ВОЙНА
И ВРЕМЯ
Григорий Фукс
Трудный маршрут
I
Нине Покровской, скажем так, повезло. Она оказалась в плену у финнов,
а не у немцев. Не воевала в составе регулярной Красной армии, но
входила в диверсионную армейскую группу, забрасываемую в тыл неприятеля.
Участники такой группы не носили армейской формы со знаками отличия и не имели
при себе соответствующих документов. Поэтому у финнов на них не распространялась
женевская конвенция о статусе военнопленных. Участники таких групп приравнивались
к террористам и, оказавшись в плену, наказывались без снисхождения. Но
Покровской повезло. Попади она в руки немецких фашистов, ее бы расстреляли.
Финны ограничились концлагерем. Не из-за милосердия к юной диверсантке, а только
из-за ее возраста. Нине шел девятнадцатый год, а по финским правилам к лицам,
не достигшим двадцати одного года, высшая мера не применялась независимо от содеянного.
Хотя в отношении Нины финны имели веские основания с ней расправиться.
Мало того, что она входила в диверсионную группу, при пленении у нее обнаружили
именные часы убитого финского офицера. Доказать, что это подарок командира группы
единственной в их составе барышне она, естественно, не могла. Тем более что
сам командир был убит в том же рейде. Но закон даже при таких отягчающих вину
обстоятельствах, оставался для северян непреложным правилом. Нине сохранили жизнь,
превратив ее надолго в цепь унижений, обид и оговоров.
Финны не только оставили Нину в живых. Необходимо подчеркнуть,
что в плен она попала тяжело раненной в ноги. На школьных слетах, которые
она проводила много позднее, носила шорты, и все могли видеть заметные рубцы
от ран. Как говорится, не было живого места, не изгрызенного пулями. То ли ее прострочила
автоматная очередь, то ли ранило не один раз. При таких ранениях легко было погибнуть
от потери крови. Финны тут же, на месте, где ее нашли, наложили жгуты. Срочно доставили
в госпиталь — не рядом. Бой шел вдалеке от населенных пунктов. Извлекли
пули. Выходили, поставили на ноги. Она не хромала. Разумеется, выздоравливающую
допрашивали. Но без садизма. Вел допрос пожилой социал-демократ, знающий русский.
Конечно, его интересовали чисто военные данные. Но, как Нина рассказывала, не только
они. Его также занимало то, чего он понять до конца не мог. Защита родины —
дело святое. Он понимал ее патриотические чувства. Тем более что девушка уроженка
Карелии. Здесь родилась, училась, любила свой северный край. Но вот при чем тут
ее Сталин? Это в его голове не укладывалось. «Это же такая сволочь, такой подлец, —
его слова Нина приводила дословно. — Не захвати он наш юг, исконно финские
земли, мы бы никогда не воевали с Россией. Стоим в Белоострове, на нашей
старой границе, а дальше к Ленинграду — ни шагу…»
На госпитальном режиме содержали ее нормально, насколько позволяло военное
время. Ничего плохого о двухлетнем пребывании у финнов не рассказывала.
Ни угроз, ни унижений, скорее уважительное сочувствие ее судьбе. Нине тогда
не исполнилось еще двадцати, в армию женщин здесь не призывали, считая это
занятие исключительно мужским делом. Нина же занялась им совсем рано — в семнадцать.
Громких слов не любила да и звонким голосом не обладала, запевалой не была.
Голоса своего, честно говоря, даже стеснялась; на туристских слетах, когда у костра
хочешь не хочешь, запоешь, она помалкивала, слушая с удовольствием, но не подпевала,
помешивая тлеющие деревяшки в костре. Но слова песни «Вставай, страна огромная,
вставай на смертный бой…» крепко запали в душу, стали не просто волнующим призывом.
Так была воспитана отцом, журналистом Матвеем Покровским. Как и ее брат Евгений.
Тот «по зову сердца и комсомольскому долгу», сбежал из дому, став юнгой на
Северном флоте. А Нина пошла в военкомат и убедила использовать ее
в борьбе с фашистами: «Если завтра война, если завтра в поход,
— будь к походу сегодня готов…» Ее направили на краткосрочные курсы подрывников
и осенью 1941 года впервые забросили самолетом в один из создаваемых
в Белоруссии партизанских отрядов учить этому делу молодежь. Легко сказать,
учить подрывному делу. Сначала самой надо овладеть. Потом прыгать с парашютом.
В основном ночью, на огонь костров, да еще в лесную глушь. Прыжками с парашютом
на раз-два не овладеешь. Еще до войны Нина посещала курсы при ДОСААФ и там
набралась хоть какого-то опыта. Поэтому и попала на курсы подрывников.
Она совершила несколько вылетов к партизанам, каждый с огромным
риском: пересечь линию фронта, избежать встречи с немецкими истребителями,
выйти на заданную точку, удачно приземлиться, учитывая ветер и прочие непредвиденные
условия. Тогда, в начале войны, было не до упорядоченных награждений. Ее работа
осталась незамеченной. Да она и не считала ее чем-то особенным. На занятия
с подрывниками не ходила. Это не включалось в ее обязанности. Главное —
удачно прыгнуть, а потом возвратиться на Большую землю. Не такого она хотела.
Стремилась к чему-то большему — к фронту и победе. Не кого-то
отправлять на задание, а идти самой, рисковать.
Она попросила отца, известного журналиста,
помочь ей перевестись на Карельский фронт ближе к ее родине. Матвей Покровский,
в отличие от многих номенклатурных отцов, укрывавших от фронта отпрысков, не
отговаривал. Такая вот у него дочь. Рвется в бой, иначе не может. Нет
бы просто в действующую армию. Как тысячи девушек — санитарками, связистками,
телефонистками при штабах. Нет, только в самую горячую точку. Если не в окопы
к солдатам, то все равно на войну. Стояла на своем. Добилась. С перебором.
Взяли ее в диверсионную группу, собранную из разведчиков с опытом
боевых дел. Единственная девушка среди закаленных бойцов. Задача — пройти по
финским тылам, минируя дороги, разрушая связь, мосты и выводя из строя личный
состав. Двухнедельная вылазка и возвращение на базу. Что значит двухнедельное
пребывание на чужой территории в северной части Карелии, где одно поселение
отделяет от другого десятки километров? Здесь невозможно, как партизанам Белоруссии,
где села гнездятся кучно, заглянуть обогреться, подхарчиться и уйти обратно
в лес. Другое дело, что такие посещения оборачивались для жителей бедой. Немцы
в подобных ситуациях, узнав о подобных визитах, часть жителей расстреливали
или полностью сжигали деревню. Войн без жертв не бывает — такова аксиома.
Если в Белоруссии действовали
десятки партизанских отрядов, то почему ж карелам отставать? Надо было отчитываться
перед Москвой, что тут тоже не сидят сложа руки. Так, фактически на заклание, было
отправлено партизанское соединение Григорьева численностью до семисот человек. В итоге,
не нанеся финнам никакого урона, бригада потеряла от голода и стычек с неприятелем
около 500 бойцов. Назад возвратилось всего 123 человека.
II
Перед диверсионной группой, куда вошла Нина, больших задач не ставилось,
важен был факт появления в тылу врага. Две недели зимнего похода на лыжах требовали
значительного снаряжения. Естественно, необходимый запас боеприпасов, необходимое
количество продовольствия, спальные мешки. Разумеется, взрывчатка, оружие, включая
гранаты и ручные пулеметы. А сколько весила утепленная одежда… Общий вес
на каждого доходил до 60 килограммов. К этому надо добавить движение по
снежной целине. Будь это, скажем, научная экспедиция Амундсeна или Нансена, поклажу
везли бы собачьи упряжки. Но это, разумеется, из области фантастики и грез.
В группе весь груз по снежной целине тащили на себе, вынужденные устраивать
частые привалы. Бойцы группы не только избавили Нину от тяжелого оружия, но и часть
поклажи перемещали из ее вещмешка в свои. Лыжню прокладывали по очереди. Нину
от распашки снежной целины избавили.
Не станем слишком нагнетать ситуацию.
Каждый, кто ходил в лесу на лыжах, знает, что это не ровные поляны, а сложный
рельеф. Особенно в холмистых карельских лесах. Сопка соседствует с сопкой,
и постоянно их обходить практически невозможно. Конечно, Нина хорошо стояла
на лыжах, с детства приученная отцом к зимним прогулкам. Но без огромного
рюкзака за спиной. В спальниках ночевки на снегу замерзнуть не позволяли. Но
зима есть зима. Автор известной книги «За чертой милосердия» писатель Дмитрий Гусаров,
рассказавший о трагической судьбе бригады Григорьева, сам партизанил
в войну на севере и вспоминал, какие это тяготы. Он мужик выше среднего роста,
а Нина в сравнении с ним — пигалица, хотя и крепенькая.
III
Романтики войны пекутся об одном и том же. Непременно спросить
у престарелого Петра Ивановича, сколько он лично убил фашистов; у Николая
Васильевича, узнав, что воевал танкистом, сколько подбил вражеских машин. К каждому
воевавшему главный вопрос: сколько лично убил, подбил, взорвал, застрелил фрицев?
Поэтому они бы хотели услышать, как группа, куда входила Нина, незамеченной оказалась
в тылу врага, как подорвала мост с машиной, переполненной финскими солдатами,
как на дорогах взлетали на воздух грузовик с боеприпасами и легковушки
со старшими чинами, как валили десятки телеграфных столбов, разгромили сторожевой
пост и налегке без потерь вернулись к своим. Хотелось бы именно так отрапортовать.
Но, к сожалению, порадовать таким итогом не получается. Финны были многоопытным
противником, в войне 1939—1940 годов потеряв 25 000 собственных бойцов, они
вывели из строя 250 тысяч советских. Диверсионную группу Нины финны вычислили до
ее первого выстрела или взрыва моста. О дальнейшем Нина вспоминала неохотно,
лет за тридцать нашей совместной работы не более двух-трех раз. Не хочу художественно
живописать ее обрывочный рассказ. Да и к тому же охотой никогда не увлекался.
Особенно на дичь, которую ведут по следу. Финны применили ту же тактику. Они не
ставили задачу ликвидировать группу сразу. Берегли своих солдат, предпочитая преследовать
группу, не давая ни минуты отдыха. Они применили систему эстафеты, когда каждые
20—30 километров менялся отряд преследователей. При всем желании даже самый тренированный
лыжник без тяжелой поклажи не может пройти без отдыха более 50 километров по снежной
целине. «Мы не сразу поняли, что финны нас ведут поочередно, — вспоминала Нина.
— Думали: им тоже нужен отдых, даже если они налегке и лучше, чем мы, тренированы.
Старались от финнов оторваться, но они сохраняли дистанцию, избегая прицельного
обстрела. Наконец после трехчасовой гонки устроили привал. Валились с ног как
подкошенные. Но финны, не останавливаясь, стали приближаться. Вот тут поняли, что
это уже новая группа. Не передохнув, мы не могли двигаться дальше. Финнов это устраивало.
Пришлось их останавливать, открыв огонь».
Свершилось, Нина наконец стреляла по врагу. Попала не попала —
не представляла. Для нее в те минуты важнее был факт участия в бою. Группа
двинулась на финнов, заставив их отступить, и они не успрели забрать с собой
тело погибшего офицера. Его часы, подаренные Нине командиром, и стали против
нее главной уликой.
Был момент, когда группе показалось,
что она оторвалась от преследователей. Пошли спокойнее, сберегая силы. Но это продолжалось
недолго. Поднялись на очередную сопку, заметили внизу финских лыжников. Снова пришлось
ускоряться. Даже без груза за спиной вряд ли бы удалось. Лахтари, как называли финнов,
были отличными ходоками. В этой смертельной гонке преследователи не сокращали
дистанцию, лишь двигались, не теряя группу из вида. Так прошли километров 20. Короткий
зимний день клонился к вечеру. Пришлось остановиться, чтобы перекусить и поднабраться
сил. А с наступлением темноты постараться уйти в отрыв. Хотя понимали,
что в ночном лесу велика возможность сломать лыжи. Учитывая обстановку, когда
о поставленных командованием сроках пребывания в финском тылу уже не могло
быть речи, решили частично опорожнить рюкзаки за счет запасов еды. Но сначала заставить
финнов отступить и вторично попытаться уйти в отрыв, пользуясь наступившей
темнотой. Дав финнам подойти как можно ближе, открыли огонь, в ход пошли и гранаты.
Нина, занимаясь в ДОСААФ, знала, как ими пользоваться. Но бой не спортплощадка,
где разбежался, замахнулся и метнул метров на тридцать. Финны, укрываясь за
стволами сосен, держали огневую дистанцию, не неся потерь. Нина раз метнула, два.
Тут ее и зацепило.
О дальнейшем рассказывать не хотела. Это не фронт, когда раненых из
боя выносят санитарки: «Сам погибай, товарища выручай». Как же иначе? Наяву, однако,
все оказывается иначе. Как мужики могли оставить раненую? Подчеркнем все же —
куда раненную. В руку или плечо — дело другое. Поставили на лыжи, и плетись
за всеми. Увы, в данном случае дело нереальное. Даже если бы у Нины забрали
вещмешок, привязав ее ремнем к впереди идущему, скорость передвижения группы
снизилась бы в разы. У Нины было несколько пулевых ранений в ноги.
Она истекала кровью. В кино бы это смотрелось так: из еловых веток соорудили
бы что-то наподобие санок. Уложили бы на них Нину и поволокли по лыжне…
Однако в группе раненых оказалось несколько. Не знаю, какие были
ранения, но они уже тоже были не ходоки. По тогдашним сталинским указам Нине должны
были дать наган в руки и предложить застрелиться, но не отдаться в руки
к врагу. Или поручить это кому-то, что имело место в тогдашней партизанской
практике. В книге Д. Я. Гусарова «За чертой милосердия» описывались
подобные случаи. Некий боец Колчин имел задание от парторга отряда Аристова пристреливать
отстающих. О таком же А. Фадеев написал в «Разгроме», осудив Мечика
за сострадание к раненому бойцу, которого пришлось застрелить. Но командир
группы — к сожалению, Нина никогда не называла его фамилии — такого
патриотического приказа не отдал и Нине наган для последнего выстрела не вручил.
Он ее приобнял, поцеловал и увел остатки группы в лес. Довел ли кого до
своих — не знаю. Вряд ли были на то шансы. Финны, как мы знаем, Нину не оставили
умирать, хотя при ее потере крови это было неизбежно. Ватные штаны, в которых
она воевала, на морозе от замерзшей крови стали железными, как водосточные трубы.
О дальнейшем уже говорилось. Ее вылечили, сохранили жизнь и после выхода
Финляндии из войны летом 1944 года вернули на родину, за которую пролила кровь.
IV
Но родина не ждала ее с распростертыми объятиями. Даже, скажем
прямо, наоборот. Такие, как она, портили лучезарную картину победы. Они были темными
пятнами на солнце. А оно уже сверкало во всем патриотическом блеске. В 1944
году на экраны страны ворвался фильм Ивана Пырьева «В шесть часов вечера после
войны». За оставшийся год до 9 мая еще погибнет около 2 миллионов советских
солдат. Только в битве за Берлин 300 тысяч. Но страна уже ликовала, и на
экране гремели залпы победного салюта. Греметь-то они гремели, но не для тех, кто,
защищая родину, оказался во вражеском плену. Таких набиралось непревзойденное ни
в одну из войн количество, превышающее 4 миллиона бойцов, офицеров и генералов.
В перерасчете на армейский язык это 360 дивизий паникеров, поднявших руки вверх
вместо героической смерти в бою. К удовлетворению сталинских норм о чести
и доблести советского воина более половины пленных покарали Бог и судьба,
лишив их жизни от голода и болезней. А для тех, кто уцелел, рукой судьбы
управляла рука Сталина. Все, кто вернулся на родину, измученный морально и физически,
лишались прежних званий, наград и материальной помощи. Подавляющее большинство
попали в ГУЛАГ. Всем запрещалось в течение пяти лет проживать в 39
городах СССР, они были обязаны в деловых анкетах указывать, что находились
в плену, оставаясь изгоями практически на всю жизнь. Всего в ГУЛАГ было
отправлено 496 тысяч солдат и офицеров, не считая еще и 126 тысяч расстрелянных.
Такого количества репрессированных хватило бы на формирование 60 дивизий. Вот какая
судьба ждала нашу юную пленницу. Но наперекор сталинской карающей руке поднялась
рука отцовская.
Почитатели суровой законности и долга осудят отца Нины Матвея Покровского.
Чем его дочь лучше остального полумиллиона уцелевших военнопленных? Опытный дед
Матвей, как его звали в семье, журналист одной из центральных газет, сумел
уберечь дочь от сталинских ловушек. Воинских званий и наград у Нины не
имелось, поэтому лишать было нечего. Эта кара отпала как бы сама собой. Пенсия по
ранению ей не полагалась. И все равно — как избежать лагеря, отправки
на Колыму или в Заполярье? Не говоря уж о желании сохранить петрозаводскую
прописку. Столица союзной республики, разумеется, входила в список 39 закрытых
бывшим военнопленным для проживания. Гений сцены Иннокентий Смоктуновский, в прошлом
военнопленный, сам себя после войны отправил в Норильск, избежав принудительного
расселения. Дед Матвей отыскал очень рискованный, но единственно спасительный вариант.
Как это ему удалось, он Нину в это не посвящал. Но факт остается фактом. Попав после
финского в советский фильтрационный лагерь, она отправилась не куда-то в ГУЛАГ,
а — какая удача — под немецкие пули в действующую армию. Дед Матвей как
никто понимал, что это единственный выход для любимой дочурки. Поставить на карту
жизнь, чтобы вернуться к семье в Петрозаводск. Сбылась мечта. Она наконец
стала солдатом Красной армии. Не отсиживалась при штабе. Почти год до конца войны
прослужив связисткой, Нина Покровская уцелела и даже избежала новых ранений.
Но в ее жизни произошло важное событие. Она вышла замуж, стала Жирновой и сразу
после войны родила дочь Татьяну.
Посвятившему жизнь журналистике Матвею Покровскому хотелось, чтобы дети
тоже стали снайперами пера. Сын Евгений последовал примеру отца и успешно потом
трудился корреспондентом ТАСС по Северо-Западу. А Нина на сей раз к совету
отца не прислушалась. Хотя, заканчивая десятилетку, была не против. Она была натурой
романтической, готовой активно бороться с недостатками, отстаивая советские
идеалы жизни. А перо журналиста служило лучшим для того оружием. На уговоры
отца отвечала, не вдаваясь в подробности: хочу стать педагогом, быть только
рядом с детьми. Сами дети большие фантазеры. Спроси, кем они, повзрослев, хотели
бы стать, получишь самые любопытные прогнозы: начиная от миллионера и кончая
поваром, пожарником, сапожником, врачом. Пожалуй, никогда не услышать, чтобы кто-то
собрался в учителя. Нина как сказала, так и сделала. Вернувшись с фронта
в Петрозаводск осенью того же 1945 года, поступила в институт учиться
на географа. Как война повлияла на ее выбор, распространяться не любила. Но в самом
узком кругу друзей, ночью у туристского костерка все же приоткрыла причину.
Сказалась все-таки война.
V
В соседней с Ниной камере, где она ждала допроса, за тонкой перегородкой
находился мальчик, задержанный за какую-то провинность. Видеть мальчика не могла,
а слышала его голос. Нет, он не кричал, не разговаривал сам с собой, не
звал на помощь. Этот мальчик пел. Зимой темнеет рано, и, хотя в камере
имелась лампочка, было мрачновато. Мальчик пел без перерыва, закончив одну песню,
начинал другую. Он пел до самого рассвета, пока его не увели. Скорее всего, это
был подросток, с неокрепшим еще голоском. Он не напевал, не мурлыкал себе под
нос, делал это как можно громче. Его никто не прерывал, приказывая замолчать. От
волнения голос подергивался и становился похожим на крик. Что пел мальчик,
Нина отчетливо помнила. Все, что пели пионеры и знала она сама. Конечно, разных
песен на ночь не хватало, и он пел одни и те же по несколько раз. Она
чуть слышно повторяла слова, знакомые ей с пионерского детства. Не подпевала,
а именно повторяла, скорее не вслух, а про себя. Не раз прозвучал «Орленок»,
«Тачанка», «Катюша», «Броня крепка…», «Дан приказ ему: на запад…», «Юный барабанщик»,
«Любимый город», «Марш энтузиастов». Нина понимала, что мальчик отгоняет страх не
только темноты, но всего, что его ожидает с рассветом. Этот незнакомый голосок
запал Нине в душу и остался там навсегда. В ту ночь, если останется
жива, решила посвятить себя детям.
Романтики войны, прочитав историю про мальчика, превратятся в реалистов.
Подумают, как Клим Самгин у Горького: «Да был ли мальчик»? Не усомнятся, впрочем,
в мальчике, но усомнятся в его решающем влиянии на выбор профессии. Мальчик
пел, а не ревел со страху, не звал на помощь. Не ныл, не ходил по камере всю
ночь из угла в угол. Такой мальчик скорее вызовет сочувствие, чем тот, кто
поет себе да поет. Но звонкий альт карельского парнишки лег Нине на душу как символ
особой беды военных лет. У Фадеева в романе «Молодая гвардия» его комсомольцы-краснодонцы
тоже поют в застенках, поет целая группа, символизируя своим пением свое достоинство,
мужество и героизм. Их пение в одноименном фильме Сергея Герасимова —
один из самых впечатляющих эпизодов картины. Не «Марш энтузиастов» пела Ульяна Громова
с подругами, не «Вставай, страна огромная…». Они пели в гестаповском застенке
совсем о другом, о том, что делало их родными и близкими. Не фашистов
клеймили, не вождя прославляли. Совсем иное звучало с экрана, казалось бы,
далекое от войны: «Дивлюсь я на небо та й думку гадаю: чому я не сокил,
чому не литаю, чому мени, Боже, ти крыльев не дав? Я б землю покинув и
в небо злитав…»
Но Нина встретила самого обыкновенного парнишку, ничем не прославившего
свое оставшееся безымянным имя. Соверши он подвиг, о нем бы, разумеется, узнала
Карелия и его имя носили бы школа, где он учился, улица, где он жил. Нина Матвеевна
учила школьников без малого полвека. Не глаголила расхожих истин. У нее были
иные принципы, как у флагманского корабля сигнал на флоте: «Делай, как я».
VI
Что такое учитель географии в школе? Карта, глобус, указка. В последние
годы кадры учебных фильмов, видео, Интернет. Иногда рассказы о собственных
путешествиях или разговор о чужих. Где-то с 1980 года обязательные однодневные
походы по окончании учебного года. Построились, прогулялись по окрестностям, разок
разожгли костер и попили чаю. Опережая время лет на тридцать, Нина Матвеевна
знакомство с природой обустроила по-своему. Школа не должна оставаться замкнутым
пространством, где учат, конечно, всякому полезному, но этого для полноценной жизни
недостаточно. Внеучебное время остается за бортом. А именно в нем аккумулятор
жизненных интересов, личной самостоятельности в большом и малом. Как это
убеждение связано с минувшей войной, она никогда не объясняла. Она знала и встречала
множество говорунов, которых хлебом не корми, дай только на людях, особенно при
детях, расписывать героическое военное прошлое. Тут она разделяла мнение Льва Толстого,
высказанное им через рассуждения по этому вопросу Николя Ростова: «Ростов
<…> знал, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и он
сам врал, рассказывая; во‑вторых, он имел настолько опытности, что знал, как
все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать.
Но <…> он знал, что этот рассказ (офицера о храбрости Раевского и его
сыновей. — Г. Ф.) содействовал
прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься
в нем».
Кстати, у времени на войне совсем другой отсчет. Тех, кто провел
в окопах всю войну, практически не осталось ни одного. В Красной армии
солдат в ходе боев невредимым в строю оставался не более двух недель.
За четыре года войны рядовой состав действующей армии полностью обновлялся три или
четыре раза. Военная биография Нины как раз укладывается в двухнедельный срок.
Но этих нескольких дней в диверсионной группе под прицелом финских снайперов,
да и фронтовых невзгод после плена вполне хватило, чтобы разобраться в главном.
Ничто так не укрепляет человека, как вера в самого себя. Приходит она не только
с овладением профессией, а и с умением не надеяться на других,
решать проблемы самому. Нина на эту тему не философствовала. Она не собиралась объять
необъятное. Но для нее искусство летчика поднять самолет в воздух или умение
разжечь костер с одной спички были в равной цене. Знала, для чего обучалась
на географа. Выучилась и пошла по краям и весям, покоряя сотни километров
пути. Да не одна. За собой много лет она водила группу старшеклассников, как когда-то
ее водила война. Группа собиралась человек из пятнадцати. Уходили на маршруты обычно
в зимние каникулы, когда мороз крепчал и метель порошила. Желающих хватало.
Готовиться начинали с осени. Разбирались в картах, учились ориентироваться
по компасу. Ходили по азимуту. Отдельно учились, как правильно укладывать рюкзак.
Конечно, не такой весомый, как Нина таскала в войну. Но каждый килограммов
по тридцать. А подростки лет пятнадцати-семнадцати. Не Голиафы, а дети
послевоенной поры. Девочек не менее половины в каждой группе. С первым снегом
становились на лыжи и ходили сначала налегке до Лососинного, Косалмы. Потом
нагружали рюкзаки, постоянно увеличивая вес. Сначала двигались по протоптанной лыжне,
потом по целине. Прокладывали ее по очереди. Мелочей в подготовке к походам
не существовало. Чтобы ничего не болталось, не съезжало, не натирало. Учились ставить
палатки, разжигать костры, когда, валясь от усталости, устраивались с темнотой
на привал. Очень существенно и другое: Нина не искала легких дорог. Могли бы
ходить по Заонежью, Приладожью, до Свири. Но маршруты она выбирала самые что ни
на есть крутые, заполярные, по обледенелым сопкам у Мурманска, Северного Урала,
мастерской категории трудностей. Никто у Нины не ныл. Кто раз сходил, прирастал
к походам намертво. На привалах готовили горячее. Заодно учились кухарить.
Нина это любила и меню как могла разнообразила. Конечно, много пели. Дети как
можно громче, как тот безымянный военный мальчик. Нина, как и тогда, не подпевала,
а слушала молча, поддерживая огонь костра. Возвращались с обгоревшими
от мороза щеками, облупившимися носами и приносили с собой в школу
что-то свежее, незабываемое, укрепляя себя в себе.
VII
Став завучем школы-интерната, Нина,
к своему сожалению, не могла надолго уходить в походы. В интернате
дел хватало и на каникулах. Но, как говорится, ее душа «рвалась в пампасы».
Она придумала нечто другое — масштабнее, увлекательнее, но в том же духе.
А это новое требовало всего столько, сколько не каждый примет, да и не
каждый поймет. Она решила широко раздвинуть рамки группового туризма и окунуть
в него весь интернат. Не станем выдумывать небылицы. Весь — это около
400 детских душ. Пришлось ограничиться сотней. Но попробуй в эту сотню попади.
От каждого класса приглашалось 10—12 учащихся, начиная с четвертых и по выпускной.
В первую очередь включались самые проблемные, как говорили, «трудные» воспитанники,
остальные — «решением класса». А вот как снарядить и отправить такую
массу? Не на день, а с тремя-четырьмя ночевками. Накормить, не застудить
и занять чем-нибудь полезным, что позволило знаменитому Робинзону пустить корни
на необитаемом острове. Сколько это стоило упорства, терпения и настойчивости,
до тонкостей знала только Нина. Во-первых, требовалось с полтора десятка походных
палаток. Две-три объемные, хозяйственные. Разумеется, в магазинах они не продавались.
Во-вторых, обеспечить регулярное горячее питание и не раз в день. Достать
бы полевую кухню, но с ними и в войну было туго. Да и такое
питание не входило в планы Нины. Сами, сами пусть кашеварят. Но на чем? Не
будем, впрочем, вдаваться в детали туристической программы.
Палатки путем сложных комбинаций она раздобыла у туристов и военных.
Печки изобрели преподаватели труда Анатолий Цветков, Юрий Морозов, физрук, бывший
офицер Василий Худяков. Изготовили набор стальных стержней нужной компактной длины
и толщины, которые легко собирались в подобие ажурной подставки для двух
кастрюль или сковородок. Так же легко разбирались до очередного слета. На них варили
супы, жарили котлеты сами школьники, естественно, под присмотром воспитателей. Как
и насколько быстро и верно устанавливать палатку, утеплять дно, закреплять
штыри. Использовать нужные дрова для отрядного очага, чтоб среди леса не искрили,
не дымили, как пароходные трубы. Детские руки-крюки становились сноровистей и ловчей,
а главное, сами по себе, не дожидаясь натаски со стороны. На слетах каждый
день заполнялся делами: конкурсами, скажем, на лучший обед, букет, отрядный концерт.
Но прежде всего спортивной программой. Группы уходили на закрытый маршрут, когда
искали по азимуту в незнакомом лесу контрольный пункт. Периметр поиска был
с десяток километров. В туристической эстафете ручей переходили по сваленному
дереву, ставили на скорость палатку, вовремя разжигали костер, переносили на себе
и волоком «раненых», возвращались взмыленные, но, заметим, радостные. Лет за
пятнадцать лишь однажды кто-то со слета подался в интернат. В дни слета
трудные превращались в самых активных, инициативных, примерных. Никто не исчезал
в лесу, сам по себе не отправлялся на рыбалку. Разумеется, хотя лес был вокруг,
не пытались незаметно «дымить». Никто из педагогов никогда не обращался к Нине
с просьбой кого-то отправить в город. Ежегодно сотня интернатовцев, окунувшись
в природу, обучалась жизни более, чем за год учебы в школе.
VIII
Этих регулярных обучений ей показалось недостаточно. Захотелось чего-то
более впечатляющего, сказочного. Такого, о чем интернатские сироты и дети
из неблагополучных семей мечтать не могли, а думать тем более.
Побывав как-то в приморских окрестностях Одессы, Нина загорелась
мечтой привезти сюда ребят. Санжейка, так назывался поселок, место не курортное.
На просторном пляже ни души. В поселке магазин, больничка, клуб. Но земля не
бесхозна, значится за Колхозом имени ХХ съезда КПСС. Путь один — на поклон
к председателю. Она со своей мечтой-просьбой, а председатель будто сидит
и ждет. Людей в хозяйстве в обрез. Если ребятки помогут, кой в чем
подсобят — чего-то убрать, что-то прополоть, он разрешит приехать на все лето. Да
еще подкинет молочка и свежих овощей. Вот так сбывается мечта. С середины
июня на высоком обрыве над самым лучшим в мире морем раскинулся палаточный
лагерь на полсотни ребят. Под обрывом шуршит прибой, с высоты палит солнце.
Полминуты спуска, и ты окунаешься в море, откуда не хочется выходить.
Трудностей с переездом из Петрозаводска, доставкой в Санжейку из Одессы,
сооружением кухни (с собой взяли повара) хватало. Купались, загорали, трудились
по три часа в поле. А вернулись — не узнаешь, черненькие, как негритята.
Никаких ЧП. Нина все лето, естественно, в шортах. Следы войны у всех на
виду. Несмываемые даже соленой морской водой. Разве о них забудешь. Но память
бывает разной: доброй, милосердной, а для Нины — беспощадной, злой.
IX
Любила ли Нина рассказывать о войне? Еще раз утверждаем: ни о своем
участии, ни о каких случаях. Если коллегам — конспективно. На слетах со
школьниками — никогда. До массового вручения ордена Красной Звезды в связи
с двадцатипятилетием Победы других наград она не имела. Медаль участника ВОВ
она должна была получить. Но даже в День Победы и другие праздничные даты
ее не носила. Получив все-таки по общему списку Красную Звезду, тоже не стала с ней
появляться. Точно так же поступила с орденом Отечественной войны. Два ордена
плюс медаль за Победу — не иконостас, но есть что предъявить близким, дочери,
внукам. Оставим эти ордена в покое. Они как бы за участие, а не за боевые
заслуги. Но лычками за тяжелые ранения она тоже не украшала грудь. А при них
полагалось уступать место в общественном транспорте. Ей это было ни к чему.
Сочувствия тем более избегала. Но и, как князь Игорь в одноименной опере,
не повторяла за ним: «Плен, постыдный плен, вот удел отныне мой…» Она так не считала.
За нее это решили другие. В Москве приняли в виде закона, а на местах,
естественно, дружно приступили к исполнению. Может быть, отец Нины, дед Матвей,
по блату пристраивая ее на фронт смывать позор плена кровью, советовал, если уцелеет,
жить тихо и не высовываться. Он, работая в журналистских верхах, знал,
что Москва слезам не верит. Да и характер был у дочери мужской, скупой
на слова, но крепкий в деле.
Как видим, педагогическую говорильню она заменяла конкретными, полезными
для детей делами. Но к «верхам», то есть в ГУНО, Минпрос с отчетами
и просьбами как завуч не ходила. Отношений не выстраивала, не пыталась стать
своей. Знали ли в Минпросе, а интернаты подчинялись ему, о тех делах,
что внедрила в интернате завуч Жирнова? Не только знали, но и ценили.
Ежегодно ей поручали проведение республиканских туристических слетов детских домов
и интернатов Карелии. А это уже не сотня, а целый полк крутых, трудных
детей. На таких, говоря канцелярским языком, республиканских мероприятиях всегда
присутствовали представители Минпроса и были весьма довольны организаторской
хваткой Нины Матвеевны. Но делиться опытом ее на учительские форумы не приглашали.
Методистам, умудренным в педагогике, в школах его обобщить не предлагали.
А делиться военным опытом — упаси боже. Любопытно, но факт.
На ХХ съезде Хрущев однозначно
осудил массовые репрессии сталинского режима. Многие жертвы произвола были посмертно
реабилитированы. Но о судьбе репрессированных военнопленных генсек почему-то
не сказал ни слова. Поэтому они так и оставались изгоями еще на долгие годы.
Да и сейчас, многократно толкуя о репрессиях политических, о реабилитации
бывших военнопленных не вспоминают. В живых их практически не осталось, но
посмертная реабилитация важна как признание беспримерной несправедливости к этим
жертвам войны. Наш рассказ не о всех подробностях характера и работы Нины
Покровской-Жирновой. Их бы хватило на добротную повесть. Как-то, этому есть свидетели,
она бросилась под нож пьянчужки, напавшего на детей. Здоровый мужик дрогнул под
ее напором, бросив нож, убрался прочь. Тогда сказала вслух: «Защищая ребят, готова
на все».
X
Как ни спешишь жить, время несется
быстрее. Нине стукнуло пятьдесят. Из них четверть века работы в школе. Интернатовские
педагоги, которых завуч не гладила по головке, единогласно решили представить ее
на звание заслуженного учителя Карелии. Как полагалось, оформили свое пожелание
и отправили в Минпрос. Оттуда документы поступили в Президиум Верховного
Совета республики. Оставалось рассмотреть и утвердить. Но если бы в Президиум
поступило только представление. Туда пошло личное дело завуча Жирновой. Там вся
ее биография с черным пятном плена. Война окончилась в сорок пятом. На
дворе шел семидесятый год. Как писал поэт, «Заросли травой траншеи». Но графу о пленении
никто не отменил, не засыпал остывшим пеплом. Не знаем, каким было обсуждение представления
на почетное звание Н. М. Жирновой. Да было ли оно вообще. Графа о пленении
исключала дебаты. К чему вникать во все вышеизложенное, где каждый шаг Нины —
любовь и забота о детях. Она на всю жизнь меченая, хотя давно не стало
автора этой отметины. Все по пословице «Что написано пером…» Пером и начертали «Отказать».
Здесь не судебный приговор: обжалованию в инстанции не подлежит. В школе —
почти траур, когда узнали о подобном вердикте. Да и что может недовольный
маленький шкраб, то есть школьный работник. Обжаловать можно наказание, а поощрение,
извините, не выпрашивают. Почему не пыталась из плена бежать? Представьте, в интернате
нашлись люди, которые решили не сидеть сложа руки. Они не устроили пикет с плакатом
у здания Верховного Совета. Не стали осаждать обком. Директор интерната Константин
Константинович Завьялов, в годы войны второй секретарь горкома КПСС, понимал
истинную причину решения Президиума Верховного Совета. Казалось бы, ему, как бывшему
партаппаратчику, похлопотать за своего достойного награды завуча. Но в биографии
Константина Константиновича имелось особое обстоятельство.
В плену он, к счастью, не находился. Но в его судьбе имелась темная
страница. Коллеги по партаппарату по каким-то внутриведомственным разборкам сместили
с высокой должности директора республиканской партшколы, не просто понизив
в должности, а изгнав из своих рядов. Предложив место директора бани на
Красной улице. Спасли Константина Константиновича от такой незавидной участи прошлые
контакты с секретарем Карельского обкома ВЛКСМ периода войны Юрием Андроповым.
Завьялов как-то через кого-то поведал тому о своих проблемах. Андропов, тогда
уже набравший силу после венгерских событий 1956 года, на одном из пленумов
ЦК поинтересовался у представителя Карелии в числе прочих вопросов, как
там Константин Завьялов. Местные судьбоносцы вопрос восприняли как полагалось. Завьялова в свой круг не вернули.
Вместо бани предложили возглавить школу № 23 на Перевалке. Но знаться с бывшими
коллегами Завьялов не желал. А тем более о чем-либо просить в виде
личного одолжения. Да еще по такому щекотливому вопросу, как с Жирновой. Когда
ветераны интерната попросили об этом, отмалчивался. Не сразу, но все же смирил,
как говорится, гордыню и навестил секретаря Петрозаводского горкома, с которым
когда-то сотрудничал в обществе «Знание». Тот тогда еще был юнцом, и Завьялов
учил его уму-разуму. Как складывалась их встреча, Константин Константинович с педагогами
не делился. Но, как сказано, не боги горшки обжигают. Через два месяца после его
визита Президиум Верховного Совета в прежнем составе издал Указ о присвоении
почетного звания «Заслуженный учитель Карелии» Н. М. Жирновой.
Она, конечно, была тронута таким, пусть запоздалым, но признанием ее служения детям.
Однако никто никогда не увидел этот символ учительской доблести на ее груди. Нина
Покровская оставалась верна себе. Даже в смерти она себе не изменила. Став
«заслуженной», получила право на захоронение на престижном кладбище в петрозаводской
Сулажгоре. Но она не пожелала, чтоб ее бренные останки покоились среди именитых
сограждан. Завещала похоронить ее в пригородном поселке Косалма, где еще дед
Матвей выстроил семейную дачку. Там она и покоится в кругу близких и родных!
Провожали ее в последний путь без атласных подушечек с воинскими наградами.
Война для Нины прежде всего оставалась бедой, без грома фанфар и треска
праздничных салютов.