ЧТЕНИЕ КАК СУДЬБА
ЕЛЕНА ЧИЖОВА
«Но им судьба подстраивала козни…»
Коль скоро грамоте мы обучаемся в раннем детстве, можно утверждать, что одним из нас судьба дает фору, помещая будущего читателя в благоприятную, комфортную среду, — других, напротив, отправляет в самостоятельное плаванье, руководствуясь принципом: «Коли суждено стать читателем — станешь; а не станешь — дело твое».
Несть числа мемуарным рассказам о матерях (в этом контексте отцы встречаются заметно реже), с младых ногтей потчевавших своих отпрысков чтением вслух Пушкина, Диккенса, Толстого, тем самым закладывая прочные основы безупречного литературного вкуса. К несчастью (а быть может, к счастью), в моей семье такого обыкновения не было. Вслух мне, разумеется, читали — детские книжки с картинками, и ровно до того момента, как я обрела навыки беглого чтения: лет до пяти. После чего, предоставленная себе, я читала все, что попадалось под руку, находя удовольствие в самом процессе чтения — когда буквы волшебным образом складываются в слова, слова — в предложения (впору вспомнить гоголевского Петрушку, имевшего врожденный вкус к чтению книг, содержанием которых он не особенно затруднялся; признаться, я любила читать отрывные календари). Неудивительно, что моя страсть к чтению довольно долго работала «на холостых оборотах». Из всего, прочитанного в дошкольные годы, я могу вспомнить разве что повесть Натальи Забилы «Катруся уже большая» («Мама подняла занавеску на окне и сказала: — Вставай, Катруся! С днем рожденья тебя!») и «Перевернутое дерево» Кришана Чандара — как впоследствии выяснилось, вполне себе марксистская агитка, посвященная бескомпромиссной борьбе «антагонистических классов», впрочем, тогда я об этом не догадывалась, пропуская идеологические сентенции мимо ушей. В первом классе мне попались «Необыкновенные приключения Карика и Вали» Яна Ларри и немедленно превратились в любимую книгу, в которой я ценила не столько приключения, сколько подробные описания растений и насекомых, — ее я перечитывала множество раз и с неослабевающим интересом.
Справедливости ради следует сказать, что судьба (в лице моей мамы) не сидела сложа руки, а из года в год исправно и целенаправленно уснащала нашу домашнюю библиотеку «собраниями сочинений» — одно из моих детских воспоминаний: разноцветно-однообразные переплеты, расставленные рядами, которые называются «взрослые книги». Рука судьбы видится мне в том, что, если во всех других «рыночных отношениях» моя мама была абсолютно беспомощна (никаких тебе «личных» мясников, парикмахеров и прочего, чем в те годы уже могли похвастаться правильные советские семьи), в книжном вопросе она проявила удивительную расторопность: свела знакомство с продавщицей из «Академкниги», которая вела «запись на собрания сочинений», — носила ей дань в виде шелковых чулок, а позже колготок, получая взамен вожделенную «подписку». Как выглядела эта «подписка», не знаю, но помню гордую интонацию, с которой мама произносила фразу: «Сегодня я оформила подписку на…» — далее следовала фамилия «взрослого» писателя, которая ни о чем мне не говорила. Мне и в голову не приходило в эти собрания заглянуть.
За исключением двух: первое — оранжевое, включавшее в себя полную обойму правильного пионерского чтения: от «Кортика» Анатолия Рыбакова до «Улицы младшего сына» Льва Кассиля о пионере-герое Володе Дубинине, который погиб, сражаясь с фашистами в катакомбах Керчи, — книги по-своему талантливые, мне они, во всяком случае, нравились (о соцреализме и его тесных связях с государственной мифологией я в свои десять лет знать не знала), и еще какие-то повести и рассказы, из которых помню одну-единственную фразу: «Сражайтесь, товарищи! Боритесь! Не бойтесь!» — ее выкрикнула девочка Валя, когда ее схватили фашисты и куда-то (понятно — куда) повели, а она обернулась и выкрикнула, поразив меня в самое сердце, впечатав эти слова в глубины моего сознания, где они прозябали вплоть до 20 августа 1991 года — ранним утром того, судьбоносного для страны дня, когда я, проснувшись, ломала голову, как же мне поступить, эта фраза вдруг всплыла как руководство к действию и оправила меня на Дворцовую площадь — вопреки всем разумным соображениям: тем летом я ждала ребенка.
Второе, приобретенное в расчете на меня, — Фенимор Купер (если я правильно помню, зеленый с золотыми вензелями), родители усиленно мне его сватали, но, прожевав страниц 40—50 безо всякого удовольствия, как кот солому, я благополучно с ним рассталась; еще не догадываясь, что судьба караулит меня на соседней полке, где стоит серенький Лион Фейхтвангер. Но хищный взор в его сторону я обратила года через два, а пока черпала из школьной библиотеки, предлагавшей нам, юным книгочеям, те же самые советские книги для и про подростков, ни одной из которых я, хоть убей, не помню — хотя и благодарна им за то, что исправно подбрасывали дровишки в костер моего ежедневного чтения: в их отсутствие мой интерес к чтению вполне мог заглохнуть.
Между тем Лион Фейхтвангер ждал меня молча и терпеливо — и, когда наконец дождался, об этом не пожалел: проглотив его целиком, от первого тома до последнего, я выбрала для себя «Безобразную герцогиню Маргариту Маульташ» и «Испанскую балладу» — и на их примере поняла, что литература — это не занимательные россказни о каких-то достоверных, а чаще не достоверных, событиях, описанных тщательно и подробно, а слова и их сочетания, которые бывают либо мертвые, либо живые, — и когда они живые, бегут мурашки по спине. (Через много лет, рассказывая об этом дочери — которая, кстати сказать, до сих пор гордится своим участием в революции 1991 года, пускай даже и на пренатальной стадии собственного развития, — я, ради интереса заглянув в «Испанскую балладу», не нашла в ней ничего, что, с моей нынешней точки зрения, могло поспособствовать тому, судьбоносному для меня открытию, — и это лишний раз доказывает: уж если вам суждено что-то для себя открыть, судьба сама позаботится на примере чего).
По свидетельству Википедии, сюжет «Испанской баллады» повествует о «золотом веке» обучения в средневековой Испании — как ни странно, эта одновременная отсылка к Средневековью и «золотому веку обучения» имеет самое что ни на есть прямое отношение к моей читательской судьбе. Не попади я в свою 238‑ю английскую школу, к удивительным учителям (о них я подробно писала в романе «Крошки Цахес»), боюсь, мне еще долго пришлось бы выбираться из тенет школьной программы, надежно оберегавшей нас, советских школьников, от иностранных писателей первого ряда (да и дело изучения русской классики в те достопамятные времена было поставлено так, что при слове «Гоголь» или «Достоевский» хотелось зевнуть и спрятаться под парту), — к счастью, учителя английского языка на диво быстро и доходчиво объяснили нам, что «прореха на человечестве» — не столько несчастный Плюшкин, сколько тот, кто к своим тринадцати годам не удосужился прочесть Шекспира (предпочтительно в оригинале), Диккенса, Пастернака, Булгакова, Искандера, Ахматову, Цветаеву (список можно продолжить), — словом, не мудрствуя лукаво, окунули нас в купель подлинной литературы, сняв с «юных и неокрепших» душ все, накопившиеся к тому времени, читательские грехи.
На стезю этого юношеского греха я с тех пор уже не возвращалась, распространив правило разборчивого чтения на все без исключения области жизни: от любви до дружбы; не вступая в близкие отношения с теми, кто не отличает Пикуля от Эйдельмана, — что, увы, не спасло от личных разочарований, зато позволило усидеть за «хорошим читательским столом» (по аналогии с «хорошим русским столом» из манновской «Волшебной горы»).
Кстати о «Волшебной горе». Литературному языку я училась не у русских классиков (общение с ними было надолго отравлено суконными темами школьных сочинений: «Образ Наташи Ростовой…», «Катерина — луч света в темном царстве», «Галерея помещиков из поэмы Гоголя „Мертвые души“»), а, как ни странно это прозвучит, у великих немцев: Германа Гессе и Томаса Манна (однажды и навсегда поразивших меня скоростью движения мысли, облеченной в слова, когда уже нельзя понять, что из чего проистекает: мысль из слова или слово из мысли) в конгениальном переводе С. К. Апта — и предавалась этому с таким невероятным усердием, что судьба, быть может, придя в недоумение, сделала мне бесценный подарок — встречу с Соломоном Константиновичем, с которым мы как-то сразу подружились; и потом я его часто навещала, когда оказывалась в Москве.
Наряду с этой, исключительно важной для меня встречей судьба (на этот раз в лице родного государства) позаботилась и о том, чтобы, под предлогом «неправильной анкеты», не допустить меня до систематического филологического образования — пришлось осваивать университетские учебники самостоятельно. Но, как впоследствии выяснилось, нет худа без добра: благополучно избегнув близкого знакомства с «литературой соцреализма» (что представляют из себя «Повесть о настоящем человеке», «Молодая гвардия» или, прости господи, «Целина» — мне, в отличие от профессиональных филологов, известно понаслышке), я, как в знаменитом советском анекдоте, жила в эдаком «Урюпинске», где такого рода «литературы» попросту не существовало, но зато было пруд пруди всякого сам- и тамиздата, который жители «нашего городка» читали регулярно и запоем — задолго до начала 1990-х, когда все, ранее запрещенное, стало разрешенным; в одночасье превратившись в суть и магистральную линию литературного процесса: той полноводной реки, в которую мы, достославные «урюпинцы», входили долго и постепенно, а не сигали с высокой кручи нежданно-негаданно дарованной свободы, степени которой я — привыкнув глядеть на советский мир из своего «урюпинского» далека — мерила не пламенными речами новых народных избранников, а перечнем литературных имен, с которых снимают гриф цензурной секретности. И однажды, заметив в киоске «Союзпечати» томик Галича, поняла, что эсэсэру пришел конец.
И хотя за прошедшие тридцать лет я успела осознать, что такие «начала и концы» решаются не в киосках, не в книжных магазинах, а в головах людей, населяющих то или иное государственное пространство (в нашем случае, похоже, заколдованное), я не смываю печальных строк того — хочется думать, заслуженного — счастья, с каким, глядя сквозь стекло на этот синенький скромный томик, слушала поступь нашей общей — а следовательно, и моей — судьбы.
Теперь могу сказать, что, заманив в сумрачный лес литературы, судьба меня не обманула, но и я старалась как могла, чтобы не нарушить нашего с нею договора, заключенного (как говорят нотариусы) «в простой письменной форме» — с приложением всех, написанных мною книг.
| |
|
|
Лауреаты премии журнала "Звезда" за лучшие публикации 2024 года
ПРЕМИЯ ИМЕНИ ГЕННАДИЯ ФЕДОРОВИЧА КОМАРОВА
Сергей Георгиевич Стратановский
Подписка на журнал «Звезда» оформляется на территории РФ по каталогам:
«Подписное агентство ПОЧТА РОССИИ»,
Полугодовой индекс — ПП686
«Объединенный каталог ПРЕССА РОССИИ. Подписка–2024»
Полугодовой индекс — 42215
ИНТЕРНЕТ-каталог «ПРЕССА ПО ПОДПИСКЕ» 2024/1
Полугодовой индекс — Э42215
«ГАЗЕТЫ И ЖУРНАЛЫ» группы компаний «Урал-Пресс»
Полугодовой индекс — 70327
Для всех каталогов подписной индекс на год — 71767
|
В Москве свежие номера "Звезды" можно приобрести в книжном магазине "Фаланстер" по адресу Малый Гнездниковский переулок, 12/27
Новые книги издательства "Журнал «Звезда»": |
Михаил Никитич Толстой – доктор физико-математических наук, организатор Конгрессов соотечественников 1991-1993 годов и международных научных конференций по истории русской эмиграции 2003-2022 годов, исследователь культурного наследия русской эмиграции ХХ века.
Книга «Протяжная песня» - это документальное детективное расследование подлинной биографии выдающегося хормейстера Василия Кибальчича, который стал знаменит в США созданием уникального Симфонического хора, но считался загадочной фигурой русского зарубежья.
Цена: 1500 руб.
Это необычная книга. Это мозаика разнообразных текстов, которые в совокупности своей должны на небольшом пространстве дать представление о яркой личности и особенной судьбы поэта. Читателю предлагаются не только стихи Льва Друскина, но стихи, прокомментированные его вдовой, Лидией Друскиной, лучше, чем кто бы то ни было знающей, что стоит за каждой строкой. Читатель услышит голоса друзей поэта, в письмах, воспоминаниях, стихах, рассказывающих о драме гонений и эмиграции. Читатель войдет в счастливый и трагический мир талантливого поэта.
Цена: 300 руб.
Это третий поэтический сборник Сергея Вольфа – одного из лучших санкт-петербургских поэтов конца ХХ – начала XXI века. Основной корпус сборника, в который вошли стихи последних лет и избранные стихи из «Розовощекого павлина» подготовлен самим поэтом. Вторая часть, составленная по заметкам автора, - это в основном ранние стихи и экспромты, или, как называл их сам поэт, «трепливые стихи», но они придают творчеству Сергея Вольфа дополнительную окраску и подчеркивают трагизм его более поздних стихов. Предисловие Андрея Арьева.
Цена: 350 руб.
В восьмой книге Аси Векслер стихам и маленьким поэмам сопутствуют миниатюры к «Свитку Эстер» - у них один и тот же автор и общее время появления на свет: 2013-2022 годы.
Цена: 300 руб.
Вячеслав Вербин (Вячеслав Михайлович Дреер) – драматург, поэт, сценарист. Окончил Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии по специальности «театроведение». Работал заведующим литературной частью Ленинградского Малого театра оперы и балета, Ленинградской областной филармонии, заведующим редакционно-издательским отделом Ленинградского областного управления культуры, преподавал в Ленинградском государственном институте культуры и Музыкальном училище при Ленинградской государственной консерватории. Автор многочисленных пьес, кино-и телесценариев, либретто для опер и оперетт, произведений для детей, песен для театральных постановок и кинофильмов.
Цена: 500 руб.
В издательстве журнала «Звезда» вышел третий сборник стихов эстонского поэта Калле Каспера «Да, я люблю, но не людей» в переводе Алексея Пурина. Ранее в нашем издательстве выходили книги Каспера «Песни Орфея» (2018) и «Ночь – мой божественный анклав» (2019). Сотрудничество двух авторов из недружественных стран показывает, что поэзия хоть и не начинает, но всегда выигрывает у политики.
Цена: 150 руб.
Жизнь и творчество Льва Друскина (1921-1990), одного из наиболее значительных поэтов второй половины ХХ века, неразрывно связанные с его родным городом, стали органически необходимым звеном между поэтами Серебряного века и новым поколением питерских поэтов шестидесятых годов. Унаследовав от Маршака (своего первого учителя) и дружившей с ним Анны Андреевны Ахматовой привязанность к традиционной силлабо-тонической русской поэзии, он, по существу, является предтечей ленинградской школы поэтов, с которой связаны имена Иосифа Бродского, Александра Кушнера и Виктора Сосноры.
Цена: 250 руб.
А.Б. Березин – физик, сотрудник Физико-технического института им. А.Ф. Иоффе в 1952-1987 гг., занимался исследованиями в области физики плазмы по программе управляемого термоядерного синтеза. Занимал пост ученого секретаря Комиссии ФТИ по международным научным связям. Был представителем Союза советских физиков в Европейском физическом обществе, инициатором проведения конференции «Ядерная зима». В 1989-1991 гг. работал в Стэнфордском университете по проблеме конверсии военных технологий в гражданские.
Автор сборников рассказов «Пики-козыри (2007) и «Самоорганизация материи (2011), опубликованных издательством «Пушкинский фонд».
Цена: 250 руб.
Литературный критик Игорь Сергеевич Кузьмичев – автор десятка книг, в их числе: «Писатель Арсеньев. Личность и книги», «Мечтатели и странники. Литературные портреты», «А.А. Ухтомский и В.А. Платонова. Эпистолярная хроника», «Жизнь Юрия Казакова. Документальное повествование». br>
В новый сборник Игоря Кузьмичева включены статьи о ленинградских авторах, заявивших о себе во второй половине ХХ века, с которыми Игорь Кузьмичев сотрудничал и был хорошо знаком: об Олеге Базунове, Викторе Конецком, Андрее Битове, Викторе Голявкине, Александре Володине, Вадиме Шефнере, Александре Кушнере и Александре Панченко.
Цена: 300 руб.
Национальный книжный дистрибьютор "Книжный Клуб 36.6"
Офис: Москва, Бакунинская ул., дом 71, строение 10
Проезд: метро "Бауманская", "Электрозаводская"
Почтовый адрес: 107078, Москва, а/я 245
Многоканальный телефон: +7 (495) 926- 45- 44
e-mail: club366@club366.ru
сайт: www.club366.ru
|