ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Михаил Окунь

ГОРСАД

Прямо от ворот полуразрушенных —

Призрак сада, граждане, для вас!

Поспешают с рубликом засушенным

К бочке со славянской вязью «Квас».

Шаг замедлят у дивчины гипсовой,

Обреченной временем на слом.

(Но по челюстям, хрустящим чипсами,

Все еще способной дать веслом.)

Или сядут в голубую лодочку,

На счастливый остров отплывут,

В павильон, где ржавую селедочку

Под графинчик водки подают.

* * *

Я у метро на Боткинской стоял,

Укрывшись за углом от ветра.

Сугробы возвышались на два метра,

Закрыв сырыми тушами вокзал.

На крыше лист железа грохотал,

Как по булыжной мостовой телега.

Кисель из сумрака, дождя и снега

Наш град Петров без устали хлебал.

Все повторялось: этот вход в метро

И тот декабрь, где мы расстались с нею...

Ей нынче Адриатика синеет,

Меня всосет подземное нутро.

* * *

Все мне видится Павловск холмистый...

 А. Ахматова

Взглянуть на Павловск из окна...

Г. Иванов

Все мне видится, видится, видится

То, на что из окна не взглянуть.

Предсказала когда-то провидица —

Вот и топай в означенный путь.

Пиитической дымкой окутана

Кифареда широкая грудь.

Там Эвтерпа и Клио попутаны,

Что его не смущает ничуть.

Существует там место заветное

В отдаленье от общих красот.

Вспоминаешь? — тропа неприметная,

Шаг — и заново все оживет!..

* * *

К неизвестной реке примыкает село.

Вот сельмаг, а кругом непролазная осень.

Я сижу на крыльце. Небо камнем легло.

Понимаю, зачем в этом сне меня носит.

Чтоб я жил среди них в напряженье всех жил,

Чтоб годами смотрел в эти горькие рожи.

И какой-то сопляк забухать предложил,

А старик остерег: «С Бураком осторожней...»

Я сказал Бураку: «Брат, веселый дебил!

Захотелось тебе до меня докопаться?»

Но чем дальше весь этот бардак заходил,

Тем все меньше тянуло меня просыпаться.

* * *

Потянется жизнь от вокзала

Поскрипывая, бормоча,

С пакгаузами из металла,

Из красного кирпича.

Кладби́ща годов девяностых

Не скроются в сизой дали.

Вопросов там не было: просто

Страна приказала — легли.

В Поповке и Тосно не тесно

От пятен искусственных роз.

И лезет стишок неуместный,

Рассеянный, словно склероз.

* * *

Избежал ли я запоя? —

Я запоя избежал.

Небо серо-голубое,

Старый Павловский вокзал.

Не плачу за электричку,

Все списалось, как долги.

День сгорает серной спичкой,

Дождь не каплет на мозги.

Вот и ты, курносый Павел,

Педантичный истукан!

На сегодня жизнь без правил,

Потайной тащи стакан!

С этой уникальной меркой

Позабудем жизни ход...

Пален, Зубов, табакерка,

Русский крепостной народ —

Все в чугунный сон уйдет...

* * *

Становится все безразличнее,

Что завтрашний день принесет:

Что диктор соврет обезличенный,

Как проголосует народ.

Сидишь на лавчонке безропотно,

В долине снуют поезда.

И травы вокруг незатоптаны:

Ромашки, чабрец, резеда...

* * *

Человек воспитан на портвейне,

Не вкушал он итальянских вин.

Не бывал ни в Пизе, ни в Равенне, 

Ни в лабазе «мировых новин».

На паленке из ларька взращенный, 

Обладатель истощенных сил,

Вкус имеет он, не развращенный

Ароматами дурных текил.

И его давно покойный папа

Не стерпел бы фальши или лжи.

Ну какой обствассер, что за граппа?! —

Помни этикетку с полем ржи...

* * *

Мне хочется немного нежности

От ненавидящих меня.

             Георгий Иванов

От ненавидящих — не хочется...

Добавлю более того:

Уж лучше под забором корчиться,

Не став никем ни для кого.

А утром вдоль реки тропинкою —

Где дымка над водой и свет —

Частицей малой, невидимкою,

И лучшего не надо, нет...

* * *

О, сколько книг я понавез! —

Побольше пачек папирос

Для одного хрыча.

Тот хрыч весь табачок скурил,

На завтрак водку лихо пил

И помер сгоряча.

Читаю ли? — почти что нет.

Зачем же вез их? — не секрет:

На полках пусть торчат.

Там принимает гостя Блок,

Рвет критик от пиита клок,

Прозаики бренчат.

И я на корешки смотрю,

И с кем-то близким говорю,

Да вот слова горчат...

* * *

Говорили ни о чем,

сидя на траве.

Целил в нас дебил мячом —

чтоб по голове.

Это вроде как любовь

к девочке плохой;

с комарьем, сосущим кровь

в роще над рекой.

У нее отказа нет,

всякому дает.

Это радует вполне

поселковый сброд.

Это пьяный смех и крик:

«С ним пойдешь — убью!»

Это я, почти старик,

нынче водку пью.

Помню влажные тела,

губы и слова.

Память коротка и зла,

но пока жива...