К 80-летию ИОСИФА БРОДСКОГО

ВЛАДИМИР ХРШАНОВСКИЙ

Муза одного стихотворения

Памяти Шамили

Стихотворение Иосифа Бродского «Остановка в пустыне» — одно из самых известных. Оно дало название циклу, первому авторизованному сборнику, изданному в Нью-Йорке в 1970 году, вошло во многие издания избранного и собрания сочинений. Как и почти всё у Бродского, стихотворение многослойно и метафорично. По ходу его, наблюдая за разрушением Греческой церкви, автор отвлекается на более общие философские и исторические вопросы: сопоставляет просто «храм» и «храм искусства»; размышляет («И от чего мы больше далеки: / от православья или эллинизма? / К чему близки мы? Что там, впереди?»); сетует («Одно, / должно быть, дело нацию крестить, / а крест нести — уже совсем другое»). Некоторые исследователи помимо сказанного прямо и лежащего на поверхности находят в нем скрытую глубинную оппозицию «греческое — татарское». В примечании Льва Лосева к стихотворению «Остановка в пустыне» в Большой серии «Библиотеки поэта» читаем: «Во второй строфе упоминание (биографически точное) визитов к татарской семье чревато историософским пессимизмом, оппозиция греческое-татарское подчеркнута параллельным расположением прилагательных в 5 и 6 строках».^[1]

Поводом для оговорки-уточнения «биографически точное» послужило упоминание во второй строфе «татарского семейства»: «Была весна, и я как раз тогда / ходил в одно татарское семейство, / неподалеку жившее. Смотрел / в окно и видел Греческую церковь. / Все началось с татарских разговоров; / а после в разговор вмешались звуки, / сливавшиеся с речью поначалу, / но вскоре — заглушившие ее». Все описанное далее («В церковный садик въехал экскаватор / с подвешенной к стреле чугунной гирей. / И стены стали тихо поддаваться») документально точно. Свидетельствую об этом как очевидец событий, происходивших в садике, примыкавшем к Греческой церкви весной 1962 года. Более того, возникавшее при первом чтении этих строк (и не оставлявшее меня) впечатление абсолютной достоверности описываемого наводило на мысль, что и «татарское семейство» имело прообраз. Интуиция не подвела. Многолетние поиски позволили установить, что татарское семейство, упоминаемое Бродским, действительно обитало на Греческом проспекте в доме № 11, прямо напротив церкви, в полуподвальном помещении внутреннего флигеля. В том же самом доме, двумя этажами выше, находится квартира, в которой прошла вся моя жизнь, и в 1950—1960-е годы — до переезда семейства — мы были соседями, ходили через общий двор и не могли не встречаться.^[2]

Из фразы «я как раз тогда / ходил в одно татарское семейство, / неподалеку жившее» невозможно понять, что же привело Бродского в этот дом («неподалеку жившее» мало что объясняет). Так же как и слова «все началось с татарских разговоров»: вряд ли они могли привлечь поэта сами по себе. Хотя поговорить там было с кем и кому. Семейство, как выяснилось, оказалось весьма многочисленным. Главой его был Андрей Алексеевич Иванов. Правда, до начала 1930-х годов он был Абдурахманом Абдулазизовым. Но при получении паспорта (по собственному желанию или чьей-то настоятельной рекомендации) взял простую русскую фамилию Иванов, а заодно (для полного соответствия) поменял имя и отчество. Фамилию он передал всем членам своей семьи, однако имена их (жена Фяруза, дочери Равиля, Хасиба, Халида, Шамиля, Талия, сыновья Хафиз и Шамиль) остались татарские.

Благодаря младшей дочке Талии, которую мне удалось найти через общих знакомых по нашему дому, я узнал, что Бродский приходил к ее старшей сестре Шамиле, которая родилась перед самой войной: 9 мая 1941 года. К событиям, описываемым в «Остановке в пустыне», то есть весной 1962 года, ей должен был исполниться двадцать один (на год младше Иосифа). По свидетельству Талии, именно тогда Шамиля впервые привела его к ним. С Греческого проспекта они должны были свернуть под арку дома № 11, приоткрыв тяжелую калитку на литых узорчатых чугунных воротах, и пройти через длинную подворотню во двор-колодец. Первая дверь слева вела на черную лестницу нашего дома. По ней можно было подняться на чердак (откуда мы, мальчишки, и наблюдали за всем, происходящим с Греческой церковью), а спустившись на несколько ступенек вниз, попасть в полуподвал, где за окнами вровень с землей (в квартире 14) жила с послевоенного времени семья Шамили.^[3]

Эту информацию я получил от Талии пять лет назад, когда готовил свою первую публикацию. Но мне очень хотелось поговорить и с самой Шамилей. В марте 2015 года я решил воспользоваться очередной поездкой в Москву. Узнав у Талии номер телефона Шамили, перед выездом позвонил ей и попросил о встрече. Ответ меня озадачил: «Я много что могу вспомнить, но не уверена, что хочу это делать». Все же мы договорились, что я позвоню, когда буду в Москве.

После завершения служебных дел у меня оставался один день перед отъездом. Со страхом и надеждой я набрал номер Шамили. Тот же медленный низкий голос: «Ну давайте встретимся завтра в двенадцать часов у метро „Пражская“». Понимая, что нужно найти место для разговора, я приехал на полчаса раньше и попытался отыскать поблизости какое-нибудь небольшое (и недорогое) кафе. Безуспешно. Поднялся на последний этаж торгового центра «Колумбус», где, судя по плану, должна была находиться какая-то восточная чайная. Там она и оказалась. Взглянув на официантов в кимоно, я прикинул стоимость чая и размер приличествующих чаевых (у меня оставалось всего пятьсот рублей). Приближалось назначенное время. Я спустился из торгового центра в метро. Встал, как мы договорились, у выхода. И вдруг осознал еще одну проблему: как же я узнаю Шамилю? Номера ее мобильного у меня не было. Соседствуя, мы наверняка не раз встречались в нашем дворе, но тогда разница в семь лет развела нас в разные возрастные группы, мало интересовавшиеся друг другом.^[4] К тому же с тех пор прошло больше полувека. Из всего семейства я хорошо помнил лишь маму Фярузу, которая гоняла нас, мальчишек, игравших на заднем дворе в футбол прямо перед ее окнами. Боясь пропустить Шамилю, я бросался ко всем подходящим мимо женщинам ее возраста с вопросом «Простите, вы не Шамиля?». Нервная реакция некоторых меня удивляла до тех пор, пока я не вспомнил о недавних событиях в московском метро.

И все-таки мы встретились. Пожилая, довольно полная женщина с темными с проседью волосами сама подошла ко мне. Мы поздоровались, и тут же опять возник второй, так и не решенный мной вопрос: где мы можем посидеть и поговорить? Шамиля взяла инициативу в свои руки и со словами «Я знаю тут поблизости одно место» привела меня в ту самую восточную чайную на последнем этаже торгового центра «Колумбус».

Посетителей было немного. Официант в кимоно пригласил нас за столик у окна, принес меню. Я передал его Шамиле и стал ждать. Для начала Шамиля заказала чайник зеленого чая. «Ну, на это мне, пожалуй, хватит», — подумал я. Понимая важность предстоящей встречи, я собирался записать рассказ на диктофон. Однако, когда я спросил ее разрешения, получил отказ и не посмел ослушаться. Потому-то у меня остались лишь отрывочные записи, которые я делал по ходу ее рассказа.

Что-то я уже знал от Талии. Но многое открывалось впервые. Шамиля уточнила, что после окончания школы, в 1959 году, она поступила на работу корректором в ленинградское отделение издательства «Наука» и заочно училась на редакторском отделении Полиграфического института. Вместе с Шамилей в издательстве работала Людмила Комм. Именно она в 1962 году ввела Шамилю в круг друзей-поэтов Бродского.

«Все сходили по нему с ума!» — вспоминала Шамиля. На одной из вечеринок Иосиф всем гадал по рукам. Когда Шамиля показала ему свою, он заохал-заахал и сказал, что ни у кого ничего подобного не видел. Так началось их близкое знакомство. После этого Бродский и стал бывать в том доме. Шамиля же теперь частенько проводила время с ним, Рейном, которого, как она отметила, Иосиф любил, и Найманом. Местом их встреч бывала и комната в издательстве «Наука». Однажды они навестили Ахматову в ее комаровской «будке», и Шамиле запомнилось, что «Анна Андреевна два часа рассказывала о Чингисхане…».

13 марта 1964 года состоялось судебное заседание, на котором Шамиля присутствовала, затем последовали ссылка Бродского в Архангельскую область и его возвращение оттуда. В конце 1960-х они еще встречались, но в дальнейшем пути их разошлись. Шамиля вышла замуж за сотрудника Агентства печати «Новости», стала Дашковой и переехала в Москву. Там она работала в издательства «Наука». Какое-то время провела с мужем в Египте, в Каире. В 1972 году у нее родился первый сын, затем второй… Бродский же в июне 1972 года вынужден был эмигрировать из страны.

Завершив свой рассказ, Шамиля достала из сумочки две пожелтевшие, протершиеся на сгибах странички с машинописным текстом и протянула мне. На первой (наверху и немного наискосок) — надпись-заголовок от руки: «Остановка в пустыне». На второй (под последними строчками стихотворения, в левой половине) — посвящение: «Шамиле, обитающей в этих строчках 19 XII-66 И. Б.». Понимая, что передо мной уникальное свидетельство не только ее близкого знакомства с поэтом, но и сопричастности его творчеству, я попросил разрешения сфотографировать эти машинописные странички. Шамиля согласилась, сказав, что у нее хранятся и другие машинописные копии стихотворений Бродского.

Встреча наша подходила к концу. Официант принес счет. Взглянув на него, я с облегчением вздохнул: имевшейся у меня суммы оказалось достаточно. Оброненная по ходу разговора фраза Шамили «Что-то я проголодалась», к счастью, не получила продолжения (может быть, она уловила мой тайный испуг), и я избежал позора. Мы спустились вниз, попрощались. Я пообещал прислать ей перед публикацией статью, предназначенную для раздела, посвященного 75-летию Бродского, в майском номере «Звезды». Шамиля повернулась и неторопливо пошла в расположенный на первом этаже супермаркет. Я долго провожал ее взглядом, приходя в себя после всего услышанного и увиденного.

Вернувшись домой, я проверил все доступные мне публикации «Остановки в пустыне». Посвящение, обнаруженное на машинописной копии, отсутствовало.

Как помним, оно имеет точную дату: 19 декабря 1966 года. Между событиями, описанными в стихотворении, зарождением и окончательной редакцией прошло больше четырех лет. Бродский завершил его, уже вернувшись из ссылки и увидев на месте Греческой церкви «не нормальный купол, / а безобразно плоскую черту» концертного зала «Октябрьский». Но на протяжении всего этого времени стихотворение зрело. И тайной музой, вдохновлявшей поэта, оставалась Шамиля. Ведь только благодаря ей этот уголок города с Греческой церковью, садиком со столетними лиственницами и домом, в котором жило татарское семейство, стал дорог Бродскому, вошел в его поэтическое пространство и был навечно запечатлен в стихотворении «Остановка в пустыне».

О том, что знакомство было (и долгое время оставалось) для обоих памятным и значимым, прежде всего свидетельствует авторское посвящение, говорящее о присутствии Шамили в его строках и между строк.

Но этим отношения их не исчерпывались. Талия вспоминает, что Шамиля была в зале суда, где судили Иосифа, и после оглашения приговора пришла домой «печальная, в очень тяжелом настроении». 30 января 1968 года Талия и, по всей вероятности, Шамиля присутствовали в Союзе писателей на «Вечере встречи творческой молодежи» (с участием Бродского), имевшем скандальные последствия, и испытала «невероятные вдохновение и волнение». В этот же период (между возвращением Бродского из ссылки и его эмиграцией из СССР) подросшая Талия бывала у Иосифа в гостях, в его «полутора комнатах». «Я стеснялась, но показала ему свои стихи, слушала его внимательно, и мы понимали друг друга. Увидев на стене маленькую репродукцию (автопортрет Ван Гога) я спросила, любит ли он Ван Гога; Иосиф сказал, что любит. Я призналась, что тоже люблю Ван Гога».

Последняя встреча Иосифа и Талии произошла в конце августа 1995 года в Хельсинки, где тогда проходил большой культурный фестиваль. Программа его помимо международной научной конференции о постмодернизме в современной русской литературе включала презентацию сборника Бродского «Разговор с небожителем» в переводе на финский Юкки Маллинена и пресс-конференцию нобелевского лауреата. Талия оказалась в Хельсинки одновременно с Бродским совершенно случайно, приехав на несколько дней из Петербурга. «Думаю, не удивительно, — пишет она, — что я встретилась с Иосифом Бродским еще раз в жизни. Последний раз, благоволение судьбы. Мечта оказалась возможной и истинной: счастье — увидеть его благородное, грустное и спокойное лицо, услышать его. И, расставаясь, Иосиф пожал мне руку, как будто обнял душу.

Но как тяжело мне было узнать, что спустя пять месяцев он ушел в вечность. Иосиф Бродский умер 28 января 1996 года. Эта весть сразила меня. И я написала:

Слово — нечто большее речи

Значимо и свободно

Вдох и выдох

Аминь».

А через два месяца после моего московского свидания с Шамилей, в день семидесятипятилетия Иосифа Бродского, мы встретились с Талией во дворе дома Мурузи на открытии в «полутора комнатах» музея поэта.

«Шамиля в коме: сердечный приступ», — сказала она.

30 мая 2015 года Шамили не стало.

1. Бродский И. Стихотворения и поэмы. В 2 т. Т. 1. СПб., 2012. С. 510.

2. См.: Хршановский В. А. О садике, Греческой церкви и татарском семействе // Звезда. 2015. № 5. С. 151—155).

3. Курьезная метаморфоза: сейчас в том полуподвале, где жило «татарское семейство», размещается мини-отель… «Олимп».

4. Прочитав статью «О садике, Греческой церкви и татарском семействе», мой одноклассник, друживший с ребятами из нашего двора, вспомнил, как они однажды встретили удивительно красивую девушку лет двадцати, которая шла с выстиранным бельем из общей прачечной, расположенной в том же полуподвале внутреннего флигеля, где жила семья Шамили. Вероятность, что это была именно Шамиля, достаточно велика.