ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Михаил КУРАЕВ

Я — 68-й «буки»

Журнальный вариант

Флагу и кораблю

 

1. ВАЕНГА. РЕЙД. ТРЕТЬЯ БОЧКА

 

Я — 68-й «буки». По родословной ближайший мой предок — 26-й проект. Так что «Александр Невский» произошел от «Кагановича». Звучит немножечко нелепо, но история никогда не видит себя со стороны. У нее и органа такого нет, чтобы задаться простыми вопросами: кто я? зачем я? Тем более как хорошо, прилично ли  я выгляжу, если со стороны посмотреть.

Я знал минуты и дни незаслуженной чести.

Ощущение, доложу вам, не из приятных. Не то чтобы в чужом выйти… впрочем, к оправданию всегда можно слова найти.  Я видел и знаю, что только люди оправдать и объяснить не умеют, только море фальши не любит.

А кто любит?

31 декабря 1952 года по метрикам мой день рождения. Подписали акт приемки, стало быть, вступил в строй. Знаете, как подписывают завершение работ 31 декабря за час до полуночи?

Так что первый подъем флага, считай, крещение, только 18 февраля.

Но  я на ходу. Все крутится, вертится, стреляет, как любит говорить мой старпом.

Первое базирование у меня было на Пиллау, Балтийск по-нашему. Сбегал тогда же, в 1953-м, в Североморск и уже в мае назад, в Ленинград, на празднование 250-летия города.

Без году неделя, как вошел в строй и, пожалуйста, красуюсь на Неве, напротив памятника Петру Первому, в парадном строю.

Что  я сделал? За что мне такая честь? Почему на праздничном рейде не «Киров», тот самый, что защищал Ленинград, первый крейсер советской постройки? Он на службе с 1938-го. Войну отбабахал…

Надо на парад новострой вывести? Понятно.

Но каково мне было стоять на бочке на месте ветерана?

Вот и Петр со своего пьедестала, на вздыбленную волну похожего, на меня простертой рукой указывал: «Не по заслугам здесь стоишь!»

Да и кроме «Кирова» было кому из боевых ветеранов-блокадников на праздничный рейд выйти, были еще в строю. Тот же лидер эсминцев «Ленинград» — ковырни краску, там боевые шрамы. Тот же «Выборг», броненосец береговой обороны… А мне свою биографию еще наживать и наживать.

Как говорил мой князь, чье имя ношу, пришло время, сотворите повеленное нам.

 

Только в море и, наверное, еще в пустыне можно ощутить масштаб времени: там живет вечность!

Только там чувствуешь всем своим существом, как мало времени тебе дано.

Только там ты полной мерой вкусишь одиночество и встретишься с самим собой, не увязшим, не затерянным в суете земной повседневности.

И только там ощущаешь счастье — жить!

Исчезает ли жизнь, прожитая нами, вместе с нашим исчезновением?

Говорят, как-то она прорастает в будущее. Надо думать, не всегда и не у всех.

А дети? Ну, это самое простое. Это очевидно.

Дела? Не так очевидно. Не всякие дела большинства людей имеют выход за границы земной жизни, не говоря уже об исторической перспективе, хотя бы и самой непродолжительной.

Жизнь, запрограммированная на самообслуживание, навсегда заканчивается с последним вздохом.

А какие дети могут быть у крейсера?

Победы в морских баталиях? Но баталий не было, стало быть, не могло быть и побед.

В мае 1954 года был удостоен чести под флагом министра обороны СССР маршала Советского Союза Николая Алексеевича Булганина совершить поход до Йоканьги и обратно. В архиерейском шествии, как сказал мой командир, участвовал «Железняков», проекта 68-к, тоже с нашего 194-го завода, и еще целая стая эсминцев, одиннадцать вымпелов.

Ну как же, маршала везем!

Маршал «от бухгалтерии». Николай-то Александрович человек дела, а делом его был Госбанк. Во время войны и в ГКО, куда Сталин не пустил даже Жукова, Булганина привлек, потому как тот вел всю финансовую политику, и военную и государственную, в смысле народного хозяйства. А нашим умом даже не вообразить всю чехарду в экономке и финансах во время войны. И если они выстояли, не обрушились, так потому, что на месте оказался толковый, вот уж воистину «маршал финансовых войск».

Сталин хоть и чайником его по голове иногда бил, но берег, а тот располагал к себе не только интеллигентностью, но и терпением. Из семьи нижегородских приказчиков. Обходительный. Тихо млел, когда к нему обращались по званию: «Товарищ маршал Советского Союза…»

Когда шли на Йоканьгу, хоть и белая ночь, а весь табор гостей отправился спать. Шли спокойно свои восемнадцать узлов.

На ходовом вполголоса, как при покойнике, обсуждали и прикидывали, как мог такой, до последней пуговицы штатский, человек — и вдруг полководец! Маршал!

Мы до прибытия маршала на борт по линии замполита получили обстоятельную справку о высоком госте, и для офицеров, и чтобы до личного состава довели.

Как он стал маршалом?

Моя БЧ-7 отгадала по числу, по дате присвоения звания. Дата известна — 3 ноября 1947 года. Накануне парада по случаю 30-й годовщины Великого Октября.

Кто командует парадом?

Маршал Мерецков.

Кто принимает парад?

Министр обороны СССР… генерал армии Булганин?

Как так?

А вот так! Сталин увидел, что его военачальники за войну веса набрали, победители! Может быть, еще и в свою силу поверили? Вот он их и задвинул, дал понять, кто руки держит на машинном телеграфе, кто на рулях.

Перед самым праздником только спохватились — это как же маршал будет рапортовать генералу армии?

Тут же указ, и добрейший Николай Александрович — полководец первого ранга, целый маршал!

Ряженые мне не по душе. И актеров не люблю, тех, что притворствуют, изображают из себя бог знает кого. И словно в насмешку мне самому придется поактерствовать, сыграть роль немецкого «карманного линкора». При случае расскажу. А что касается Булганина, права моя БЧ-7: что за нужда в этом переодевании? Был у нас последний царь в звании полковника и прекрасно принимал парады и рапорты от генералов и целых фельдмаршалов. Вот маршал Мерецков мог бы рапортовать: «Товарищ министр обороны…» Досадно, когда крупные люди в мелкие заботы погружаются…

А мои только строили догадки, что это понадобилось маршалу по морям, по волнам погулять. Откуда нашим было знать, что в это время наследники Верховного в лютом соперничестве строили новую власть. Вот и решил муд­рый, с седеющей бородкой маршал уединиться и спокойно обдумать, как быть и с кем быть.

Но из причин, позвавших маршала в не очень-то суровый и совсем не дальний поход, была одна, о которой можно было догадаться, если внимательно слушать маршала, расположившегося в моем флагманском салоне. Не так уж редко малые причины вызывают крупные последствия. Для Северного флота движение двадцати вымпелов в одном ордере — событие не будничное.

Так ведь и свадьба дочери министра обороны СССР товарища маршала Советского Союза тоже дело не будничное, хотя регистрация и домашний ужин в честь этого события происходили как раз в будний день, в среду.

И никому в голову бы не пришло искать связь между свадьбой Верочки и походом изрядного отряда боевых кораблей на 150 миль и обратно.

Николая Александровича на послеобеденном досуге флагманского салона поздравил со свадьбой дочери адмирал Чабаненко Андрей Трофимович, год как командовавший Северным флотом. Кстати, принял он наш флот в звании капитана первого ранга и адмирала получил только что.

«Теперь вы с флотом и породнились…» — позволил себе пошутить командующий под одобрительные улыбки немногих присутствовавших.

«Благодарю, благодарю…» — Николай Александрович, пряча смущение, погладил клинышек бородки.

Не было сказано, но на флоте-то все знали, что замуж Верочка выскочила за сына заместителя министра обороны адмирала флота Советского Союза Кузнецова Николая Герасимовича.

Сын Кузнецова заканчивал Фрунзенку в Ленинграде.

После войны, да и в 1950-е курсанты высших военно-морских училищ, вышагивавших даже в увольнении с палашами у левого бедра, что делало выправку особенно строгой, были женихами самой высокой котировки. На свадьбу в Москву были призваны лишь самые близкие друзья. Свадьба прошла вполне скромно, может быть, кроме одной подробности. Это рассказал выпускник минно-торпедного факультета Борис Б., приглашенный вместе со своей будущей женой Наташей на свадьбу, поскольку дружили с первого курса. Наташа была свидетельницей со стороны невесты, Борис — со стороны жениха. А свадьбу эту он вспомнил по случаю уже у меня на борту, когда в звании каптри привез на морскую практику курсантов своего минно-торпедного факультета, где был оставлен в адъюнктуре и к этому времени даже защитился.

Квартира на улице Грановского в Москве его с Наташей удивила своей казенностью. Непривычно было видеть мебель в полотняных чехлах и приглашенных из «Националя» официанток в кружевных кокошниках. Николай Александрович появился лишь ближе к десяти вечера. Естественно, начавшиеся было танцы под трофейную радиолу «Тelefunken» остановились. Отец и министр извинился, сославшись на неотложные дела, которые все-таки в такой день решил наконец оставить. Поздравил всех присутствовавших и попросил наполнить бокалы шампанским, что и было тут же исполнено.

«За здоровье молодых! Совет да любовь!» — провозгласил благообразный министр обороны и разом осушил хрустальный фужер.

Молодежь охотно последовала примеру старшего по званию.

«На счастье!» — решительно объявил отец новобрачной и с удалью, совершенно неожиданной в благообразном маршале, грохнул хрусталем об пол.

У младших по званию и даже гостей без званий от восхищения остановилось дыхание, но бить свои фужеры больше никто не решился.

 

Сплавали до Йоканьги, тогда еще не поименованной в Гремиху, не то чтобы спокойно — при таком количестве начальства о покое думать не приходится, — но вполне благополучно.

Мне завидовали.

Воинское дело само по себе соревновательно: кто кого?

У нас даже главкомовские стрельбы как раз именуются соревновательными.

Мы неплохо стреляем. Даже отлично. Уже и не упомню, сколько раз брали приз Главкома ВМФ на зачетных стрельбах главным калибром. Да и за минные постановки тоже приз Главкома.

Соответствующую эмблему ношу на надстройке.

Как говорится, имеющий глаза — да увидит!

Но стрелял-то  я по береговым полигонам или морским щитам.

Впрочем, в 1968-м, когда  я ходил на боевую в Средиземное море, был приказ о готовности к фактическим боевым действиям.

Климат жаркий, а на душе было зябко.

Еще тлел огонь от прошлогодней Шестидневной войны между Израилем и Египтом.

В Средиземном море болтались американцы.

Я своей роли не преувеличиваю, но это не первый случай, когда просто наше присутствие заставляло с этим считаться.

По остроумному слову одного мариниста, наша серия 68-«буки» — «крейсера холодной войны». Не стану приписывать нам лишнее, но, если война не стала «горячей», может быть, и мы не зря море пахали.

 

Создан  я и замышлен, чтобы давить, уничтожать, рвать в клочья, топить, а по судьбе выпала роль спасателя.

На пятом году службы мы спасли в штормовом море экипаж противолодочного самолета Бе-6, вытащили всех, девять человек, никого не потеряли.

В следующем году уже спасали рыбаков с аварийного сейнера, не выдержавшего десятибалльный шторм. Трое моих матросов получили боевые награды, медали «За отвагу». Надежные ребята, и всего по второму году службы.

А вот за участие в спасении атомной лодки К-19 наград не получили, еще и свой матрос погиб. Шифровальщик погиб. Вот уж служба вроде не героическая, а слизнуло в шторм с палубы… Вылез из своей секретки взглянуть, как атомную лодку спасают, чтобы было, что после службы дома рассказать… Поскользнулся, что ли… а тут крен, волна…

К-19 — наш первый атомный подводный крейсер с ядерными баллистическими ракетами подводного старта.

Из-за аварии атомного реактора произошла утечка радиации.

Экстренно — вышли группой кораблей в Северную Атлантику.

Сняли экипаж с аварийной лодки и на буксире потащили ее к месту базирования.

В этой истории  я был в сопровождении, а уже в 1967 году сам проводил буксировку аварийного крейсера «Адмирал Головко».

Как нас учили: «Сам пропадай…»

Так ведь чуть не пропал. У меня по ходу буксировки корпус дал трещины и сгорела турбина.

Задачу, разумеется, выполнил.

Турбину починили, корпус поправили. «Разрешите встать в строй!»

С марта 1968-го по август на боевой в Средиземном море, как оказалось, с пользой.

А в феврале 1972-го опять вышел на помощь все той же злосчастной К-19 по прозвищу «Хиросима». Лодка была в Северной Атлантике на боевой службе. На глубине у нее на этот раз случился пожар. Лодка всплыла с дифферентом на корму и креном на правый борт. Ход потеряла. Это в шторм, это в Гренландском море…

Вышедший тут же спасатель «СС-44» еще в Кольском заливе штормом выбросило на камни. А на дворе февраль…

Я вышел, имея на борту резервный экипаж для атомохода и командный пункт из специалистов различных управлений флота. Возглавил операцию спасения вице-адмирал Гаркуша Лев Георгиевич, подходящий для такой работы моряк, умный, спокойный. Когда человек дело свое знает, нет нужды ему ни орать, ни суетиться.

Февраль в Гренландском море не лучшее время для плавания, а бесконечный шторм не лучшая погода для эвакуации облученного экипажа и буксировки обездвиженного корабля в четыре тысячи тонн дедвейта.

Немудрено, что в носу образовалась у меня трещина в палубном перекрытии. Мы понимали, чем эта трещина грозит. А грозила она разломом корпуса на волне. Спасатели! В пору самих спасать. Затопило два кубрика и офицерскую кают-компанию. Забортная вода заливала переходные коридоры. Полетела изоляция почти на всех дизель-генераторах, и потому воду откачивали как придется.

Пришли в район аварии. Специалистов на лодку не высадить, так штормило.

Из Средиземного моря срочно пришел большой противолодочник «Ленинград». Его вертолетом, напомню, в шторм, после нескольких неудачных попыток все-таки завели на К-19 заготовленный у меня на юте буксирный конец. Дал ход и потащил бедолагу АПЛ «на галстуке». Только когда штормяга поутих, передал буксир на подошедший спасатель.

Задачу выполнил.

Так и жил.

Минные постановки. Артиллерийские стрельбы. Боевые дежурства. Походы в основном в нашем районе, Фарерские острова, остров Ян-Майен, ходил и на Новую Землю, и в Белое море. Учения «Магистраль», учения «Океан», когда все четыре флота играют по одной программе, или «Атлантика», это уже с нашей северной спецификой.

Такая жизнь. Такая служба.

Будем считать, представился.

 

 

2. АДМИРАЛ НЕ ЕСТ ВТОРУЮ КОТЛЕТУ

Полчаса как прошли Сальный, справа по борту показался Кильдин с его неприступным отвесным берегом.

За первые полчаса плавания адмирал Круглов, расположившийся на ходовом в высоком флагманском кресле и пребывавший, казалось, в мечтательном пассажирском спокойствии, бросил лишь одно замечание.

После того как по корабельной трансляции вахтенный офицер призывал то дежурного по низам «При`быть шкафут левый борт!», делая командное ударение на «и», то призывал мичмана Бандурко «при`быть» в ПЭЖ, адмирал, чуть повернув голову вправо, со спокойной иронией заметил:

— Командир, у вас скоро по боевой трансляции будут вызывать хлебореза на хлеборезку…

Глубокий, даже с бархатистым оттенком голос адмирала звучал вполне добродушно.

Повисла неловкая тишина. Ответить командиру было нечем. Но не прошло и двух минут, как динамик щелкнул и снова прогремел звонкий голос вахтенного офицера: «Хлеборезу при`быть на хлеборезку!»

Офицеры на ходовом не смотрели друг на друга, молча ждали, что скажет адмирал.

Адмирал ничего не сказал. Да и что тут скажешь?

Командир только взглянул на командира БЧ-4, и тот, поняв все без слов, слетел по трапу вниз, чтобы напомнить вахтенному дежурному, чем отличается бронепалубный крейсер «Александр Невский» от круизного парохода.

Случайность? Да как сказать, если для таких счастливых совпадений на флоте даже термин есть: «адмиральский эффект».

 Чем выше начальство, тем громче этот самый «эффект».

В незапамятном году, до Крымской войны, естественно, государь император соблаговолили посетить Севастополь, имея вояж по морю из Одессы. А в свите у него эрцгерцог австрийский, принц Фридрих прусский, князь Орлов, князь Меншиков, начальник Главного морского штаба.

Шли на «Владимире».

Встречать будут на новейшем 120-пушечном красавце-линкоре «Париж». Чуть не лучший парусник в мире. Нашей постройки.

Готовятся салютовать.

Чтобы все было в лучшем виде, орудие для салюта надо зарядить и опробовать.

Как и полагается в таких сверхторжественных обстоятельствах, естественно, по недосмотру, зарядили орудие под парадным трапом.

И жахнули. Для пробы.

Парадный трап вдребезги, в щепки!

Свиты его величества контр-адмирал Васильев готов послать на «Владимир» записку о невозможности принять возлюбленного государя.

Что невозможно перепуганному флигель-аксельбанту, то нашему матросу по плечу.

Дабы не лишиться счастья представиться его императорскому величеству, вмиг сколотили из палубных трапов парадный!

А выдержит — не выдержит драгоценных гостей этот снаряд, сколоченный наскоро, живьем, одним, молотком да топором, как говорил известный сатирик?

На пробу отправился сам Свиты его величества контр-адмирал Васильев.

По уставу гостя встречают у трапа на палубе, а тут противу правил сошел адмирал на нижнюю площадку трапа на место фалрепного, багорного матросика, что помогает швартоваться прибывающим катерам. И первым опробовал прочность трапа. Весу в адмирале было пудов шесть, а с саблей и орденами и того больше. Так ведь не скрипнул трап, хоть и с силой ступал на каждую ступеньку морской тяжеловес.

 

Четыре дня, как  я вышел с завода, где полтора года простоял в ремонте.

Мы же старенькие. Этого промышленность не выпускает. Это с вооружения снято, это на базе кончилось, надо где-то поискать. Это не новый корабль, где ломанное снял, новое поставил.

Хорошо,  я в ремонте, а экипаж? Экипаж этим временем великолепнейшим образом демонтируется. Почему? Да потому что уж больно легкая жизнь в доке. А на флоте легкой жизни быть не может, не должно быть. Дробь!..

Вышел с завода как «Летучий голландец»! Ни одного плафона. Ни одного фонаря. Сто двадцать шесть вставок отсутствуют…

Работы еще и работы…

Пять дней, как командование базой скрепя сердце вычеркнуло мой личный состав из нарядов на разгрузку арбузов, сортировку на базовом продскладе прошлогодней картошки, на участие в авральных работах по ремонту теплосети в городке.

 

Любило командование базой крейсер «Александр Невский».

У меня по штату — народу под тысячу душ. Ресурс большой, почти неисчерпаемый! Пока стояли в заводе, конечно, штат был неполным, но все равно не сторожевик и не тральщик, откуда тыловики и десять-то человек в наряд зубами выдергивали.

Появился и пассажир. По форме капитан-лейтенант, но какой уж он там капитан? Какой лейтенант? Слишком много вопросов задает. В книжечку что-то пишет. Вроде прикомандированный. Говорят, из кино. Если из кино, так как-то налегке. Для кино сколько всего нужно. Уж я-то знаю! Мне пришлось «играть», выступать в роли немецкого рейдера в одном фильме. Так целый табор у меня на борту поселился.

Хорошо помню эту публику со всей их бестолочью, суетой и аппаратурой.

А тут — один, с книжечкой. Но в форме. Может, в роль входит?

Ряженых не люблю.

Два дня, как  я принял на борт боезапас.

Не обошлось без ЧП. Ко мне на корабельную практику прибыли курсанты Львовского военно-морского политического училища. Почему надо моряков готовить в Прикарпатье, откуда моря с самой высокой горы не видно, мне не понять. Ладно. Прибыли и прибыли.

А вот участвуя в погрузке боезапаса, эти будущие политические моряки от ума большого позарились на взрыватели и порох.

Матросам-срочникам эти игрушки и даром не нужны.

Старпом все контролировал лично, тут же объявил тревогу и по трансляции предупредил: «Не дай бог кинуть взрыватели и порох за борт. Будете нырять и доставать зубами!»

Хотя на погрузку боезапаса  я стоял у стенки, но глубина все равно подходящая. Особенно в прилив!

Капитан-лейтенант Корольков, офицер, скажем так, «двойного подчинения», был на сходе. Как он только услышал, что у меня тревогу объявили, не знаю. Но услышал. При его должности слух должен быть хороший. Прибежал. Длинному и тощему, как антенна, офицеру понадобился час с четвертью, после чего на стол в его маленькой каюте, шкафут левый борт, легли четыре взрывателя универсального калибра и шесть мешочков пороховых «макарон».

Не зря ест хлеб капитан-лейтенант Корольков.

Наказанных за поступок, близкий к преступлению, не было.

И рапорт не подавали. Набегут эти любители расследований и мастера дознаний, работать же будет некогда. Да и мальчишек пожалели.

Однажды нас уже этой кашей кормили.

Мафию у меня на борту накрыли! Заговор! Крейсер хотели захватить и уйти в Норвегию. Кто? Докладываю.

Пришли матросы нового призыва, только из карантина, еще форму не успели подогнать, понятия не имеют о корабле… Корабль понравился. Захватим! Казаки-разбойники… Один из Ташкента был, другой в Одессе учился, третий из Симферополя. Кто что? «Я — тракторист!» — «Значит, будешь механиком». — «Я учился на пулеметчика!» — «Будешь главным калибром командовать!» Детвора. Но составили список, чтобы не забыть, кто что захватывает. Потом их допрашивали: «Когда отказались от преступного замысла?» Отвечали четко: «Перед сном». Год прошел, год! Перетряхивали кубрики и нашли листок: «План захвата корабля». Год как про всю эту игру забыли, многие уже старшинами стали… Но тут такая стая налетела, стали раскручивать. Отработали мальчишек всей силой могучей политической мускулатуры. Но от суда командир и старпом ребят спасли. Так их самих потом чуть не год полоскали. Почему защищали? Да потому, что коллектив создать нужны годы, а чтобы его развалить, и одного случая хватит.

 

Выход с завода — дело хорошее, долгожданное, но это — с одной стороны. Теперь, стоя на рейде на третьей бочке, моим офицерам уже дома не ночевать. Да и по технике. Теперь любую втулку спросить не у кого, добывай где знаешь.

А  я не молод, многое из того, что износилось и требует замены, уже не выпускается.

Это на заводе можно было заявочку в техотдел закинуть и ждать хоть неделю, хоть месяц. А теперь, как робинзоны, сами должны все из подручного материала изготовить и приспособить.

Вот и крутятся!

Не бывает так, чтобы вышли с завода и всё в твоем заведовании как новенькое. И новенькое-то еще не всегда работает как надо! А тут…

Старый корабль — проблемный корабль.

Зачем держат? Ракеты, авианосцы, скажете…

Ракета умная, вот ее и можно свести с ума. Помните, как с «Шеффилдом» было? Сначала аргентинские самолеты атаковали «Плимут», шедший с «Шеффилдом» в одном ордере. На «Плимуте» ракету за минуту засекли и поставили помехи. И умная ракета пошла атаковать облако фольги. А на «Шеффилде» ракету заметили за шесть секунд, командир только и успел скомандовать: «Укрыться!» Двадцать убитых, двадцать восемь раненых и потерянный корабль. А у меня двенадцать стволов главного калибра, тот самый «лом», против которого приема нет. Как американская пушечная «Айова» против Бейрута работала, любо-дорого. Потом на нее «Гарпуны» поставили. Так  я тоже к модернизации очень даже пригоден.

Естественно,  я не океанский рейдер, но на своем театре мог, да и сейчас готов с успехом сыграть предписанную роль. Вы нам ноты поставьте: курс и целеуказание, а мы сыграем.

Я на рейде, на третьей бочке. Над бухтой упругий ветер. Как облако, вырастая на глазах, будто несомый ветром, летит ко мне адмиральский катер.

Зачем бы это первый зам командующего Серьезным флотом, оставив своими заботами подводные ракетоносцы, далеко нырнувшие в мировой океан, спешит на 68-й «буки»?

Адмирал при склонном к полноте теле легко поднялся, как взлетел, ко мне на борт, принял рапорт и приказал сыграть «К бою и походу!». Того не легче…

Это на пятый день по выходе с завода!

«Баковым — на бак! Ютовым — на ют! Бак, ют — связью вооружить! С бочки сниматься!»

Если для личного состава самая желанная команда «От мест отойти!», для меня самая долгожданная «К бою и походу!».

 

На ходовом многолюдно. Командир бригады Богданов, его присные. В бригаде у Богданова  я недавно. Вижу, как он прогибается перед начальством и любит строить тех, кто под ним. Но прогибается как-то бестолково.

Ну а при адмирале и флагманский артиллерист, и флагманский штурман, и флагманский механик, полный комплект.

— Товарищ адмирал, разрешите на ходовой! — в белой робе, словно его только что вываляли в муке, проявился вестовой флагманской каюты.

— Ты меня спрашиваешь? — круто развернулся в кресле адмирал. — На корабле есть хозяин, его и спрашивай.

— Виноват, товарищ адмирал, — поправился вестовой, растерявшийся при виде такого многолюдства капитанов первого ранга, а из знакомых лиц только командир бригады. Так что даже наш командир со своими двумя звездами смотрелся тускло. — Товарищ капитан второго ранга, разрешите на ходовой!

Тот только кивнул и пошевелил губами, еще не прожевав «хлебореза с хлеборезки».

— Товарищ вице-адмирал… Прошу… Обед… — не совсем по форме сообщил вестовой, но лицам при большом начальстве испокон веков позволялись маленькие отступления от строгих правил.

— Хорошо. Спасибо. — Грузное тело адмирала тут же легко соскользнуло со своего высокого кресла, словно он только и ждал приглашения.

Адмирал подошел к командиру.

— Прошу к столу. — И быстрым скользящим шагом спустился по трапу, словно тело в адмиральской тужурке было невесомым.

За ним двинулся командир бригады, потянулись и флагманские офицеры.

 

Вскоре должны были объявить обед для офицеров корабля.

На изрядно опустевшем мостике стало не только просторно, но и легче.

Словно в театре объявили антракт, или наступил перерыв в матче.

Скользнул смешок, зазвучали реплики, как и полагается на ходовом, вполголоса.

Минут через пять по трапу поднялся только что убывший вместе со всеми командир бригады Богданов.

Ни на кого не глядя, произнес, сдержав усмешку:

— «Кино» просят к столу.

Приглашение во флагманский салон на обед для «кино» было неожиданным.

Еще более неожиданным был выбор вестника.

В распоряжении инспектирующего корабль адмирала был весь мой личный состав плюс старшего и среднего ранга офицеры, сопровождавшие зама командующего флотом.

Но вместо вестового по трем трапам вверх был отправлен капитан первого ранга.

Представляю, как своим бархатным баритоном адмирал, словно вспомнив, обратился к командиру бригады, попросив как о личном одолжении пригласить к столу во флагманский салон «кино» в форме капитан-лейтенанта.

Разумеется, когда вице-адмирал только еще поднялся на ходовой и разместился в высоком кресле, то ли гость, то ли командированный посчитал нужным подойти и представиться: такой-то и такой, работаю по директиве Генштаба и Главпура.

— Да-да,  я в курсе. Разместили хорошо?

Под «кино» дали каюту старшего офицера. Рассчитанная на двух обитателей, была предоставлена одному в полное распоряжение. Приборщик каюты матрос Марцинкявичус. Прямо напротив «глухарь», каютка секретчика без иллюминатора. Наверное, чей-то сынок, служба-то у секретчика — не надорвешься. И чтобы не попадаться никому на глаза, сидит в своем «глухаре» безвылазно. То-то цвет лица как у гриба подвального. У старшего матроса пишущая машинка. «Кино» тут же договорился, в свободное время можно дневные впечатления из записной книжки перегонять в машинописный текст.

— Ну и прекрасно.

Тут как раз вестовой принес крепкий чай в подстаканнике и поставил перед адмиралом. Тот почти удивился, буркнул:

— Спасибо, сынок, — и сразу припал губами к стакану: — Люблю погорячей. Сказал и вроде как забыл про «кино», глядя вперед, по ходу движения корабля.

 

Когда и как адмирал почувствовал, понял, уловил… Доложить ему никто на свете не мог о сдержанной неприязни, которую по необъяснимым причинам источал к этому гостю из кино командир бригады?

Может быть, предполагал в нем недоброжелательного соглядатая, да еще и под покровительством высоких инстанций?

От командира крейсера капитана второго ранга Виктора Степановича и старпома Ивана Федоровича до приборщика в каюте матроса Марцинкявичуса решительно никто не видел в нем никакой опасности.

Может быть, с первого взгляда он показался комбригу недостаточно «военным», недостаточно «морским»?

Но никто и не принимал его за «морского волка». И отделяя форму, форму морского офицера, от его, скорее всего, не морской и не военной сути, и командир и старшие офицеры на крейсере обращались к гостю только по имени-отчеству.

Шевроны на рукавах и звездочки на погонах были пришиты правильно, своего заведования, в отличие от всех остальных обитателей корабля, у него не было, так что даже его «поставить», дать понять, кто он и кто командир артиллерийской бригады смешанных сил, куда меня перевели из дивизии противолодочных сил, не было ни малейшего повода.

 

Во флагманском салоне, где за накрытым столом разместились офицеры, два места оставались свободными, одно — во главе стола, второе, стало быть, для «кино», рядом с флагманским механиком Милым. Флагмех человек в высшей степени интересный и органически,  я бы сказал, независимый, без демонстрации этой своей независимости. В моем представлении он в полной мере соответствовал типу интеллигента, безупречно знающего свое дело. В свои тридцать семь он был в звании капитана первого ранга, да и должность занимал из нелегких.

— Давайте сюда, вот здесь местечко, — деловито и заботливо пригласил гостя адмирал, когда «кино» и сопровождавший его Богданов вошли в салон.

В кают-компании за столом рассаживаются в строгом порядке. Так же и во флагманском салоне. Во главе стола, естественно, старший начальник, слева от него его «правая рука», а справа место почетного гостя.

Несведущему человеку могло показаться странным: почему это место во главе стола пустует, может быть, ждут главкома или министра? Почему это вице-адмирал, зам командующего самым мощным флотом страны в своем флагманском салоне занимает за столом место почетного гостя, а не хозяина?

Наверное, всем все было понятно, а капитан-лейтенанту, приглашенному в общество старших офицеров — здесь даже ни одного капитана третьего ранга не было, — не следует выказывать свое невежество. Осмотрись. А с вопросами успеется. Вопросы как-нибудь потом…

Это девицы и дамы, изредка по праздникам поднимающиеся ко мне на борт, любят изображать из себя деревенских простушек, хлопают свеженакрашенными ресничками: «Ой, что это такое большое?» — «Труба. Дымовая труба». — «А там внизу что — печка?»

После куриной лапши на первое матрос, накрахмаленный, как половой со старинной картинки, принес второе.

— Это что у тебя? — живо поинтересовался адмирал, глядя в тарелку в руках матроса.

— Котлета по-мурмански, товарищ вице-адмирал, — доложил матрос.

— Давай, давай и тащи вторую, — обрадованно пробурчал адмирал.

Мурманская котлета, к сведению непосвященных, представляет собой ядро с хороший кулак величиной, сформированное из свежайшей молотой трески с вкраплениями небольших кубиков свиного сала. Это основа. Но у каждого повара есть еще свой набор, так сказать, ингредиентов, сообщающих этому аппетитнейшему ядру свое неповторимое обаяние.

О том, что зам командующего неравнодушен к котлетам по-мурмански, на флоте было известно.

Закончив трапезу, один за другим офицеры благодарили и, демонстрируя рвение в службе, спешили покинуть гостеприимный салон.

Как-то неожиданно за столом остались двое, адмирал и «кино».

— Смотрю, вы тоже к чаю предрасположены, — заметил адмирал, когда принесли уже по третьему стакану.

— Курить бросил недавно… Впрочем, с год уже… Чай вполне компенсирует потерю.

— Да вы волевой человек. Сам никогда не курил, но знаю, как тяжело люди с папиросой расстаются. А вы вот так, раз и бросили.

— Усилий от меня этот «подвиг» не потребовал. По-моему,  я просто отравился никотином и просто перестал курить. Противно стало.

— Вот как! — рассмеялся адмирал. — Другой бы стал рассказывать, как принял решение, как собрал волю в кулак. А у вас так просто: расхотелось — и перестал курить. Такого еще не слышал. По молодости, в курсантах,  я папиросами баловался, знаете, за компанию. Но вот был у нас начальником курса в Военно-морской академии Египко Николай Павлович. Потом ему дали контр-адмирала, и пошел командовать Училищем подводного плавания, сейчас имени Ленинского комсомола. Интереснейшая личность. В Гражданскую воевал, мальчишкой, по сути дела, служил в конной разведке, был ранен. Потом уже на флот попал и где-то в тридцать первом году окончил наше Высшее училище имени Фрунзе, пошел служить на лодки. К тридцать четвертому году уже командир Щ-117. Ставят ему задачу: совершить дальний поход на полную автономность продолжительностью сорок суток. Определить предельные сроки автономности корабля и физических возможностей экипажа. Вот такая задача. Экипаж перекрыл норматив в два раза! Прошли больше трех тысяч миль в условиях почти непрерывной штормовой погоды. Родина это заметила. Все члены экипажа были награждены орденами. А в тридцать шестом году орденами не раскидывались. Первый случай, когда весь экипаж стал орденоносным. Больше такого не было. Гражданская война в Испании. Он там. Дон Северино де Морена! Командир подводной лодки. Воевал. Дело идет к концу.

Ставят ему задачу: взять из окруженного франкистами Хихона груз, пассажира и домой. Есть! Пошли. Взяли груз. Говорят, золотой запас Испании. А кто пассажир? Долорес Ибаррури. Председатель компартии. «Пассионария», помните? Что  я спрашиваю, лучше меня знаете. А пассажирка оказалась сложной. Ей курить надо. Никакие объяснения, никакие резоны ей нипочем. Опять же, женщина. Не прикажешь. По стойке смирно не поставишь. Надо идти навстречу. Надо всплывать. И вот в Средиземном море, где за ними буквально охота шла, всплывают. Мадам должна покурить! Единственное, на чем Египко настоял, всплывали ночью. За этот поход он звание Героя Советского Союза получил. Потом командовал 2-й бригадой подводных лодок на Черном море. Там  я эту историю и услышал. И все, как отрезало, больше ни папирос, ни сигарет в руки не брал. Хотя нет… Сигары!.. Ходили на Кубу. Дружественная страна, прекрасно принимали. И вот у нас поездка на сигарную фабрику. Интересно. Когда еще увидишь? В основном женщины работают, и директор женщина. Опять же «Кармен» на памяти. И при прощании — сувенир, естественно, коробка сигар, прямо при нас сделанных. Не скажешь: спасибо, не курю. Мы тоже не с пустыми руками пришли. Народ превосходный, живой, экспансивный, а жили бедненько…

Когда матрос стал убирать посуду, «кино» тихонько напомнил ему о том, что адмирал велел принести вторую котлету. Забыл?

— Не забыл, товарищ капитан-лейтенант. Они всегда просят, а потом не кушают.

Адмирал знал свое заведывание — Северный флот.

И Северный флот знал своего адмирала.

 

 

3. АДМИРАЛ ЛЮБИТ ЧАЙ

История, как  я понимаю, самодовольна и безоглядна. Она безжалостно выстилает свои пути, стирая с маршрутной карты поколение за поколением. Не мне бы со своим главным калибром, не для салюта в башни упрятанным, о жалости говорить, но все-таки…

Мне, пока  я еще стою на третьей бочке на рейде в Ваенге, перед тем как оттащат на утилизацию здесь же в «Мурманский вторчермет» или в Архангельск на «Звездочку», только и осталось оглянуться, припомнить да рассказать, как было дело, как жилось да плавалось, глядишь, и пригодится не только мой металл с корпуса и надстроек, но и сама моя история.

Сколько  я еще бы простоял в заводе? Только благодаря адмиралу  я вышел в срок. Он каждую неделю проводил совещания. Все в управлении у него носились, как пчелки!

Ко мне прибегали за сутки до совещания.

Уговаривали командира и старпома: вы уж это на совещании не говорите, сделаем. Обычно и командир и БЧ-7 заводчанами повязаны, как куклы у Бармалея. Полная зависимость. Вот и заставляют подписывать да признать то, что фактически не сделано. Под клятвенное обещание. Мне вот так же на прошлом ремонте пообещали заменить палубу на юте. «На плаву заменим!» И где она, эта новая палуба? А ведь все правильные, умные, с партийными билетами, даже за шесть лет не вспомнили, и попыток не было палубу заменить. А ведь обещали лично и начальник завода, и начальник Техупра.

Почему так?

Потому что Техупру, чтобы отремонтировать крейсер, надо работать, заказывать проработки, привязки, найти замену тому, что сейчас не выпускается. Трубы заменить нужно? Оказывается, это колоссальная организаторская работа. Не физическая, не материальная, а организаторская. Да им проще, чем делом заниматься, спокойно списать крейсер. Порежут меня, и голова у них не будет болеть.

Да у меня за всю службу один средний ремонт и два текущих. И ни черта больше. Ни одного капитального. Здоров!

 

Когда адмирал поднимается ко мне на борт, у меня не только офицеры и личный состав по стойке смирно, но и мачты и надстройки подтягиваются, трубы дыхание придерживают!

Такому человеку быть меньше чем адмиралом незачем.

Он стал адмиралом в сорок один год. Получил оперативную эскадру. Это на ТОФе.

Голос глубокий бархатный, а нрав кремнёвый.

Командующий ТОФ Смирнов Николай Иванович к Круглову относился с уважением и доверием. Когда уходил в Москву замом Главкома, предложил Владимиру Сергеевичу, уже контр-адмиралу, идти замом к Жирову, пришедшему на смену Смирнову командующим ТОФом.

Это же какой рост! Зам командующего не паркетного БФ, не пляжного ЧФ, а командовать флотом, нацеленным на Тихий океан!

Другой бы — под козырек и «благодарю за доверие».

А наш?

«Не пойду! И больше того, служить под командующим флотом Жировым не буду».

«Как так? Подумай. Да, какие-то вещи он знает слабо. С удовольствием будет с тобой работать. Сработаетесь».

«Как с ним сработаешься? Администратор. Его дело административная суета. Не видел  я его как моряка, как профессионала, когда он был у вас замом».

Вот так своим бархатным голосом, не стесняясь, говорил кому угодно…

Исключение, пожалуй, Главком. Разумеется... В первую очередь уважение, понимание несоразмерности ответственности, а потом и ситуаций не возникало, почвы не было для спора. Если Главком спрашивал его мнение, докладывал, а уж как он решит, его дело.

Вот с командующими у него и не раз и не два были ситуации, когда выкладывал свое мнение, не прикидывая, угодно оно было или неугодно. Вот и, как говорится, не сложились отношения с Жировым.

 

«Пытался же  я не один раз в достаточно корректной форме показать, что ни черта он в таком-то и таком деле не разбирается. Видеть, как предлагают решения необоснованные, неправильные, неграмотные, и молчать? Не умею и не хочу быть для всех приятным. Пока он был вашим замом, он меня, как  я понимаю, терпел. Вы же знаете, никакого высокомерия ни к начальникам, ни к подчиненным у меня нет. Но вопрос  я ставлю всегда прямо. Только так! И когда  я знаю определенное положение дел, никогда не давал никому решать иначе. Поэтому Жиров воспринимал это как то, что  я не желаю с ним считаться. Он мне как-то сказал: „Вы только одного командующего признаете“.  Я ему ответил: „Нет,  я признаю всех, кто говорит дело“. Доказать свою правоту он не может, а доконать любого — дело нехитрое. Через месяц-два получу пару взысканий, зачем  я ему нужен? Будет меня топить. Так что уходить мне надо. Лучше уж  я сам уйду».

 

О том, что люди в возрасте, люди с положением бывают очень ревнивы и, к сожалению, злопамятны, он говорить не стал.

И через полгода ушел.

Сначала Академия Генштаба, а потом к нам на Север первым замом командующего.

Тяжело с ТОФа уходил. Он же театр Тихоокеанский знал как никто. И больше бы пользы как раз там принес. Кто знает, может быть, и он и флот выиграли бы больше, если б он вел себя поскромнее.

Но ведь и скромность скромности рознь.

Впрочем, скромность в услужении предприимчивой бездарности приносит чудные плоды.

Двадцать пять лет на Дальнем Востоке!

Все ступеньки были пройдены, и надо учесть, что никакой протекции, никакого покровительства, это тоже все видели и знали.

В 1949 году из Фрунзенского училища сам на ТОФ попросился на Камчатскую флотилию…

А много ли наберется командиров с большим опытом конфликтных плаваний, готовых к фактическому ведению боевых действий?

Вспомните-ка начало 1970-х, когда Круглов оперативной эскадрой командовал, у него же под боком Вьетнамская война шла.

Американцы в 1971 году решили навалиться и задавить вьетнамцев, начали их крепко трепать. Стянули туда весь флот, все авианосцы. Массу кораблей охранения. Вывели из Перл-Харбора с Гавайев, из Субик-Бея, с Филиппин, с Окинавы, все было брошено в Тонкинский залив.

Пошли на то, что оголили свои базы, оставили катера.

Решили напрячь все силы и покончить с Вьетнамом.

Круглов год как принял оперативную эскадру.

Получает приказ: создать крупный отряд кораблей, прямо идти к их базам, стать на якоре в миле от территориальных вод.

Подняли по тревоге.

Пять крейсеров, семь подводных лодок, вспомогательные суда, танкер…

Круглов собирает командиров. Идут доклады о готовности: «Готов! Готов! Готов!»

Вышли с базы, и всю эту армаду ведет адмирал к Кадьяку.

В море получают приказ: «Быть готовым к ведению фактических боевых

действий!»

Фактических?

Тут как посыпалось: у меня это не отработано, у меня такая стрельба не проведена, нет того, нет этого… Пришлось все на переходе отрабатывать. Встали на Джельшен-банке. Быстренько все привели свое хозяйство в порядок.

Двинулись к Датч-Харбор.

Встали.

Их реакция?

Выходит один эскаэришка, мечется… Что он может сделать?

Круглов пошел вдоль побережья Сан-Франциско, прошел на Гавайи, Гонолулу, встал у Перл-Харбора.

Это в Америке вызвало вой. Как же так?!

Круглов со всем своим отрядом стоит в четырех милях. Три мили — территориальные воды и миля на ошибку по месту.

Сутки не просто стоял, выполнял стрельбы по полигону.

Это на главной-то Тихоокеанской военно-морской базе Америки!

Янки еще шутили: «Может быть, прислать вам наш щит?» — мишенный щит имеется в виду.

«Спасибо, обойдемся своим».

Пресса подняла неслыханный вой. Это как же ведет себя советский флот?

А крыть нечем.

Вытащили на телевидение командира охраны водного района Перл-Харбора контр-адмирала Прейса.

Журналисты к нему: как понять, ебм, советские военные корабли стоят у входа в базу, а вы их не приглашаете к себе в гости?

Адмирал отвечает: «Советские военные моряки проявили элементарную морскую невежливость, они нас даже не предупредили о своем приходе, поэтому мы и не готовились к их прибытию».

Рано утром, только светать начало, Круглову докладывают: «Идет американский СКР». Небольшой. У него только противолодочные ракеты.

Подходит и по трансляции на русском языке орет: «На совьетском корабле!.. На совьетском корабле!.. Уходите отсюда,  я здесь буду стрелять».

Ждет ответа.

Круглов вызвал переводчика: «Сообщите ему, что советский адмирал разрешает вам стрелять на безопасном от советских кораблей расстоянии».

Это у них-то на главной базе!

Разрешил. Стреляйте.

Американец демонстративно повертел пушечками, наши повертели ракетами. Так вот обменялись приветствиями.

Только тогда американцы оттянули силы из Тонкинского залива, успокоили общественное мнение.

 

Толково рассуждает адмирал.

Сильный командир не боится помощников инициативных, самостоятельно мыслящих.

Он же знает, что не везде силен.

Может совершенно четко сказать: «Матрос знает эту деталь лучше меня». И не пострадает.

Нельзя быть командующим флотом и быть сильнейшим и подводником, и надводником, и летчиком, и в разнородных силах…

Главное в командующем что?

Методология управления и руководства.

И дай людям работать.

Сильный человек так себя и ведет.

А вот когда человек слабый, ему надо, чтобы все вокруг считали его самым умным, самым знающим, самым опытным.

А кто так считает?

Подхалимы.

Вот они и крутятся вокруг этих гениев.

Сначала дело страдает, потом и он сам.

Самое грустное, когда человек начинает про себя думать, что все-то он знает, все-то он умеет и ни в чьей подсказке не нуждается. Любого перебьет, за любого скажет.

А есть еще публика с амбицией, эти умеют молчать, молчать с умом. «Видите ли, понимаете ли…» Мыслители! И мыслительный процесс — наружу, в виде молчания.

И это проходит!

Смотри-ка, грамотный, смотри-ка, умный и мыслит оперативно-стратегически… А на самом деле? Вот даже умные люди, уж не глупые, во всяком случае, вылезут наверх, поднятые хитрецами и угодниками, а эта публика в любой момент и разбежаться может, тогда приземление бывает жестким.

Вот и Жиров не удержался.

 Два или три раза его заслушивали в Москве и поняли, что он не та фигура, на которую рассчитывали. Устинов его снял.

Военное дело проверяется только войной, а сейчас что увидишь?

Ну плавает бригада и плавает, хотя бы наша, смешанных сил.

Кто оценит плавание какого-то командира?

Два-три человека в штабе видят, да и то всего видеть не могут.

А в Москве уж никто не видит ничего, кроме отчетов, докладов и рапортов.

Там как оценивают доклад?

Правильно ли понята мысль начальника. Хорошо ли написана бумага. А насколько она, бумага эта, отражает фактическое положение дел, нужна еще одна бумага.

В сущности, речь идет о простых вещах, ничего нового. Но ведь и в церковных заповедях, повторяемых две тысячи лет, тоже ничего нового.

 

Сейчас Владимиру Сергеевичу шестьдесят, полжизни на флоте как раз проходил адмиралом.

С ним служить можно.

Почему? Да потому, что он же не скакал по должностям, прошел по всем уровням: эсминец, крейсер, бригада, дивизия… Был флаг-артиллеристом бригады эсминцев в двадцать семь лет. В тридцать лет стал самым молодым командиром крейсера, корабля первого ранга. Имел допуск к самостоятельному управлению эсминцами двух проектов и крейсерами 62-«буки» и 58-й.

Он считал, что эсминцы, крейсера — корабли несложные. Вроде как для нашего самолюбия несколько обидно. Но он почему говорил «несложные», потому что целесообразные, это его слова.

Целесообразные — ничего лишнего! Понимает.

Он же старпомом был на 68-м проекте. А еще сдал на управление подвод­ной лодкой 613-го проекта. Зачем? Да чтобы самому знать, что делают и что должны делать его подчиненные, от лейтенанта до командира бригады, дивизии, эскадры…

Понятно, почему у него на любой вопрос всегда ответ ясный и компетентный.

В каждом деле, в каждой профессии есть народ ловкий, плутоватый, умельцы заскочить к старшему начальнику, что-нибудь подмахнуть…

С нашим это не проходит.

 

А как время бережет?

Еще до совещания дает разнарядку, кому сколько времени на доклад. Дали четыре минуты или семь, начал говорить дольше: «Стоп! Вы не готовы, вы к совещанию не готовы…» — «Да у меня там самое…» — «Хорошо. Следующий».

Мой командир докладывал по ремонту пятнадцать минут.

«Садитесь.  Я ваши вопросы понял. Ставьте часы».

И то, что только что было доложено за пятнадцать минут, излагает за девять с половиной минут.

«Может быть,  я что-то забыл, упустил? В нашем деле лишних минут нам никто не даст. В современном бою самое главное — дефицит времени. Цена каждой минуты вырастает неимоверно. Найти, выкроить, выиграть три-четыре минуты упреждения — значит решить задачу, а может быть, и выжить. Необнаруженным сегодня остаться невозможно. Вопрос времени. Кто лучше отработан? Кто лучше накатан? Кто быстрее нанесет удар?»

 

Если он так время бережет, спросите: чего это ради готов двое суток потратить на вышедший с завода 68-й «буки»?

У него же и подо льдом, и по Атлантике «Бореи» 955-го проекта ходят, у него Средиземное море — зона ответственности…

А  я знаю. Послужите с мое, тоже будете знать.

Корабль после полутора лет на заводе — это же как человек после больницы, заново учиться ходить надо.

Матчасть надежна там, где она в работе или по крайней мере раз в сутки ее запускают и проверяют. А длительная стоянка? А ремонт, даже маленький? Первые сутки — какое сутки! даже недели — будут вылезать какие-то неисправности, отказы, результат бездействия, где-то не смазали, где-то не дожали. Да и личный состав теряет навыки.

Опять же, вышли с завода — первое дело заправиться всеми видами запасов: боезапас, продовольствие, топливо, вода… Так что еще и не до осмотра, не до тщательной проверки в полном объеме.

Только у пирса боезапас приняли, только на третью бочку на рейде встали, дежурный по рейду: «Принять зама командующего…»

Сыграли «Захождение». Поднимается на борт и командует: «К бою и походу! С бочки сниматься!»

 

Сколько народа мою броневую палубу топтало, тот же министр обороны товарищ Булганин, так что  я сразу слышу — наш человек или маршал проф­союзный.

Говорят, наш строгий, побаиваются его.

Кто побаивается?

Видели бы, как он молодых командиров обкатывает.

Вышли рядом, всего-ничего — к Кильдину на «мерную милю». А Герасимов только меня принял, третий или четвертый самостоятельный выход. Адмирал с нами. Возвращаемся на базу, такой заряд налетел, да еще и темень, начало декабря было. Пришли в Ваенгу, надо встать на четвертый причал. А ветер отжимной, хоть буксиры вызывай. Один заход, второй заход. Линь на причал не забросить. Соскакивает адмирал со своей тумбы и к вахтенному: «Запишите в судовой журнал. Ноль седьмого, двенадцатого, двадцать один сорок пять. Принял командование кораблем…» Расписался. Встал к машинному телеграфу.

— Поворот влево на курс сто семьдесят пять.

— Есть сто семьдесят пять. Корабль идет влево.

— Прошу на румбе сто шестьдесят восемь.

— Есть на румбе сто шестьдесят восемь.

— Руль право на борт.

— Руль право на борту.

— Правая вперед самый малый. Руль вправо пятнадцать.

— Правая вперед самый малый отработала.

— Правая стоп.

— Правая стоп отработала.

— Левая назад самый малый.

— Правая вперед самый малый, левая стоп.

— Правая вперед. Руль лево на борт.

— Правая — стоп! Левая — стоп!

— Обе машины на стопе!

— Руль — прямо.

И с первого захода мы у стенки.

И опять вахтенному: «Запишите. Ноль седьмого. Двенадцатого. Двадцать два ноль семь. Командование кораблем сдал». И к Герасимову: «Поплаваете с мое, тоже будете так же швартоваться».

Легко сказать, «поплаваете с мое», он за службу по всем четырем океанам прошел 150 000 миль.

 

 

4. ЗАВОД № 194. 21-й ЦЕХ. МАЛЯРКА

В Уставе морском, Петром Первым сочиненном, записан регламент кают-компании. Из него только помнят запись, унизительную для штурманов, в кают-компанию не допускаемых.

Но я про другое.

Сразу было предписано, о чем можно, а о чем категорически нельзя вести разговоры в кают-компании.

Запретных тем всего три. О Боге, вообще о религии. О деньгах. И о начальстве.

По тем же причинам алкоголь и карты там тоже под запретом, поскольку предметы эти заряжены конфликтом.

В сущности, очень верное предупреждение. Люди должны отдыхать в благорасположении друг к другу. Конфликтные темы исключались, и в первую очередь о Боге.

Ну что ж, им нельзя, а мне можно.

Для них не ясно, есть Бог, нет Бога. Раньше утро на корабле начиналось с общей молитвы, а теперь не только молитву отменили, но вообще многие сомневаются.

Слишком мало, считают, подтверждающего материала, для неверующих, разумеется.

А мой Бог — Создатель и Творец известен и многолик.

Про одних помнят, знают, а другие, может быть, только мне и памятны, как все, кто приложил руки… Разницу между конструктором паросиловой установки и сварщиком увидеть не трудно, да только не жить мне как без одного, так и без другого.

Те же маляры. Кто-то забыл, а я всю бригаду помню.

 

— Мужики, с «вертолетом» надо что-то думать… Домой пришел, так меня выворачивало…

— А я ничего…

— Прав, Алексей, спешить нельзя, надо выкрутить как следует, процедить…

— И марганцовочки бросить…

Бригада расхохоталась.

В раздевалке 21-го малярного цеха завода № 194 сошлись на обед.

Вдоль стен банные шкафчики с разнокалиберными навесными замкам.

Шкафчики выкрашены шаровой краской, как борта крейсера перед спуском на воду.

В торце раздевалки две душевые, налево — женская, направо — мужская.

Посередине раздевалки длинный стол, знавший лучшие времена, послужил, наверное, когда-то в важном кабинете для многолюдных совещаний, а теперь на козлах вместо гнутых резных ножек. Наверное, и не думал и не мечтал, что будет заканчивать свои дни в малярной. Да вот верой-правдой уже какой год служит малярам, что видно с первого взгляда, малость заляпанный. Кто-то оперся, кто-то прислонился, кто-то потянулся, а одежа у маляра, куда денешься, маркая. Впрочем, две ножки с торца, со стороны душевых, сохранились. Надо бы ножками-то как раз к входу стол развернуть, поприглядней бы было, а то входишь, и в глаза сразу козлы, да еще из неструганых досок, как-то неуютно.

От плакатов по технике безопасности тоже уюта немного, но это по делу.

На одном конце большого стола те, кто не ходит в столовку, едят принесенное из дома, запивают полученным здесь же за вредность молоком из пакетиков-пирамидок.

На другом конце стола забивают «козла».

Вчера после смены изготовили «вертолет» — пойло из клея для проклейки переборок в каютах.

В оцинкованное ведро с клеем погружается дрель с шумовкой.

Пуск!

Пять минут, и густая тяжелая фракция из краски собирается на шумовке.

Шумовку меняют, крутят еще раз.

Освобожденный от примесей спирт, пока еще в виде молочной жижи, аккуратненько переливается в чистое ведро

И снова дрель со свежей шумовкой выбирает из раствора то, что еще не удалось извлечь, то, что может осесть в организме.

Немножко рисковать здоровьем приходится, но и осторожность все-таки нужна.

Процесс известный, все этапы отработаны, но вечная поспешность, времени на хорошую очистку всегда не хватает.

— Мне дочку из детсада забирать…

— У меня сегодня вечерняя школа, не могу я ждать…

— Через шерстяночку, через шерстяночку надо пропустить…

— Если без марганцовки, я пить не буду…

— Давай твою марганцовку… Сколько ей нужно, чтобы отстоялась?

— Да хоть пятнадцать минут, она схватит…

— Ну, ты даешь со свой марганцовкой, до ночи тут сидеть, что ли?..

— Пока в душевой валандаешься, все поспеет. Тебе еще рожу от сурика полчаса отмывать!

С респираторами работали не все, вот и приходилось после смены растворителем рожу тереть.

Повесил в шкафчик робу, не гнущуюся от затвердевшей краски, пошлепал в душевую с осклизлыми стенами.

После третьей прокрутки можно из ведра сливать в стеклянную банку.

Слили.

Кинули пяток кристалликов марганцовокислого кали.

И стали ждать.

— Мужики, а почему старики зовут наш завод «Марти», чего за такой?

— Раз Хосе, надо думать, испанский какой-нибудь революционер…

— Какой тебе Хосе, Андре, слышишь, Андре, какой-то моряк французский, я так слышал…

— Была табачная фабрика имени Троцкого, стала «Клара Цеткин». Здесь все понятно. А этого за что?

— И когда убрали имя Марти из названия завода? Когда? В 1937 году. Вот и соображай.

— Тоже замели «под гребенку».

— Здесь политика… И теперь с иностранщиной везде кончают. Был на Невском «Норд», был да сплыл, теперь «Север». Папиросочки были «Норд», а что теперь курим? «Север». Думаю, и «Марти» туда же. Что, у нас своих нет, кем назвать?

Плоские малиновые хлопья, словно кленовые осенние листья, как во сне, медленно оседали на дно трехлитровой банки из-под соленых огурцов.

— Мужики, в конце декабря будут 625-й на воду спускать.

— Это «Невского», что ли?

— А я что говорю? Скоро на ходовые маляров набирать начнут.

— Сиди, не рыпайся. На ходовые только баб берут, да и то, у кого жопа шире!

— Заводской конкурс матерей-одиночек!

— Как его спускать, если корпусные еще не закончены?

— Ты сколько у нас? Вот и сиди! Геннадий Сергеич в доску разобьется, а в декабре 625-й будет на воде. Хоть на понтонах! Если его нынешним годом на воду не спустят, у начальников головы полетят! А у нас премии…

— Геннадий-то Сергеич, он что, директор будет?

— У директора много чего на стапелях, а Щепаков — старший строитель 625-го. Этот спать не будет, есть не будет… Он может и тридцать первого декабря приемный акт подписать. Ну что там, можно, наконец, сцеживать?

 

Всех помню.

Как-то нас на траверсе Нордкап—Медвежий крепко штормик прихватил, на тридцать градусов на борт валил, слышал, как матросик из архангельских староверов своему Богу молился с благодарностью за спасение, а мой акафист был бы немножко другим: «Буду петь во всю жизнь свою создателям моим доколе есьм».

Имя благоверного князя обязывает.

 

 

5. Я — 68-й «буки»

Плавучесть… Остойчивость… Управляемость… Ходкость… Живучесть… Да, живучесть, конечно…

Семнадцать водонепроницаемых отсеков… Двойное дно… Противоминное… Пространство между днищами — топливные цистерны…

Слабости. Воздух подают в котельное отделение, а не непосредственно в котел. Архаика! Снижает живучесть моей паротурбинной установки в целом…

Бортовую качку плохо переношу…

Это все про меня.

 

С опозданием на двадцать лет я появился на свет на стапеле завода № 194, бывшего имени Андре Марти в Ленинграде.

Иногда я их не понимаю.

Чаще, конечно, мы понимаем друг друга, иначе как бы я давал ход, курс держал, стрелял?

Но случается, чего-то не понимаю, хоть поставь все мои антенны на высокое.

Не улавливаю…

Поменять номер — понимаю. Номера предусматривают порядок. За тридцать лет службы я менял бортовой номер одиннадцать раз. А первые годы нам названия заваривали металлическими пластинами, только номера по бортам. Такая маскировка! Это чтобы супостата запутать, чтобы не знал, сколько у нас 68-х в строю. Только двух одинаковых кораблей нет. Меня легко узнавали по белым нокам реев на фок-мачте.

Ладно. Изменилось место в строю, замени номер. Замени оборудование, приспособление, агрегат, да хотя бы и палубную втулку — понимаю. Износилась, ненадежна — надо менять. Поменяли, стало лучше, крепче, надежней. Был мой завод Отделением имени Марти Балтийского завода. В 1926 году заводы разделили. Но до тридцать седьмого года мой завод оставался «Марти», а в 1937 году Марти убрали, дали заводу номер 194. А Балтийский завод стал имени Оржоникидзе. Почему не Марти? Что стало лучше? Марти износился, устарел? Или в Орджоникидзе морской доблести больше?

Сегодня скорее кто-нибудь вспомнит сальвадорского Фарабундо Марти или легендарного героя Кубы, поэта, писателя, революционера Хосе Марти. А было время, имя Андре Марти с гордостью носил судостроительный завод в Николаеве, судоремонтный в Одессе, улицы его имени были и в Акмолинске, и в Николаеве, и в Свердловске, во Владивостоке и, конечно, в Одессе. Именно в Одессе он поднял красный флаг на эсминце «Протэ» и стал вождем восстания на французской эскадре, пришедшей весной 1919 года на помощь белой армии.

Зачем мне это помнить? Не знаю.

 

Родиться я опоздал. Лет на десять опоздал. Так уж сложилось.

Я родился в большой, но бедной работящей семье, претерпевшей все невзгоды разорительной войны.

Эх, родиться бы мне пораньше! Печаль всех послевоенных мальчишек…

Впрочем, ребята не для войны на свет появляются, а я-то как раз для войны, под войну задуман, рассчитан, выверен: легкий, бронепалубный, зубастый, глазастый, ход до тридцати пяти узлов, дальность плавания 9000 миль…

Нет, не для сбор-походов на Медвежий, не для походов до Йоканьги и обратно, хотя бы и с министром обороны на борту, не для визитов вежливости в Саутгемптон и Неаполь я был задуман…

Когда задуман?

В этом все дело.

68-й проект Александр Сергеевич Савичев, отец мой, подготовил к тридцать восьмому году! Как раз под войну! И быть бы мне, как они говорят, яичком ко Христову дню, но, пока дорабатывали, уточняли, согласовывали, как раз и война подоспела, так что стапеля пришлось мне ждать, считайте, двенадцать лет.

Но по порядку.

 

Война еще не окончена, еще только сорок четвертый год и главные морские победы еще впереди, а мудрецам из Военно-морской академии велено было наметить состав послевоенного флота, да такой, чтобы был не хуже, чем у людей.

К концу сорок четвертого года «академики» сочинили, а Оперативное управление все подсчитало и выверило…

Сочинять-то и подсчитывать по логике вещей надо бы с оглядкой на будущую войну, нет, сочиняли и подсчитывали с оглядкой на Верховного. Главное — ему понравиться, на него произвести впечатление.

А Верховный — человек с размахом.

Вот ему и насчитали к 1956 году построить: линкоров — четыре, на каждый флот по линкору, тяжелых крейсеров под 200-миллиметровую артиллерию — десять, три­дцать крейсеров под 180-миллиметровый калибр, пятьдесят четыре легких крейсера, сто двадцать больших эсминцев и с полтысячи подводных лодок разного класса.

Шутка?..

Да, еще шесть малых авианосцев в придачу.

Армада!

Откуда такое вдохновение? Вспомнили, что у нас перед войной было только семь легких крейсеров, тяжелых вовсе не было, да полсотни эсминцев, да три линкора, построенных к Первой мировой войне, вот и решили архитекторы флота наверстать упущенное.

Нет, «Фантазия-экспромт» хорошо звучит у меня в кают-компании, когда командир БЧ-7 к пианино садится, а на докладе у Верховного другая музыка.

«Что скажет об этом плане нарком судостроения?» — спросил Верховный.

Действительно, что скажет нарком судостроения товарищ Носенко? Ему же строить, а не на бумаге рисовать.

Нарком знает, в каком состоянии его отрасль, знает слабость своего изношенного за войну хозяйства, живущего в последнем напряжении усталых механизмов и человеческих сил, так что лучше прямо сейчас признаться честно.

«Как нарком и большевик, должен сказать: сегодня наша отрасль не располагает производственными мощностями для реализации предлагаемого плана».

Наверное, моряки про себя подумали, что это последние слова наркома.

Есть кабинеты, где признаваться в бессилии не принято, да и опасно.

Однажды перед войной на таком совещании, только по авиации, один заслуженный боевой летчик сказал не подумав, вот и залетел, откуда не возвращаются.^[1]

«Мы вас поняли, товарищ Носенко. Садитесь».

Порядок был как на армейских совещаниях, делавшие сообщение или отвечавшие на вопрос вставали, кроме членов Политбюро, разумеется.

Наступила пауза.

Хозяин кабинета прошел вдоль стола с погасшей трубкой в согнутой руке.

«Сколько мы потеряли подводных лодок?»

Тут же последовал ответ наркома ВМФ:

«Восемьдесят шесть».

«Сколько на одну подводную лодку приходится уничтоженных кораблей противника?»

«В сорок первом году на одну лодку приходился один уничтоженный корабль противника, сейчас — тридцать».

Нарком ВМФ и его заместитель придерживались более умеренных взглядов на перспективы строительства флота, хорошо понимая состояние нашей судостроительной промышленности.

«Будем реалистами, — после долгого молчания сказал Верховный. — Поработайте, товарищи моряки, над планом строительства нашего флота вместе с наркомом судостроения. Над реальным планом. И вернемся еще раз к этому вопросу».

Откуда знаю?

Послужите с мое, может быть, еще больше узнаете.

За тридцать-то лет службы чего только не услышишь и на ходовом, и на боевых постах, да и по каютам. Кубрики не в счет.

Над планом поработали.

Линкоры отпали. И авианосцы туда же. Вместо десяти тяжелых крейсеров предложили построить четыре, вместо пятидесяти четырех легких крейсеров дай бог осилить тридцать. И лодок подводных не пятьсот, а хотя бы триста.

Так вместо академической поэмы «Тенденции развития военного кораб­ля» родился реальный план с программой строительства самой большой в мире серии однотипных крейсеров.

Не зря же говорю, пораньше бы мне родиться…

Начало выполнения подкорректированного плана совпало с упразднением в первую же послевоенную весну наркомата ВМФ.

Теперь Главком ВМФ был в прямом подчинении у сухопутного во всех отношениях министра Вооруженных сил.

Статус флота понизился.

Занялись перестройкой трофейных итальянских и немецких кораблей.

А еще от лукавых союзнических щедрот получили ненужные им «пароходы», вроде крейсера «Milwaukee», спущенного на воду в 1921 году. Я в кампании с этим ветераном, четырехтрубной кочегаркой, под нашим флагом ставшей «Мурманском», не раз ходил в одном ордере на Севере.

А еще в сорок четвертом году под барабанный бой союзники передали нам целый линкор «Архангельск» с изношенными стволами главного калибра.

Этот и вовсе 1901 года постройки.

Не от хорошей жизни после войны для строительства кораблей новой закладки доставали из дальних шкафов довоенные разработки. Тут-то и вспомнили про меня, про 68-й проект, над которым начали работу еще в ноябре 1937 года. Поскорее бы выйти на стапель, война же на носу, — нет, дорабатывали, уточняли, согласовывали, так что только в конце июня 1938 года Комитет обороны утвердил проект, обозначив, каким мне быть.

Усилили мощь главного калибра, добавив на корме четвертую трех­орудийную башню. Вес увеличился на шестьсот тонн, боезапас сократился, уменьшилась дальность плавания, и скорость снизилась до тридцати трех с половиной узлов.

Летом тридцать девятого года проект был утвержден.

За пятилетку предполагалась иметь в постройке семнадцать крейсеров, пять из которых уже в 1942 году передать флоту. Вся серия — двадцать четыре крейсера!

Тут и война подоспела.

Вспомнили после войны обо мне еще и потому, что 68-й проект годился под готовое вооружение и артиллерийское, и торпедное. Не последний аргумент в мою пользу

Серия кораблей по переработанным довоенным проектам пошла с индексом «бис», по-флотски «буки».

Неужели никому в голову не пришло, что с этой буквы начинается слово «бывший»?

Впрочем, и «будущий». Так что разом во мне сошлось и прошлое, и неясное, как всегда, будущее.

 До войны на заводах в Николаеве, Ленинграде и Комсомольске-на-Амуре начали строить «Фрунзе», «Чкалов», «Куйбышев», «Чапаев», «Железняков», «Орджоникидзе» и «Свердлов». В августе-ноябре 1941 года намечали заложить «Ленин», «Дзержинский» и «Аврору». По планам уже в 1942 году четыре крейсера должны были сдать ВМФ.

Приказом Государственного комитета обороны от 10 июля 1941 года строительство линейных кораблей, тяжелых крейсеров и легких крейсеров 68-го проекта было остановлено.

Ни один корабль во время войны достроен не был.

Захваченные немцами в Николаеве у достроечной стенки «Орджоникидзе» и «Свердлов» были ими разобраны на металл.

Корпуса «Фрунзе» и «Куйбышева» наши сумели отбуксировать сначала в Севастополь, потом в Поти, где их вдрызг разбила немецкая авиация.

Недостроенные «Чапаев», «Чкалов» и «Железняков», остававшиеся в блокированном Ленинграде, были законсервированы.

Так складывалась жизнь нашей стаи.

 

Вернулись к 68-му проекту в 1946 году.

В Ленинграде начали с «Чапаева», заложенного в октябре 1939 года. Его на стапеле из трамвая с Калинкина моста в Коломне видно было. А с его недостроенного грота, и с ходового, и с БИПа можно было видеть и трамвай на Калинкином мосту, и пожарку Коломенской части, и Фонтанку аж до Невского. Сварщики видели, как возвращают после войны конные группы на Аничков мост. Приемный акт «Чапаеву» подписали в мае 1950 года, в феврале 1960-го разоружен и обращен в плавказарму. Как только «Чапаеву» приемный акт подписали, тогда же, в мае, 30-м числом записали мою закладку.

Серия пошла ходко. Благодаря все тому же академическому труду «Тенденции развития военного корабля» через два с половиной года я сошел со стапеля завода № 194.

Заказчик, учитывая опыт войны, требовал усилить состав зенитной артиллерии.

Разумно.

Потребовали применения быстродействующих приборов управления стрельбой.

Дальновидно.

К этому времени появились новейшие радиолокационные и гидроакустические приборы. К примеру, акустический трал. Вещь нужная. И размагничивающие устройства нужны.

Предложения, пожелания, требования, как говорится, шли полным тралом, только выгребай.

Словно в командовании флота шло соревнование, кто внесет больше предложений по усовершенствованию оснащения крейсеров, стоящих на стапелях, забыв об остойчивости, забыв о плавучести, а главное, забыв, что корабли достраиваются, а не проектируются.

Предписывалось проработать даже возможность размещения катапульты для взлета одного гидросамолета-разведчика и двух истребителей типа ЯК-9К…

Проработали и отказались. Катапульты мне только не хватало.

А за тридцать два зенитных ствола спасибо.

Не в морских сражениях мы несли главные потери, авиация и подлодки нас гробили. Тот же «Марат». Зашли с кормы. Одна бомба, правда, в полтонны, и линкор пополам. А была б зенитная защита, как у американцев…

Впрочем, в Перл-Харборе она их не спасла…

Но были и толковые предложения с прицелом на еще неразличимое из середины 40-х будущее.

К примеру, у меня нет открытых боевых постов. Возможность пройти по всему кораблю без выхода на палубу. В условиях радиационной опасности мера разумная.

Есть у меня и броневая цитадель, все под защитой: и главные механизмы, агрегаты, центральные посты управления артиллерией, штурманский пост, погреба боезапаса.

Отдельная броневая цитадель защищает румпельное и рулевое отделения.

Акт приемки мне подписали 31 декабря 1952 года.

Спасибо старшему строителю Щепакову Геннадию Сергеевичу, уважаю.

Годовой план закрыли в последний день! Так что подъем флага сыграли только через полтора месяца 15 февраля.

И пошла служба!

 

 

6. МОЙ CТАРПОМ

Никто не спорит, командир на корабле — второй после Бога!

Почему в своем флагманском салоне мой адмирал садится не во главе стола, а на место почетного гостя?  Я понимаю, и все, приглашенные к столу, понимают, разве что кроме этого, который «из кино».

Отправляясь в свои апартаменты на обед, адмирал, как следует по этикету, приглашает к столу командира. Тот, естественно, благодарит, но остается на ходовом. Но адмирал все-таки оставляет в своем салоне, за своим столом центральное место хозяину корабля.

И вот здесь у нас с адмиралом взгляды расходятся.

То, что он оставляет первое место за столом командиру, правильно, только хозяин корабля не он, а старпом.

Сегодня это Иван Федорович. И произношу это имя с полным почтением. Были б у меня глаза, смотрел бы на него, как верная собака.

Да, собака, но охотничья, а не дворовая, да простит мне собачье племя, и не комнатная.

Охотник псу не начальник, и пес ему не слуга, чтобы домашние тапочки в зубах в прихожую приносить.

Охотник и охотничий пес делают одно дело.

Он служит мне, я — ему.

А службу мы с ним понимаем одинаково.

Мы вросли друг в друга.

Я со всеми моими надстройками, трюмами, оружием и механизмами — в нем. Нет ни одного во мне винта, ни одной гайки, о которой он бы не знал, где надлежит ей быть и как должна быть закреплена.

Когда он на борту, мне кажется, что и дизеля бьют спокойней, меньше вибрируют, и котлы дышат ровнее.

Любая вещь только в хороших руках — вещь. Иначе ты просто железка, будь ты хоть трижды крейсер. Вон до чего «Куйбышев» довели, стоять с ним вторым бортом стыдно. А почему? Из рук в руки, из рук в руки… Да, видно, и руки, как мой старпом говорит, не оттуда росли.

Он как рассуждает?

Что такое крейсер?

Правильно, оружие.

Кто воюет, в чьих руках это оружие?

Правильно. В руках командира.

А что старпом?

А он должен вложить это оружие в руки командиру, и чтобы экипаж был отработан, и техника была на «товсь», чтобы все, что надо вертелось, крутилось, видело, что в небе, слышало, что под водой, давало ход и стреляло.

Когда офицер требователен, конкретен, лаконичен, служить легко.

Иметь дело с офицером, понимающим свою жизнь как службу флагу и кораблю, милое дело!

Вот он идет по низам.

За ним роем командиры отделений, групп, дивизионов.

Каждый получит свою порцию наждака и отвалит указанным курсом.

 

— Почему звонки авральной группы в кубрике восемь замотаны проволокой?!. В кубрике семнадцать язычок звонка отогнут, чтобы слух не тревожить личному составу? Чтобы не беспокоить? Чтобы не звенел, а трепыхался?

— У вас свищ в системе охлаждения! Это ваш свищ, ваш! Вы меня поняли, товарищ младший лейтенант?

— …Скучаешь без меня, старший матрос Волкотруб?

— Служу, как заяц, товарищ капитан третьего ранга!

— А ну-ка, слетай, матрос Волкотруб, пригласи комдива живучести…

— Есть «а ну-ка, слетать»…

— Не понял.

— Есть «а ну-ка, слетать»…

— Выполняйте!

Старпом еще тамбур до конца не осмотрел, как тут же появился старший лейтенант.

— Тамбур линии вала — это ваше заведование, товарищ командир дивизиона живучести? У вас что, спина не гнется в люк лишний раз заглянуть? Света нет, а в люке — окурок! Окурок в люке, товарищ командир дивизиона живучести! Если вы создаете пожароопасную ситуацию, позаботьтесь хотя бы об огнетушителях. Но у вас огнетушители висят только там, где начальство ходит, а там, где вы собираетесь крейсер поджечь, огнетушителей нет! И это ваше отношение к личному составу! Как вы к личному составу, так и личный состав к вам. Почему на завтрак была сухая картошка?

— В свази с поздним подъемом…

— Командир дивизиона живучести, почему у личного состава была сухая картошка?

— Дочищали, когда нужно было засыпать в котел…

— Почему личный состав сегодня ел сухую картошку?  Я задаю этот глупый вопрос, потому что на утреннем построении ваши старшины и даже мичман чистили картошку. Никакого для них построения не было! Зачем эта имитация активности, зачем эта имитация бурной деятельности?! Несите службу, товарищ старший лейтенант! Несите службу!

И дальше:

— Вымыли площадку БИП, а на нее грязь со штурманского… Вымыли штурманскую площадку, а на нее грязь с сигнального… По катерной площадке ходить опасно! Дальномерщики залили веретенкой. Ждете несчастья, чтобы поумнеть?

И еще:

— До вас, товарищ лейтенант, когда командира группы не было, отделение было отличное. Вам передали отличный боевой пост, за какой срок вы привели его в такое убогое состояние? Сушилку устроили на приборах совершенно секретных и особой точности! Ваше присутствие на корабле сказывается отрицательно.

И еше:

— Товарищ старший лейтенант, вы когда последний раз в кормовую штоковую выгородку заглядывали?.. В каком виде у вас паровые магистрали? На этот вопрос вы ответите мне в семнадцать ноль-ноль.

— В румпельном отделении — гадючник!

— Никак нет…

— Я и не ожидал, что вы ответите «так точно!». Разыщите того, кто прячет консервы под муфту Дженни, и накажите своей властью. Мне доложите…

И так от боцманской кладовой на баке до румпельного отделения на юте.

Песня!

После того как старпом вот так пройдет, чувствую себя как после бани, помолодевшим и полным сил. Служить хочется!

 

Так ведь ему и самому приходится вертеться.  Я же вижу.

Но он у меня семижильный!

Еще с училища — перворазрядник по боксу, шахматам и четырем видам легкой атлетики.

Голос?

Когда надо, такой, что без технических средств слышно от носа до кормы, от гюйса до флага.

У него своя заповедь: «Я всю жизнь верил в людей и в материальную часть, и в себя верил».

Нормально?

На таких, как он, флот и держится, может быть, и не только флот…

Мы с ним берем ежегодно главкомовские призы за стрельбы…

В прошлом году, правда, нам приз бортанули, ушел на ЧФ, и не потому, что мы отстрелялись хуже.

Одни служат, другие картинку делают.

Вдруг в столице, в порту пяти морей, смотрят и видят, что это все уходят и уходят главкомовские призы по одному адресу.

Что это у нас ЧФ в бедных родственниках, надо поддержать.

На три балла у них там крейсер «Кутузов», бывший «Жданов», отстрелялся. Да и третий-то балл еле-еле натянули. Стрелял по морской цели. Ни одного попадания! А во время стрельбы еще и ход терял. Тактические показания, огневые показания — там все, если по-честному, на два балла.

Как это делается? Научу.

На разборе, не моргнув глазом, докладывайте: «Давайте разберемся фактически… Обнаружение цели было? Было! Сопровождение было? Было! Готовность была? Была. Цель вели? Вели. Залп был?..» Вам скажут: «Попадания не было». Не спорьте. Скажите: «Попадание только один из элементов огневой подготовки, а оценивать надо по совокупности, по сумме всех элементов… Обнаружение было? Было!..»

И вдруг за это приз?

А как же! Сверху им же все видно. Вот и видят: все флоты имеют призы, а у ЧФ нет, надо как-то подбодрить черноморцев. Зачем? А чтобы картинка была красивая, смотрите-ка: у нас везде равномерно идет боевая подготовка.

Это картинка для ЦК, а на флоте-то народ не слепой.

И почему это все флоты под одну гребенку?

Раньше на погонах матросам писали «СФ», «ТФ», «БФ»… Не зря же люди говорили: «СФ — серьезный флот, ТФ — тоже флот, БФ — бывший флот, ну и ЧФ — чи флот, чи не флот». Обидно? А черноморцам не обидно, что Средиземное море, которое у них под боком, зона ответственности СФ, наша, Северного флота?  Я туда на боевую ходил, а не обласканный «Жданов». Так что амбиции отставим.

У меня Иван Федорович в прошлом году ходил на состязательные стрельбы на полигон к Среднему без командира и отстрелялся на пять баллов.

Виктор Степанович как раз ездил в Ленинград в Академию имеми Гречко поступать.

Если мне кто-нибудь объяснит, почему Военно-морскую академию сначала поименовали Ворошиловым, потом Гречко? Оба же кавалеристы!

Самим-то не смешно?

Иван Федорович меня вывел в лучшие корабли Военно-морского флота по артиллерийской подготовке. Фактически. Поэтому нам и штат открыли до полного. Сейчас у меня на борту 1058 человек. Этого «из кино» не считаю.

Полный штат, не хватает только адъютанта у командира.

Это пережить можно.

Каждому командиру крейсера не только адъютант, ему и машина положена. И они есть, ГАЗ-24, только кто на них ездит? Начальник отдела такой-то да начальник отдела сякой-то, комендатура, патрули ездят, пьяных корабельных офицеров ловят. Кто угодно ездит, только не командиры.

Народ с корабля на корабль дергают, людей не хватает.

Вот «Мурманск» — браток мой, на четыре года помоложе, тоже 68-й «буки», раздевают! Забрали командира одного дивизиона, командира второго дивизиона, двух командиров батарей забрали, командира группы, командира башни… Им на состязательные идти, а с кем? Собрали со всей нашей дивизии увольняемых в запас. Они пришли: «А мы не допущены к стрельбам».

Через два месяца увольняются!

Что они на флоте делали? Где специалисты?

Чтобы флаг дивизии поддержать, «Мурманск» вытащили, как говорится, уж извините, на нижнем паре.

Мой Иван Федорович ясно говорит: «Давайте мне людей, давайте мне людей сверх штата три сотни и через полгода забирайте. Давайте еще три сотни и через полгода забирайте. Вы мне давайте кого учить! А то недодают по полторы-две сотни, а потом говорят: „Еще дай!“ Откуда давать?»

Нет, иллюзий от нынешнего пополнения у него нет.

«Пошло поколение, телевизором воспитанное. Толстого не читали, о Станюковиче не слышали. У них Мэри Поппинс и Гарри Поттер. Мы же на разных языках разговариваем.

Никогда за всю свою службу не думал, что у нас такой личный состав пойдет. Фактически наркомания идет. Приходит вроде нормальный матрос, вдруг объявляет: „Залезу в погреб с гранатой и все, б.., взорву. Взорву и все!“ Мы его в психиатрическое отделение, туда, сюда… Здоров со всех сторон. И ни черта ему не сделать. „Как  я могу служить, — говорит, — если меня старший лейтенант Мораховский за грудки каждый день трясет, да еще вчера по морде дал?“ Естественно, бросаемся на этого старшего лейтенанта, как кретины…  Я себя кретином ощущаю. Ни черта подобного не было! В тот день даже Мораховского на корабле не было, был на сходе. Что хотят, то творят. В письмах находим гашиш или черт знает что. А что с ними сделаешь? Вот один у меня два месяца не курит, у него уже бешенство наступает. Держим контроль, негласный, конечно…»

 

Умеет Иван Федорович с людьми работать. Что есть, то есть.

Существует всем известная ШМиП, школа мичманов и прапорщиков.

Как эти буковки на флоте расшифровывают, тоже все знают.

Хитрые ребята быстро сообразили: чтобы получить диплом, нужно в техникуме четыре, а то и пять лет вкалывать. А тут — полтора года, и ты с дип­ломом о полноценном техническом образовании!

Приходят к нам шесть выпускников этой самой ШМиП, и пятеро — пятеро! — из них тут же садятся и пишут рапорт на увольнение в запас.

А кто служить будет?

Иван Федорович просит всех принести дипломы.

Принесли.

«А теперь проведем вашу аттестацию по рабочим местам. Будем вас аттестовать, и я сделаю все, чтобы комиссия убедилась, что как специалисты вы недостойны этих дипломов. Собираю ваши диплоты, опечатываю и отправляю на флот с сопроводиловкой: так и так, комиссия считает, что специалисты подготовлены с крайне низким качеством…»

Только это их как-то напугало, и начали служить.

Но это же фикция, эта выдуманная Иваном Федоровичем комиссия.

Уловка!

Комиссия должна быть государственной, только государственные мужи не думают, кого, как и для чего готовят. Они свое откукарекали, а что они дали флоту, их не гребет. Вот и приходится выворачиваться.

Не имел он права так делать. Но они поверили. Одного все-таки пришлось отправить в запас. Совершенно не желал служить. А эти пять человек служат.

Почему он должен искать «выход из положения»?

Кто его в это «положение» поставил?

Почему он должен лукавить?

Уклончивость, хитрость, иносказание — это все приемы выживания рабов. Это не мои слова, это адмирала Круглова слова.

Адмирал уверен, что и басни сочиняли те, кто впрямую правду сказать не мог без боязни быть за это наказанным. Права говорить то, что думаешь, у рабов не было, нет и не будет.

Так что ж получается, и мой старпом, теперь уже командир, Иван Федорович, прибегает к уловкам раба?

Повторяю свой вопрос: кто его в такую позицию поставил?

Почему он не может сказать тем, кто организует подготовку специалистов и должен отвечать за эту тему, то, что думает?

Так прямо и сказать: «Не продумано, система не работает, меняйте!»

Те, кто над нами, не хотят знать, а может быть, и боятся знать, что мы о них самих и об их работе думаем.

Разве мы слепые, разве мы не видим этих больных завистью, самолюбием, мелким эгоизмом, домогательством большой должности с малой ответственностью?

Или везде они есть, а на флоте их нет?

Материальная часть у меня полностью отремонтирована и всё в строю.

Слабое место — трюмы.

Старпому два раза в сутки докладывают о состоянии трюмов.

Трубы, системы, маховики — он же все через свои руки пропустил!

Когда  я на заводе стоял, он же весь корпус облазил.

Корпус у меня упругий, из марганцовистой и углеродистой стали. Хорошо сталь варили!

Продольные и поперечные переборки, он все лично осмотрел…

А у меня ни одной раковины!

Он же счастливым человеком из дока вышел. Понимает же, главное — корпус, а трубы поменять, котлы отремонтировать, как говорится, дело техники.

А ведь не хотели меня везти в ремонт.

Двадцать пять миллионов? Нецелесообразно!

А что целесообразно?

«Киров» ваш, гордость флота, целесообразен?

Стоит красавец, ничего не скажешь, а плавать никуда не способен.

А «Кулаков», который стрелять не может? Страшный секрет, это вам знать нельзя, — в строй ввели, а стрелять нечем. Главный калибр, ударный комплекс где-то еще испытания проходит. А корабль уже в первую линию записан…

Думали, вот едет генеральный секретарь, доложим, он все поймет, и будем наконец решать задачи, а не только перечислять.

Ждали, что будет разговор о флоте.

Ждали, что приезд будет серьезнейшим поворотным моментом.

Проблемы-то все на виду, те, что требуют коренного решения.

Судоремонт.

Наш завод в Росляково  я уже двадцать лет знаю. Четыреста пятьдесят человек по штату, из них двести пятьдесят — вохра! Бабы ходят с берданками. Плюс пятьдесят человек ИТР. А тех, кто молотком стучит, сколько там? Полторы сотни? Всего!

Это завод называется, товарищ генеральный полководец и флотоводец?

Да через этот завод все оружие нашего Северного военно-морского флота проходит, больше никто оружие не ремонтирует.

Вы же комбайнер, товарищ генеральный, должны понимать.

Базирование.

На Северном флоте проблема крайне тяжелая.

Тыловое обеспечение.

Вода. ГСМ. И т. д. Без этого не поплывешь. Не повоюешь.

Строительная база есть, вполне мощная, а ремонтной нет.

Материально-техническое обеспечение…

Или вот вопрос — об авторитете плавсостава.

Надо его повысить.

Берег весь народом забит, а на корабль офицера не получишь.

Приходит командир в кадры, просит на корабль офицера. Ему объясняют, он же умный: демографическая яма, сейчас должны служить дети тех, кто не родился из-за войны…

Но почему же на берегу все укомплектовано: все береговые службы, все склады, все управления, все спортклубы?

Из какой демографической ямы вылезла эта прорва народу?

Видели, как мичман после трудового дня на складе в автобус сел? Примерился. Крепко сел. Сиденье под ним чуть не до полу прогнулось. Компрессия! Он же две подписи за день сделал. Устал. Вот такая холка.

Жены офицеров работу найти не могут. Да посадите ее на его место, наденьте мичманку, дайте карандаш, она и посчитает, и запишет, и подпишет не хуже этого воина…

Сидят мудрецы с большими звездами и думу думают: как бы авторитет плавсостава повысить?

А не ввести ли нам знаки для командиров кораблей?

А не прибавить ли что-нибудь на рукава тем, кто плавает?

Да хоть петушиными перьями фуражку украсьте, что изменится, если у командира подарочный фонд — как звучит: подарочный! — сто рублей к празднику. Сиротам по пять рублей? Это же и унижение и самообман.

Да сейчас до такой степени авторитет командира задолбан, что уже лейтенант не хочет быть командиром. Командир крейсера получает аж девяносто рублей плавающих!

Все же просто решается.

Плаваешь? Не тридцать процентов к зарплате, а триста.

Вот тогда никого с корабля было бы не выгнать.

Почему пятнадцатилетний капитан-лейтенант пятнадцать лет сидит на берегу и мечтает майора получить?

Иди ко мне, у меня на крейсере не одна свободная майорская должность.

Не хочет! Хочет каждый день дома быть…

Да все просто, и голову не ломайте, вдруг пригодится.

Хочешь получить старшего лейтенанта? Сделай одолжение, поплавай два года!

Капитан-лейтенанта хочешь получить? Прекрасная мысль! Сделай милость, поплавай пять лет!

Майором хочешь быть? Ах, третьего ранга? Нет проблем. Десять лет в море — и ты капитан третьего ранга!

Так очередь же выстроится у причалов. Люди будут на корабли рваться, на трапе давка будет.

Только престиж плавсостава поднимают те, кто сидит на берегу, — как же им додуматься до таких простых вещей?

 

Встретили Верховного главнокомандующего на сломанном «Кирове».

Не пришло в верховную голову сыграть «К бою и походу!», а то бы услышал: «Извините, товарищ Генеральный главнокомандующий, стол накрыть в кают-компании мы можем, личный состав на шканцах красиво построить можем, а хода у нас нет. ГТЗА полетел, это главный турбозубчатый агрегат. Реверс дал один большой начальник на всем ходу. Лично руки на рукоятки телеграфа положил и дал „Полный назад!“. Понимаете? Вы же комбайнер. Передний-задний ход? Вижу, понимаете. Так отработал назад, что у него разлетелась одна половинка ГТЗА… Нет, не от старости. Три года как корабль в строю. Ему бы тридцать лет плавать! А теперь, как вас проводим, пойдем в сухой док. А вот как редуктор вырезать будем, и сами не знаем. У него блок ГТЗА в корпусе. Конструкторы о чем думали? Как к нему подобраться, чтобы извлечь? Это киль надо резать и все вниз опускать. Представляете, киль резать, это будет жесткость полностью нарушена. Вверх, говорите? Так там у него палуб штук пять или шесть, мы со счета сбились…»

Генерального проводили. Днище разрезали. Двухсоттонный редуктор вытащили на стапель, отправили в Ленинград в ремонт на Кировский завод.

Трудно было поверить, да и подумать никто не мог, что в ремонте «Кирову» быть двадцать пять лет, что он больше не поплывет и в строй не вернется.

 

Не знаю, как вы, а я за долгие годы стоянки на третьей бочке на рейде в Ваенге заметил, что история, реальная наша история, несет в себе художественный момент.

Что имею в виду?

В каком-то событии, скажем так, сравнительно небольшого масштаба можно увидеть, к примеру, судьбу державы.

Как это?

А очень просто.

Вот глава государства принимает парад и всяческие уверения на палубе если еще не мертвого, то обреченного корабля.

«Кирову»-то уже не плавать! За все свое пребывание в военно-морских силах один раз в 1984 году сходил на боевую службу в Средиземное море, и все.

Есть смысл чуть задержаться и приглядеться.

Это же великолепный корабль, опора флота. Головной корабль проекта 1144 «Орлан», самые большие в мире надводные неавианесущие ракетные атомоходы. Двадцать шахт ударного комплекса, девяносто шесть ракет зенитного комплекса! И прикроет и ударит.

1984 год. Возвращался на базу. При входе в Кольский залив к телеграфу на ходовом встал первый зам командующего СФ Громов и дал полный реверс. Он что, мину увидел? Девочку на байдарке? Кит ему дорогу перебежал? Вот редуктор главного турбозубчатого агрегата и полетел к чертовой матери. Оправиться после этого, как уже сказано, «Кирову» было не суждено.

Что мы видим? Большой начальник (ему еще предстоит стать и первым лицом на российском флоте) на ходовом мостике дает, не подумав о последствиях, полный назад…

Самонадеянный или неумный? Впрочем, чаще всего оба эти качества уживаются вместе, счастливо дополняя друг друга.

Не это ли мы увидели на «ходовом» в Москве?

Имея в руках могучий корабль, вот так вот взять и рвануть «Полный назад!» из социализма обратно в капитализм?

И корабль не плывет, не тонет… Хода не имеет. Несет куда-то то ли ветром, то ли течением. А куда? Ищут «национальную идею», так у них курс называется. Найти не могут, но плывут! Куда? Сами не знают.

Сравнение, может быть, кому-то покажется слишком смелым, но о чем еще прикажете думать, когда видите главу государства на обреченном корабле?

 

Мы тоже готовились встретить генерального, помпы не было. Покрасили, помыли, порядок навели, как и положено встречать гостей. Это на «Устинове», на лодках, там босиком люди ходили, в носках, ботинки запрещали надевать, чтобы не поцарапать нигде ничего…

На «Синявине» того лучше, готовились к встрече, все палубы устлали коврами, дорожками, деревянной палубы не видно.

Гарем! Бахчисарайский дворец!

Когда начали собирать обратно, оказалось, от одной дорожки пятнадцать метров, от другой еще десять метров срезали.

Показуха действует на людей разлагающе.

 

А ведь мы за последние пять-семь лет как опустились!

Ордена они себе как бешеные вешали, погоны большими звездами украшали, а кто материальной частью занимался? У меня вспомогательный пар и главный пар не освидетельствованы были пятнадцать лет, а должны через четыре-пять лет. Три срока прошло!

О чем это говорит? Это говорит о том, что  я к ремонту пригоден. В ремонте легок. Корпус — прекрасен. Оружие — слава богу! И ход сделали.

И если  я жив и в строю, тут и морским ежом не надо быть, чтобы понять, чья заслуга. И адмирал и старпом понимают, что списание такого крейсера — это преступление против Военно-морского флота.

 

По счастливому случаю мой старпом полный тезка самого Крузенштерна.

Родители Ивана Федоровича имени такого не слышали, впрочем, и других имен тоже не слышали.

Глухонемые. Оба. По рождении.

Может быть, как раз поэтому у Ивана Федоровича трудовая книжка с восьми лет. И первая запись в трудовой книжке: «Народный суд станицы Иглинской. Переводчик». Приглашали смышленого мальчика на процессы, когда судили глухонемых. Он всю эту сурдоазбуку, естественно, с пеленок освоил.

Работал недолго.

Какие процессы у глухонемых? В основном в суде шла «бытовка». Чаще всего драки «с нанесением тяжкого и менее тяжкого вреда здоровью». Схватки по большей части на почве ревности. Застал жену с ухажером, ну и понеслось!..

Дела нехитрые, но в поисках истины суд стремился вскрыть все подробности и обстоятельства событий, предшествовавших преступлению как таковому. Облекая язык пантомимы в живую речь, юный толмач пользовался терминологией далеко не словарной, называя предметы, действия и поврежденные части тела так, как они именовались истцами и ответчиками в станице Иглинской.

Попытка судей, адвокатов и народных заседателей привить Ванечке вкус к благовоспитанным иносказаниям оказалась бесплодной.

Терминология, которой пользовались истцы и ответчики, в ту пору считалась непечатной. А Ванечка добросовестно все переводил слово в слово. Его просили говорить экивоками, иносказательно. Но Ванечка честно отрабатывал трудовые рубли, совершенно не лишние в большой семье, и называл вещи так, как ему на пальцах показывали. Сберегая невинную душу, суд был вынужден отказаться от услуг смышленого помощника.

Так что по трудовому стажу старпом мог бы, как балерина, в тридцать пять лет на пенсию идти…

Кто ж его отпустит?

По приказу командующего флотом с каждого соединения двадцать процентов командиров должны пересдавать на допуск управления кораблем. Так сказать, подтверждать свою классность. Так Иван Федорович и командир с «Юмашева» третий год подряд входят в эти двадцать процентов и, поддерживая честь соединения, ежегодно подтверждают свой допуск на управление кораблем.

Наверху же фамилии не смотрят, им важно, чтобы было двадцать процентов!

Так что в каждом соединении своя команда «сдавальщиков».

А ведь на других кораблях тоже командиры, с теми же окладами, и плавающие получают, единственно только что не имеют допуска.

 

Стою на базе на третьей бочке и, даже когда включают в тумане ревун, все равно все слышу. И вижу. Хотя знаю, что подслеповатость иногда в службе помогает.

Вижу, почему-то когда идем на учения, командир мой или в отпуск, или в Академию готовится. Кто за командира? Старпом.

Появляется сильный командир, к нему — раз, и приблатненного старпома. Чей-нибудь сынок. Командир уходит, он — раз, и уже сам командир. Но к такому командиру нужен старпом волкодав. Командир сидит, старпом служит.

Все идет, как и было задумано.

Никто ничего не видит, никто ничего не понимает.

Как Иван Федорович у меня командиром БЧ-2 стал? Отлично помню.

Никто не хотел идти на должность командира БЧ-2.

Это даже вообразить трудно. Но факт!

Вызывает замполит крейсера, но мягко так, почти приглашает. Душевный человек. Для начала и разговор сердечный: семья, дети… У старпома один сынишка тогда только был, сейчас трое. И переходит к главному: «Мы крейсер покрасить можем и шлюпки научимся спускать, а вот стрелять научимся или нет — это проблема».

Когда он БЧ-2 принял, так там вообще ни одного учения, ни даже расписания не было, ни одного документа.

Стрелять научились. Пошел с БЧ-2 на старпома. Теперь он уже командир.

 

Есть у командиров испытание, какое многие не выдерживают.

Какие разговоры, какие новости на флоте самые-самые?

Кто куда переходит, кого куда переводят.

«Уходишь, уходишь,  я точно знаю,  я точно слыхал!»

И здесь создается много баек. С какой целью?

Если человек уходит, если у него, как говорится, чемоданное настроение, он на многие вещи смотрит помягче. И это разрешил, и это можно…

Хорошо иметь командира размягченного, расслабленного.

И так может хоть три года по такой стезе пройти.

Глядь, и от крейсера ничего не осталось. Кроме палубы, все растащили!

Иван Федорович во все эти басни про завтрашний перевод ни секунды не верил.

Он военное дело понимал по-своему. Раз и навсегда для себя решил: здесь на что-то полагаться, во что-то верить, в какие-либо обещания, — это бессмысленно. Есть приказ — еще не верь. Сдал дела — еще не верь. Вот когда принял дела, тогда можно и поверить.

Придет день, и Иван Федорович примет авианосец «Адмирал флота Советского Союза Кузнецов». Командир. Должность адмиральская.

 

Окончание следует

 

 

---

1 Заместитель НКО СССР по авиации Рычагов на состоявшемся 9 апреля 1941 года совещании Политбюро ЦК ВКП(б), СНК СССР и руководящего состава наркомата обороны во главе со Сталиным, посвященном вопросам укрепления дисциплины в авиации, на воп­рос Сталина о причинах высокой аварийности в ВВС, ответил «…вы заставляете нас летать на гробах!» В протоколе заседания указывалось: «…ежедневно в среднем гибнет <…> при авариях и катастрофах 2—3 самолета, что составляет в год 600—900 самолетов».