ПОЭЗИЯ И ПРОЗА
Игорь Булатовский
* * *
Круглый мир гудит хореем,
закипают облака.
Мир гудит, а мы хиреем.
Жизнь темна, и смерть легка.
Жизнь — как ямб, хотеть — безумно.
Нам Гаспаров этот груз
дал, но остается сумма
анáкруз.
* * *
остается чик-чирик
остается тонкий штрик
остается тихий штих
остается штрих последний
остается ногтем чик
и не надо быть умней
этих медленных ремней
этих мертвенных саней
этих мальчиков холодных
наглотавшихся камней
начитавшихся отцов
наломавших дням крестцов
насосавшихся сосцов
черной суки-горожанки
зализавшей кровь торцов
остается алфавит
он по улицам бежит
по-дурацки говорит
у него язык из пасти
синей гроздочкой висит
побежали вслед за ним
на неву смотреть на дым
станем волосом седым
станем голосом последним
недостаточно худым
* * *
кольчатая темнота
не открывая рта
говорит односложно
та та
поезд сравнив с червяком
голову с кулаком
понимаешь как поздно
и ложишься ничком
и смотришь в землю в земле
скучно как на земле
как на меленьком небе
голубиной сопле
тата всех кулаков
поездов червяков
дай нам быстрого света
из бегущих кружков
* * *
Ты смотришь искоса и вкось.
Мы были вместе, стали врозь.
И свет закостенел.
И между нами — только речь
о том, кто́ сможет первым лечь
в сухой и общий мел;
о том, кто́ сможет лечь вторым
и будет сослан в тот Нарым,
который создал черт,
зачем не знает — знает Бог,
но тот на веточке засох,
испортив натюрморт.
* * *
На улице — К. Коро
и выполнение ГОЭЛРО.
Листья ложатся стопками,
в основном на зеро.
На улице — Ленин. Лень
жить. И плыть тоже лень.
Гуси летят как птицы,
представляя себе мишень.
Малевич сидит у окна.
Кисть ему не нужна
и краски. Он тихо-тихо
подождет дотемна.
* * *
Горького севера, столпного дыма
дали нам разом и навсегда,
дали нам разум — и звездочки мимо
(это не звездочки, это вода
слушает зимние поезда).
Листья кричат на конце словоформы
разом и дергают головой,
хор деревянный вбегает с платформы
и выбегает обратно, живой,
входит Неместный — с речью-вдовой.
Так мы и едем на родину, к морю,
морю немецкому, морю немых,
рифмой прикручены к общему горю,
общую радость затарив под дых,
слушая сны соловьевых-седых.
* * *
Кесарь спрашивает косаря:
«Что есть ложь, по-вашему говоря?»
Кесарю отвечает косарь:
«Не знаю, вели принести словарь
нашего великоузкого языка,
там об этом сказано наверняка».
Кесарю приносят словарь,
шелестит страницами секретарь:
«Ложь — то, что хочется косарю
скрыть от кесаря. См. Хрю-хрю».
«Что еще за хрю-хрю, косарь?..»
Шелестит страницами секретарь:
«Хрю-хрю — то, во что ни на грош
не верит косарь. См. Ложь».
Кесарь наклоняется к секретарю
и диктует ему: «Хрю-хрю».
Ставит подпись, а секретарь — печать.
«Не пора ли, косарь, отвечать
за свои слова, вернее, за свой словарь?»
«Это не мой словарь, государь,
его составляли твои писцы,
а мы — неграмотные косцы.
Я знать не знаю, что значит ложь.
Я так говорю, если кто-то возьмет мой нож.
Ложь, говорю, где взял, говорю!
А хрю-хрю — так свинья говорит: хрю-хрю.
Что тут скрывать, неведомо мне.
И с чего мне не верить моей свинье?»
«Видишь, косарь, наш словарь не врет,
ложь сама себя выдает,
я только спросил тебя, что есть ложь,
а ты мне сразу твердишь про нож,
я только спросил, что такое хрю-хрю,
а ты, выходит, не веришь царю...
Что же мне делать с тобой, косарь?»
«Делай что хочешь, государь,
но только делай в один присест.
Бог не выдаст — свинья не съест».
* * *
Из ленинградской пленной пневмы
там, где канала поворот,
фотограф маленький и пьяный
на шайку лейку наведет.
И выйдут к пленке полубоги,
в асфальт копытцами стуча,
и свет в роскошном каталоге
не потеряет ни луча.
Проедет воздух, неогулен,
и глянет каждому вослед,
и тросточкой взмахнет Кривулин,
и все исчезнет. Щелк — и нет.
* * *
Умолкли плотничьи сухие матерки,
достроен эшафот и пахнет новым тесом,
и по углам двора трехцветные флажки
резвятся в воздухе курносом...
...Весь день баюкало нестройное тук-тук,
хотелось лечь и спать, замучила зевота,
хотелось, чтобы не кончался этот звук
и длилась вечно стройка эшафота...
...Дворовых казней спелые плоды,
источники уюта и веселья,
попросят принести назавтра в детсады
на первые уроки рукоделья.
* * *
по краю оврага трава слаще
над пропастью гуще рожь
грызи же о мальчик сахарный хрящик
дергай за ручку отчий ящик
засовывай в щели нож
когда открывается правда и звери
берут намокший след
входят куницы в открытые двери
стонут цевницы глохнут тетери
находится пистолет
