ЭССЕИСТИКА И КРИТИКА

Александр Кушнер

Заметки на полях

Любимое слово

Любимое слово Маяковского? Что за вопрос? Конечно, «партия». И «Ленин» («близнецы-братья»). А еще «рабочий», «пролетарий», «коммунизм», «социализм», «революция»…

Но есть еще слово, склоняемое на все лады, неожиданное, никогда не угадаете какое. Неожиданное хотя бы потому, что его нет ни у Пушкина, ни у Баратынского, ни у Лермонтова, ни у Фета, ни у Тютчева, ни у Блока… Нет ни у кого. А если и встретится, то один раз, как у Мандельштама, и в другом значении: «Только стихов виноградное мясо / Мне освежило случайно язык…» («Батюшков»)

Итак, Маяковский:

«Женщины, любящие мое мясо»;

«А с запада падает красный снег / сочными клочьями человечьего мяса»;

«людей из мяса я зычно кличу!»;

«и безмерно богатство бычьего мяса»;

«На тарелках зализанных зал / будем жрать тебя, мясо, век!»;

«На черном граните греха и порока / поставим памятник красному мясу»;

«Хотите — / буду от мяса бешеный»;

«Вся земля поляжет женщиной, / заерзает мясами, хотя отдаться»;

«А я — / весь из мяса, / человек весь»;

«и серой дымится мясо дьявола»;

«вывалясь мясами в пухе и вате»;

«на сажень / человечьего мяса нашинковано»;

«это я / сам / с живого сдирая шкуру, / жру мира мясо»;

«это встают из могильных курганов, / мясом обрастают хороненные кости»;

«Бросает / с острия луч / клочок гнилого мяса»;

«И бог — / его проворный повар — / из глин / сочиняет мясо фазаново»;

«кровавый закат-мясник»;

«о грязи / на Мясницкой / вопрос / никто не решает в общемясницком масштабе»;

«боже из мяса — бог-человек!»;

«и несут, / несут / мяса`, масла`»;

«А в Чикаго, усы в ликеры вваля, / выступ мяса облапив бабистый»;

«как тигр в зверинце — / мясо фунтами, / пастью ворот особнячишки сгреб».

На этом перечень обрываю, дойдя лишь до 1921 года. Уж очень противна эта полуграмотная стряпня. Кто-то обидится за Маяковского, но, во-первых, это не я — это он сам себя так обидел.

А во-вторых, ему ли обижаться? «Как будто / влип / в акварель Бенуа, / к каким-то / стишкам Ахматовой». Так походя он умел оскорбить, унизить кого угодно. Хоть Толстого («А с неба смотрела какая-то дрянь / величественно, как Лев Толстой»), хоть Шаляпина. Мог вообще, при всем «хорошем отношении» к Некрасову, написать несусветную глупость: «А Некрасов, Коля, сын покойного Алеши…»

Или еще такое: «Не высидел / дома. Анненский, Тютчев, Фет…» («Надоело»). Надоели — и, «тоскою к людям ведомый», пошел «в кинематографы, в трактиры, в кафе»? Скорее всего, смысл именно таков, — и это не поздний, а ранний Маяковский (1916), которым принято восхищаться. А может быть, ничего плохого не имел в виду — и мы должны быть ему благодарны хотя бы за то, что один раз назвал их в своих стихах?

ИЗ СТАРЫХ И НОВЫХ ЗАПИСЕЙ

1

Вчера (19. 11. 1970) говорили с Бродским о задачах поэзии (искусства).

Он утверждал необходимость «брать на два тона выше», учить читателя, «приказывать» ему. Я говорил, что нравственность — это не задача искусства, а его компонент, составная часть. Всякое подлинное искусство нравственно, не заботясь о том.

Он ссылался на русскую поэзию XVIII века как образец высокой поэзии. Абсолютность представлений о том, что хорошо и что плохо, всеобщность и обязательность начальных установок, четкость в определении добра и зла — всё это он противопоставлял русской поэзии XIX века.

Я говорил о поэтическом раскрепощении Батюшкова, Пушкина, Баратынского, о преимуществах жизни перед самой высокой схемой.

Моя правота не так очевидна, как может показаться. Дело не в убедительности примеров и ссылок, не в реализме и классицизме, а в исходных моментах: Бродский считает, что к читателю необходимо применять принуждение. С улыбочкой заметил, что ощущает в себе еврейскую мессианскую жилку, тягу к проповеди.

2

Эта запись может показаться странной, увлечение Бродского поэзией XVIII века — неправдоподобным, но она (запись) находит подтверждение и в пометке того же 1970 года, сделанной мною на полях стихотворения Александра Сумарокова (Библиотека поэта, Малая серия, 1953). Считаю возможным и даже нужным перепечатать здесь свое стихотворение, написанное в марте 2018 года и опубликованное в январе 2019 года в январском номере «Звезды», потому что в стихотворении точно запечатлено происшествие, «остановлено мгновение».

* * *

Благополучны дни

Нашими временами

          А. Сумароков

С книжной полки упал Сумароков,

Он стоял, прислоненный к другим.

Заглянул я в него ненароком

И увидел, что тронут был им

Мой товарищ, — на то и помета,

Чтобы помнить живую черту:

«Хвалит Бродский», записано это

Было в семидесятом году.

Вот такой замечательный случай.

Сумароков, конечно, чудак:

Как себя ни томи им, ни мучай,

Полюбить невозможно никак,

Но как будто свиданье друг с другом

Нам сегодня тайком подарил

И провел нас невянущим лугом

Там, где нет ни тоски, ни могил.

И в той же книге нахожу другие свои пометы, сделанные пятьдесят лет назад рядом со стихами Сумарокова, действительно замечательными, вот несколько таких строк:

…Возьмем себе в пример словесных человеков:

Такой нам надобен язык, что был у греков,

Какой у римлян был и, следуя в том им,

Как ныне говорит Италия и Рим…

А самое замечательное, на мой взгляд, это две строки из стихотворения «Недостаток изображения» (не знаю, заметил ли их Бродский), предваряющие тютчевские «максимы»:

Но что я чувствую, когда скажу, — солгу,

А точно вымолвить об этом не могу.

Да, да, еще бы! Мы это слышали от Тютчева: «Мысль изреченная есть ложь»...

Что касается установки на «принуждение» читателя к нравственности и четкому разделению добра и зла — таких стихов можно привести множество из любого поэта XVIII века, не только Сумарокова. Назидания и поучения эти все-таки скучноваты: «С злодеем никогда собщенья не иметь, / На слабости людски со сожаленьем зреть» и т. д. (Сумароков, «О честности»). Думаю, что и для Бродского они были временным увлечением и на его стихах не сказались.

3

Стихам Бродского «Был в лампочке повышенный накал, / Невыгодный для мебели истертой, / И потому диван в углу сверкал / Коричневою кожей, словно желтой», замечательным стихам, послужила прообразом пастернаковская строфа: «Из окон открывался чудный вид, / Обитый темно-золотистой кожей. / Диван был тоже кожею обит…» («Спекторский»).

Таких случаев неосознанного влияния, заимствования в поэзии множество:

Весенний день прошел без дела

У неумытого окна;

Скучала за стеной и пела,

Как птица пленная, жена.

Помнил ли Блок, когда писал эти стихи, о Фете?

Весь вешний день среди стремленья

Ты безотрадно провела

И след улыбки утомленья

В затишье ночи принесла.

А вот еще один пример, и вовсе удивительный, — знаменитое «В ресторане» Блока с его цыганкой пляской: «А монисто бренчало, цыганка плясала / И визжала заре о любви». (Эту цыганку в 1931 году вспомнит Мандельштам: «И над лимонной Невою под хруст сторублевый / Мне никогда, никогда не плясала цыганка»). Так вот, не у Аполлона ли Григорьева, которого он так любил, Блок взял эту цыганку с «визгом» и «зарей»? Нет, у Державина! («Цыганская пляска»):

Как ночь, с ланит сверкай зарями

И в длани с визгом ударяй.

                                              1970

4

Любимого поэта можно узнать по одной, двум строкам стихотворения, — так узнаётся Тютчев, стихи которого часто строятся на приеме сравнения, которое хочется назвать сопоставлением.

Есть близнецы — для земнородных

Два божества — то Смерть и Сон…

А дальше выясняется, что «есть и других два близнеца», и в конце стихотворения они названы: «Самоубийство и Любовь!»

То и дело идет в ход наречие (или союз?) «так»: «Увы, не так ли молодая / Улыбка женских уст и глаз…», «Так узник эллинский порою, / Забывшись сном среди телег…»

Составной синтаксический оборот «Как, так и…» — его излюбленный речевой прием.

 Как над горячею золою

          Дымится свиток и сгорает <...>

 Так грустно тлится жизнь моя

          И с каждым днем уходит дымом.

И расстояние между первой частью такого сравнения и второй может быть сколь угодно большим:

Как летней иногда порою

Вдруг птичка в комнату влетит…

Дальше следуют шесть строк, и лишь после них появляется та, ради которой затеяно сравнение: «Так мимолетной и воздушной / Явилась гостьей к нам она» — и, скажем прямо, на птичку ничуть не похожа: «И даже питерское лето / Чуть не оттаяло при ней…»; и, что удивительно для Тютчева, появляется совсем неожиданное и «легкомысленное» для его стихов уподобление: «Она вертела, как хотела, / Дипломатическим клубком…»

Приведу еще несколько «сопоставлений»: «Поток сгустился и темнеет / <…> / Так и в груди осиротелой / Не блещет резвая струя…»; «Как поздней осени порою / Бывают дни, бывает час / <…> / Так весь обвеян дуновеньем / Тех лет душевной полноты, / С давно забытым упоеньем / Смотрю на милые черты».