ХВАЛИТЬ НЕЛЬЗЯ РУГАТЬ
Аглая Набатникова. Рехилинг.
М.:
Эксмо, 2019
На втором обсуждении в рамках
новой премии для молодых авторов «Фикшн 35» зашла речь о том, что книги начинающих писателей
часто не поражают разнообразием — опыта жизненного у авторов маловато,
вот они, мол, и переваривают только собственные переживания. Этот тезис стал
точкой отсчета еще для одной темы — о разнице в освоении этого опыта
у писателей и писательниц. И вышло, что женщины как будто придумывают
более изощренные формы автофикшна. Но — всегда ли?
Вот, например, у Аглаи Набатниковой, если присмотреться, при всей
эгоцентричности каждого рассказа чаще всего в центре внимания не столько рассказчица
и ее чувства и переживания, а события в жизни другой женщины
и мысли о чужой судьбе. Начнем с первых и, очевидно, самых ранних
текстов: в «Дне города», безусловно, важно восприятие рассказчицы-подростка,
но гораздо больше места здесь занимает описание состояния пытавшейся совершить суицид
незнакомой женщины. В «Труссарди», рассказе о двух девчонках из провинции,
сразу понятно, кто в этой паре ведущая, а кто — ведомая; но основная
коллизия истории сосредоточена именно на «ведомой». В небольшом «Она была лучше»
главное — взаимоотношения между двумя однокурсницами с факультета режиссуры,
представленные в краткой зарисовке.
В чуть более позднем и зрелом рассказе «Девы в августе» —
отказавшемся, кстати, от перволичного повествования — подруге главной героини
Асие и ее дочери уделяется не просто много внимания, а очень много. А в «Магических
грибах» рассказчица и сама оказывается в какой-то степени ведомой случайной
знакомой по имени Алена.
Во всем этом многообразии глаз цепляет одно явное сходство: везде женщины,
и рассказчица, говоря о них, осмысляет как себя, так и окружающий
мир. Они в объективе внимания — но они не единственные персонажи. Амплуа
мужчин в этих рассказах понятно — они охотники, и чаще всего —
за ней, за рассказчицей, за главной героиней, за альтер эго автора. Она и сама
не промах — та еще охотница. В прозе Набатниковой присутствует бесстыжая
телесность в обсуждении обоих полов — и полная уверенность в себе
и в правоте своих слов.
«Это был триумф нашей с Таней женской роли — приятно, когда
вокруг самок начинается мужской ажиотаж. Казимир бросал на меня внимательные взгляды.
Возможно, он разделял мои впечатления от мира предков, в котором мы оказались.
Он хорошо и свободно двигался: поляк был по-настоящему красив, эстетически
безупречен. Мне бы хотелось быть таким мужчиной, как он».
Всечеловеческая дихотомия, деление на мужское и женское — это
то, от чего сейчас принято уходить, и это, пожалуй, правильно. Другое обсуждение
уже упомянутой «Фикшн 35» с заявленной темой о женском голосе в литературе
пришло к заключению, что скоро такой вопрос перестанет быть актуальным —
не окажется ни специфических женских вопросов, ни голосов, ни прозы. Но в случае
с книгой Набатниковой на разделение «мужское/женское» срываются все рецензенты —
потому что его подчеркивает и сама автор суждениями вроде «Планы — это
для женщины самое болезненное. Для женщины романтические планы подчас серьезнее
жизни».
Но все-таки есть в книге и другое,
более значимое противопоставление — живого и неживого, где живое есть
еще и животное. Не зря в сборнике так много мужчин с Востока, пышущих
этой «животностью». В дихотомии «живого/неживого» пол неважен. Главные героини
всех рассказов — живые, мужчины в этих текстах — тоже живые. Неживыми
могут быть второстепенные персонажи или даже рассказчица, но только в начале
текста — как это оказалось в заглавном «Рехилинге», посвященном мистической
процедуре исцеления. Надо сказать, стандартная схема рехилинга в рассказе была
нарушена, но исцеление произошло. А Набатникова вроде бы пытается нарушить
стандартные схемы написания так называемой женской прозы — и все же создает
именно ее. И пока что это хочется подчеркивать отнюдь не из-за надписи «Женщины
близко» на обложке.
Елена В. Васильева
