ЛЮДИ И СУДЬБЫ

Герберт Ноткин

Человек свободный

Бенедетто Кроче в годы фашизма

Первые пятьдесят лет

Бенедетто Кроче (1866—1952) — один из крупнейших европейских философов ХХ века, историк, литературный критик, публицист, основоположник итальянской этико-политической школы, с 1910 г. — пожизненный сенатор, в 1920—1921 гг. (и еще раз в 1944 г.) — министр образования. Но каким образом «кабинетный ученый» (наследие которого составило 70 томов) стал «моральным лидером, чье влияние выходило за рамки культуры», «совестью итальянского антифашизма и символом сопротивления диктатуре»^[1] — об этом спорят до сих пор.

Кроче — знаковая фигура не только в историческом плане. Мир ожесточается. Оживляются националистические и неофашистские движения. Переживают кризис демократические системы правления, усиливаются авторитарные тенденции, возвращаются диктаторские режимы. Как чувствует, как ведет себя человек в таких условиях? Какие проблемы возникают перед человеком и каковы могут быть решения? Сегодня, по прошествии многих десятков лет, казус Кроче снова стал интересен и важен. И не только для Италии.

В литературе (и в жизни) замечены такие черты современного состояния России: «…углубляется социальное неравенство, растет недоверие населения к существующей власти, недовольство политическим управленческим субъективизмом»; констатируются «мировоззренческий кризис, потеря значительной частью населения нравственных ориентиров»; отмечаются «чувство тревоги, неуверенности в завтрашнем дне, <…> массовые агрессивные настроения, негативное отношение к политическим действиям правящей элиты, к институтам власти».^[2] При этом «усиление политического корпоративизма-сплачивания политической верхушки в узкий круг людей, объединенных интересами удержания и сохранения власти» вызывает «стремление масс к объединению, образованию связей на основе мобилизационных технологий».^[3] «Ситуацию в России можно охарактеризовать как профашистскую: в обществе набирают силу настроения социального протеста, неконвенциональные движения граждан, обиженных режимом, активизируются выступления националистически настроенных групп, интенсифицируется образование экстремистских молодежных объединений. Тот факт, что эти явления стали обнаруживать себя в последние годы, дает основания утверждать, что угроза фашизма <…> становится реальностью. Особую опасность в России представляет то, что начала фашизма отмечаются в конструкции правящей элиты — политическом корпоративизме…».^[4] «В современной России <…> проявляются тенденции к фашизации общественного сознания», в частности к ним относится «распространение олигархического корпоративизма во власти».^[5]

Таким образом, у нас есть основания присмотреться к тому, как в период становления фашизма человек с умом и сердцем воспринимал происходившие вокруг перемены — и как он прожил то время, которое наступило потом.

Дело Маттеотти

О причинах прихода фашистов к власти написано много; одна из них — в «неизбывной жажде политической стабильности — стабильности любой ценой».^[6] Средством достижения этой стабильности были так называемые «фашистские методы воздействия»: страна вступила в полосу террора, индивидуального и массового. Современник этих событий социолог Николай Устрялов в своей книге «Итальянский фашизм» писал: «В городах нападают на красные клубы, на редакции левых газет, на помещения партийных комитетов, на дома и квартиры левых деятелей, подчас даже на кафэ и кабарэ…»^[7] «Широко применяются издевательства над неугодными гражданами: насильное кормление касторкой, бритье головы и окрашивание ее в национальные цвета»^[8]. Избиения, издевательства, убийства, совершаемые «защитниками фашистских ценностей», оставались безнаказанными. «Страна представляла собой тревожное зрелище: словно воскресли „люди кинжала и веревки“ из жестокой эпохи Борджиа и Макиавелли».^[9] В то же время противники режима подвергались газетной травле, судебным преследованиям. Кроче, неоднократно выступавший в защиту преследуемых (в частности, на процессе сотрудников газеты будущего основателя итальянской компартии Антонио Грамши, обвиненных в подготовке мятежа после того как полиция якобы нашла оружие в здании типографии газеты), тем не менее поначалу считал фашизм кратковременным послевоенным всплеском активности. Возможности того, что Италия позволит «отнять у себя свободу, стоившую стольких сил и крови, свободу, завоеванную моим поколением, я не мог даже предположить»^[10], — писал Кроче после войны.

Но эпохи «больших социальных кризисов всегда сопровождаются расстройством устоев и связей политической жизни. <…> Начинается загнивание руководящих учреждений, лишенных живительного общения, реального взаимопонимания с широкими народными массами и активными их слоями. Национальная жизнь, если она вообще не иссякла, нащупывает новые пути своего самоопределения помимо дряхлеющих официальных органов. <…> „[И]стория меняет лошадей“ <…> в обстановке общественного смятения, политической неразберихи, общей порчи социальных нравов и надорванного правосознания. <…> [С]оздается благодарная почва для диктатур».^[11] Кроме того, первые шаги правительства после прихода Муссолини к власти в октябре 1922 г. были разумны и насущно необходимы: снижалось вмешательство государства в экономику, сокращались штаты чиновников, облегчались условия ведения частного хозяйства. Но происходило и то, что не могло не настораживать Кроче.

Под знаменами католицизма, милитаризма и культа дуче была проведена в 1923 г. «ультрафашистская» школьная реформа. В духе религиозного национализма обновлялись учебники. Преподаватели обязаны были приносить присягу на верность режиму.

1 февраля 1923 г. была официально сформирована фашистская милиция. Она разделялась на два разряда, и если второй разряд составлял резерв, включавший всю фашистскую партию, то милиция первого разряда — это была национальная гвардия, личная армия дуче. «Повиновение этой добровольной милиции должно быть слепым, безусловным и почтительным»^[12] — значилось в ее уставе. «„Кто тронет национальную милицию, будет расстрелян“, — заявил как-то Муссолини».^[13] «Огосударствление» чернорубашечных отрядов не положило конец нарушениям закона. Неправовое преследование оппозиционеров продолжалось и усиливалось.

«Точкой невозврата» в эволюции Кроче стало убийство депутата-социалиста Джакомо Маттеотти. Этому предшествовало принятие в июле 1923 г. нового избирательного закона, согласно которому партия, набравшая на всеобщих выборах наибольшее количество голосов, получала две трети мест в парламенте. На выборах, состоявшихся 6 апреля 1924 г., в результате кампании по открытому запугиванию избирателей, которую накануне провели команды милиции, фашистский «listone» (одобренный список кандидатов) получает 65 % голосов, и число принадлежащих фашистской партии мест в парламенте увеличивается сразу с 35 до 356 (из 535). В мае и начале июня лидер социалистов Маттеотти дважды выступает в парламенте, называет прошедшие выборы избирательным фарсом и приводит свидетельства массовых фальсификаций, подкупа и нарушений закона при проведении выборов. Маттеотти обещает разоблачить и финансовые махинации, в которых замешаны руководители фашистской партии. 10 июня Маттеотти исчезает.

Вот как описывает события тех дней в книге «Люди, годы, жизнь» Илья Эренбург, в то время корреспондент «Известий», находившийся в Италии: «Реакцию людей на события трудно предвидеть; иногда уничтожение тысячи жертв проходит почти незамеченным, иногда убийство одного человека потрясает мир. <…> В Италии тогда еще существовал парламент: весной были выборы. <…> 30 мая молодой депутат Маттеотти выступил в парламенте с мужественной речью, рассказал о насилии, об убийствах. Фашисты его прерывали воем; один кричал: „Убирайся в Россию!“ <…> На набережной Тибра, недалеко от дома, в котором жил Маттеотти, его окружили неизвестные люди, силой втолкнули в машину. <…> В пустынном месте возле Куартарелла фашисты наспех зарыли тело Маттеотти».^[14]

Но похищение было уж слишком наглым: в центре Рима, недалеко от парламента; нашлись свидетели, оппозиционная пресса, еще существовавшая тогда, подняла шум — пришлось начать следствие. Непосредственного исполнителя нашли быстро, однако, когда замаячили фигуры организаторов, дело так же быстро свернули. Возмущение вылилось за пределы страны, но…

Эренбург продолжает:

«Я еще был в Италии, когда мне дали номер „Имперо“, в котором фашисты издевались над протестующими: „Пусть сумасшедшие хорохорятся. Смеется хорошо тот, кто смеется последним… Никто не помешает фашистам расстреливать преступников на всех площадях Италии“. <…> Я читал рассуждения одного французского автора; он говорил, что народ может терпеть любые преступления диктатора, если диктатор его ведет туда, куда народ хочет идти. Не думаю, чтобы рядовой итальянец жаждал завоевать Эфиопию, усмирить испанцев, овладеть Воронежем… А разве народ, давший миру Дон Кихота, создан для фашизма, <…> предназначен для тупого, захолустного деспотизма? Но вот уже почти четверть века генерал маленького роста и маленького калибра правит Испанией. <…> Вначале фашисты пытались обстоятельно доказывать, что дуче ведет Италию к величию, к социальной справедливости, к избавлению от международного капитала. Потом они стали экономнее на слова, пустили в оборот приговорку: „Дуче не ошибается“; потом стали просто кричать: „Да здравствует дуче!“ <…> Я продолжал писать книги, ходил в кафе, увлекался, развлекался, иногда был весел, иногда хмурился, — жизнь продолжалась, в меру спокойная, в меру приятная, а в общем печальная жизнь двадцатых годов. Часто я вспоминал смутные тени чернорубашечников, убийство Маттеотти, первую примерку тех десятилетий, которые мне предстояло прожить».^[15]

Как пишет в своей книге «Бенедетто Кроче и итальянский фашизм» историк Фабио Рици, это убийство «было выражением атмосферы и умонастроений, созданных фашизмом, результатом оскорблений оппонентов, следствием направленной против них пропаганды, проявлением культа насилия».^[16] Что же Кроче? Считает ли, что убийство было совершено по приказу главы государства? «„Я был убежден, что не он инициатор убийства, что негодяи из его окружения совершили это не ставя его в известность. В самом деле, казалось, что он не мог отдать такой безумный приказ, это было совершенно не в его стиле“, — вспоминал философ позднее».^[17] Он голосовал в сенате за доверие правительству «во избежание возврата к прежней слабости и нерешительности», но понимал, что такие события, как это убийство, меняют атмосферу в стране. «В ряду подобных актов насилия невозможно точно определить, где и когда нужно остановиться. Оскорбления и насильственные действия принадлежат к одному ряду и перетекают друг в друга с более или менее ощутимыми градационными переходами»^[18], — писал он. «Во второй половине 1924 г., когда исчезла последняя надежда на восстановление свободы, я открыто перешел в оппозицию».^[19]

Следует добавить, что с восстановлением конституционного строя в Италии после Второй мировой войны расследование было возобновлено, трое из оставшихся в живых соучастников убийства предстали перед судом и получили по тридцать лет тюрьмы. И снова Эренбург: «Многих итальянцев Муссолини превратил в роботов <…>. Но рядом с ними другие мыслили, издевались, рассказывали злые анекдоты, читали недозволенные книги <…>. В одиночной камере тюрьмы <…> Антонио Грамши <…> писал статьи о философии Бенедетто Кроче, о произведениях Пиранделло, о Данте, о Макиа­велли, о многом другом <…>. Время не торопится, но рано или поздно оно ставит всё на свое место. Недавно я шел по одной из флорентийских улиц. <…> Я машинально поглядел на дощечку — „Улица Маттеотти“…»^[20]

После Маттеотти

Волна возмущения, вызванная убийством Маттеотти, не вылилась в серьезное противостояние режиму, и после некоторого замешательства фашистское правительство продолжило укрепление власти. 10 июля 1924 г. был опубликован Декрет о печати, имевший силу закона. Префект провинции теперь был вправе не признать ответственным редактором того, кто не отвечает требованиям, предъявляемым этим декретом (ст. 1), мог вынести редактору предупреждение, если «газета или периодическое издание ложными или тенденциозными сообщениями» осложняет дипломатические отношения правительства с зарубежными странами или «наносит вред национальному престижу» внутри страны или за рубежом, или «побуждает в народе не имеющее оснований беспокойство, то есть любым способом нарушает общественный порядок», а также если «газета или периодическое издание статьями, комментариями, заметками, заголовками, иллюстрациями или рисунками побуждает к преступному деянию или к классовой ненависти, или к неповиновению законам и другим распоряжениям власти, или нарушает работу общественных служб, или поддерживает интересы иностранных государств, организаций или частных лиц в ущерб итальянским интересам, или же имеет место поношение родины, короля, королевской семьи, Папы Римского, государственной религии, институтов и власти государства или дружественной державы» (ст. 2), и мог освободить редактора от должности в случае вышеназванных нарушений (ст. 3). «Печать демократических сил, противодействие которых становилось все более очевидным, подвергалась нападкам в прессе и нападениям на редакции, в ведущих изданиях шла смена руководства…»^[21] Декрет был опубликован с «дополнениями, касающимися конфискации изданий, что дало исполнительной власти возможность более жестко вести борьбу с „печатной оппозицией“». В циркуляре префектам от 12 июля 1924 г. указывалось: «…меры, означенные в декрете, вызваны неумеренной полемикой и публикацией тенденциозных сообщений, которые широко содействовали нарушению общественного спокойствия». И далее разъяснялось, что прежде всего это относится к оппозиционной печати, публикации которой носят подрывной характер, очерняют правительство и правящую партию…»^[22]

В августе 1924 г. Кроче в письме предупреждает своего друга, Александра Казати, который оставался в правительстве на посту министра образования, об опасности новых фашистских законов и возможных изменений конституции: «Они направлены на ослабление этико-политических сил страны, сводят дебаты к обсуждению экономических интересов отдельных классов и отдают страну на разграбление кружку избранных, клике или деспоту».^[23] В этом же месяце Кроче пишет Казати о «фактах увольнений учителей по политическим мотивам без права обжалования и возможности защититься от государственных обвинителей. „Вы знаете мое мнение: такие действия отвратительны, отвратительны и неполитичны…“».^[24] В сентябре Кроче «советует ему потребовать отзыва декрета, дающего правительству право ограничивать свободу прессы», называя декрет «отвратительным и бесполезным». Атмосферу в Италии он характеризует как «гнетущую и тревожную».^[25]

В сентябре 1924 г. началось судебное преследование журналиста Пьеро Гобетти, организовывавшего в крупных городах антифашистские объединения. Кроче выступил как независимый эксперт, дав заключение в пользу Гобетти.

3 января 1925 г. в речи перед парламентом Муссолини заявляет, что борьба между правительством и оппозицией будет разрешена силой. «И это уже был не порыв — это стабилизировалась новая система. „Оппозиция не необходима при здоровом политическом режиме, — впоследствии формулировал основу этой системы ее автор, — и она излишня при совершенном режиме, каким является фашистский“».^[26] Инициируется так называемая «вторая волна» фашизма. Устраиваются погромы в помещениях демократических организаций и оппозиционных газет. Правительство становится чисто фашистским. «Истинная преступная природа» фашизма уже не вызывает у Кроче сомнений.^[27]

Манифест

Сопротивление фашизму тем не менее нарастало, власть нуждалась в поддержке и решила мобилизовать интеллектуалов. В марте 1925 г. в Болонье состоялся Первый фашистский конгресс культуры, на котором был принят «Манифест интеллектуалов фашизма». В этом манифесте, в частности, говорилось, что недопустимо пренебрежение к авторитету Государства и престижу Армии, ибо это символы, которые выше «граждан любой категории». Заявлялся религиозный характер фашизма, либерализм объявлялся его врагом. Приветствовалась фашистская реорганизация институтов армии, права и просвещения и констатировался провал сил, пытавшихся изолировать фашистскую Италию как страну диктатуры. По поводу обвинений фашистов в полицейских мерах, применяемых к печати, в манифесте утверждалось, что это не принципиально, что народная масса равнодушна к спорам оппозиционных сторон, противники без поддержки снизу скоро выдохнутся, и тогда фашисты смогут атаковать.^[28]

В ответ 1 мая 1925 г. Кроче публикует «Манифест интеллектуалов-антифашистов», под которым поставили подписи сотни ученых и преподавателей итальянских университетов. В этом манифесте отвергалась идея фашизма как новой религии, а также интеграция интеллектуалов в фашистское движение. В частности, Кроче писал в манифесте: «…интеллектуалы, то есть попечители науки и искусств <…> не могут пренебрегать единственной обязанностью и целью: возвышать всех людей независимо от каких бы то ни было партий <…> и удерживать высоту духовной сферы, не уклоняясь, по необходимости, от битв <…>. Не соблюдать обозначенных самой задачей границ и поощрять неуместные смешения политики и литературы, политики и науки, из чего затем возникают произвол, запрет на свободу печати — уже не просто ошибка. Вряд ли в действиях идеологов фашистов можно усмотреть отражение весьма тонкого и деликатного чувства родины. <…> И еще: в какой момент опасное неразличение экономических институтов <…> и этических, каковыми являются законодательные собрания, провоцирует перерождение в коррумпированную сеть или как минимум взаимно тормозящие институты? <…> Словесные реверансы перед нерушимыми законами и ежеминутное их попрание на деле, ультрамодная лексика и замшелые представления, абсолютистские замашки и большевистские тенденции, мертвящее неверие и заигрывание с Церковью, умилительные обмороки в мистическом экстазе и цинизм. <…> Новую политическую систему нельзя назвать иначе, чем фашистской. <…> Либералы никогда не потворствовали индифферентизму, они призывали большинство итальянцев к активной политической жизни. <…> Но даже не равнодушие и инерция сегодня образуют главное препятствие на пути к свободе, уводя людей к отчаянию и нежеланию сопротивляться. <…> Возможно, когда-нибудь, спокойно оглядываясь на прошлое, люди рассудят и оценят как незряшный горький и мучительный опыт, увидят, что Италия обязана была пройти этот путь, чтобы вновь окрепли национальная жизнь и политическое воспитание, чтобы народ прочувствовал со всей суровостью собственный гражданский долг».^[29]

Манифест Кроче был перепечатан всеми крупнейшими итальянскими газетами, широко обсуждался и дал толчок к выступлениям против устанавливавшейся диктатуры. Но философ трезво оценивал ситуацию. И свою речь на съезде Либеральной партии в июне 1925 г. он завершил словами: «Довольно рассуждений об исходе борьбы и вероятности победы; нам нужно придерживаться взятого курса и бороться».^[30]

Что делать?

Прессу с момента формирования первого правительственного кабинета Муссолини контролировало Бюро печати. «Бюро печати стало основным источником информации для итальянских и зарубежных изданий, в его инструкциях проецировался образ Италии, страны спокойной и стабильной <…>. Содержание газет, особенно в части, связанной с деятельностью главы правительства, тщательно отслеживалось и направлялось в нужное русло». Кроме того, Бюро печати готовило документы о «„вредном влиянии“ отдельных публикаций, а также вело досье на журналистов».^[31]

С января 1925 г. редакторам и издателям газет было запрещено печатать статьи и сообщения, враждебные фашистскому режиму. Работала правительственная комиссия по конституционной реформе. Подготавливался переход к тоталитарному режиму.

Зимой 1925—1926 гг. был принят комплекс законов, названных «мероприятиями по защите государства», в частности закон о чистке государственного аппарата от «ненационально мыслящих элементов». В провинциях расширялись властные полномочия префектов, теперь они могли запрещать выпуск «опасных для общественного спокойствия газет». Вместо выборных муниципалитетов вводился институт «подеста» — назначаемых старшин. Исполнительная власть получала право издавать декреты и вводить их в силу, не дожидаясь согласия парламента. K террористическим карательным целям фашистской диктатуры была приспособлена и судебная система Италии.^[32] «Без сомнения, тоталитарные режимы, где полиция достигла вершин власти, особенно желали закрепить эту власть», — констатировала в своем исследовании «Истоки тоталитаризма» Ханна Арендт.^[33]

Исчезновение воздуха свободы люди культуры чувствовали особенно остро. «Тоталитаризм у власти неизменно заменяет все первостепенные таланты, независимо от их симпатий, теми болванами и дураками, у которых само отсутствие умственных и творческих способностей служит лучшей гарантией их верности».^[34]

Кроче продолжал открытую политическую борьбу с режимом. В одной из работ этого периода он писал, что «фашизм — движение в защиту социального порядка, опиравшееся прежде всего на промышленников и аграриев, и как таковой не только индифферентен к культуре, но и внутренне враждебен ей; фашизм чувствует, что от культуры и мысли исходят опасности… для социального порядка, но не способен понять, что на почве культуры произрастают сила, прогресс и честь». Кроче обвинял интеллектуалов-фашистов в том, что они стали слугами партии, обещав «послушание и подчинение <…> железной партийной дисциплине» и «утратив независимость и достоинство людей науки и мысли».^[35]

В автобиографических заметках 1934 г. он признавался, что усилия в политической и культурной оппозиции предпринимались им «безо всякой надежды на немедленный практический результат, но с желанием защитить идеалы и наследие либеральной Италии».^[36]

Как сообщает Ф. Рици, в декабре 1925 г. — в сенате тогда проходили дебаты по закону, уничтожавшему свободу печати, — Кроче, «проведя „вечер и часть ночи в обычных теперь печальных мыслях“, записывает в дневник: „Закрытие газет сделало оппозиционную борьбу в настоящее время невозможной. Всё, что я могу, это голосовать в сенате против предлагаемых зако­нопроектов“. Дилемма, которая встает перед ним и людьми в аналогичных ситуациях, ужасна. „Но невозможно ни принять это положение, ни выбрать смерть, ибо узы долга связывают нас с семьей, с исследованием, с обществом. <…> Таким образом, мы должны жить, — жить так, словно мир соответствует или собирается соответствовать нашим идеалам. <…> Так мы приводим в порядок нашу внутреннюю жизнь, хотя остаются трудности и опасности жизни внешней. Но они — вне нашего контроля, и в отношении таких вещей целесообразно не столько переживать, сколько доверяться Провидению“».^[37]

В дневниковых записях Кроче конца 1926 г. появляются отражения сгущающейся атмосферы безвременья — и в то же время звучит решимость бороться. «Мучительное ощущение удушья из-за подавления свободы печати: разум вскипает от такой несправедливости, совмещающей насилие с лицемерием. Я вновь всесторонне проанализировал настоящее положение, и этот анализ погрузил бы меня в печаль и уныние, если бы я не вспомнил кое-что из того, о чем размышлял как философ: это ошибка, то есть ошибка — ставить политический вопрос в несоответствующих терминах, заботясь об Италии, боясь за нее или надеясь на нее, потому что единственный уровень постановки подобных проблем — персональный и моральный, а на этом уровне решения таких проблем ищутся и находятся в индивидуальном определении quid agendum**, в чем состоит твой персональный долг. И уже не было трудно укрепиться в решении: мой долг — продолжать делать то, что в моих силах, как бы ни складывались обстоятельства. <…> Я знаю и других итальянцев, чувствующих, думающих и поступающих так же, как я. <…> Будем же продолжать, не теряя мужества и веры».^[38]

31 октября во время празднования годовщины прихода фашистов к власти было совершено четвертое за год покушение на Муссолини. Как и три предыдущих, оно оказалась неудачным; стрелявший в Муссолини был убит на месте. Была ли это провокация или нет, но появился предлог для массовых репрессий, и они не замедлили последовать. «Был издан закон о роспуске всех „антинациональных“ партий, что формально завершало переход к однопартийной системе. <…> Антифашистская печать запрещалась. Для всех заподозренных в антифашизме лиц устанавливалась так называемая политическая, или административная, высылка. При каждом полицейском управлении и при каждом штабе легиона национальной милиции учреждалась „служба политического следствия“. <…> Наконец, был учрежден Особый трибунал по защите государства»^[39] для рассмотрения политических дел, применявший законы военного времени; судьями были проверенные фашисты, приговоры обжалованию не подлежали.^[40]

«Полиция и тайная полиция (OVRA***), разумеется, преследовали каждого, кого подозревали в преступном несогласии с Муссолини, устраивая каждую неделю до 20 000 „стуков в дверь глубокой ночью“».^[41]

Чрезвычайные законы

По всей стране прокатилась волна погромов, нападений, убийств. 1 ноября 1926 г. фашисты учинили ночной погром в неаполитанском доме философа. Соседи вызвали полицию, она прибыла через пять часов. Напавшие фашистские активисты были полиции известны, но дело против них возбудили только после падения режима.^[42] Запись о нападении в дневнике Кроче заканчивается словами: «…утром я возобновил мои исторические занятия и делал выписки из книг, прочитанных ранее, но нахлынула такая толпа друзей, пришедших узнать новости прошедшей ночи, что я просто не мог продолжать работу, от которой решил не отвлекаться».^[43] Кроче работал над своей «Историей Италии». В конце концов он закрылся в библиотеке, предоставив жене принимать сочувствующих и рассказывать о происшедшем. В письме другу, иронизируя по поводу ночного визита «этического государства» (официальный термин доктрины фашизма), Кроче замечает: «…пострадало многое, но меня не били: очевидно, не было приказа».

Нападение было воспринято и в стране, и за рубежом как оскорбление, нанесенное всей итальянской культуре в лице ее выдающегося представителя, как возврат к временам варварства и демонстрация того, что никто при этом режиме не может чувствовать себя в безопасности.^[44] В защиту Кроче выступила мировая пресса, тем не менее его имя было вычеркнуто из всех итальянских академических списков, его «Краткое изложение эстетики» было включено в список запрещенных книг, а сам автор взят под полицейский надзор. С тех пор двое полицейских агентов постоянно дежурили у его дома, а когда он выходил, следовали за ним. В задачу этой «государственной охраны» входило установление лиц, посещающих Кроче, и выявление тех, кого посещает он. Философ вскоре обнаружил слежку и, подойдя к агентам, сообщил им свои обычные маршруты, а также посоветовал, как им его отыскивать, поскольку они постоянно теряли его след, когда он садился в такси. Слежка не мешала ему продолжать работу над «Историей Италии», следуя старинному правилу, приведенному им в одном из писем этих дней: «Делай что должно, и пусть будет, что будет».^[45]

В газетах и журналах меняли владельцев и редакторов. Делалось это по-разному. Так, совладельца и редактора миланской газеты «Коррьере делла сера» вынудили продать его пакет акций издания и уйти из газеты, а туринскую «Стампу» закрыли за сообщение о маневрах, обвинив в разглашении военной тайны. На суде Кроче выступил как эксперт против обвинения, но это не помогло: газету отняли, редактора уволили. В обновленных СМИ Кроче перестали печатать и цитировать; избегали даже упоминания его имени. Но он продолжал издание своего журнала «Критика», не прекращая открыто выражать оппозиционные мнения. «Нужно постоянное, ежедневное сопротивление; это тяжело, но это необходимо», — писал он.^[46]

Свое отношение к режиму он высказывал и в частных письмах, хотя знал, что полиция их вскрывает. В письме другу, впавшему в уныние, Кроче пишет: «Кажется, что оппозиция теперь ослабла или даже исчезла. Но это только кажется. Фашисты старательно оживляют и поддерживают ее, оскорбляя самое сокровенное — чувство человеческого достоинства. <…> [Л]юди нашего поколения и нашей веры должны продолжать то, что мы делаем: служить образцом и стоять непоколебимо. <…> Мы увидим лучшие времена — или мы их не увидим, это сейчас не так важно, но они в нашем сердце, и этого довольно, чтобы поддержать нас и вновь вселить в нас уверенность».^[47]

Карательные законы, изданные фашистским правительством в ноябре 1926 г., были названы «чрезвычайными», так как они были введены лишь на пять лет. Но затем срок их действия постоянно возобновлялся, и они сохранили силу до конца фашистского режима. В числе первых арестованных в ноябре 1926 г. был руководитель коммунистической партии Антонио Грамши. (Через два года Особый трибунал приговорит его к 20 годам тюрьмы. В 1937 г. он будет с характерной для диктатур гуманностью освобожден «по состоянию здоровья» за шесть дней до смерти.) Оставаться в стране стало опасно; антифашисты уезжали за границу, главным образом во Францию. Кроче на предложение эмигрировать ответил: «Нет, это невозможно. Мы должны оставаться здесь, в нашей стране. Мы должны бороться там, где борьба наиболее трудна».^[48] Правда, мировая известность и положение сенатора обеспечивали Кроче некоторый иммунитет, но ничего не гарантировали: разгром дома и установление полицейского надзора были недвусмысленными предупреждениями. Многие из бывших друзей философа стали избегать встреч с ним. И уже почти никто не сопровождал его на прогулках — если не считать двух державшихся поодаль шпиков.

«Вторгаясь в одну за другой области гражданского общества, элементарных человеческих отношений и личных убеждений, до сих пор свободных от прямого государственного вмешательства, фашистское государство все более превращалось во всеобъемлющий, или, как стали уже в то время говорить, тоталитарный организм».^[49]

Происходило дальнейшее ограничение свобод и прав человека. «Свободу слова, устного и печатного, тоже окутали сумерки. <…> Чем дальше, тем отношение к прессе становилось все круче, политический мороз крепчал. С личной неприкосновенностью дело обстояло столь же скромно: она оказалась отданной всецело на усмотрение фашистских властей, а то и буйствующей чернорубашечной вольницы. <…> [С]ами собой испарились реальные гарантии неотчуждаемых личных прав. Италия — не Англия: ущемления свободы и унижения парламента не породили в народе органического протеста».^[50] Правда, со временем террор, развязанный режимом, превратился для него в проблему: «…слишком очевидны были опасности, связанные с погромными привычками „уездного фашизма“. <…> Довольно иллегализма, нужна национальная дисциплина. Не Италия для фашизма, а фашизм для Италии. И фашистский устав предусматривает четкую шкалу дисциплинарных взысканий <…> [Т]ак, за применение касторки была установлена трехлетняя тюрьма».^[51]

В автобиографических заметках 1934 г. Кроче писал: «Во времена фашизма моя жизнь полна тревог — это ощущение угрозы, этот кошмар разрушения, обрушения, — и я утратил тогда уверенность в утреннем пробуждении, когда ты всматриваешься в мир, отыскиваешь в нем любимые вещи и радостно вновь вступаешь в их круг». И на той же странице: «Но, несмотря на все это, моя умственная активность не уменьшилась, а скорее увеличилась».^[52] Еще определеннее он выразился в беседе с одним из друзей: «Сегодня провидение наслало на нас этот фашизм, который противостоит мне, терзает, преследует, но в то же время и омолаживает меня, и придает мне новые силы для борьбы».^[53]

Эту стойкость духа почувствовал и Стефан Цвейг, встречавшийся с Кроче в те годы. «Но приземистый человек с умными глазами и бородкой клинышком, похожий скорее на преуспевающего буржуа, не дал себя запугать. Он не покинул страну, он остался в своем доме за баррикадой из книг, невзирая на приглашения американских и прочих университетов. Он продолжал издавать журнал „Критика“, придерживаясь прежнего направления, он печатал свои книги, и авторитет его был так велик, что по приказу Муссолини цензура, как правило нетерпимая, не трогала его, хотя с его учениками, с его соратниками было покончено. Соотечественник и даже иностранец, вздумавший его навестить, должен был обладать немалой смелостью, ибо власти прекрасно знали, что в своей цитадели, своем доме, забитом книгами, он высказывался без экивоков. Так он и жил — словно в наглухо замкнутом пространстве, под каким-то воздушным колпаком посреди сорокамиллионного моря своих соотечественников. Эта герметическая изоляция в огромном городе, в многомиллионной стране представлялась мне чем-то загадочным и в то же время героическим. Я <…> не мог не восхищаться той бодростью и духовной энергией, которую сохранил в повседневной борьбе этот уже не молодой человек. А он смеялся. „Сопротивление-то как раз и возвращает молодость. <…> Ничто так не вредит человеку умственного труда, как недостаток сопротивления; лишь после того, как я остался один и рядом со мной нет молодежи, я сам оказался вынужден снова стать молодым“. <…> [И]спытания зовут на борьбу, преследования закаляют, а одиночество возвышает человека — если он не сломится под ними. Как и все самое важное в жизни, это знание никогда не дается чужим опытом, а всегда — только собственной своей судьбой».^[54]

Уже в конце жизни, обращаясь к студентам основанного им Института исторических исследований, Кроче говорил: «[Ф]ашизм <…> заставил меня почувствовать, что работа мыслителя и работа писателя не должна отделяться от труда гражданина и человека».^[55]

Полицейское государство

В 1927 г. открытые политические акции были уже практически невозможны, стало опасно выражать критические мнения в частной переписке, а контакты с известными противниками режима квалифицировались как антиобщественное поведение.

Бюро печати через префектов регулировало «отбор информации, ее дозировку и придание ей нужной формы. <…> [С]амому строгому контролю подвергалась информация о дуче и его семье, о его поездках по стране и общении с зарубежными журналистами».^[56] Ограничивалась подача информации, связанной с авиацией, финансовым положением страны и промышленным развитием. Дозировались темы «черной» хроники, «которые могут оказать негативное влияние на душевное состояние людей», а также описания железнодорожных аварий и природных катастроф. Рекомендовалось освещать прогресс и демографическую политику, а также сообщать о «важных начинаниях, которые предпринимает национальное правительство во всех сферах жизни страны». Набирал обороты процесс так называемой «интегральной фашизации печати». Декретом был учрежден Список журналистов, допускаемых к работе в СМИ; допускались только «политически благонадежные».^[57] В программной речи перед директорами семидесяти газет 10 октября 1928 г. Муссолини объяснял, что «при тоталитарном режиме» печать — «элемент этого режима, сила на службе этого режима», притом что, разумеется, «самая свободная печать во всем мире — это итальянская печать».^[58]

Усиливалась активность органов подавления. Массовый террор — одна из составляющих фашистского режима. «Соответственно с этим определяется значение полиции, точнее, тех многих полицейских служб, которые были созданы при режиме Муссолини. <…> Для расправы с врагами режима были созданы особые комиссии, названные „полицейскими судами“. Членами этих комиссий являлись должностные лица фашистского репрессивного аппарата: начальник полиции, прокурор, начальник фашистской милиции и т. д. Для осуждения не требовалось никаких иных мотивов, кроме подозрения в „политической неблагонадежности“».^[59] Как писала Ханна Арендт, «задача тоталитарной полиции состоит не в раскрытии преступления, а в том, чтобы быть наготове, когда правительство решает арестовать определенную категорию населения».^[60]

Неуклонно наращивалась милитаризация Италии. «Внутри страны продолжал усиленно воспитываться военный дух. Острому патриотическому подъему не давали улечься, — напротив, его непрерывно возбуждали и питали всевозможными средствами».^[61] Это отчетливо слышно уже в речи Муссолини перед мэрами коммун весной 1924 г. — когда ужесточение диктатуры и воинственная риторика дуче вызвали естественную негативную реакцию за рубежом. «Не бойтесь изоляции — призывает он. — Время от времени тот или иной дурак заявляет, что Италия изолирована. Ну что же, господа, нужно выбирать! <…> Мы не имеем права верить гуманитарным и пацифистским идеологиям. Чтобы быть готовыми к любым событиям, необходимо обладать армией, флотом, аэропланами…».^[62] Этот мотив не меняется со временем. «Мы должны быть в состоянии, — заявляет он в парламентской речи 26 мая 1927 г., — в нужный момент мобилизовать и вооружить пять миллионов человек. Нам необходимо усилить наш флот. И авиация наша должна достичь такой численности и такой мощи, чтобы крылья ее аэропланов могли затмить солнце над нашей землей».^[63]

Усиливались преследования антифашистов. Тайную полицию OVRA в народе называли «piovra» — «паук»; она опутала агентурной сетью всю страну и за короткое время собрала досье более чем на сто тысяч человек. В агенты вербовали людей всех сословий, от дворников до аристократов, и все писали доносы, среди которых были и ложные: информаторы выдумывали антифашизм там, где его не было, чтобы оправдать свое существование.^[64] Это вполне соответствует и наблюдениям Арендт: «Тайная полиция традиционно <…> наживается на своих жертвах и наращивает утвержденный государством бюджет за счет неправедных источников, просто выступая партнером в таких видах деятельности, которые вроде бы должна искоренять, например в азартных играх и проституции. Эти нелегальные методы пополнения собственного бюджета, начиная от дружеского подкупа и кончая открытым вымогательством, играли огромную роль в освобождении секретных служб от властей и в усилении их позиции как государства в государстве. <…> [А]генты тайной полиции — единственный открыто правящий класс тоталитарных стран».^[65]

Несмотря на это, борьба с режимом не прекращалась. После войны Кроче так говорил о Либеральной партии: «Партия, которая легально уже не существовала и не имела по этой причине ни офиса, ни возможности проводить митинги, тем не менее продолжала жить на всей территории Италии в личных связях, во взаимных визитах, в гостеприимстве дружеских домов, в достигнутых соглашениях и в той поддержке, которую оказывали нам молодые люди, не соблазнившиеся посулами и пренебрегшие угрозами фашизма».^[66] Для многих в эти годы Кроче — пример стойкости, нравственная опора. Он много ездит по стране, встречается с друзьями, со студентами университетов; эти встречи часто превращаются в собрания и диспуты; он поддерживает в людях дух сопротивления, чувство достоинства. В 1927 г. в доме Кроче проходили встречи борцов подпольного демократического движения — новой «Молодой Италии», целью которой, как и у одноименной организации XIX века, было освобождение страны. Не верящий в антиправительственные заговоры и не склонный к участию в них, «Кроче решает направить все свои усилия на культурную деятельность и продвижение философских идей, лежащих в основе либерализма, поскольку это „было моим сильнейшим сопротивлением, — таким, которое более соответствовало моей природе и в котором я мог достичь наилучших результатов“».^[67] В 1946 г., на первом послевоенном конгрессе Либеральной партии, Кроче сказал, что его целью было «сохранить незапятнанным для будущего самое драгоценное наследие наших отцов», в частности «разработать и точнее выразить не получившую достаточного развития в XIX веке концепцию политической свободы».^[68]

Культурным сопротивлением были и новые работы, и переиздания старых его книг, к которым он писал новые предисловия, восстанавливающие нарушенную режимом связь времен, идей и чувствований. В 1927 г. он пишет «Историю Италии с 1871 по 1915 годы»; в этой книге Кроче, констатируя потребность в свободе, отстаивает «необходимость политических партий для обеспечения социального прогресса и предотвращения катастрофического развития конфликтов. Он говорит о важности парламента, о вкладе свободной прессы и роли оппозиции для сохранения государства и создания морального единства нации».^[69] Ростки современного состояния он усматривает в охватившем нацию духе «цинизма и насилия», в размывании границ между «моралью и выгодой», «долгом и удовольствием», «правдой и ложью». Он говорит о своей непреходящей любви к духу Рисорджименто — нацио­нально-освободительной борьбы в Италии XVIII—XIX веков: «Я любил и люблю этот воздух Рисорджименто, это уважение к осознанной правде, последовательность и честность, гуманность чувств и благородство обычаев, и протест… против лжи». В книге подчеркивается контраст идеала «свободного отечества в кругу свободных народов» и печальной действительности «утерянных, осмеянных и презираемых идеалов».^[70]

Сходные настроения проявляются и в дневниковых записях. В начале июля 1927 г. он записывает: «…связи этой истории с нынешним положением заставили меня с тревогой задуматься о настоящем и будущем. Болезненных усилий потребовало от меня погружение в эту историю, которую я написал во исполнение моего долга перед соотечественниками. Вновь открылись старые раны; этого бы не случилось, если б я мог занять мой ум другими исследованиями, не так тесно связанными с текущей политической жизнью».^[71]

«История Италии с 1871 по 1915 годы» вышла в январе 1928-го тиражом 5000 экземпляров. Несмотря на высокую стоимость (25 лир), книга мгновенно стала бестселлером и разошлась за несколько дней. Ее воспринимали как «истинный гимн свободе». Генеральный секретарь фашистской партии Аугусто Турати в частном письме выразился вполне определенно: «Эта книга возвеличивает всё, против чего мы боролись и что мы преобразовали: ее дух, утверждаемая ею концепция противоположны нашим».^[72] Книга вызвала неудовольствие правительства, ее выход по личному распоряжению Муссолини замалчивался официальной прессой, тем не менее в марте было выпущено еще два издания. Успех был столь очевиден, что последовало новое указание: книгу ругать, автора высмеивать. Вот заголовки некоторых публикаций: «История без истории», «Непристойное сочинение», «Жалкая вещь и жалкий человек», «Случай духовной эмиграции». Не помогло: в 1929-м вышло еще одно издание и затем еще четыре переиздания за годы фашизма; последнее — в 1943 г., перед самым падением режима; общий тираж составил 40 тысяч экземпляров. Книгу читали, передавали из рук в руки, обсуждали; она стала частью культурной жизни своего времени и, с учетом произведенного ею эффекта во всех слоях итальянского общества, одним из важнейших актов сопротивления фашизму. По докладу полицейских информаторов, необычайный успех книги был оценен в дипломатических и культурных кругах Рима как «самая значительная молчаливая демонстрация в Италии».^[73]

Активность Кроче не ограничивалась сферой духовного сопротивления. Издателя, выпускавшего его книги, он просил «платить нуждающимся антифашистским авторам и переводчикам по расценкам выше стандартных, а разницу относить на его счет. Эта практика держалась в секрете, о ней знали лишь немногие, и тем, кого она непосредственно касалась, о ней не сообщали».^[74] (Но она была хорошо известна полиции, которая вскрывала письма издателя с отчетами о выплаченных суммах.)

Фашизм и церковь

Для укрепления фашистской диктатуры особое значение имело урегулирование отношений с Ватиканом, официально не признававшим итальянское государство, вышедшее из Рисорджименто. Влияние церкви в Италии всегда было очень сильным, уничтожить его фашизм не мог, но и примириться с существованием обширной независимой сферы духовного воздействия тоталитарный режим тоже не мог. Напрашивался союз, тем более что Муссолини не требовал никаких гарантий сохранения светского характера государства и неоднократно говорил о своем стремлении к государству с религиозным оттенком, о «католической миссии» итальянского народа и т. п.

Переговоры тайно шли с 1926 г., и 11 февраля 1929 г. в римском соборе Сан-Джованни ди Латерано было подписано Латеранское соглашение о примирении между церковью и государством в Италии. Каждая из сторон признавала государственный суверенитет другой; выплатой огромных сумм Ватикану урегулировались финансовые отношения; и в отдельной части, Конкордате, оговаривалось преобладающее влияние церкви в школе и в области брачно-семейного законодательства. Таким образом, Конкордат нарушал принцип отделения церкви от государства, светский характер которого ограничивался. Для Кроче это было отходом от принципа построения свободного общества. Но настроения масс были в пользу соглашения, и оно повышало престиж Муссолини в стране и за рубежом.

В марте 1929 г. в Италии состоялись парламентские выборы, впервые проводившиеся по принятой годом ранее новой фашистской избирательной системе. Голосовали за или против списка отобранных Большим фашистским советом депутатов от единственной партии. Никакие оппозиционные депутаты не были допущены, Церковь призвала голосовать за правящую партию; кроме того, выборы не были тайными: бюллетени против были сложены иначе, чем бюллетени за, и в полицейских докладах указывались не только количества, но и фамилии проголосовавших против.^[75] Организованные таким образом выборы увенчались полной победой фашизма.

Новоизбранная палата депутатов была собрана в мае для ратификации Латеранского соглашения и успешно справилась с задачей: 357 — за, против — 2. Для Кроче соглашение было не примирением Рима и Ватикана, а союзом фашизма и католической церкви, направленным против принципов свободного общества. В сенате, по договоренности с немногочисленными единомышленниками, Кроче был единственным, кто выступил против соглашения. Практического значения это не имело (316 — за, против — 6), но нужно было заявить позицию. Его выступление пытались сорвать криками из зала и с галереи прессы, но он выдержал. Из записи в дневнике от 24 мая 1929 года: «Я повторял слова, заглушенные выкриками, я возвышал голос так, чтобы он был слышен, и я дочитал мою речь до конца».^[76] В ней он, в частности, сказал: «Одни говорят: Париж стоит мессы, но есть и другие, для которых слушать мессу или не слушать — бесконечно важнее Парижа, ибо это дело совести. Беда обществу, истории, если непохожие, по-разному думающие и чувствующие люди вдруг начнут исчезать, сливаясь мало-помалу с серой безликой массой».^[77] «Такой пассаж Кроче Бенито Муссолини оценил по достоинству: „Леший истории!“».^[78]

Газеты получили указание замалчивать речь, но Кроче напечатал ее в своем журнале и рассылал копии через друзей и знакомых. Всё перехватить полиция не могла, и текст разошелся по стране, вызвав горячее обсуждение. Было много откликов с одобрением и поддержкой, выражавших, по существу, антифашистские настроения. Как утверждалось в одном из писем, «нас много, — больше, чем нам иногда кажется».^[79] Префект полиции Неаполя докладывал, что студенты раздают копии речи на улице и рассылают друзьям в другие города. Студенты Турина послали Кроче коллективное письмо. Полиция перехватила письмо, студентов арестовали, но через несколько недель выпустили, установив за ними надзор. Тем не менее Кроче позднее встречался с ними и даже подыскивал издателей для публикации их работ. После событий 1929 г. полицейская слежка за философом была усилена. Но он по-прежнему помогал семьям арестованных, поддерживал преследуемых журналистов (в частности, дал средства для начала издания в 1930 г. газеты «Новая Италия») и продолжал работать.

В осаде

Соглашение с церковью и плебисцит 1929 г. укрепили режим. Но начало 1930‑х гг. было временем мирового экономического спада. Италию он тоже задел, и новые власти отреагировали изменением экономической политики. «В дополнение к продолжавшемуся протекционизму они решили сократить частные расходы и расширить общественные, установив тем самым „осадную“ экономику с широким государственным сектором. <…> Тогда же государство спасло от банкротства некоторые частные фирмы».^[80] Но «Муссолини не удалось выстроить жесткую и эффективную „вертикаль власти“. Все ее звенья погрязли в соперничестве и безответственности, имело место давление на власть со стороны экономических групп. <…> На смену модернизации пришла фашистская стабильность».^[81] Деятели режима, находившиеся у власти, используя свое положение, сами становились крупными промышленниками и финансистами. Из 400 депутатов фашистского парламента, избранных в 1929 г., 175 занимали оплачиваемые посты в административных советах крупных акционерных обществ; один из депутатов сотрудничал в 43 акционерных обществах, другой — в 33 и т. д.^[82] 

Стремясь установить тоталитарную диктатуру, власть распространяла государственный контроль на все стороны жизни общества. Стефан Цвейг в письме Ромену Роллану несколькими фразами рисует обстановку в Италии 1930 г.: «Мой дорогой друг, Вы, очевидно, угадываете, почему я не писал Вам из Италии: пресловутый черный кабинет всё еще существует, и лучше не доверять свои мнения профессиональным шпикам. Я многое услышал от тех, кого не могу назвать, а единственный, кого я назвать могу, это Бенедетто Кроче, ибо за ним сохраняется право говорить. Он сказал им: „Живой я, возможно, вам опасен, но если вы меня убьете, я стану знаменем“. Таким образом, они оставили ему право говорить <…>. Вообще, политизирована вся страна, и последствия этого видны в литературе: какая скука, какая отсталость, какое убожество!! И на театре — ни актера, ни пьесы живой; в кругах интеллектуалов царит атмосфера подавленности».^[83]

Активно шла милитаризация страны. «[В] 1934 году был издан закон „О военизации итальянской нации“. B соответствии с ним „военное обучение должно начинаться, как только ребенок в состоянии учиться, и продолжаться до тех пер, пока гражданин в состоянии владеть оружием“. Дети, начиная с шестилетнего возраста должны были вовлекаться в детские военизированные фашистские организации, руководимые офицерами фашистской добровольческой милиции (отряды „волчат“ и т. п.)».^[84]

Продолжалась деградация общественного организма. «[Ф]ашизм <…> превратил Италию в вульгарное, продажное, циничное и конформистское общество, где царили страх и нищета ума».^[85] У многих, не принимавших фашистский режим, таяли надежды. Но сопротивление в той или иной форме не прекращалось, и его духовным лидером был Кроче. Эта его роль, судя по докладам полиции, признавалась и властями; прямых репрессий по отношению к нему не применяли, но психологическое давление и попытки создать вокруг него «зону пустоты» были постоянными. В полицейских досье многих поднадзорных была единственная запись о вменяемых в вину деяниях: «Часто посещает дом Бенедетто Кроче».^[86] Ему не мешали ездить по стране и выезжать за рубеж, но за всеми передвижениями внимательно и «ненавязчиво» следили, стараясь установить, с кем он встречается.

Кроче продолжал публиковать книги и издавать свой журнал. Цензура часто не разрешала или задерживала публикации, а полицейские агенты отслеживали, кто покупает его книги и кто в библиотеках читает его журнал. Муссолини лично выражал неудовольствие тем, что имя Кроче упоминается слишком часто. Газетам было предписано не сообщать о выходе его книг. Библиотекам запрещали подписываться на «Критику». Книги Кроче были вычеркнуты из списков учебной литературы, допущенной для использования в университетах.

Благодаря усердию полиции, вскрывавшей и копировавшей переписку философа, в архивах сохранились богатые материалы к истории времени. В одном только Центральном госархиве Италии раздел Кроче содержит 1368 папок — по числу его корреспондентов. «О роли Кроче лучше, чем кто-либо, высказался Антонио Грамши в письме из тюрьмы невестке в 1932 г.: „В то время, когда многие теряют голову и тычутся наугад в апокалипсических кошмарах интеллектуальной паники, Кроче становится точкой опоры, и он способен внушать внутреннюю силу своей непоколебимой верой в невозможность метафизической победы зла и в рациональность истории“».^[87] Интеллектуальный престиж и верность принципам сделали Кроче моральным лидером антифашистской оппозиции; в стране и за рубежом его имя стало символом сопротивления диктаторскому режиму.

Эту оппозицию культурной элиты составляли приверженцы бывших партий и направлений, прежде непримиримо боровшиеся друг с другом, а после установления диктатуры объединенные стремлением вернуть утраченную свободу. На Оксфордском философском конгрессе 1930 г., где Кроче был председателем секции философии XIX и XX веков, он прочел доклад, в котором сравнил современные авторитарные силы с вторжением варваров, разрушивших Римскую империю. Но Кроче верил в историческое развитие, постоянно создающее новую реальность, непредсказуемо изменяющую условия и предоставляющую неожиданные возможности, к использованию которых надо быть готовыми. Будущее подтвердило его правоту.

Его оружием сопротивления диктатуре были книги. Он писал исторические, философские, литературоведческие работы, но во всех основной темой была свобода. Их читали, обсуждали, иногда даже рисковали использовать в качестве альтернативных учебных пособий. И в том, что фашистский режим Италии не стал полностью тоталитарным — по определению Арендт, он остался «полутоталитарным», — быть может, не последнюю роль сыграли работы Кроче.

Особенное значение имел выход его «Истории Европы» в 1932 г., когда режим праздновал десятилетие прихода к власти. Как обычно, несколько глав книги Кроче предварительно опубликовал в своем журнале (приняв необходимые меры предосторожности: копии полного текста были разосланы друзьям и переправлены за границу; английский и немецкий переводы вышли вскоре после публикации оригинала в Италии). Книгу ждали, она мгновенно стала бестселлером; за месяц было выпущено два издания, в последующие годы диктатуры — еще четыре (полицейские информаторы объясняли ее успех «масонской поддержкой»). При этом нельзя сказать, что на него не действовала обстановка в стране, — вновь свидетельствует Стефан Цвейг (из письма Роллану от 18 февраля 1937 г.): «[Д]ля таких, как мы, тяжело каждый день читать рабски угодливые газеты; к счастью, нашлись кое-какие французские и английские. Виделся с Кроче. Он поразительно универсален, у него очень острый ум <…>, но появилась какая-то горечь. Оказывать сопротивление, которое обессмертит, но не видеть никакого результата — чудовищно тяжелая задача, мы это знаем».^[88] Тем не менее Кроче продолжал работать. Не прошла незамеченной в стране и за рубежом его вышедшая в 1938 г. книга «История как мысль и действие». Показательно, что ее английский перевод был выпущен в 1943 г. под названием «История как история свободы» и сразу же вошел в интеллектуальный обиход.^[89] В докладе одного из образованных и добросовестных полицейских информаторов сообщалось о коммерческом успехе и политическом значении книги, написанной «с большим умением и эрудицией», имеющей «исключительное теоретическое значение» и, «как обычно в его последних сочинениях, не свободной от умных критических замечаний по поводу существующего режима».^[90] А в затребованном у министра культуры администрацией Муссолини письменном отзыве на вышедшую в 1940 г. книгу Кроче «Характер современной философии» особо выделялось неумеренное подчеркивание автором ценности свободы в ущерб принципу авторитарного правления.^[91]

Возможно, еще более важную роль в поддержании духа сопротивления режиму играл журнал Кроче «Критика». В годы фашизма тираж журнала увеличился с 1700 до 3000 экземпляров, он выходил регулярно шесть раз в год, продавался в больших книжных магазинах, подписку на него не прекращали университеты, его можно было найти в большинстве вузовских и публичных библиотек. Журнал, создававшийся для обновления итальянской культуры и публиковавший работы по фундаментальным вопросам истории, философии и литературы, в условиях наступившего безвременья превратился почти что в орган демократической оппозиции, образуя род тайной связи антифашистских сил. В отсутствии свободной печати журнал заполнял образовавшийся вакуум, его политическая роль была огромна. Регулярно приходя к читателям, он обеспечивал некую постоянную «точку опоры», позволял им чувствовать живое движение мысли в Италии и Европе. Во всех основных исторических и даже литературных публикациях журнала неявно находили выражение оппозиция фашистскому режиму и критика авторитарной власти; более явно они звучали в обзорах вышедших книг и особенно — в разделах «Новости» и «Разное». В колонке редактора Кроче не щадил сервилизм и продажность писателей, извлекавших выгоды из славословий новым хозяевам жизни. Власти сознавали влияние журнала и регулярно чинили препятствия к его выходу и распространению, но закрыть так и не решились. Он оставался доступен студенту, учителю — вообще всякому, кто хотел читать «Критику» и не боялся, что его увидят читающим этот журнал. Полиция фиксировала имена и адреса подписчиков «Критики», информаторы сообщали о довольно прозрачных намеках на режим в публикуемых материалах, не остались незамеченными «разговоры о Германии», в которых речь на самом деле шла об Италии, и частые полемические выступления Кроче против интеллектуалов, обслуживающих фашизм.^[92] В журнале находили отклик все заметные события того времени: установление протектората над Албанией; вторжение в Эфиопию и ее аннексия; отправка войск в Испанию, выход Италии из Лиги Наций; расовые законы; вступление во Вторую мировую войну.

Почему режим терпел такую откровенно антифашистскую деятельность? Относительную свободу Кроче при фашизме объясняют всемирной известностью философа, желанием режима выглядеть цивилизованным в глазах международного общественного мнения и позицией Муссолини, считавшего, что для стабильности власти необходимо сотрудничество лидеров культуры, поскольку их слава поднимает престиж режима, а «революции, посылающие поэтов на смерть, обречены».^[93] Издание «Критики» не было запрещено, поскольку, как выразился министр пропаганды, Муссолини не собирается преподносить философу чашу с цикутой.^[94] Кроче пользовался этой относительной свободой, потому что чувствовал себя внутренне свободным, имел смелость действовать как свободный человек и выражать свои мысли сдержанно, но бесстрашно. Его друг, Артуро Тосканини, писал о нем: «Есть еще люди (их мало, но они существуют), которые стоят прямо, потому что их души несгибаемы!!».^[95] Завоеванное таким поведением уважение в обществе увеличивало иммунитет от преследований, и режим вынужден был терпеть деятельность философа во избежание социальных рисков и политического ущерба. Обычно диктаторы — и те их доверенные лица, которым доверены политические убийства, — искренне верят в примитивное «Нет человека — нет проблемы», не понимая, что убитый противник непобедим и может быть опаснее живого. Дуче это понял, и философа не тронули. Но Кроче не ограничивался теоретической работой и поддержкой единомышленников. В 1930 г. на общем собрании Понтанианской Академии**** он выступил против принятия в ее члены министра образования, — не только потому, что это не соответствовало традициям политической независимости Академии, но еще и потому, что министр не обладал необходимой научной квалификацией.^[96]

От войны к войне

В 1935 г. Италия вторглась в Эфиопию и в следующем году захватила ее. Муссолини, претендовавший на статус лидера одной из великих держав, возвестил создание новой Римской империи. После 1936 г. началась усиленная пропаганда «великой миссии Италии в мире»; страну готовили к большой войне. Лига Наций осудила захват Эфиопии и ввела против Италии экономические санкции, но «прессе почти удалось убедить читателей, что от санкций пострадают не столько итальянцы, сколько страны, решившие их применить», — писал советский журнал «За рубежом».^[97] В СМИ — и в массах — Эфиопская война вызвала прилив энтузиазма. Кроче его не разделял и в разгар охватившей прессу военно-патриотической истерии опубликовал книгу автора, развивавшего идеи Ганди о ненасилии и братстве народов.

После Эфиопской войны ужесточается тоталитарный характер режима, усиливается вмешательство государства в экономику и частную жизнь людей, возрастает агрессивность внешней политики. Подписывается секретный пакт между Италией и Германией (1936). Италия выходит из Лиги Наций (1937). Принимаются расовые законы (1938). Изменяется порядок работы парламента, который утрачивает всякое самостоятельное значение и принимает без обсуждения законы, спускаемые из правительства. Происходит оккупация Албании. Заключается «Стальной пакт» с Германией о взаимной поддержке в случае войны (1939).

Италия вступила в войну в июне 1940 г., и Кроче оказался в ситуации морального выбора: патриотизм или свобода? Решение пришло не сразу и было болезненным: истинно любивший родину должен был желать ей поражения в этой войне.^[98] Только так Италия могла вернуться к свободе. В послевоенных автобиографических заметках Кроче писал: «Годы почти двадцатилетней непрекращающейся оппозиции <…> с постоянной угрозой насилия не заставили меня сдаться. <…> [Я] предпочел выйти из академий и других ученых сообществ, к которым принадлежал, сохранив за собой определенную, невыпрошенную ни у кого свободу. <…> [З]а мной, с другой стороны, сохранялась серьезная миссия поддержки неподверженной фашизму, а потому лучшей части итальянской культуры <…>. Сборники „Критики“ стали своего рода опознавательным знаком для единоверцев. <…> Всё же в стране, где никто не мог говорить свободно и открыто, всякий, кто сохранил хоть какую-то свободу, чувствовал неудобство <…>. Победа Германии означала рабство для всей Европы <…>. Переходя к оценке моей научной и литературной жизни, можно констатировать факт выхода 30 моих книг до наступления фашизма и примерно такого же, если не больше, числа работ в последующий период».^[99]

Поражения на фронтах войны и тяжелое экономическое положение вызвали политический кризис в Италии. Чтобы не допустить революции, наиболее дальновидные деятели фашистской верхушки пошли на организацию государственного переворота. 25 июля 1943 г. Муссолини «был отстранен от власти в результате заговора его же соратников, которых он лично назначил в Большой Фашистский Совет».^[100]

Кроче приглашают войти в правительство, он отказывается. Но он работает для страны в постоянном контакте с будущими руководителями послевоенной Италии. Организует Комитеты национального освобождения, дает интервью западным журналистам, добиваясь понимания союзниками трудностей положения страны, становится председателем Либеральной партии и занимается ее реорганизацией. Участвует в первом съезде антифашистских сил в январе 1944 г. и избирается одним из руководителей исполнительного комитета съезда. В марте 1944 г. Кроче входит в состав первого демократического правительства новой Италии и составляет его программу. В дальнейшем, после смены главы кабинета, Кроче выходит из правительства, но, оставаясь председателем влиятельной партии, по-прежнему активно участвует в политике. В июне 1946 г. в Италии состоялись первые за 25 лет действительно свободные выборы. Кроче не стал претендовать на пост главы правительства, хотя к нему с этим предложением специально приезжал представитель от социалистов (писатель Иньяцио Силоне). В 1947 г. Кроче уходит и с поста председателя Либеральной партии. Он учреждает Институт исторических исследований, в распоряжение которого предоставляет крыло своего дома и личную библиотеку (60 000 книг). В этом институте Кроче читает ряд лекций, посвященных, в частности, истории фашизма. Положительным итогом прошедшего трагического времени он называет борьбу за свободу и пример людей, боровшихся с диктатурой. Участие в этой борьбе, говорил он, «заставило меня понять, что труд мыслителя и писателя должен быть в согласии с долгом человека и гражданина». Его последний завет — делать все, что в наших силах, «выполняя с усердием наш долг <…> ибо нельзя позволить смерти застать нас в тупой праздности».^[101]

Судьбы свободы

В одном из эссе Кроче повторил слова своего учителя, философа и общественного деятеля эпохи Рисорджименто Франческо де Санктиса, сказанные в тюрьме: «Свобода всегда побеждает, даже если в данный момент она терпит поражение».^[102] Понятно, Кроче хотел поддержать стремление людей к свободе; это никогда не бесполезно, но во времена торжествующей диктатуры были ли какие-то основания верить в то, что страна будет свободной?

К фашизму не сразу стали относиться серьезно. Уже после падения режима Кроче вспоминал, что вначале фашизм «казался мне всего лишь послевоенным эпизодом».^[103] Это были времена длинных речей и коротких мыслей. Упоминавшийся выше социолог Н. Устрялов в 1928 г. писал: «Фашизм как-то не хочет думать о том, что будет после Муссолини» и цитировал самого дуче: «Мой наследник еще не родился»^[104]; «руль в моих руках, и я его не передам никому другому».^[105] Закрытие оппозиционной прессы в фашистской газете «Имперо» одобрялось в следующих выражениях: «Нужно положить конец дурацкой мысли, будто каждый может думать своей собственной головой. У Италии единственная голова и у фашизма единственный мозг, это — голова и мозг вождя».^[106] Мог ли такой режим рассчитывать на долгую жизнь?

Многое зависит от уровня развития — или степени деградации «человеческого материала». Из письма Бонапарта Талейрану: «Вы думаете, что свобода в состоянии сделать что-либо порядочное из этих обабившихся, суеверных, трусливых и гнусных людей. Не могу же я основываться на любви народов к свободе и равенству. Все эти фразы хороши только в прокламациях и речах, то есть в баснях». С другой стороны: «Сильнее всего в нем, — говорил о своем народе Вергилий, — любовь к отечеству и жажда славы».^[107] Важно и самосознание народа: «Есть <…> нечто непреодолимо фальшивое в итальянском „мессиа­низме“. <…> В известных пределах он еще, пожалуй, имеет свое оправдание <…> в качестве возбуждающего национальную энергию и патриотический пыл допинга, — но трудно его принимать всерьез».^[108] Кроме того, следуя заповеди Макиавелли «Где есть религия, там легко водворить военную дисциплину»^[109], фашизм использует религию, защищает ее и покровительствует ей.

Но самое важное: «Было бы ошибочно игнорировать, что широкие народные слои — крестьянские и рабочие — так или иначе приобщены к фашистскому государству и его деятельности, обрабатываются им, втянуты в политику новой власти. Можно по-разному объяснять этот факт и оценивать его, но нельзя не считаться с ним».^[110] В самом деле, ведь людей грабили, бросали в тюрьмы, убивали не чужеземцы, а свои, только выродившиеся и ставшие фашистами. Как это произошло? Это происходило постепенно. Когда не наказывают за беззакония, дают оружие и благословляют, и посылают на преступления, а народ безмолвствует, выродившихся становится много. Тех, о которых И. Силоне писал: «Они всегда служили и всегда будут служить сильнейшему».^[111]

Так, может быть, у Кроче были только надежды на будущее? Или только мечта? Ведь у него бывали периоды депрессии и даже отчаяния. Но будущее оправдало его надежды. И даже если это была только мечта — она сбылась. Да, 25 лет — долгий срок, но не вечность. Не может вечно оставаться во власти выродков великая страна. И даже самые отчаянные страницы его дневника (1939 г.) заканчивались все же словами о необходимости продолжать борьбу, «потому что всегда можно сделать что-то хорошее <…> для своей семьи, друзей и страны».^[112]

1. Rizi F. Benedetto Croce and Italian Fascism. Toronto, 1999. P. 2.

2. Добрынина М. Фашизм и угроза его появления в современной России. Тверь, 2011. С. 2 (https://www.dissercat.com/content/fashizm-i-ugroza-ego-poyavleniya-v-sovremennoi-rossii).

3. Там же. С. 3.

4. Там же. С. 3.

5. Там же. С. 9.

6. Китс Д. История Италии / Пер. Т. М. Котельниковой. М., 2012. С. 181.

7. Устрялов Н. Итальянский фашизм. М., 1999. С. 102.

8. Там же. С. 107.

9. Там же. С. 102.

10. Кроче Б. Антология сочинений по философии / Пер. С. Мальцевой. СПб., 1999. С. 394.

11. Устрялов Н. Указ. соч. С. 134.

12. Там же. С. 90.

13. Там же. С. 163.

14. Эренбург И. Люди, годы, жизнь. Т. 1. М., 1990. С. 442—443.

15. Там же. С. 444—445.

16. Rizi F. Op. cit. P. 182.

17. Ibid. P. 188.

18. Ibid. P. 200.

19. Кроче Б. Указ. соч. С. 394.

20. Эренбург И. Указ. соч. С. 445.

21. Урина Н. Очерки истории итальянской журналистики. М., 2018. С. 90—91.

22. Там же. С. 91—92.

23. Rizi F. Op. cit. P. 208.

24. Ibid. P. 208.

25. Ibid. P. 209.

26. Устрялов Н. Указ. соч. С. 161—162.

27. Rizi F. Op. cit. P. 226.

28. Мальцева С. Комментарии к тексту // Кроче Б. Антология сочинений по философии. СПб., 1999. С. 419.

29. Кроче Б. Указ. соч. С. 255—258.

30. Rizi F. Op. cit. P. 232.

31. Урина Н. Указ. соч. С. 97.

32 . Галанза П. История государства и права зарубежных стран. В 2-х т. Т. ІІ. М., 1980. С. 307.

33. Арендт Х. Истоки тоталитаризма / Пер. И. В. Борисовой и др. М., 1996. С. 386.

34. Там же. С. 449—450.

35. Rizi F. Op. cit. P. 267.

36. Ibid. P. 271—272.

37. Ibid. P. 275—276.

38. Ibid. P. 273—274.

39. История фашизма в западной Европе / Ред. Г. С. Филатов. М., 1978. С. 70.

40. Rizi F. Op. cit. P. 297.

41. Линтнер В. Италия. История страны / Пер. А. Демина. М.—СПб., 2007. С. 260.

42. Rizi F. Op. cit. P. 300.

43. Ibid. P. 301—302.

44. Ibid. P. 301—304.

45. Ibid. P. 305.

46. Ibid. P. 281.

47. Ibid. P. 291—292.

48. Ibid. P. 307.

49. История фашизма в западной Европе / Ред. Г. С. Филатов. М., 1978. С. 80.

50. Устрялов Н. Указ. соч. С. 158.

51. Там же. С. 167.

52. Цит. по: Rizi F. Op. cit. P. 313.

53. Rizi F. Op. cit. P. 313—314.

54. Цвейг С. Вчерашний мир / Пер. Г. Кагана. СПб., 2016. С. 376—377.

55. Цит. по: Rizi F. Op. cit. P. 314.

56. Урина Н. Указ. соч. С. 97.

57. Там же. С. 98—100.

58. Там же. С. 105—106.

59. Тагунов Д. Всеобщая история государства и права. Минск, 2003. С. 271.

60. Арендт Х. Указ. соч. С. 553.

61. Устрялов Н. Указ. соч. С. 173.

62. Цит. по: Устрялов Н. Указ. соч. С. 173.

63. Цит. по: Устрялов Н. Указ. соч. С. 176.

64. Белоусов Л. [Беседа]. https://echo.msk.ru/programs/victory/1505936-echo/.

65. Арендт Х. Указ. соч. С. 555—559.

66. Цит. по: Rizi F. Op. cit. P. 316.

67. Rizi F. Op. cit. P. 328.

68. Цит. по: Rizi F. Op. cit. P. 329.

69. Rizi F. Op. cit. P. 345.

70. Ibid. P. 349—354.

71. Цит. по: Rizi F. Op. cit. P. 354—355.

72. Цит. по: Rizi F. Op. cit. P. 364.

73. Rizi F. Op. cit. P. 368—369.

74. Ibid. P. 372—373.

75. Ibid. P. 385.

76. Цит. по: Rizi F. Op. cit. P. 390.

77. Кроче Б. Указ. соч. С. 413.

78. Мальцева С. Указ. соч. С. 413.

79. Rizi F. Op. cit. P. 398.

80. Линтнер В. Указ. соч. С. 262.

81. Михайленко В. Итальянский фашизм 90 лет спустя: актуальность исторического феномена // Известия Уральского Федерального университета. Серия 3. Общественные науки. 2013. № 2. С. 13—14.

82. История фашизма в западной Европе / Ред. Г. С. Филатов. М., 1978. С. 89.

83. Звезда. 2017. № 12. С. 25—26.

84. Галанза П. Указ. соч. С. 306.

85. Линтнер В. Указ. соч. С. 262—263.

86. Rizi F. Op. cit. P. 416—417.

87. Ibid. P. 421—423.

88. Звезда. 2017. № 12. С. 56.

89. См., например: Шоу Б. Что есть что в политике // Звезда. 2019. № 7. С. 131.

90. Rizi F. Op. cit. P. 467.

91. Ibid. P. 468.

92. Ibid. P. 470—472.

93. Ibid. P. 480.

94. Ibid. P. 420.

95. Звезда. 2018. № 6. С. 64.

96. Ibid. P. 493.

97. Цит. по: Макулов С. Проблемы восприятия итальянского фашизма в советской печати (1922—1941 гг.). М., 2018. С. 70

98. Rizi F. Op. cit. P. 517.

99. Кроче Б. Указ. соч. С. 394—395.

100. Михайленко В. Указ. соч. С.14.

101. Rizi F. Op. cit. P. 569—571.

102. Цит. по: Rizi F. Op. cit. P. 266.

103. Кроче Б. Указ. соч. С. 394.

104. Устрялов Н. Указ. соч. С. 165.

105. Там же. С. 127.

106. Там же. С. 165.

107. Цит. по: Устрялов Н. Указ. соч. С.182.

108. Устрялов Н. Указ. соч. С.182—183.

109. Цит. по: Устрялов Н. Указ. соч. С.119.

110. Устрялов Н. Указ. соч. С.186.

111. Цит. по: Макулов С. Указ. соч. С. 46.

112. Rizi F. Op. cit. P. 516.

* Свободный человек менее всего думает о смерти, и мудрость его — в размышлении о жизни, а не о смерти. Б. Спиноза.

** Что следует делать (лат.).

*** Opera Vigilanza Repressione Antifascismo (ит.) — Служба выслеживания и подавления антифашизма.

**** Действующее в Неаполе с XV века научное общество гуманитарной направленности.