ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Игорь Булатовский

* * *

Круглый мир гудит хореем,

закипают облака.

Мир гудит, а мы хиреем.

Жизнь темна, и смерть легка.

Жизнь — как ямб, хотеть — безумно.

Нам Гаспаров этот груз

дал, но остается сумма

анáкруз.

* * *

остается чик-чирик

остается тонкий штрик

остается тихий штих

остается штрих последний

остается ногтем чик

и не надо быть умней

этих медленных ремней

этих мертвенных саней

этих мальчиков холодных

наглотавшихся камней

начитавшихся отцов

наломавших дням крестцов

насосавшихся сосцов

черной суки-горожанки

зализавшей кровь торцов

остается алфавит

он по улицам бежит

по-дурацки говорит

у него язык из пасти

синей гроздочкой висит

побежали вслед за ним

на неву смотреть на дым

станем волосом седым

станем голосом последним

недостаточно худым

* * *

кольчатая темнота

не открывая рта

говорит односложно

та та

поезд сравнив с червяком

голову с кулаком

понимаешь как поздно

и ложишься ничком

и смотришь в землю в земле

скучно как на земле

как на меленьком небе

голубиной сопле

тата всех кулаков

поездов червяков

дай нам быстрого света

из бегущих кружков

* * *

Ты смотришь искоса и вкось.

Мы были вместе, стали врозь.

И свет закостенел.

И между нами — только речь

о том, кто́ сможет первым лечь

в сухой и общий мел;

о том, кто́ сможет лечь вторым

и будет сослан в тот Нарым,

который создал черт,

зачем не знает — знает Бог,

но тот на веточке засох,

испортив натюрморт.

* * *

На улице — К. Коро

и выполнение ГОЭЛРО.

Листья ложатся стопками,

в основном на зеро.

На улице — Ленин. Лень

жить. И плыть тоже лень.

Гуси летят как птицы,

представляя себе мишень.

Малевич сидит у окна.

Кисть ему не нужна

и краски. Он тихо-тихо

подождет дотемна.

* * *

Горького севера, столпного дыма

дали нам разом и навсегда,

дали нам разум — и звездочки мимо

(это не звездочки, это вода

слушает зимние поезда).

Листья кричат на конце словоформы

разом и дергают головой,

хор деревянный вбегает с платформы

и выбегает обратно, живой,

входит Неместный — с речью-вдовой.

Так мы и едем на родину, к морю,

морю немецкому, морю немых,

рифмой прикручены к общему горю,

общую радость затарив под дых,

слушая сны соловьевых-седых.

* * *

Кесарь спрашивает косаря:

«Что есть ложь, по-вашему говоря?»

Кесарю отвечает косарь:

«Не знаю, вели принести словарь

нашего великоузкого языка,

там об этом сказано наверняка».

Кесарю приносят словарь,

шелестит страницами секретарь:

«Ложь — то, что хочется косарю

скрыть от кесаря. См. Хрю-хрю».

«Что еще за хрю-хрю, косарь?..»

Шелестит страницами секретарь:

«Хрю-хрю — то, во что ни на грош

не верит косарь. См. Ложь».

Кесарь наклоняется к секретарю

и диктует ему: «Хрю-хрю».

Ставит подпись, а секретарь — печать.

«Не пора ли, косарь, отвечать

за свои слова, вернее, за свой словарь?»

«Это не мой словарь, государь,

его составляли твои писцы,

а мы — неграмотные косцы.

Я знать не знаю, что значит ложь.

Я так говорю, если кто-то возьмет мой нож.

Ложь, говорю, где взял, говорю!

А хрю-хрю — так свинья говорит: хрю-хрю.

Что тут скрывать, неведомо мне.

И с чего мне не верить моей свинье?»

«Видишь, косарь, наш словарь не врет,

ложь сама себя выдает,

я только спросил тебя, что есть ложь,

а ты мне сразу твердишь про нож,

я только спросил, что такое хрю-хрю,

а ты, выходит, не веришь царю...

Что же мне делать с тобой, косарь?»

«Делай что хочешь, государь,

но только делай в один присест.

Бог не выдаст — свинья не съест».

* * *

Из ленинградской пленной пневмы

там, где канала поворот,

фотограф маленький и пьяный

на шайку лейку наведет.

И выйдут к пленке полубоги,

в асфальт копытцами стуча,

и свет в роскошном каталоге

не потеряет ни луча.

Проедет воздух, неогулен,

и глянет каждому вослед,

и тросточкой взмахнет Кривулин,

и все исчезнет. Щелк — и нет.

* * *

Умолкли плотничьи сухие матерки,

достроен эшафот и пахнет новым тесом,

и по углам двора трехцветные флажки

резвятся в воздухе курносом...

...Весь день баюкало нестройное тук-тук,

хотелось лечь и спать, замучила зевота,

хотелось, чтобы не кончался этот звук 

и длилась вечно стройка эшафота...

...Дворовых казней спелые плоды,

источники уюта и веселья,

попросят принести назавтра в детсады

на первые уроки рукоделья.

* * *

по краю оврага трава слаще

над пропастью гуще рожь

грызи же о мальчик сахарный хрящик

дергай за ручку отчий ящик

засовывай в щели нож

когда открывается правда и звери

берут намокший след

входят куницы в открытые двери

стонут цевницы глохнут тетери

находится пистолет