатор Конгрессов соотечественников 1991-1993 годов и международных научных конференций по истории русской эмиграции 2003-2022 годов, исследователь культурного наследия русской эмиграции ХХ века.
Книга «Протяжная песня» - это документальное детективное расследование подлинной биографии выдающегося хормейстера Василия Кибальчича, который стал знаменит в США созданием уникального Симфонического хора, но считался загадочной фигурой русского зарубежья.
Цена: 1500 руб.
Долгая жизнь поэта Льва Друскина
Это необычная книга. Это мозаика разнообразных текстов, которые в совокупности своей должны на небольшом пространстве дать представление о яркой личности и особенной судьбы поэта. Читателю предлагаются не только стихи Льва Друскина, но стихи, прокомментированные его вдовой, Лидией Друскиной, лучше, чем кто бы то ни было знающей, что стоит за каждой строкой. Читатель услышит голоса друзей поэта, в письмах, воспоминаниях, стихах, рассказывающих о драме гонений и эмиграции. Читатель войдет в счастливый и трагический мир талантливого поэта.
Цена: 300 руб.
Сергей Вольф - Некоторые основания для горя
Это третий поэтический сборник Сергея Вольфа – одного из лучших санкт-петербургских поэтов конца ХХ – начала XXI века. Основной корпус сборника, в который вошли стихи последних лет и избранные стихи из «Розовощекого павлина» подготовлен самим поэтом. Вторая часть, составленная по заметкам автора, - это в основном ранние стихи и экспромты, или, как называл их сам поэт, «трепливые стихи», но они придают творчеству Сергея Вольфа дополнительную окраску и подчеркивают трагизм его более поздних стихов. Предисловие Андрея Арьева.
Цена: 350 руб.
Ася Векслер - Что-нибудь на память
В восьмой книге Аси Векслер стихам и маленьким поэмам сопутствуют миниатюры к «Свитку Эстер» - у них один и тот же автор и общее время появления на свет: 2013-2022 годы.
Цена: 300 руб.
Вячеслав Вербин - Стихи
Вячеслав Вербин (Вячеслав Михайлович Дреер) – драматург, поэт, сценарист. Окончил Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии по специальности «театроведение». Работал заведующим литературной частью Ленинградского Малого театра оперы и балета, Ленинградской областной филармонии, заведующим редакционно-издательским отделом Ленинградского областного управления культуры, преподавал в Ленинградском государственном институте культуры и Музыкальном училище при Ленинградской государственной консерватории. Автор многочисленных пьес, кино-и телесценариев, либретто для опер и оперетт, произведений для детей, песен для театральных постановок и кинофильмов.
Цена: 500 руб.
Калле Каспер  - Да, я люблю, но не людей
В издательстве журнала «Звезда» вышел третий сборник стихов эстонского поэта Калле Каспера «Да, я люблю, но не людей» в переводе Алексея Пурина. Ранее в нашем издательстве выходили книги Каспера «Песни Орфея» (2018) и «Ночь – мой божественный анклав» (2019). Сотрудничество двух авторов из недружественных стран показывает, что поэзия хоть и не начинает, но всегда выигрывает у политики.
Цена: 150 руб.
Лев Друскин  - У неба на виду
Жизнь и творчество Льва Друскина (1921-1990), одного из наиболее значительных поэтов второй половины ХХ века, неразрывно связанные с его родным городом, стали органически необходимым звеном между поэтами Серебряного века и новым поколением питерских поэтов шестидесятых годов. Унаследовав от Маршака (своего первого учителя) и дружившей с ним Анны Андреевны Ахматовой привязанность к традиционной силлабо-тонической русской поэзии, он, по существу, является предтечей ленинградской школы поэтов, с которой связаны имена Иосифа Бродского, Александра Кушнера и Виктора Сосноры.
Цена: 250 руб.
Арсений Березин - Старый барабанщик
А.Б. Березин – физик, сотрудник Физико-технического института им. А.Ф. Иоффе в 1952-1987 гг., занимался исследованиями в области физики плазмы по программе управляемого термоядерного синтеза. Занимал пост ученого секретаря Комиссии ФТИ по международным научным связям. Был представителем Союза советских физиков в Европейском физическом обществе, инициатором проведения конференции «Ядерная зима». В 1989-1991 гг. работал в Стэнфордском университете по проблеме конверсии военных технологий в гражданские.
Автор сборников рассказов «Пики-козыри (2007) и «Самоорганизация материи (2011), опубликованных издательством «Пушкинский фонд».
Цена: 250 руб.
Игорь Кузьмичев - Те, кого знал. Ленинградские силуэты
Литературный критик Игорь Сергеевич Кузьмичев – автор десятка книг, в их числе: «Писатель Арсеньев. Личность и книги», «Мечтатели и странники. Литературные портреты», «А.А. Ухтомский и В.А. Платонова. Эпистолярная хроника», «Жизнь Юрия Казакова. Документальное повествование». br> В новый сборник Игоря Кузьмичева включены статьи о ленинградских авторах, заявивших о себе во второй половине ХХ века, с которыми Игорь Кузьмичев сотрудничал и был хорошо знаком: об Олеге Базунове, Викторе Конецком, Андрее Битове, Викторе Голявкине, Александре Володине, Вадиме Шефнере, Александре Кушнере и Александре Панченко.
Цена: 300 руб.
Национальный книжный дистрибьютор
"Книжный Клуб 36.6"

Офис: Москва, Бакунинская ул., дом 71, строение 10
Проезд: метро "Бауманская", "Электрозаводская"
Почтовый адрес: 107078, Москва, а/я 245
Многоканальный телефон: +7 (495) 926- 45- 44
e-mail: club366@club366.ru
сайт: www.club366.ru

Почта России