ЭССЕИСТИКА И КРИТИКА

Марк Амусин

«…Ибо дурные вожди — ветрА´»

Представим себе писателя, занятого литературным трудом на протяжении десятилетий, выпускающего книгу за книгой в самых разных жанрах и родах литературы. Один и тот же ли это автор в удаленных точках его пути? Толстой «Севастопольских рассказов» и «Воскресения» — тот же Толстой? Гете «Вертера» идентичен создателю второй части «Фауста»? Или, если спуститься с недосягаемых вершин: Катаев, сочинивший «Растратчиков», — не однофамилец ли человека, написавшего «Святой колодец» и «Кладбище в Скулянах»? Как, в каких пропорциях смешиваются единство и изменчивость, отзывчивость на требования времени и верность чему-то главному в себе?

Биография и творческая судьба Игоря Марковича Ефимова дают богатый материал для вопросов такого рода — и для поисков ответов. И, замечу, Ефимов из той, не слишком распространенной породы литераторов, которые не только ставят — перед собой и читающей публикой — вопросы, но и не боятся давать на них решительные ответы.

Для начала несколько основополагающих фактов. Игорь Ефимов родился в 1937 году, и в том же году был репрессирован его отец. Довольно типичное советское послевоенное детство, потом — Политехнический институт в Ленинграде, работа инженером на заводе, начало писательской карьеры, членство в Союзе писателей. В 1978 году Ефимов с семьей эмигрировал в США, где и живет до сих пор. За это время писатель опубликовал не один десяток книг: художественную прозу, философские и социологические трактаты, публицистические очерки на самые разные темы, мемуары и критику. Книги эти издавались в бывшем СССР, в постсоветской России, в Соединенных Штатах. Пять из них были переведены на английский.

А теперь, после этой кратчайшей фактографической справки, — к тому, как все происходило в истории и судьбе. Поначалу все складывалось у Ефимова удачно. Уже лет в двадцать пять — первые публикации в журналах, доброжелательные критические отзывы, внимание серьезных литературоведов, например, «младоформалистки» Тамары Юрьевны Хмельницкой. Правда, бо`льшая часть тогдашних текстов Ефимова проходила по ведомству детской литературы — отдушины для многих авторов тогдашней «ленинградской школы». По рассказу (или короткой повести) «Я хочу в Сиверскую» была сделана радиопостановка, по «Взрывам на уроках» — телеспектакль. По тем временам — большой успех.

Но и взрослая, точнее, молодежная проза Ефимова была замечена. Повесть «Смотрите, кто пришел» была напечатана в «Юности», потом вышла отдельной книгой. Позже были опубликованы повести «Несколько огорчений из жизни заводского инженера», «Лаборантка» (в составе сборника). Ефимова ставили в один ряд с набравшим уже «вес» Андреем Битовым. И впрямь, сверстников и земляков сближал глубинный психологизм, острый интерес к проблемам и переживаниям молодого современника, к духовным приключениям и путешествиям складывающейся личности.

Это было в духе времени, это было «разрешено». С подачи Аксенова и Гладилина в ту пору возникла даже мода на искренность, исповедальную подлинность, на непосредственное, как бы ничем не стесненное юношеское самовыражение. Допускался даже некий размытый протест против общественного лицемерия и конформизма: мол, а чем наша молодежь хуже (лучше) героев «Над пропастью во ржи» и «Глазами клоуна»? И верно, влияние Сэлинджера сильно ощущается в «Смотрите, кто пришел», во внутреннем складе главного героя повести. Олег — долговязый и немного суматошный парень лет девятнадцати, мечтатель, немножко бунтарь, сочетающий романтический энтузиазм и жажду любви и дружбы со скептической взыскательностью, даже недоверчивостью к себе и другим. Он смахивает одновременно на Дон Кихота и на мельницу («Он [приятель] очень метко придумал про пропеллер. Я такой длинный… и, наверно, действительно, когда машу руками, очень похоже»).

Если сравнивать эту и другие тогдашние повести Ефимова с прозой Битова, то в них меньше «каллиграфии», прецизионного изображения и анализа мимолетных впечатлений, восприятий, текучих состояний юной человеческой души. Зато здесь есть упор на взаимодействие молодого человека с «другими». Вдобавок героев Ефимова с самого начала отличает постоянная и непрямая саморефлексия, стремление увидеть себя со стороны, глазами ближних и «дальних», что чревато для них комплексами и неудобствами, прежде всего — острым ощущением собственного несовершенства.

Автор набрасывает сложный рисунок «интеракций» Олега, помещает его в непривычные, осложненнные ситуации: влечение к молодой мачехе и, соответственно, полуосознанная ревность к отцу; влюбленность в Нину — и дружба-соперничество с другим претендентом на ее сердце, чудаковатым аутсайдером Аркадием. Герой еще с трудом ориентируется и самоутверждается в мире внешних норм и правил, внутренних противоречивых импульсов, самоограничений и актов свободы. При всей густой психологической вязи письма, при установке на распахнутость многое здесь намеренно оставлено в тени, в непроясненном подтексте.

Все это характерно и для других произведений Ефимова того времени. Интересно, однако, что ему удавались не только интонационно точные портреты юных отпрысков интеллигентных семей. В рассказе «Телевизор задаром» тридцатилетний автор создает необычайно достоверный образ старухи Варвары Степановны — черствой, недоброжелательной, постоянно ждущей от других людей всяческих козней. И она платит им тем же, выискивая любую возможность перехитрить, уязвить, взять верх в постоянной борьбе с окружающими, будь то соседи по коммунальной квартире, товарищи по работе или сын с невесткой. Она олицетворяет деревенский, патриархальный взгляд на жизнь, в первую очередь городскую, в котором соединяются презрение к бестолковости этой жизни и завистливое удивление перед ее избыточностью, изобилием.

Но один из плодов городской цивилизации, телевизор, вдруг обретает в глазах героини огромную притягательность. Наедине с ним она не чувствует угрозы, враждебности, зависти, как в отношениях с живыми людьми. От него исходит магия постоянства, покоя — и перед экраном старуха позволяет себе отдаться волне детских воспоминаний, смягчающих и просветляющих ее заскорузлую душу.

И все же юноша, почти подросток 1960-х годов был основным предметом интереса Игоря Ефимова. А главным, наверное, его сочинением советского периода стал небольшой роман «Зрелища», так и не увидевший в ту пору свет (опубликован в журнале «Звезда», 1997, № 7). Поначалу строй романа напоминает «Смотрите, кто пришел». Сходного типа герой, Сережа, с любопытством и настороженностью вступающий в запутаный мир влечений и отталкиваний, страстей и условностей, правил и произвола. Тот же примерно набор неравновесных ситуаций, отношений с более взрослыми, зрелыми персонажами.

Но тут линейность, бесхитростность изображения, характерные для предыдущей повести, нарушаются сильным сюжетным ходом. Герой оказывается внутри некоего театрального проекта — и театр (пусть «народный, то есть самодеятельный) как коллектив, организм, объект/процесс решительно смещает всю повествовательную перспективу и смысловую оптику. Сергею, как и читателям, поначалу трудно разобраться в происходящем: странные этюды, непонятный реквизит, таинственные запертые комнаты — и скандалы, ревность, соперничество за благосклонность режиссера и главные роли. Все это манит, чарует. Неофит, одурманенный испарениями сцены и закулисья — это явный поклон в сторону недавно опубликованного «Теа­трального романа».

Постановка спектакля предстает здесь своего рода военной операцией с маневрами, маскировкой, многочисленными учениями и штабными совещаниями. Сергей становится свидетелем и участником яростных схваток между главными актантами этого действа — режиссером Салевичем, драматургом Всеволодом, критиком «дядей Филиппом». Они спорят о путях развития искусства, о том, каким образом театральное зрелище должно покорять публику: обращением к разуму и моральному чувству зрителей или апелляцией к инстинктам и аффектам толпы, как на футболе и корриде, или использованием эффектов тайны и авторитета.

Вокруг этих дискуссий, вокруг не слишком оригинальной метафоры «мир — театр» возникают размышления намного более масштабные: о типологии характеров и темпераментов, о соотношении мужского и женского начал, о стремлении человека к свободе — и жажде повелевать окружающими, манипулировать ими. С монологом Салевича о его ненасытной внутренней пустоте, оборачивающейся потребностью улавливать и подчинять себе людские души, в роман входит мотив «похоти властвования», который впоследствии будет часто развиваться Ефимовым. Герой все это жадно впитывает, примеряет на себя. А рядом — отступления на тему жизни коммунальной квартиры, где трутся боками представители не просто разных социальных групп — разновековых укладов, и от этого трения возникают конфликты, искрения.

Есть здесь, конечно, и личная линия — с влюбленностью Сережи в женщину старше его, которая позволяет себя любить и даже «жалеет» юношу, но о серьезных отношениях с ним и не думает.

В итоге «зрелище», которое выстраивает Салевич, оборачивается успехом и трамплином для взлета труппы, но героя в этот полет не берут, оставляют на земле. В первоначальном варианте романа Сережа от всех этих переживаний умирает. Роман «не прошел» — и не только по причине пессимистического финала. Многое другое смущало, очевидно, литчиновников в этом весьма нестандартном по тем временам сочинении. Прежде всего присутствие в смысловом пространстве вопросов и тем, далеких от повседневных интересов и забот «простого советского человека». Ефимов боролся, маневрировал, пытался обойти запреты и препоны — ничего не помогало. Впоследствии он скажет, что «непроходимость» «Зрелищ» стала важным моментом в принятии решения об эмиграции.

Ефимов в 1960-е годы входил в неформальную группу молодых ленинградских прозаиков «Горожане» — вместе с Вл. Губиным, Б. Вахтиным и Вл. Марамзиным. «Горожане» стремились расширить границы дозволенного в подцензурной советской литературе как тематически, так и в плане средств художественной выразительности. Их повести и рассказы почти полностью отвергались журналами и издательствами — исключение здесь, как уже говорилось, составлял Ефимов. Они не сдавались и дважды представляли коллективные сборники своих произведений в издательство «Советский писатель», но оба раза безуспешно. Неудачи этой групповой активности, разумеется, влияли на умонастроение и жизненные планы авторов, в том числе Ефимова.

Его творческая биография складывалась намного успешнее, чем у товарищей по группе: у него вышло с полдюжины книг для детей и подростков, взрослая проза тоже пробивалась, пусть и с трудом, к «печатному станку». Но он, конечно же, не чувствовал себя реализовавшимся писателем. Ефимов (об этом он писал спустя много лет) мучительно переживал необходимость постоянных компромиссов с догматической идеологией и литературно-издательским истеблишментом, невозможность высказываться — прямо, а не завуалировано — по жгучим вопросам общественной жизни, политики, да и попросту человеческого существования.

Между тем его интерес к общественной и философской проблематике постепенно усиливался, тесня даже собственно художественные поиски. Систематический склад ума, натренированного к тому же институтскими инженерно-математическими штудиями, влек писателя к масштабному осмыслению реальности, к аналитическому прояснению проблем практической жизни и глубинных закономерностей мироустройства. Ефимов неутомимо изучал философские, социологические, экономические труды крупнейших авторитетов как классического периода, так и современных, он знакомился с подходами различных течений и школ, сохраняя при этом независимость и твердость собственного суждения.

Плодами этих занятий стали написанные им в 1970-е годы книги «Бедность народов» (впоследствии «Без буржуев»), «Метаполитика», «Практическая метафизика». Сочинения эти были смело пущены им в сам- и тамиздат, правда, под псевдонимом Андрей Московит. Ефимов продемонстрировал в них незаурядные эрудицию, философскую и публицистическую подкованность, способность к нетривиальным обобщениям в сочетании с живостью и убедительностью изложения. О содержании этих книг мы поговорим чуть позже, а пока надо заметить, что сам переход в этот период от «художественного высказывания» к прямому, к суждениям об основах бытия и свойствах человеческой природы был для самого автора по-своему драматичным.

Этот драматизм ощутим, например, в последнем художественном произведении, написанном Ефимовым на родине, — романе «Как одна плоть». Сочинение это действительно пограничное. Начинается роман как психологический этюд, подробный и тонкий, при этом двоякой направленности: о странностях и тяготах отношений конкретных мужа и жены (героя и героини); и — ретроспективно — о взрослении героя, растущего без родителей, с двумя тетушками, по-разному обожающими его.

Истории эти полнятся тонкими интроспекциями, деталями, пластичными изображениями оттенков чувств и психо-физических состояний. В рассказе о детстве героя — смешные и грустные подробности «женского воспитания», зарисовки детских надежд, мечтаний, обид, зарождающихся влечений.

Но главное тут, конечно — нетривиальная любовная коллизия, развертывающаяся «после свадьбы», в пространстве семейной жизни. Жена, Лида, ко всему в жизни относится очень остро, личностно, с нравственной непримиримостью. Отличает ее к тому же вера в слова как главную реальность в мире. Герой тоже убежден в высшей ценности слов, поэтому неспособен многие из них, столь обычные в человеческом обиходе, произносить — чтобы не впасть в ложь, в фальшь, в измену себе.

Ефимов искусно воссоздает гамму притяжений-отталкиваний между героями, переходящую в конце концов в невозможность жить друг без друга. И — выявляющуюся вскоре невозможность всегда быть вместе. Не из-за несовместимости характеров или неблагоприятного стечения обстоятельств. Нет, герою открывается, пусть в интуиции, тайна неутолимости всякого желания, недостижимости полного и длящегося обладания «другим», что и приводит к житейским разрывам, крушениям, катастрофам — смотри «Красное и черное» и «Госпожу Бовари», «Цыган» и «Анну Каренину». И постижение это сообщает повествованию подлинный драматизм.

А во второй части романа на смену «воспитанию чувств» приходит некий трактат о самых общих «условиях человеческого существования»: наедине с самим собой, в подростковой группе, во взрослом коллективе, в рамках общества. Этот трактат, правда, носит эмоциональный, исповедальный характер. Речь идет о неизбывных тяготах личности в мире, наполненном борьбой всех против всех, встроенным моральным лицемерием, конформизмом, жестокостью. Примеры даются, естественно, из постылой советской реальности, но едкие авторские вопросы и инвективы явно метят и в более далекие цели — на горизонте человеческого бытия. И лейтмотивом проходит здесь мысль о болезненном противоречии между извечным порывом к свободе и столь же глубоко укорененном стремлении обнаружить неколебимые законы, на которые можно опереться посреди изменчивой, обманчивой жизненной трясины.

Роман «Как одна плоть», опубликованный только после переезда Ефимова в США, явился свидетельством некоего внутреннего кризиса, колебания между разными способами авторского самовыражения. А в сфере философского и социологического умозрения он к тому времени, как уже сказано, достиг немалых успехов. Два его главных трактата 1970-х годов, «Метаполитика» и «Практическая метафизика», тесно связаны между собой. Прежде всего — поиском внятных ответов на фундаментальные вопросы индивидуального и общественного бытия, ясных ориентиров и критериев жизнедеятельности. А сверх того сквозной темой обоих сочинений служат обоснование и утверждение человеческой свободы. Это было особенно важно для автора в условиях тотальной несвободы, окружавшей его в пору написания этих книг.

В «Практической метафизике» автор объявляет себя приверженцем учений Канта и Шопенгауэра, каковые и излагает с подкупающей краткостью и ясностью. Тут стоит отметить, что в семидесятые годы ХХ века требовалось немалое интеллектуальное мужество, чтобы поднять извалянное в грязи знамя метафизики. Приняв, вслед за Шопенгауэром, что основой мироздания, «вещью в себе» является Мировая воля, он выводит из этого метафизического постулата иерархию уровней бытия, от неорганической материи до человека, основанную на возрастании «волевой» энергии. А дальше Ефимов обращается к самым различным сферам жизни, находя там подтверждения «принципа воли», который по отношению к человеческой сущности проявляет себя как атрибут свободы.

В «Метаполитике» Ефимов конкретизирует этот подход. Он рисует картину историко-политического развития мира исходя из нескольких простых основополагающих понятий. Это, во-первых, «царство я-могу», иными словами — сфера свободы, суверенности каждого человека, к расширению которой он всегда стремится. Во-вторых — «воля мы», то есть совокупность законов и правил, которую вырабатывают человеческие коллективы для своего выживания и преуспеяния. «Воля мы» ограничивает индивидуальные «царства я-могу», дабы избежать анархии, и одновременно обогащает индивидов новыми степенями свободы.

Описав таким образом «статику истории», автор затем вводит главный фактор исторической динамики. По его мнению, наиболее успешными по ходу развития цивилизации оказываются те этносы и государственные образования, в которых велика доля выбравших «ве´денье» (в отличие от выбирающих «неве´денье») — готовность видеть реальность во всей ее противоречивой сложности, принимать ее вызовы, руководствоваться в своей жизни не голой прагматикой, а принципами и идеалами, брать на себя ответственность за свои поступки. Ефимов создает здесь настоящий гимн выбравшим «ве´денье». Этот тернистый путь не сулит ни покоя, ни безопасности, но наделяет идущих чувством собственного достоинства и сознанием нравственной правоты.

К этим сочинениям примыкал и роман, который Ефимов опубликовал незадолго до отъезда на Запад в серии «Пламенные революционеры». Назывался он «Свергнуть всякое иго» и рассказывал об одном из радикальных деятелей Английской революции XVII века Джоне Лилберне, создателе движения левеллеров, то есть уравнителей. Книга — широкое, многофигурное полотно времени, с подробно выписанным политическим и бытовым фоном, с живыми образами Кромвеля и многих других активных участников тех событий.

Такая публикация — вовсе не парадокс и не акт конформизма. Многие авторы того периода ухитрялись высказать эзоповым языком свои неортодоксальные взгляды именно в книгах этой серии. Изображая события далекого прошлого, перипетии революций и борьбы с деспотизмом в разных странах можно было сказать — обиняками — много такого, что никогда не прошло бы в сочинениях о современной жизни. Ефимов, создавая жизне­описание исторического персонажа, выразил, хотя бы частично, свои представления о борьбе за свободу духа, против политического и религиозного принуждения, о готовности человека жертвовать очень многим в этой борьбе. Косвенным образом он воздал хвалу английскому национальному характеру, английской традиции отстаивания независимости, сопротивления произволу и беззаконию.

Этот роман, однако, был опубликован, когда семейство Ефимовых уже «сидело на чемоданах». Очень скоро писатель и его близкие вступили в совершенно новый жизненный этап. И он оказался очень нелегким, при всей несомненной благотворности «воздуха свободы». Очутившись на Западе, многие из бывших советских писателей и деятелей культуры потеряли не только привычные читательскую аудиторию и статус, но и убежденность в первостепенной важности дела, которому они служили, — литературы. Приходилось расставаться с амплуа «влиятельных персон», властителей дум. И тут проверке подверглась серьезность деклараций потенциальных диссидентов и эмигрантов насчет готовности мыть посуду, мести улицы, болванки катать на заводе — лишь бы подальше от обкома, профкома, цензуры.

Ефимов еще в Союзе выбрал и усвоил жизненно-философскую позицию в духе протестантской этики и «ве´денья»: стойкость, самодисциплина, опора на собственные силы, готовность трудиться засучив рукава. Это очень помогло ему найти свое место внутри «суровой капиталистической действительности» — в отличие от многих других эмигрантов, с трудом выдерживавших испытание свободой и рынком.

Почти сразу же он начал работать в издательстве «Ардис», принадлежавшем известным американским славистам Карлу и Эллендее Проффер и занятом публикацией — на русском языке и по-английски — неподцензурных произведений русской литературы, как современной, так и первой половины ХХ века. Издательство располагалось в городке Анн-Арбор, в мичиганской (правда, университетской) глубинке.

Через некоторое время, однако, Ефимов прервал сотрудничество с Профферами. Он основал собственное издательство «Эрмитаж», опубликовавшее за годы своего существования около двухсот книг в самом широком жанро-тематическом диапазоне. При этом почти всю практическую работу Ефимов выполнял вместе с женой Мариной. Упорно, неуклонно, с ровной энергией они вдвоем тянули этот «воз». (О причинах разрыва с «Ардисом», о заботах, тяготах и успехах издательства «Эрмитаж» можно подробно прочесть в книге переписки между С. Довлатовым и И. Ефимовым «Эпистолярный роман»; М., 2005.)

При этом главным делом своей жизни Ефимов по-прежнему считал писательство. Но что и как писать? Как овладеть интересом публики? В собственном издательстве он естественным образом мог публиковать и свои книги. А «Как одна плоть» и «Практическая метафизика» вышли еще в «Ардисе». Но все это не снимало главной проблемы: как добиться настоящего читательского успеха; в идеале — с переводами на английский, в реалистичном варианте — с выходом к широкой (и одновременно узкой) эмигрантской аудитории. Было ясно, что прежняя стилевая манера — с некоторой фабульной анемией, подробной описательностью, дотошным психологическим анализом, неспешным обнаружением характеров и отношений героев — к этой цели не приближала. Нужно было менять курс.

Первый роман, написанный в США, «Архивы Страшного суда», был сделан с откровенной установкой на бестселлер. Писатель создает в нем забористый жанровый коктейль, даже «ерш». Здесь есть элементы традиционного романа с психологической рефлексией и любовной интригой, есть метафизическая перспектива, в которой соединяются естественно-научное и религиозное обоснования бессмертия, есть линия борьбы с кознями всемогущего КГБ, есть динамика погони и бегства, похищений, терактов, боестолкновений.

Сдвоенный сюжетно-тематический фокус: фантастическое допущение о возможности управлять частицами крови как бессмертными носителями информации о личности и вдохновенная проповедь в духе учения Н. Федорова о воскрешении потомками умерших предков. Живущая в СССР исследовательница-диссидентка Лейда Ригель и отец Аверьян, возглавляющий группу своих православных приверженцев во Франции, с двух концов туннеля движутся к одной цели, и встретиться им помогает загадочный Фонд, который на самом деле собирается поставить дело подготовки всех людей к грядущему воскрешению на «коммерческий поток». На Фонд работают предприимчивые дельцы и веселые авантюристы, американцы, израильтяне, итальянцы. А советские спецслужбы с помощью международных террористов стремятся оставить открытие Лейды по свою сторону железного занавеса, дабы оно служило увековечению власти «кремлевских старцев»…

Приключенческий сюжет «Архивов» форсирован до предела, действие охватывает полмира и переносится из Таллина в США, из Вены в Ленинград, из Парижа в финско-советское пограничье. Авантюрные эпизоды молниеносно сменяются богословскими рассуждениями, а те — исповедями, эротическими сценами, (квази-) научными отчетами. Все это лихо и умело закручено, написано энергичным и ярким языком. Ну а уж способности выразительно характеризовать своих персонажей Ефимову всегда было не занимать. (Разве что изображение зловещей и всепроникающей активности КГБ выглядит несколько трафаретным, а его агенты — слишком уж дубовы, в духе стандартных американских фильмов «про шпионов».)

В итоге, однако, при чтении возникает ощущение избыточности: слишком много различных линий и узлов, слишком густа и пестра вязь событий. Разветвленность темы и сюжета оборачивается громоздкостью. Разумеется, это мое субъективное мнение, которое противоречит мнениям многих знатоков, и среди них Иосифа Бродского. Но факт тот, что большой популярности у американской публики роман не снискал, хотя и вышел в английском переводе.

Ефимов продолжал пробовать разные пути к литературному успеху. Вскоре его внимание привлекла сакраментальная тема: убийство президента Кеннеди. И он с увлечением и тщанием принялся разрабатывать эту тему. В 1987 году в издательстве «Эрмитаж» вышла книга «Кеннеди, Освальд, Кастро, Хрущев» (позже книга переиздавалась под названием «Кто убил президента Кеннеди?»). Это весьма систематичное документальное расследование обстоятельств, возможных причин и последствий гибели американского президента.

В одном аспекте ответ Ефимова на главный вопрос не отличается от выводов множества других исследователей: Освальд не был убийцей-одиночкой, имел место разветвленный заговор, заказ. Исполнителями его были члены мафиозных и полумафиозных организаций на Юге США (среди которых немало кубинских эмигрантов), заказчиком же выступал не кто иной, как Фидель Кастро. Мотив — отомстить Кеннеди за целый ряд организованных ЦРУ покушений на жизнь Кастро и/или предотвратить новые попытки такого рода. Ни тогдашнего вице-президента США Линдона Джонсона, ни американские спецслужбы Ефимов не считает причастными к убийству, но обвиняет в тенденциозном его расследовании, в намерении ввести в заблуждение общественное мнение. Почему они не были заинтересованы в обнаружении истины? Потому, объясняет Ефимов, что боялись скандалов, связанных с обнародованием информации о попытках устранения кубинского лидера.

Автор очень скрупулезно прослеживает детали происшедшего в Далласе, последовательно расширяя круги своего расследования (а начинает его с представления крупным планом фигуры Джека Руби, убийцы Освальда), переходя от эмпирических фактов и свидетельств к широкому историко-политическому фону, к анализу мотивов и интересов самых различных кругов и групп в США и за их пределами, которые могли быть причастны к этому событию.

В итоге повествование Ефимова получилось напряженным, увлекательным и «солидным», хотя конечные выводы книги столь же недотягивают до полной и бесспорной доказательности, как и другие предлагавшиеся версии. И сейчас, через тридцать с лишним лет после публикации книги, загадка гибели Кеннеди остается неразрешенной.

Но художественное творчество оставалось главной целью писателя. И он по-прежнему ставил себе двоякую цель: не изменяя центральным, глубинным темам, добиваться широкого читательского признания — читай, популярности. А темы эти были — стремление к свободе и свойства страсти.

Легкость пера изначально не была достоинством (недостатком?) Ефимова. Но русская литература на протяжении полутора веков (включая и советский период) с почтением относилась к серьезности писательских намерений, к постановке общественно значимых проблем, к отображению «веяний времени» (всему тому, что Владимир Набоков презрительно именовал «Литературой Больших Идей»). Ефимов после эмиграции должен был утверждать себя в совершенно иной культурной среде — его новые потенциальные читатели, сохранив русский язык, оказались внутри американского процесса производства/потребления литпродукции. А там в чести были «кинематографические» достоинства: экшен, быстрая смена кадров, юмор. И к этой непреложной рыночной ситуации нужно было как-то приспосабливаться.

Путь Ефимова к легкости не был простым. Первый опыт, «Архивы…», как уже сказано, оказался не полностью удачным. Следующий шаг писатель сделал спустя несколько лет в романе «Седьмая жена». Он умел извлекать уроки из опыта. Эта книга построена уже не по шаблону шпионско-метафизического триллера, а в традиции плутовского романа. Главный герой Энтони (Антон), американец с русскими корнями — виртуоз и новатор страхового бизнеса, изобретатель самых причудливых форм и комбинаций в этой почтенной сфере деятельности. Вместе с тем он своего рода современный Дон Жуан, находящийся в вечной погоне не столько за новыми эротическими впечатлениями, сколько за гармоническим слиянием, телесно-душевным, с идеальной «суженой». Это и побуждает его переходить от жены к жене. Отношения героя с ними описываются автором, как он умеет, с тонкими подробностями, то трогательными, то уморительно смешными.

Сюжетным триггером здесь служит побег наивной и взбалмошной Голды, дочери Энтони от первого брака, в «перевернутую страну» — читай, Советский Союз. Там ей, естественно, грозят всяческие невзгоды и козни, и безутешный отец бросается ей на выручку. Разворачивается феерическая цепь приключений, с путешествием по морю на яхте, абордажем, крушением, спасением, террористическими вторжениями и шпионскими ловушками. Приключения продолжаются, конечно, и по прибытии героя в город Ленинград. По ходу дела выясняется, что у миссии Энтони есть и другое дно, о котором он сам не подозревал.

Многое в романе напоминает «Архивы Страшного суда», но в этом повествовании больше воздуха, света и щекочущих пузырьков шампанского. Автор словно подмигивает читателям: не воспринимайте происходящее на полном серьезе, не забывайте о карнавале и пикареске. Опасности здесь немного невзаправдашние, гротеск — скорее веселый, чем пугающий. Бег фабульной ленты периодически прерывается вставками религиозно-философского характера, но это не духоподъемные проповеди и напряженные дискуссии, а остроумные, несколько ернические рассуждения «в картинках», призывающие читателя отстраненно взглянуть на привычные грани и атрибуты современной жизни.

Дело как будто движется к хеппи-энду: разнообразные цели достигнуты, Голда спасена, советские спецслужбы остаются с носом, а герой обретает, кажется, свой идеал женщины и (седьмой) жены в лице гида «Интуриста» с экзотическим именем Мелада.

Но в эпилоге Ефимов «тормозит», обманывает рождественские ожидания читателя. Выясняется, что вывезенная из «перевернутого мира» седьмая жена так и не смогла приспособиться к заокеанской жизни, а непостоянная натура Энтони снова взбрыкнула — и бросила его в объятья жены номер пять. Но главное — над повествованием вдруг возникает тень взрыва, катастрофы, которая может (финал в этом смысле остается открытым) уничтожить героя и всех его близких. И завершается роман острыми вопросами, обращенными к Творцу: как нам понять неизбывность зла в Твоем мире, как примириться с этим?

«Седьмая жена» была написана и издана в самом начале 1990-х, а в это время и страна, из которой Ефимов эмигрировал, вошла в постсоветскую фазу своей истории. Начали восстанавливаться разорванные связи с метрополией, в частности с петербургским культурно-литературным «доменом». Писатель стал востребован в российских журналах (в особенности в «Звезде») и издательствах. И продолжал свои жанро-тематические поиски и комбинации, сочетая верность себе с плодотворной изменчивостью.

Стало историей противостояние Америки и Советского Союза, что сделало неактуальными всяческие шпионские страсти. Зато усиливался интерес публики к различным граням и парадоксам человеческого общежития, которые раньше пребывали в тени глобальных идеологических противостояний. В романах 1990—2000-х годов, таких как «Суд да дело», «Неверная», «Обвиняемый», Ефимов помещает в центр внимания давно волновавшую его тему: невозможность для многих людей примириться с законом моногамии, что для них означает — ограничить степени свободы своего таланта к любви. Ибо способность любви, провозглашает Ефимов, сродни таланту писателя, художника, исследователя. И этот мотив, звучавший еще в «Седьмой жене», автор теперь разрабатывает широко и подробно.

«Суд да дело» — бытописательный и одновременно авантюрно-психологический роман, целиком погруженный в сферу американской жизни/культуры 1970—1980-х годов. Это возвращение к дискурсу любви, каким он представал в «Как одна плоть», но на совершенно ином житейском материале и на другом уровне писательского мастерства. Ефимов отнюдь не превратился в адепта постмодернизма, но многими ходами и «приборами» этой литературной парадигмы он пользуется виртуозно. В частности — цитатностью, коллажем, иронично-серьезной игрой со знаковыми текстами прошлого.

Роман имеет подзаголовок «Лолита и Холден двадцать лет спустя» — отсылка к набоковской «Лолите» и «Над пропастью во ржи» Сэлинджера. Правда, в этих повзрослевших героях черты их литературных прототипов изрядно трансформировались. Кипер Райфилд — вовсе не такой нонконформист и критик привычного жизнепорядка, как Холден Колфилд. Он вполне благополучный режиссер-постановщик рекламных телеклипов, правда, сохранивший ранимость, тонкокожесть и эмоциональную «вовлеченность». Его любовница Долли, не утратив сексапильности и темперамента, стала вдобавок заботливейшей матерью.

Главной проблемой их взаимоотношений становится недостаточность «парной» любви — даже в благоприятных условиях внебрачных отношений. Искренняя и прямодушная Долли открыто проповедует свободную, счастливую жизнь с двумя или большим числом мужчин, одновременно или попеременно (для семьи такого рода вводится специальный термин — полифам). Чуть более зажатый Кипер в теории отвергает такой подход, но — практикует, сочетая давнюю привязанность к Долли с влюбленностью в очаровательную Эсфирь.

Путь героев к раскрепощенному приятию своего естества осложняется параллельной сюжетной линией — судебным процессом (с кафкианским оттенком), в который вовлечен герой. Этот юридический кошмар изобилует гротескными поворотами и язвительными инвективами по адресу американской судебной системы и адвокатской тирании.

Здесь, как и во всех поздних сочинениях Ефимова, в большом количестве присутствуют вставные рассуждения о гранях и границах свободы, о неисповедимой природе притяжений и отталкиваний, о многоликости страсти и счастья. А сверх того — наблюдения, зарисовки, остроумные пассажи, иллюстрирующие странности современной цивилизации, ее уклонения от того, что автору представляется здоровыми, естественными формами и нормами жизни.

Несмотря на экзотичность предложенных обстоятельств и ситуаций, роман отличают психологические достоверность и точность. К тому же все это сделано занимательно, изобретательно, динамично, сдобрено ненатужным юмором.

Тему «практической полигамии» писатель развивает в романе «Неверная». Главная героиня Светлана — эмигрантка, переносящая свои влечения и комплексы, как и советско-российскую литературоцентричность, на американскую почву. Жизненная история героини, рассказанная ею самой, — снова история личности щедрой и требовательной, с сильными желаниями и невозможностью довольствоваться в любви малым и единичным. Она готова нарушать правила, выходить из рамок, она попадает в ложные и опасные ситуации. Но главный ее принцип — платить за свои устремления или заблуждения самой, так, чтобы это не наносило ущерба другим, близким и дальним.

А на этот сюжетный стержень нанизаны примеры ненормативного любовного и брачного партнерства, взятые их истории русской литературы, ведь героиня — филолог. Список хорошо известен: Тютчев и Герцен, Тургенев и Некрасов, Блок и Маяковский, если называть только мужские образы подобных драм. Но Ефимов устами своей героини анализирует эти казусы подробно и проницательно, выявляет социальный контекст и личностную подноготную, иногда даже «читает в сердцах» знаменитых «уклонистов». Все это интересно, информативно, хорошо укладывается в основной концепт книги. Правда, не совсем ясно, почему в голосе героини, делящейся этими сведениями с читателями, нет-нет да и звучит обличительная нотка…

А теперь пора сказать, что Ефимов в этот период отнюдь не полностью сосредоточивался на проблематике «любви и брака». Нет, он усердно культивирует и другое поле своих интересов — историю. По его собственным словам, его всегда интересовало, «отчего одни народы достигают свободы, славы, богатства и процветания, а другие идут вниз, что питает успех национальный, что губит национальное развитие…». А эти процессы связаны с параметрами человеческой природы, с хаотичными импульсами индивидуальных усилий, складывающихся в векторы государственной воли.

Об этом его исторические опусы «Невеста императора» (в первоначальной журнальной публикации — «Пелагий Британец») и «Новгородский толмач».

Роман «Невеста императора» посвящен фигуре малоизвестного нынче христианского богослова V века Пелагия. Его имя связано с первым в истории христианства серьезным церковным кризисом. Пелагий отстаивал свободу воли, способность человека различать между добром и злом, противиться греху и, значит, быть ответственным за свои поступки. В этом он противостоял учению Блаженного Августина о благодати и предопределении.

Судьба Пелагия и его приверженцев раскрывается в многоголосье свидетелей и участников событий. Они подхватывают один за другим эстафету повествования, показывают происходящее с разных точек зрения, добавляя в картину собственные мысли, переживания, вожделения, сомнения. Исторический фон — упадок Западной Римской империи и становление Византии. Рассказ полнится лязгом оружия, ревом народных толп, шепотом политических интриг, звучной риторикой теологических полемик. И тут же — тщательно прорисованные подробности культуры, хозяйственной жизни Рима и Равенны, Константинополя и Иерусалима, нравы и обычаи италийцев, греков, визиготов…

А за всем этим ощутима авторская тоска по короткой юности христианства с пылкостью веры и напряженностью духовных исканий — на смену им быстро приходили догматизм, нетерпимость, жажда господства и материальных благ. Ефимов убедительно показывает, что Пелагий и его приверженцы, с их чистотой, стойкостью, бескорыстием — «не жильцы» в мире, где церковная иерархия все больше проникается властными целями и интересами.

Действие «Новгородского толмача» развертывается в совсем ином хронотопе: Новгород, Псков, Москва конца XV века. Но и здесь речь идет о борьбе принципа свободы и «похоти властвования», «ве´денья» и «неве´денья» в истории народов, конфессий, государств. Жизнь Руси того времени подана в романе через восприятие заинтересованного наблюдателя Стефана Златобрада, попавшего на Русь в качестве помощника и переводчика немецкого купца, но наделенного и миссией соглядатая. Тут Ефимов умело пользуется эффектом остранения: атрибуты и особенности российского бытия, увиденные глазами «человека со стороны», обретают особую рельефность и проблематичность.

Роман этот — историческая хроника, тесно переплетающаяся с личностной исповедью. Златобрад проводит в этих землях десятки лет, женится, испытывает религиозные сомнения, переходит в православие. Он оказывается свидетелем и участником важнейших событий: обострения соперничества между северными городами-республиками и Москвой, разгрома Новгорода, приведения к покорности Пскова, прекращения татарского владычества над Русью. При этом главной его сюжетной функцией остается составление письменных отчетов о быте и традициях русских, об их национальном характере, о разных тенденциях в религиозной и политической жизни складывающегося русского государства. Златобрад с грустью констатирует, что зачатки вольнолюбия и плюрализма, олицетворяемые в «русском мире» Новгородом и Псковом, проигрывают в борьбе с централизацией, единоначалием московского образца.

Все это — не в ущерб подлинности психологических, даже экзистенциальных тревог и вопрошаний героя-рассказчика: как в этом жестоком и противоречивом мире быть добрым христианином, хорошим человеком, как служить истине и познанию?

Что остается добавить? Игорь Ефимов работал и продолжает работать неустанно. Помимо отмеченных здесь произведений, он написал и издал такие книги, как «Нобелевский тунеядец» (об Иосифе Бродском), «Двойные портреты», историко-философские исследования «Стыдная тайна неравенства», «Феномен войны» и др. Он — автор десятков статей на самые различные темы литературы, истории, актуальной жизни. Ефимов и сегодня активно публикует свои тексты публицистического и литературно-критического характера на разных электронных ресурсах.

Что же касается изменчивости и единства… Когда-то Цветаева посвятила этому стихотворение, заканчивающееся строками «Новые толпы — иные флаги! / Мы ж остаемся верны присяге, / Ибо дурные вожди — ветра». На мой взгляд, на протяжении пяти десятилетий работы писатель скорее расширял, множил сферы и инструменты познания, самовыражения, чем перестраивал что-то существенное в себе. Еще в молодости он стремился (инстинктивно или осознанно) к равновесию между рациональным и эмоциональным началами, между изобразительностью и анализом, между сюжетом и сферой смыслов. Со временем эти соотношения слегка менялись, наращивалось мастерство, но воля к равновесию сохранялась. И всегда Ефимов оставался верен разуму и здравому смыслу, мужественно-трезвому взгляду на человеческую природу и устройство общества. Когда это было труднее: во времена противостояния тоталитаризму или нынче, в эпоху политкорректности, всеобщих метаний между самопопустительством и новым пуританизмом? На этот вопрос может ответить только сам герой этой статьи.