ИСТОРИЧЕСКИЕ ЧТЕНИЯ

ВЛАДИМИР ХРШАНОВСКИЙ

У входа в Аид…

Древние греки на берегах Боспора Киммерийского

Боспор Киммерийский… Морем и степью веет от этих слов. Две природные стихии — самые северные моря Средиземноморского бассейна и самые западные Евразийские степи сомкнулись здесь, в Северном Причерноморье, дойдя до своего географического предела. С незапамятных времен именно моря и степи были самыми удобными путями для людей, устремляющихся к новым горизонтам, осваивающих — по той или иной причине — все новые и новые пространства.

Именно этими привычными путями, с двух разных сторон, примерно в одно и то же время — в VII в. до н. э. — будто по воле исторического провидения двигались навстречу друг другу два народа: с юга — греки, наследники и носители великой средиземноморской цивилизации, а с востока — индо-иранские племена (сначала киммерийцы, затем скифы, позже сарматы) с их культурой кочевников (номадов). Местом встречи стали степи Прикубанья и Северного Причерноморья.

Киммерийцы, по всей вероятности, появляются здесь немного раньше. На северном побережье Понта Эвксинского (Черного моря) от Волги до Дуная в VIII — первой половине VII в. до н. э. их присутствие подтверждается — пока весьма немногочисленными — археологическими памятниками. Но сохранились этнонимы, свидетельствующие об их пребывании в этих местах — Киммерида, Киммерик… Возможно, центром их степной державы был пролив, разделяющий Восточный Крым и Таманский полуостров, еще в древности получивший название Боспор Киммерийский (от греч. Βόσπορος – «коровий брод», нынешний Керченский пролив).

Северным Причерноморьем киммерийцы не ограничились. Их грабительские набеги на государства Передней Азии в VIII в. до н. э. отразились и в ветхозаветных библейских текстах — «Таблице народов», и в поэмах Гомера, и в государственных документах Ассирии и Урарту. Но затем они бесследно исчезают с исторической арены…

Следом за киммерийцами во второй половине VII в. до н. э. с востока по тому же евразийскому коридору в Северное Причерноморье, Предкавказье, Закавказье, Переднюю и Малую Азию хлынули другие многочисленные племена ираноязычных кочевников — скифы. Оценив преимущества этих благодатных мест, большинство, как и их предшественники киммерийцы, остановилось в своем движении на запад. Повторив грабительские набеги на богатые государства Малой и Передней Азии — Мидию, Лидию, дойдя до Вавилона и Египта, они вернулись в Предкавказье и на протяжении нескольких веков — с конца VII до III в. до н. э. — господствовали в степях Северного Причерноморья.

Тогда же — в последней четверти VII — начале VI в. до н. э. — до северного побережья Понта Эвксинского и Меотиды (Азовского моря) докатилась последняя волна Великой греческой колонизации. Помимо общих, порождавших ее причин — изначально присущей грекам любви к морским странствиям и рано проявившейся нехватке плодородных сельскохозяйственных земель — в Ионии, откуда в VII—VI вв. до н. э. преимущественно и выводятся колонии, малоазийские греки оказывались перед постоянной военной угрозой. Есть сведения о том, что уже в первой половине VII в. до н. э. произошло их первое столкновение с «преступными киммерийцами», как назвал кочевников современник этого события греческий поэт Каллин. Следом за киммерийцами, во второй половине VII в. до н. э. дестабилизирующим фактором в Передней Азии оказываются вторгшиеся (и неоднократно вторгавшиеся) туда из-за Кавказа скифские племена. В первой половине VI в. до н. э. греческие города страдают от набегов лидийцев, позже — во второй — попадают в зависимость (постоянный протекторат) от разгромивших Лидийское царство персов. Именно с этого времени — последней четверти VII — начала VI в. до н. э. — начинается освоение греками северного побережья Понта Эвксинского (Черного моря). Завершающий этап Великой греческой колонизации…

Вряд ли мы когда-нибудь узнаем, как воспринимали Северное Причерноморье с его степями, реками и морями, жарким летом и морозными (тогда) зимами остановившиеся (и отчасти оседавшие) здесь скифы — они не оставили после себя письменных источников. Зато сохранились предания и свидетельства греков об этих землях на краю ойкумены.

Край ойкумены — граница знакомого и освоенного греками пространства. За ним — неведомое, которое в сознании людей того времени коррелировало с потусторонним. Вот почему, согласно мифологическим представлениям, где-то неподалеку должен был находиться и вход в Аид… Греки помещали его в разные места. В поэме Аполлония Родосского III в. до н. э. «Аргонавтика», восходящей к циклу ранних мифов об аргонавтах, Аид размещался на южном берегу Понта Эвксинского, где обитали мариандины, автохтонные жители Гераклеи. У северного побережья Понта, возле устья Дуная, на острове Левка (Змеи­ный), согласно греческому преданию, обитал после смерти герой Троянской войны Ахилл. С землей киммерийцев связывает местоположение Аида и Гомер в «Одиссее». Условием возвращения Одиссея и его товарищей на родину после долгих странствий волшебница Цирцея, царица острова Эя, ставит предварительное посещение Аида:

…Прежде, однако, ты должен, с пути уклоняся, проникнуть

В область Аида, где властвует страшная с ним Персефона…

               Одиссея, Песнь X, стих 490—491, пер. В. А. Жуковского

И вот что видит Одиссей, достигнув этих мест:

Там киммериян печальная область, покрытая вечно
Влажным туманом и мглой облаков; никогда не являет
Оку людей там лица лучезарного Гелиос — землю ль
Он покидает, всходя на звезда`ми обильное небо,
С неба ль, звезда`ми обильного, сходит, к земле обращаясь;
Ночь безотрадная там искони окружает живущих.

               Одиссея, Песнь XI, стихи 14—19, пер. В. А. Жуковского

Что же поразило на новом месте греков-колонистов, оставивших свою благословенную родину? Античные авторы сохранили для нас впечатления греков, перебравшихся из Средиземноморья в Причерноморье, причем Северное. Геродот в своей «Истории» писал, что зима здесь «столь сурова, что восемь месяцев там стоит невыносимая стужа. В это время хоть лей на землю воду, грязи не будет… Море здесь и весь Боспор Киммерийский замерзают, так что скифы, живущие по эту сторону рва (то есть к западу от Киммерийского вала. — примеч. переводчика Г. А. Стратановского), выступают в поход по льду и на своих повозках переезжают на ту сторону до земли синдов (Таманский полуостров. — В. Х). Такие холода продолжаются в тех странах сплошь восемь месяцев, да и остальные четыре месяца не тепло… (Геродот. История. Книга Четвертая «Мельпомена», 28). Интерпретируя рассказ скифов о «перьях», наполняющих здесь воздух зимой, Геродот предполагает, что скифы и их соседи образно называют хлопья снега перьями из-за их сходства. И заключает: «Из-за столь суровой зимы северные области этой части света необитаемы» (Геродот. История. Книга Четвертая, 31).

Так что одна часть поэтической метафоры Ф. И. Тютчева, представляющей «эллинского узника» бредящим под «скифской снеговой вьюгой» «небом Греции своей», вполне могла быть правдоподобна. А вот другая, касающаяся «золотой свободы», — что произошло с ней на берегах Боспора Киммерийского, по которому, как тогда считалось, проходила граница между Европой и Азией? «Бредили» ли о ней боспорские греки?

Метрополиями, выводящими свои колонии в Северное Причерноморье, выступали преимущественно ионийские малоазийские греческие города — Милет, Теос, города Эолии. В конце VII—VI в. до н. э. на северном побережье Черного моря появляются Борисфен, Ольвия, Тира, в западном Крыму — Керкинитида и основанный выходцами Гераклеи Понтийской Херсонес, в центральном — Феодосия, на Азовском побережье — Таганрогское поселение. Одновременно (до начала V в. до н. э.) появляется около десятка городов и на обоих берегах Боспора Киммерийского: в Восточном Крыму Пантикапей, с входившими в его полис поселениями Порфмием, Парфением, Мирмекием, Тиритакой и Нимфей, а на Таманском полуострове Фанагория, Гермонасса, Кепы, возможно, Горгиппия.^[1] В последние годы получила блестящее археологическое подтверждение версия, согласно которой одним из первых поселений (апойкией), основанным на рубеже VII—VI вв. до н. э. выходцами из Милета, стал именно Пантикапей, расположившийся, на горе Митридат (центр современной Керчи) над самой удобной для кораблей бухтой западного берега Боспора Киммерийского.^[2]

Поначалу боспорские колонии были невелики. Численность даже самых значительных — Пантикапея на европейском Боспоре и Фанагории на азиатском — не превышала нескольких сотен человек. Но при этом ни одно из боспорских поселений не являлось политическим или экономическим придатком своей метрополии (города-матери). С ней поддерживались — и то не всегда — лишь экономические и культурно-религиозные связи. Выводя колонию, переселенцы — обитатели первых апойкий — образовывали гражданские общины и создавали новый автономный политический организм — полис, воспроизводивший характерные для метрополии уклад, обычаи и социально-политические структуры. Таким образом, греческие города Причерноморья являлись в большинстве случаев типичными эллинскими полисами со всеми атрибутами демократического устройства. О том, что оно собой представляло, можно судить по политическому устройству Ольвии — одной из греческих колоний возле устья Днепра, что хорошо документировано археологическими, эпиграфическими и нумизматическими источниками. Так, законодательными органами Ольвии были избираемый Совет, обсуждавший все наиболее важные вопросы государственной жизни и контролировавший работу магистратур, а также народное собрание, состоявшее из всех полноправных граждан города и принимавшее решения, относящиеся к вопросам его внутренней и внешней политики. Исполнение решений народного собрания и Совета осуществлялось различными коллегиями и должностными лицами, которые избирались, как правило, на год открытым голосованием на народном собрании. Среди них были коллегия архонтов (высшая магистратура из пяти человек, которая руководила другими коллегиями), коллегия Девяти и коллегия Семи (ведавшие финансами), коллегия Шести (оборона города), коллегии агораномов и астиномов (вопросы рынка и торговли) и некоторые другие. Избирались также судьи, гимнасиархи (руководители гимнасий, где воспитывалось юношество), различные секретари и т. д. Решения народных собраний часто высекались на камне и выставлялись на агоре (центральной площади) для всеобщего сведения… Есть все основания предполагать, что близким было и первоначальное устройство большинства других городов-полисов Северного Причерноморья.^[3]

Помимо перечисленных выборных органов признаками полиса служили наличие крепостных стен, чеканка своей монеты и ряд других. Процесс развития полиса сопровождался и внутренней колонизацией — основанием на близлежащих землях — хоре — новых сельских поселений и даже небольших городов. Но масштаб, скорость и характер этого процесса зависели уже не столько от самих греков, сколько от варварского окружения.

На азиатском Боспоре (Таманский полуостров) и европейском — (Восточный Крым) ситуация различалась. На Тамани, где к началу колонизации обитали оседлые земледельческие племена меотов, синдов, аорсов, дандариев, отношения с прибывшими греками в основном носили мирный характер и строились на договорных началах и взаимовыгодной торговле. В Крыму к началу греческой колонизации оседлое местное население практически отсутствовало. Но, судя по погребальным памятникам последней четверти VII — середины VI в. до н. э. и свидетельствам Геродота о военных или сезонных миграциях кочевников через пролив по льду, земли, примыкающие к Боспору Киммерийскому с запада, контролировались скифами. Утверждение господства скифов и основание первых эллинских апойкий по обоим берегам Боспора происходило примерно в одно и то же время. О характере их взаимоотношений в первые полвека с начала колонизации региона сведений почти нет. Рост и развитие апойкий и сельской хоры косвенно свидетельствуют о периоде «мирного сосуществования». Однако потенциальная угроза со стороны номадов была, судя по всему, постоянным фактором жизни колонистов. Об этом свидетельствуют и строительство оборонительных сооружений в первой половине VI в. до н. э. в Пантикапее, в третьей четверти VI в. до н. э. в Мирмекии, во второй половине — конце VI в. до н. э. в Порфмии.

Вероятно, еще в «догреческие» времена скифы выработали свой «разумный» принцип взаимоотношений с оседлыми земледельцами: мир в обмен на дань. Не примитивный разбой и грабеж (хотя, вероятно, и такое случалось), а лишь угроза применения военной силы в случае невыполнения даннических обязательств, необходимых скифам для удовлетворения их повседневных потребностей. Логично предположить, что скифы, как самая могущественная военная сила в регионе, распространили подобные «даннические» отношения на появившиеся здесь греческие города и сельские поселения. К такому заключению пришел и М. И. Ростовцев — крупнейший исследователь Боспорского царства: «В момент своего возникновения греческие города Черноморского побережья стояли к скифскому царству в таких же вассальных отношениях, как города Малой Азии к персидскому царству».^[4]

Следы вооруженных конфликтов в середине VI — начале V в. до н. э. между греками и скифами фиксируются археологически на обоих берегах Боспора. Недавно были обнаружены признаки военной катастрофы (полутораметровый слой пожарища с наконечниками скифских стрел) середины VI в. до н. э. над древнейшими сооружениями Пантикапея.^[5] В конце VI — начале V в. до н. э. разрушения и пожарища имеются и на Таманском полуострове (на городище Патрей, в Кепах, на «Верхнем городе» Фанагории, в поселении Торик, вскоре оставленном жителями).

На европейском Боспоре самым ранним из возникших здесь полисов — по последним данным, на рубеже VII—VI в. до н. э. — был Пантикапей. Вероятно, именно скифская угроза побудила руководство города осваивать хору не путем основания обычных деревень, а выведением на северо-востоке Керченского полуострова более крупных и защищенных пунктов, которые со временем превращаются в небольшие, вероятно зависимые от Пантикапея, «аграрные городки». В этом современные исследователи видят одну из отличительных особенностей колонизации Боспора Киммерийского в сравнении с остальным Северным Причерноморьем и не без оснований предполагают, что «она наложила свой отпечаток на характер историко-культурного развития Боспора на протяжении всей античной эпохи».^[6]

К первой половине V в. до н. э. политическая карта региона меняется. Прекращаются периодические перекочевки скифов из Поднепровья в Прикубанье через Боспор. Восточная граница контролируемой ими территории теперь проходит по Танаису (Дону). При этом, однако, они еще на протяжении двух столетий — до III в. до н. э. — остаются могущественными западными соседями складывающегося в то же время Боспорского государства. Этот внешний фактор при наличии «гена перерождения» в среде самих греческих городов определил (предопределил) его характер и судьбу.

Периоды более или менее продолжительной стабилизации и военных разрушений чередовались и в первой половине V в. до н. э. Им сопутствовал и внутриполитический кризис, связанный с притоком беженцев из Ионии после поражения антиперсидского восстания 494 г., и частичный упадок в освоении хоры.

Общая дестабилизация к 480—470 гг. до н. э. приводит к власти династию  Археанактидов, которые правили 42 года (Диодор Сицилийский. Diod. XII.31, 1). Скудость исторических источников и возможность неоднозначных трактовок не позволяет определить ее характер.

Одни исследователи считают, что Археанактиды на законных основаниях, как стратеги-автократоры, возглавили оборонительный союз боспорских полисов (симмахию) для отражения скифской угрозы.^[7] Другие, что они приходят к власти в результате государственного переворота и изначально устанавливают власть тиранического («династического») типа лишь над Пантикапейским полисом и его округой^[8], включая близлежащие городки — Мирмекий, Порфмий и Парфений. Но все сходятся на том, что именно Археанактиды заложили основу будущей Боспорской тирании, переросшей в многовековую монархию. Даже если исходить из факта добровольного объединения городов-полисов в симмахию, после отражения непосредственной угрозы она, как правило, либо распадается, либо перерождается в гегемонию одного центра или тиранию одной личности. По всей вероятности, к середине V в. до н. э. и в симмахии боспорских городов назрел кризис, повлекший ее перерождение. В такой исторический момент всегда появляется некий человек с несколькими единомышленниками, имеющий желание (в силу своего характера) и возможность (в силу занимаемой им экстраординарной должности, скажем, стратега-автократора) захватить власть. Как оказалось впоследствии, этим актом было положено начало трансформации демократической полисной системы, базирующейся на выборных политических институтах, гражданском войске и свободных гражданах греческих боспорских городов в территориально-монархическую державу с совершенно иным — но, судя по ее долговечности, эффективным — способом управления и совершенно иной системой взаимоотношений между правителями (сначала тиранами, затем архонтами — царями) и подданными. В 438/437 г. до н. э. власть над Боспором захватывают представители другой династии — Спартокиды. Исследователи сходятся в том, что имеющиеся сегодня источники не позволяют судить о происхождении ее основоположника — Спартока I.^[9] Но при этом наиболее привлекательной считается фракийская гипотеза.^[10]

«Боспорская тирания представляется очень своеобразным и единичным явлением в конституционной истории античного мира», — писал М. И. Ростовцев.^[11] Она не была похожа ни на многочисленные кратковременные греческие городские тирании IV в. до н. э. и следующих веков, ни на чистую βασιλεία, то есть царскую власть восточного или эллинистического типа. От греческой тирании, особенно по`здней, ее отличали многовековое существование, удивительная прочность и долговечность, наследственный, а не личный характер. Возможно, помимо всего прочего этому способствовала изобретенная, пожалуй, впервые в конституционной истории древнего мира двуличная по форме власть, которую Ростовцев определил как «конституционный маскарад».^[12] «Боспорские тираны, по крайней мере со времени Левкона I, выступают как архонты греков, живущих в Боспоре и Феодосии, и в то же время как цари народов, живших на азиатской стороне Боспора под властью своих местных царей».^[13] Однако то, что они на протяжении почти всей своей истории именовались архонтами, теперь уже вовсе не означало, что это была выборная (и переизбираемая) должность. В контексте складывающейся политической системы это неудивительно: «…Основные институты греческой πόλις — народное собрание и совет, δῆμος и βουλή — не действуют и, очевидно, не имеют конституционного существования в городах Боспора; во всяком случае, мы не имеем до сих пор ни одного ни литературного, ни эпиграфического свидетельства, которые хотя бы намекали на существование этих учреждений, между тем как в Херсонесе и Ольвии этих свидетельств более чем достаточно».^[14]

Уже при первых Спартокидах, сменивших в результате переворота 438/37 гг. до н. э. династию Археанактидов, тирания, исторически возникшая в рамках пантикапейского полиса, выходит за его пределы. Сатиру I удалось заключить дружественный договор с Афинами и, воспользовавшись этим, между 410 и 406 гг. до н. э. захватить близлежащий город Нимфей. До того он наряду с некоторыми другими боспорскими городами — Патреем, Гермонассой, Киммеридой — входил в Первый Афинский морской союз и рассчитывал на его помощь в случае агрессии. Однако Афины по вполне меркантильным соображениям — нужда в поставках боспорского зерна — предают своих бывших союзников и заключают договор с Пантикапеем, развязывая руки агрессивному тирану.^[15] Не ограничившись Нимфеем, Сатир I захватывает Фанагорию, Синдскую гавань и другие полисы на Таманском полуострове. В 60-х гг. IV в. до н. э., при старшем сыне Сатира I — Левконе I, после затяжной войны был покорен и включен в состав формирующейся державы ее самый западный город — Феодосия.

При первых Спартокидах завершился переход от системы независимых городов-полисов к территориально-монархической державе. В образовавшийся «мегаполис» прежние независимые города (гражданские общины) вошли подчиненными «демами», лишившимися оборонительных укреплений (как Фанагория), права чеканки монеты, внешних сношений и сохранявшие лишь атрибуты «муниципального» самоуправления.^[16] Полисное гражданство, возможно уже в первой половине IV в. до н. э., при Левконе I, было заменено «общебоспорским». Однако при этом Спартокиды не могли полностью игнорировать полисные традиции. Какие-то прежние органы власти и должности номинально продолжают существовать, кардинально меняясь по сути.

Так, например, бывший регулярный высший институт полисной власти — народное собрание, упоминаемый Диодором Сицилийским (Diod. XX. 24. 3—4), созывается лишь в связи с экстраординарным для боспорской истории событием и по инициативе Евмела, среднего сына Перисада I, узурпировавшего власть и убившего в борьбе за престол своих братьев, их родственников и друзей. На народном собрании пантикапейцев Евмел, чтобы успокоить сограждан, обещает им освобождение от пошлин и податей. Но и в этом случае, отмечает комментатор текста Диодора, «Инициатива его созыва принадлежит царю, и только он на собрании выступает. Собрание не принимает никакого решения: это лишь способ сообщить народу о решениях, уже принятых царем. Таким образом, термины, привычные для полисного мира (граждане, экклесия), описывают здесь совершенно иную реальность».^[17] Некоторые другие следы муниципальной (полисной) организации и элементы самоуправления (магистратуры) также сохранялись на Боспоре до конца античности. Однако притом что верховная власть над всей страной принадлежала царю, они, по сути, были квазимуниципальными, «которые прекрасно уживались с царским наместником и лишь дополняли государственную администрацию в ряде вопросов, о чем говорит перечень известных нам городских должностей».^[18]

Помимо политического двуличия боспорская власть держалась на богатстве и военной силе. Скудные источники не дают ответа на вопрос, каким образом в руках Спартокидов оказались крупные земельные владения и как они обосновали свои права «верховной собственности» на всю территорию державы. М. И. Ростовцев по аналогии с тиранией в Гераклее предполагал, что их «первоначальным капиталом» стало «конфискованное имущество изгнанных и бежавших аристократов, из рук которых Спарток, Сатир и их преемники вырвали власть».^[19] Немногочисленные и разновременные источники свидетельствуют о том, что Спартокиды считали себя собственниками Боспорской державы и распоряжались ею по своему усмотрению: раздавали землю в лен, как клеры для военных поселенцев, выделяли земли, которые они считали своей собственностью и на которых велось их собственное хозяйство. Из этого следует, что важнейшим источником доходов Спартокидов были те натуральные повинности, которые они взимали с земледельцев, обрабатывавших земли, и с граждан греческих городов, владевших землей.^[20]

Присвоенное ими право распоряжаться боспорской землей проявлялось и в наделении ею ближайших друзей и сподвижников. Об одном из них — начальнике наемных войск Сопее — говорится в судебной речи Исократа (Isokr. Τrapez. XVII. 3): «Отец мой, судьи, — Сопей, который, как знают все плавающие в Понте, так дружен с Сатиром, что начальствует над большой областью и имеет попечение о всей власти Сатира».^[21] У Эсхина в речи протв Ксенофанта (Aesch. c. Ktes. III. 171—172) упоминается Гилон, который за предательство Нимфея, отстаивавшего свою независимость от Пантикапея, в благодарность получил от них в дар («на кормление») «так называемые Сады»^[22] — по всей вероятности, город Кепы на Азиатском Боспоре.

Всякое богатство, тем более полученное неправедным способом, должно быть защищено. Главной опорой власти Спартокидов становится армия. Не полисная армия, состоявшая из свободных граждан и потому представлявшая потенциальную угрозу существующему строю, а наемные силы. «В войске и флоте основной силой были наемники, достаточное количество которых обеспечивалось огромными средствами, находившимися в распоряжении Спартокидов. Из них, прежде всего, состояли гарнизоны греческих городов (φρουροί), на обязанности которых лежало наблюдение за поведением греческого населения».^[23] В их числе были аркадские наемники, фракийцы, кельты и представители других народов.

При этом на протяжении всей истории Боспора вплоть до последних веков и жители городов в огромной массе были вооруженным гражданством, «большой вооруженной дружиной».^[24] Для того чтобы держать гражданское войско под контролем, Спартокидам (особенно младшим) приходилось использовать союзников: скифов, меотов, сарматов, а для сдерживания последних — призывать те же гражданские контингенты.

В отличие от высших полисных органов — народного собрания (экклесия), совета пятисот (буле) и народного суда (гелиэя) — какие-либо признаки существования выборной коллегиальной законодательной или судебной власти на протяжении всей истории Боспорского царства отсутствуют. Ростовцев констатировал: «Высшая военная и судебная власть принадлежала боспорским владыкам во все периоды полностью».^[25] С тех пор точка зрения исследователей не изменилась.^[26]

В титулатуре боспорских царей со временем титул βασιλεύϛ оттесняет на второй план титул ἄρχων, однако последний сохраняется в ней до конца. Попытка «обожествления» царя Перисада I ограничилась временем его правления и не получила впоследствии продолжения и развития. Причину этого Ростовцев видел в необходимости младших Спартокидов считаться с «греческими гражданскими контингентами», которым восточная идея «обожествленной власти» была не близка.^[27]

Важнейшим фактором постепенного укрепления и внутренней стабилизации Боспорского царства в первые века его существования было соседство могущественных скифов. «Постоянная опасность со стороны скифского царства была тем цементом, который сплачивал около власти и греческие и негреческие элементы боспорской державы, видевшие залог своей самостоятельности, своего экономического и культурного процветания в разумной и твердой военной политике Спартокидов».^[28] Внутренние резервы, позволявшие сдерживать скифов, никогда не отказывавшихся от своих прав «сюзеренитета» на города черноморского побережья, Спартокидам необходимо было дополнять поиском внешних союзников. Часть своих военных ресурсов они черпали из фракийских племен Балканского полуострова, откуда, возможно, происходила и сама династия Спартокидов, но еще большее значение имела рано и прочно установившаяся связь с Афинами.

Интерес Афин к далекому Боспорскому царству объяснялся жизненно-острой потребностью в зерне и необходимостью поддерживать власть Спартокидов (весьма далекую от их демократических идеалов), обеспечивавшую эту потребность. Благоприятные климатические условия, организация сбора и экспорта зерна сделали Боспор крупнейшим его поставщиком. «Созданное таким образом необычайно сильное экономическое положение боспорских династов все более укреплялось затем сложившимися между ними и Афинами отношениями, гарантировавшими Спартокидам и постоянный приток материальных средств и, в случае нужды, политическую и военную поддержку».^[29]

Наличие такого рынка сбыта стимулировало создание государственно-правовой формы, при которой верховная власть получала бы не только политическую, но и предельную экономическую выгоду. Надо отдать должное Спартокидам — им это удалось. Контрагентом Афин в их экономической связи с Боспором, главным образом в торговле хлебом, были не граждане греческих городов, а почти исключительно сами Спартокиды, их родственники и приближенные, которые сосредоточили большую часть хлебного вывоза в своих руках. Они одни, а не Боспор как держава получают ателию (свободу от налогов или ввозных пошлин) в Афинах. В свою очередь Спартокиды гарантируют афинянам своими личными эдиктами, то есть административными распоряжениями, а не законами, таможенные привилегии (протопрасию) и ателию, освобождающую от налогов, которые должны были платить остальные контрагенты Спартокидов.

Благодарные афиняне, «поступившись» своими «демократическими принципами», установили в Афинах стелы с декретами в честь Сатира I, сына его Левкона I c детьми, почетный декрет в честь детей Левкона I—Спартока II, Перисада I и Аполлония, а позже в честь царя Спартока III, сына Евмела. Кроме того, за особые заслуги воздвигли бронзовые статуи Перисада I и его старших сыновей Сатира и Горгиппа. Прижизненные статуи современникам, тем более тиранам, для Афин — явление исключительное. «Не может быть сомнений в том, что, как и всегда, благосклонность афинян к боспорским тиранам являлась ответным даром за благодеяния боспорских владык, выражавшимся прежде всего в виде льгот и щедрых поставок хлеба в город».^[30]

Сложившаяся в IV в. до н. э. на Боспоре система устраивала всех: и Афины, и династию правящих тиранов, и, возможно, даже подданных Боспорской державы, которые были в какой-то степени защищены от внешних угроз. Эта «стабильная» ситуация была искусно использована Спартокидами. Они извлекли из нее максимальную материальную выгоду, выстроили подчиненный их целям государственный аппарат и, возможно впервые в истории, применили для укреп­ления своей власти «конституционный маскарад», включив в свою титулатуру термин «архонт» для обозначения тирана-царя и номинально сохранив многие полисные структуры лишили их реальных полномочий. Во внешней политике они расширили границы своей державы до Феодосии на западе и до Синдики с Предкавказьем на востоке. Спартокиды заключали нужные им договоры, находили союзников, сталкивали между собой врагов и, ловко лавируя между ними, использовали все для поддержки своего положения внутри государства.^[31]

Но времена меняются. Система, хорошая для одних времен, оказывается мало пригодна для других. Особенно если она лишается своей материальной базы. В конце IV — начале III в. до н. э. к восточным рубежам Боспора подкатывается новая волна ираноязычных кочевников — сарматов, которые отныне до последних веков существования царства становятся активными участниками и творцами его истории. Изменения в военно-политической обстановке не могли не сказаться и на всей системе в целом. В борьбе за престолонаследие после смерти боспорского царя Перисада I Евмел, оспаривавший власть у старшего брата Сатира, опирается на сарматское племя сираков, в то время как Сатир и третий брат Притан — на скифов. Столкновение между братьями оказывается уже не просто междоусобицей, а столкновением мощных варварских группировок, имеющих свои собственные интересы.^[32] Кардинальные изменения на крымской исторической арене, связанные с передвижением сарматов по территории Боспорского царства и нарушением сложившейся системы производства и поставок зерна, повлекли за собой кризис хлебной торговли Боспора — главного источника доходов Спартокидов в IV в. до н. э.

Первая половина III в. до н. э. во всем Северном Причерноморье, включая Боспорское царство, оказывается периодом дестабилизации и запустения. Под ударами с востока (сарматы) и с запада (кельты) рушится Великая Скифия. Вытесненные с обширных территорий Северного Причерноморья в Крым скифы начинают отвоевывать себе здесь жизненное пространство, оказывая давление на Боспорское царство, города и поселения этого региона. Вторая половина III — первая половина II в. до н. э. стала периодом кратковременной стабилизации и «культурного возрождения». Однако в середине II в. до н. э. очередная волна кочевников с востока вновь дестабилизировала военно-политическую и экономическую ситуацию. Причем настолько, что, по свидетельству древних авторов (Полибий IV, 4—5), теперь уже в Понт приходится ввозить хлеб из Среди­земноморья. Правители Боспора для противостояния натиску с востока пытаются найти поддержку у царей Крымской Скифии. Плата за это (фактически дань) (Страбон, Strabo VII. 4.4.) оказывается несоизмерима с практическим результатом. Не могут оказать Боспорскому царству существенную помощь и пиратствующие племена ахейцев, зигов и гениохов (Strabo. XI, 2.12), к помощи которых оно обращается. Под влиянием внешних факторов происходит постепенная варваризация государства и деградация всей политической системы.

Чередование периодов подъема и упадка, расширения и сокращения территории в IV—II вв. до н. э. было обусловлено полной зависимостью Боспора от внешних условий, теснейшей связью «истории этого государства с военно-политической ситуацией или, правильнее сказать, ситуациями, которые складывались в степях Северного Причерноморья».^[33] В какой-то степени это могло быть связано с внутренней хрупкостью политической системы, выстроенной на вертикали царской власти и чиновничьего государственного аппарата, опирающейся на войско наемников и оторванной от боспорского «гражданского общества», допущенного лишь к муниципальному самоуправлению. Но могли быть и причины другого порядка: принципиальная невозможность длительного мирного сосуществования (или конвергенции) двух культур — «эллинства» и «иранства».

До сих пор в антиковедении существуют диаметрально противоположные точки зрения на проблему соотношения греческой и варварской культур на Боспоре. Одни исследователи склонны видеть на протяжении всей истории царства преобладание (или как минимум сохранение) античных основ (разве что с некоторыми периферийными особенностями) и благотворное влияние на варваров греческого животворного импульса. Другие же, напротив, считают, что «…уже в первой половине III в. до н. э. этот, вероятно, не без труда достигнутый паритет двух этнических массивов был серьезно поколеблен в самых своих основаниях. После периода взаимных уступок и компромиссов варвары опять перешли в контрнаступление и начали теснить греков и на границах Боспорского царства, и внутри него. Этот «реванш» варварской стихии стимулировали, с одной стороны, свежие силы новых кочевых орд, пришедших из глубин Евразии и еще не затронутых разлагающим влиянием эллинской культуры, а с другой — ослабление и упадок самой греческой цивилизации, истощение ее творческого потенциала. В культурной жизни Боспора первоначальная, достаточно поверхностная эллинизация уступает место гораздо более глубокой и практически тотальной варваризации всего населения…».^[34]

Дальнейшая история Боспорского царства скорее подтверждает последнее. В самом конце II в. до н. э. царь Перисад V, не справившись с осаждающими границы Боспора варварами, добровольно передает власть понтийскому царю Митридату VI Евпатору. Боспорское царство, включенное в состав Понтийской державы, оказывается сферой столкновения интересов варваров (скифов и ахейцев) и его нового властителя — Митридата. По всей вероятности, восстание Савмака (107 г. до н. э.), которое в отечественной историографии 30—40‑х годов XX в. стало «восстанием рабов», в действительности было одним из проявлений борьбы скифов с Митридатом за Боспор. Савмак же — не предводитель восстания угнетенных, а лидер скифской аристократии Боспора, причем занимавший столь высокий государственный пост, что он давал возможность претендовать на престол после смерти бездетного Перисада V. Выступление Савмака подавил один из полководцев Митридата — Диофант. Другой — Неоптолем — в двух сражениях, морском и конном, на льду пролива разбил ахейцев и представителей различных пиратствующих племен.

Однако и это не принесло Боспору благоденствия. Он уже был вовлечен в схватку между Понтийской державой и Римом. Непомерные тяготы поставок в армию Митридата воинского контингента, снаряжения и продовольствия пагубно сказались на его положении. После Первой Митридатской войны Боспор с помощью скифов и при их прямом участии выходит из-под власти Митридата. Когда же, потерпев поражение в последней войне с Римом, Митридат вновь бежит на Боспор и делает его центром подготовки похода на Италию, против него восстают уже греческие города. В 63 г. до н. э. Митридат, преданный почти всеми своими сторонниками, включая сына Фарнака, возглавившего мятеж, погибает в башне акрополя Пантикапея.

Но теперь уже Рим, утвердившийся в этом регионе, не выпускает Боспор из-под своего влияния. Боспорские цари отныне, начиная с сына Митридата Евпатора Фарнака, назначаются или утверждаются в Риме. Лишь Асандр, использовавший поначалу титул «архонт» и лишь после вторичного покорения варваров провозгласивший себя «царем», самостоятельно стал главой Боспора. При этом с него же в официальную титулатуру боспорских царей включатся эпитет «φιλορώμαιος» — «римлянелюбивый», что было свидетельством его проримской ориентации во второй половине правления.^[35] Одним из следующих царей I века новой эры и основателем новой боспорской династии, правившей около 400 лет, стал Аспург, который мог занять трон уже только с санкции императора Тиберия. Несмотря на то, что он последовательно прибавлял к своему титулу просто «царя» — «великий», «друг римлян», «друг Цезаря» и даже «божественный», его статус, как и статус всех следующих царей новой династии резко понизился, а признаков подчиненного (клиентского) положения боспорских правителей (за исключением недолгого правления Митридата VII) становилось все больше.^[36] С середины I в. н. э. размещение римских войск в Боспорском царстве фактически поставило его под полный контроль Империи.^[37] При императоре Тите (79—81 гг. н. э.) боспорским царям было дано право, сохранившееся до окончания чеканки монет в 30-е годы IV в. н. э.: изображать свой портрет на лицевой стороне боспорских монет, помещая на оборотной портрет правящего в Риме императора. Начиная с Котиса I (45/46—62/63 гг. н. э.) боспорские цари принимают и римское родовое имя — Тиберий Юлий.

Следующая важная веха финального этапа в истории Боспорского царства — 30—70-е годы III в. н. э., когда на Боспор обрушиваются новые волны варваров — аланы с востока на его азиатскую часть, а с запада — готы, бораны и герулы, нарушившие сложившийся жизненный ритм всех центров античной культуры Северного Причерноморья, включая Боспорское царство. Однако ядро его сохранилось. Уцелела большая часть городов. С последней четверти III в. после победы царя Тейрана в 276 г. над готами и герулами, возвращавшимися после грабительских набегов, на какое-то время восстанавливается привычная жизнь. Тем не менее давно начавшаяся варваризация теперь затрагивает и самую его верхушку — царскую власть. В конце III — первой четверти IV в. н. э. на боспорском троне Фофорс (285—308 гг. н. э.) и Радамсад (308—322 гг. н. э.), которые, судя по их именам, были ираноязычны и принадлежали не к династии, основанной Аспургом, а к одному из видных сарматских родов. При Рескупориде VI (323—341/2) были отчеканены последние боспорские монеты. О последующих годах, вплоть до последней четверти IV в. н. э., почти ничего неизвестно — это «темные века» поздней боспорской истории.

Несмотря на пережитые потрясения к последней четверти IV в. н. э. Боспор все еще представлял собой сложно организованное общество с традиционно сложившимися и функционирующими государственными институтами, хотя, возможно уже не в прежнем едином и централизованном виде. Однако злоключения на этом не заканчиваются. В 375 г. через Боспор перекатывается очередная волна кочевников с востока — гуннов. Судя по археологическим данным, она не была разрушительной и не нанесла ему существенного урона. Потеснив готов, гунны двинулись дальше на запад. Боспор сохранил независимость, и мы знаем имя царя, правившего в самом начале V в. н. э., — Тиберий Юлий Диуптун. Однако в культуре Боспорского царства наступившего века, особенно после «откатной волны» гуннов из Европы, варварская «мода» уже господствует^[38], а государство постепенно теряет дееспособность.

В 534 г. византийский император Юстиниан, высадив на Боспоре вой­ска, аннексировал Боспор и включил его в состав империи, расширив свои владения в Крыму от Херсона до Боспора. Формально эту дату можно считать конечной в истории Боспорского государства. Но окончательно уклад жизни, сохранявшийся на протяжении столетий, был уничтожен лишь четыре десятилетия спустя. В 576 г. Боспор и его окрестности были взяты очередными «кочевниками с востока». Орда тюркютов во главе с ханом Истеми произвела катастрофические разрушения. После них Боспорское царство уже не смогло оправиться, и его тысячелетняя история была завершена.

Очарованный Боспорским царством М. И. Ростовцев писал: «Боспорское царство, следовательно, было не просто незначительным скоплением греческих городов, затерявшихся на берегах Боспора Киммерийского. Оно создало интересный и оригинальный стиль жизни. Здесь прозорливо ввели полугреческий образ правления, который сохранил государство единым в течение столетий. Боспору удалось сделать этот образ правления популярным в Греции и обеспечить для боспорских тиранов, таких как Левкон I, место в огромной галерее известных государственных деятелей… Он (Боспор. — В. Х.) преуспел в распространении греческой цивилизации среди скифов и их соседей, а также среди синдов, меотов и других своих подданных…». И далее: «Греческий гений преуспел не только в создании непреходящих ценностей для самих греков, в то же время он показал несравнимую универсальность и гибкость, способность адаптации к необычным условиям и способность к созданию в чуждом окружении новых центров цивилизации, в которых кто угодно мог сочетать преимущества местной жизни с вечными творениями греческого разума. Боспор — это один из наиболее ранних примеров удивительно животворной силы Греции».^[39]

Все так. Но, подчинив в IV в. до н. э. греческие города-полисы и превратив их в «мегаполис» — могущественную территориально-монархическую державу, Спартокиды не сумели (да, пожалуй, и не могли) обеспечить ее внутреннее развитие в дальнейшем. Тираническая власть не реформируется (и не осознает потребности в этом). Она существует сама по себе, сама для себя и не может перестать быть самой собой. После «золотого» IV века восемь последующих столетий — с III в. до н. э. до VI в. н. э. — были для правящих боспорских династий лишь приспособлением к меняющимся внешним условиям с непрерывными уступками и потерями. Как территориальными, так и статусными. Если первым боспорским царям Сатиру I, Левкону I, Спартоку II, Перисаду I, Спартоку III в Греции воздвигали стелы с почетными декретами как равным, а Перисад I титуловал себя «божественным», то через три века цари следующей династии уже признают свою клиентскую зависимость от Рима и включают в свой официальный титул эпитет «римлянелюбивый». Среди последних царей Боспора (а возможно, и раньше) появляются представители варваров — сарматы Фофорс и Радамсад. Номинальное сохранение государственности — царя, армии, чиновничьего аппарата, монетной чеканки — само по себе не свидетельствовало о ее благополучном состоянии и эффективном функционировании. Итог, к которому приходит Боспорское царство к 576 г., это подтверждает.

А как чувствовали себя рядовые подданные, боспоряне? Если в могущественном государстве первых Спартокидов в обмен на принудительные поставки зерна, продаваемого потом царями и их приближенными в Афины, власть могла хотя бы обеспечивать безопасность своих границ, то чем дальше — тем меньше она могло дать своим гражданам. Даже присоединение Феодосии Левконом I вряд ли для большинства рядового населения имело какое-то значение. Скорее только для тех, кто имел право на торговлю зерном и мог воспользоваться новым портом. Или для самого Левкона I, который сделал свою титулатуру еще более величественной: «Левкон архонт Боспора и Феодосии, всей Синдики, торетов, дандариев и псесов».

Общебоспорское гражданство, возможно, и было, но права голоса при этом граждане не имели и мало могли влиять на ход исторических событий. Полисные органы, предназначенные именно для этого, номинально могли существовать. Но, как в случае с Евмелом, использовались исключительно для легитимизации царской власти и сохранения видимости верности полисным традициям. В критические минуты жители боспорских городов могли взяться за оружие и поднять восстание против Митридата VI, не желая участвовать в последнем задуманном им походе на Италию. Могли поддержать Асандра как «своего» и воспрепятствовать воцарению римского ставленника Митридата Пергамского. Все остальное (основное) время боспорский народ «безмолвствовал».

Считается, что боспорские города до самого конца сохраняли внешние признаки античного полиса. В них номинально существовали магистратуры, в надписях упоминается и высшая из них (вероятно, выборная) должность архонта. Профессиональные городские служащие должны были заниматься (и, вероятно, занимались) текущими бытовыми проблемами. Но даже эта самоуправляющаяся муниципальная организация была подчинена монарху.^[40] Возможно, в IV в. н. э. в городах формально продолжал действовать институт народных собраний, но лишь потому, что «от имени «народа» производилась установка статуй, издание почетных декретов, а также санкционировались общегородские религиозные празднества и богослужения.^[41] Реальная исполнительная власть — боспорский аппарат управления «на протяжении всего позднеантичного времени состоял из чиновников, назначаемых царем».^[42]

Оставались «микросообщества», различные частные объединения по профессиональному и религиозному принципу (синоды и фиасы). В них (и, пожалуй, только в них) сохранялись остатки свободы. «Свободы быть» и решать проблемы выживания на повседневном бытовом уровне. Разумеется, они включали и мировоззренческие проблемы и проблемы «жизни и смерти», заботу о потустороннем существовании. Может быть, это то единственное, что на протяжении веков сближало на Боспоре царей и подданных.

Крымские и Таманские степи невозможно представить без курганов. Один из самых знаменитых — Царский курган на окраине Керчи (бывшей столицы Боспорского царства Пантикапея). Предполагается, что он принадлежал одному из правителей династии Спартокидов. Выдающийся архитектурный памятник боспорского «золотого» века и одновременно — величественное надгробие неосуществившейся надежде первых колонистов построить здесь, «у входа в Аид», свою «счастливую Грецию» с ее «золотой свободой».

1. Виноградов Ю. А. Боспор Киммерийский // Греки и варвары Северного Причерноморья в скифскую эпоху. СПб., 2005. С. 222—223.

2. Толстиков В. П. Пантикапей. К археологическому портрету столицы Боспора Киммерийского. Симферополь, 2017. С. 29—32.

3. Молев Е. А. Эллины и варвары. На северной окраине античного мира. М., 2003. С. 127.

4. Ростовцев М. И. Глава VI. Государство и культура Боспорского царства // Вестник древней истории. 1989. № 2. С. 184.

5. Толстиков В. П. Указ. соч. С. 35.

6. Виноградов Ю. А. Указ. соч. С. 235.

7. Там же. С. 260—261.

8. Завойкин А. А. Образование Боспорского государства. Археология и хронология становления державы Спартокидов. Симферополь—Керчь, 2013. С. 388.

9. Завойкин А. А. Указ. соч. С. 390; Виноградов Ю. А. Указ. соч. С. 264.

10. Молев Е. А. Указ. соч. С. 137; Виноградов Ю. А. Указ. соч. С. 264.

11. Ростовцев М. И. Глава VI. Государство и культура Боспорского царства. С. 183.

12. Ростовцев М. И. Боспорское царство // ΣΚΥΘΙΚΑ. Избранные работы академика М. И. Ростовцева. Петербургский археологический вестник 5. СПб., 1993. С. 78.

13. Ростовцев М. И. Глава VI. Государство и культура Боспорского царства. С. 183.

14. Там же.

15. Завойкин А. А. Указ. соч. С. 392.

16. Там же. С. 450.

17. Иванчик А. И. Боспорское царство эпохи Спартокидов: уникальная форма греческой государственности // Боспорский феномен: общее и особенное в историко-культурном пространстве античного мира. Материалы международной научной конференции. Часть I. СПб., 2018. С. 74.

18. Болгов. Н. Н. Закат античного Боспора. Белгород, 1996. С. 91.

19. Ростовцев М. И. Глава VI. Государство и культура Боспорского царства. С. 190.

20. Там же. С. 187—189.

21. Латышев В. В. Scythica et Caucasica. Известия древних писателей, греческих и римских о Скифии и Кавказе. Т. I. СПб., 1893—1906. С. 356—357.

22. Там же. С. 369—370.

23. Ростовцев М. И. Глава VI. Государство и культура Боспорского царства. С. 191.

24. Ростовцев М. И. Глава VI. Государство и культура Боспорского царства // Вестник древней истории. 1989. № 4. С. 128.

25. Ростовцев М. И. Глава VI. Государство и культура Боспорского царства. С. 194.

26. Болгов Н. Н. Указ. соч. С. 73.

27. Ростовцев М. И. Глава VI. Государство и культура Боспорского царства. С. 193.

28. Там же. С. 184.

29. Там же. С. 191.

30. Завойкин. А. А. Указ. соч. С. 398.

31. Ростовцев М. И. Глава VI. Государство и культура Боспорского царства. С. 193.

32. Виноградов Ю. А. Указ. соч. С. 280.

33. Виноградов Ю. А. Боспор Киммерийский: основные этапы истории в доримскую эпоху // Таманская старина. Вып. 3. Греки и варвары на Боспоре Киммерийском (VII—I вв. до н. э.). СПб., 2000. С. 29.

34. Андреев Ю. В., Марченко К. К. Заключение. Основные теоретические и методологические аспекты проблемы // Греки и варвары Северного Причерноморья в скифскую эпоху. С. 412—413.

35. Панов А. Р. Рим и Боспор: противостояние или сотрудничество. Нижний Новгород, 2003. С. 77.

36. Там же. С. 85, 120.

37. Там же. С. 121.

38. Болгов Н. Н. Указ. соч. С. 49.

39. Ростовцев М. И. Боспорское царство // ΣΚΥΘΙΚΑ. С. 86.

40. Бологов Н. Н. Указ. соч. С. 90.

41. Там же. С. 92.

42. Там же. С. 75.