УРОКИ ИЗЯЩНОЙ СЛОВЕСНОСТИ
Александр Жолковский
«Грядущей смерти годовщину…»
Еще раз о мотиве обратного счета
Памяти МЛГ[1]
1. Удар со стороны классика
1.1. В предыдущем «Уроке»[2] я предложил нестандартное прочтение пушкинских строк о роковой годовщине:
[Поэт] пытается не просто вычислить точную дату своей будущей смерти, но и как бы спроецировать ее назад, в свою еще длящуюся жизнь, чтобы каждый год <…> хотя бы мысленно, с неким извращенным мазо-стоицизмом <…> отмечать эту минус-годовщину (грубо говоря, каждого 29 января (10 февраля), начиная уже с примерно через месяц после создания «Стансов») <…>
[Р]азмышления о грядущих годовщинах <…> были для него органичны. Так что ему вполне могла импонировать <…> идея [в]вести в отсчет годовщин категорию отрицательных чисел.[3]
Отметив, что подобной «кощунственной гипотезы» никто вроде бы не выдвигал, я назвал единственное известное мне исключение — аналогичное рассуждение набоковского Пнина.[4] Статья ушла в печать, когда, перечитывая «Записи и выписки» Гаспарова (М., 2000), я с позорным запозданием обнаружил, что эта мысль там уже высказывалась.
1.2. Вот что пишет МЛГ под рубрикой Годовщина в первом же из фрагментов «От А до Я» (с. 121—122):
«День каждый, каждую годину / Привык я думой провожать, / Грядущей смерти годовщину / Меж них стараясь угадать». В Пушкинском словаре это значение не комментируется[5], а ведь здесь предполагается обратное движение времени, счет от будущего, как в римском календаре или в числительном «девяносто». Хочется считать свои годы уже не вперед от рождения, а назад от смерти, а дата предстоящей смерти расплывчата, и это нервирует. С другого конца то же чувство вспоминал Мандельштам: «О как мы любим лицемерить / И забываем без труда / То, что мы в детстве ближе к смерти, / Чем в наши зрелые года» <…> Честертон писал: взрослый человек живет после конца света, а подросток — перед; отчаяние — это возрастное состояние.[6]
В третьем алфавитном фрагменте, под рубрикой Годовщины, МЛГ отчасти повторяет ту же запись (с. 231):
«Грядущей смерти годовщину меж их стараясь угадать» — Пушк. Словарь не отмечает этого необычного обратного счета годовщин. Ср. «Недвижимо склоняясь и хладея, Мы движемся к началу своему» — хотя ожидалось бы «к концу». Не отсюда ли у Мандельштама, что мы в детстве ближе к смерти, чем в наши зрелые года?[7]
А в промежутке, при втором пробеге по алфавиту, под рубрикой Смерть (с. 174), читаем:
«В то время люди еще знали наперед день своей смерти и зря не работали. Христос тогда это отменил» (легенда Короленко в дневнике К. Чуковского, 42).[8]
Расплывающийся, как в ненаведенном бинокле, образ смерти, по которой я собою стреляю, — недолет, перелет, — и стараюсь угадать нужный срок. См. ГОДОВЩИНА.
В третьем алфавитном фрагменте (Смерть, с. 290) выписка из Чуковского повторяется еще раз.
1.3. Как видим, мысль о грядущей кончине занимала МЛГ. Сосредоточусь на вкладе, внесенном им (классиком сразу в двух смыслах) в разработку темы. Выделю три сферы, в которых существенным образом действует принцип обратного отсчета: внелитературную реальность, литературную мотивику и литературную композицию.
2. Реальность
2.1. Под «реальностью» естественно понимать те, выражаясь по-опоязовски, формы «практической речи», в которые облекаются различные житейские расчеты и исчисления. Преобладает, конечно, обычный счет вперед, основанный на сложении как не случайно первом правиле арифметики, а не экзотические приемы обратного счета, основанные на вычитании. Но есть и такие.
МЛГ упоминает прежде всего римский календарь, по-видимому, имея в виду одну из трех опорных точек римского месяца — ноны.
1-й день каждого месяца назывался календами (Calendae), 13-й день (или в некоторые месяцы 15-й) — идами (Idae), а 5-й (или 7-й) — ноны (Nonae), от порядкового числительного nonus «девятый», 9-й день перед идами.
Итак, в двух случаях применялся прямой счет, а в одном — обратный, причем «вычитать» приходилось целых 9 единиц.
Приводимое МЛГ числительное девяносто современными носителями русского языка не воспринимается как «обратное»: оно кажется очередным шагом от восьмерки к девятке. Но этимологически, да и структурно, это не совсем так.
По аналогии с восемьдесят ожидалось бы *девятьдесят, и подобные формы представлены в некоторых славянских языках (например, польском dziewięćdziesiąt и болгарском деветдесе́т):
[В] этимологическом отношении [девяносто] не бесспорное слово <…> [возможно, что это] вост.-слав. новообразование, напоминающее латин. duo-dē-vīgintī — «18», т. е. «два от двадцати», duo-dē-nōnāgintā — «88», т. е. «два от девяноста <…> Выражение *neve (> *deve) do sъta = могло значить «остается) <…> девять до сотни (перед сотней)».[9]
То есть, подобно некоторым латинским числительным, русское девяносто — форма с обратным счетом, «девять до ста».
Так же, путем вычитания единицы или двойки, образуются числительные типа 8, 9, 18, 19 и т. п. в некоторых тюркских и угро-финских языках. А на конгениальной МЛГ латинской почве по принципу обратного счета строятся знакомые нам всем римские цифры — такие как IV (= 5 − 1 = 4), IX (= 10 − 1 = 9), XIV (10 + 5 – 1 = 14), XIX (10 + 10 − 1 = 19), XL (50 − 10 = 40), XC (100 − 10 = 90) и т. д. вплоть до турдефорсов вроде MCMXLIX (= 1000 + 1000 − 100 + 50 − 10 + 10 − 1 = 1949).[10]
Обратный счет привычно применяется нами и в исчислении времени:
Ср. такие формы, как без десяти (или без четверти) шесть (= 6 ч. − 10 мин. = 5:50) или
(6 ч. − 15 мин. = 5:45). Отчасти аналогичны и формы типа десять минут шестого (= 5:10) и полшестого (5:30), интересным образом двоякие: они отмеряют время и назад (от предстоящих шести часов), и вперед (от пяти часов, после которых считаются прошедшие минуты). Подобная гибридность нередка при применении обратного счета. Но потенциально осмысленные формы типа без сорока (минут) шесть (= 6 ч. − 40 мин. = 5:20) в языке не приняты (вероятно, как слишком громоздкие для вычитания).
2.2. Обратный счет времени находит себе место в различных ритуальных практиках вроде
апокалиптического ожидания конца света;
объявления наград на соревнованиях, начиная с последнего из призовых мест (3-го в олимпийской системе, 10-го в системе рейтингов продаж, например, книг);
хронометрирования готовности к пуску какого-то агрегата или иному запланированному старту (дестиминутная готовность, пятиминутная готовность; ср. в песне: У нас еще в запасе / Четырнадцать минут);
подсчета времени, оставшегося до конца армейской службы («дембеля») или тюремного срока;
до наступления Нового года (например, в рамках соответствующего публичного празднования на Times Square в Нью-Йорке).
Язык располагает регулярными формулами отсчета назад от некой заданной точки во времени или в пространстве: такой-то (= столько-то единиц) [по счету] с конца; столько-то — единиц счета — не доходя до…; за столько-то единиц счета до…; и т. п.
Обратный отсчет не обязательно выражается с помощью чисел / числительных. Распространены специальные обозначения моментов, отстоящих от контрольной точки на одну-две единицы:
идиоматичные, как канун и сочельник, или лексически прозрачные, например предпоследний, предпраздничный, предновогодний, ночь перед Рождеством, а также приблизительные, например без малого десяток (дюжина, сотня); сюда же относятся «обратные» имена родства — с приставкой пра-: прабабушка, прадедушка, прапрабабушка…; считать ли уже бабушку (и тем более мать и отца) «обратными» — интересный вопрос.
Интересно, что на латинской основе в европейских языках, в частности английском, развилась лингвистическая терминология обратной — от конца слова — нумерации слогов.
Помимо лексемы penultimate (< лат. paenultimus), аналогичной нашему предпоследний (= 2-й с конца), употребляются лексемы: antepenultimate,peripenultimate и propenultimate (3-й с конца), preantepenultimate (4-й с конца) и даже propreantepenultimate (5-й с конца).
Есть лексемы, в которых обратный отсчет ведется не от произвольной точки, а от момента речи: вчера, позавчера (в отличие от, скажем, днем раньше), прошлый, позапрошлый (в отличие от предыдущий). Ориентация на момент речи, то есть на актуальное настоящее автора сообщения, особенно релевантна для интересующих нас ситуаций с ожиданием грядущей роковой годовщины.
2.3. Необходимым условием всякого отсчета является фиксация исходной точки. В европейской цивилизации такой координатой стала предполагаемая дата Р[ождества] Х[ристова], послужившая основой современного летоисчисления, как прямого, так и обратного.
Прямой хронологический отсчет — (от/после) Р. Х., или, как теперь принято, н. э. (то есть нашей/новой эры), — был разработан Дионисием Малым (ок. 470 — ок. 544) и, с одобрения папского престола, к IX в. постепенно распространился по Западной Европе. Но до введения обратного отсчета прошло почти десять веков: Дионисий Петавий (1583—1652) предложил систему исчисления дат назад от Р. Х./н. э. в 1627 г., всеобщее же признание она получила лишь к концу XVIII в. В терминах этой системы датировка человеческой жизни (например, Александра Македонского, 356—323), принимает вид уменьшающейся последовательности, как бы реализуя идею отрицательных годовщин смерти и движения к началу своему.
Примечательно, что с еще большей задержкой примерно в ту же эпоху происходило и развитие в математике представления об отрицательных числах и, соответственно, о числовом ряде как простирающемся от нуля в обе стороны.
В древней Европе никто (кроме Диофанта Александрийского, III в. н. э.) не использовал отрицательных чисел. Впервые они появились в Китае, а затем, примерно с VII в., и в Индии — для осмысления денежных долгов. В Европе же их признание наступило почти на тысячу лет позже, начиная с Фибоначчи (Леонарда Пизанского, 1170—1250). И лишь в XVII в., с появлением аналитической геометрии, отрицательные числа получили наглядное геометрическое представление на числовой оси, хотя великий Паскаль (1623—1662) все еще считал их абсурдом, поскольку ничто не может быть меньше, чем ничто.
Предпочтение сложения вычитанию и положительных чисел отрицательным было и остается константой обыденного мышления. Но именно в силу этой маркированности обратному счету отводится редкая и эффектная роль в художественных построениях (где возможны такие предельные случаи, как палиндром или рассказ Хармса о рыжем человеке, по ходу повествования лишающемся одного за другим всех своих свойств).
3. Сюжеты
3.1. Основные параметры пушкинской ситуации с грядущей годовщиной — это:
точка отсчета — момент лирической медитации;
неизвестная в этот момент, но несомненная в будущем дата смерти;
попытка ее пророческого угадывания;
мысленная проекция угадываемой даты в текущую жизнь в качестве отрицательной годовщины и подразумеваемый тем самым обратный отсчет годовщин: при условии успешного гадания, в момент сочинения «Стансов» дело шло бы к тому, чтобы 29 января/10 февраля 1830 г. отметить минус седьмую годовщину собственной смерти, в 1831-м — минус шестую, в 1832-м — минус пятую и т. д. вплоть до минус первой в 1836-м.
Кластер очень специфичный, поскольку четко определены значения его параметров, которыми, вообще говоря, задается гораздо более широкий круг мотивов:
сосредоточение на судьбе «я»/иного персонажа;
отсчет от некой контрольной точки, но не обязательно от даты смерти и момента речи;
ожидание/игнорирование смерти;
ее приятие/неприятие;
желательность/нежелательность предварительных знаний о ней;
направление парадоксальных передвижений во времени — в будущее/прошлое;
статус таких передвижений/пророчеств — воображаемых/фабульно реализуемых;
их числовая детальность/приблизительность;
их истинность/ложность; и т. д.
Присмотримся к вариациям на эти темы, заинтересовавшим МЛГ.
3.2. Образ бинокля и прицельной стрельбы самим собой по дате смерти, то с недолетом, то с перелетом, вторит целому ряду параметров пушкинского кластера: тут и желательность предварительного знания, и сознание его проблематичности, и радикальная, фабульная попытка его получения. В то же время это продукт самостоятельного творчества МЛГ-поэта, вносящего в ситуацию новейшие мотивы бинокля, стрельбы и мазохистского использования себя в качестве орудийного снаряда.
В дважды поминаемой притче из Короленко интересен отказ от взыскуемого Пушкиным предварительного знания о смерти, освященный авторитетом Христа и способствующий здравому образу жизни. Любопытно что МЛГ-классик, автор статьи о Горации[11], не вспоминает по этому поводу его оду I, XI «К Левконое», где поэт отговаривает подругу от предугадывания смерти.
Процитирую перевод Фета, избравшего для Babylonios numeros (обычно передаваемых буквально — как «вавилонские числа») подчеркнуто пренебрежительный эквивалент:
Не спрашивай; грешно, о Левконоя, знать, / Какой тебе и мне судили боги дать / Конец. Терпи и жди! не знай халдейских бредней.[12] / Дано ли много зим, иль с этою последней, / Шумящей по волнам Тиррены, смолкнешь ты.
Пушкин держится стоической точки зрения, Гораций — эпикурейской[13], Фет с ухмылкой вторит Горацию.
3.3. Дважды возвращается МЛГ и к мандельштамовским строкам о большей близости к смерти в детстве, чем в зрелости, на которые его наталкивают не столько «Стансы», сколько «19 октября» (1825): Недвижимо склоняясь и хладея, / Мы движемся к началу своему. Правда, А. Г. Мец[14] указывает более непосредственный источник:
Когда отсечен ребенок от матери <…> обособленный человек подобится новой тени <…>, только что испившей от летейских струй, от вод Забвенья <…> Памятью воссоединяемся мы с Началом и Словом <…> [В]сего себя вспомнит Адам, во всех своих ликах, в обратном потоке времени до врат Эдема, и первозданный вспомнит свой Эдем.[15]
Это не отменяет и переклички с Пушкиным. Тем более что (как я показал в предыдущей статье, с. 256) имеет место значительное сходство с кластером «Стансов»: по линии стоического смакования одновременно прямого и обратного счета времени между сочинением текста и ожидаемой смертью.
Развернутую более позднюю вариацию на тему «смерть = рождение» находим в начале автобиографической книги Набокова:
[Ж]изнь — только щель слабого света между двумя идеально черными вечностями <…> [В] бездну преджизненную нам свойственно вглядываться с меньшим смятением, чем в ту, к которой летим со скоростью четырех тысяч пятисот ударов сердца в час. Я знавал, впрочем, чувствительного юношу, страдавшего хронофобией и в отношении к безграничному прошлому. С томлением <…> просматрива[л он] домашнего производства фильм, снятый за месяц до его рождения <…> Особенно <…> страшен был вид только что купленной детской коляски, стоявшей на крыльце с самодовольной косностью гроба; коляска была пуста, как будто <…> самые кости его исчезли <…>
Eсть нечто ребячливое в повышенной восприимчивости к обратной или передней вечности. В зрелом же возрасте <…> читатель так привыкает к непонятности ежедневной жизни, что относится с равнодушием к обеим черным пустотам, между которыми ему улыбается мираж, принимаемый им за ландшафт.[16]
Отметим неожиданное — но, видимо, не случайное — сходство между противопоставлением ребячливой восприимчивости зрелому равнодушию у Набокова и выпиской из Честертона у МЛГ!
Таковы не учтенные мной в предыдущей статье соображения МЛГ. В продолжение разговора о пушкинском обратном счете намечу еще несколько параллелей.
4. От Пушкина к Булгакову, далее везде
В «Мастере и Маргарите» пророчество о смерти драматизируется минимум дважды. Оба обреченных пытаются возражать, один, уверовав, начинает сопротивляться, но все сбывается в деталях.
4.1. Первым беда постигает Берлиоза:
— [В]друг у вас… кхе… кхе… саркома легкого <…> И <…> тот, кто еще недавно полагал, что он чем-то управляет, оказывается вдруг лежащим неподвижно в деревянном ящике <…> [Или] еще хуже: <…> человек соберется съездить в Кисловодск <…> но <…> вдруг возьмет — поскользнется и попадет под трамвай! <…>
— Да, человек смертен <…> Плохо то, что он иногда внезапно смертен <…> И вообще не может сказать, что он будет делать в сегодняшний вечер <…>
— Ну <…> [с]егодняшний вечер мне известен более или менее точно <…> если на Бронной мне [не] свалится на голову кирпич…
— Кирпич <…> вам <…> не угрожает. Вы умрете другою смертью <…> Вам отрежут голову! <…>
— А кто именно? <…>
— [Р]усская женщина, комсомолка <…>
— Потому <…> что Аннушка уже купила подсолнечное масло и <…> даже разлила.
Это проговаривается в первой же главе, а в 3-й все именно так и происходит. Предсказание делается хронологически абсолютно точное (сегодняшний вечер), но обратная арифметика в ход не пускается. Две возможные гипотезы (саркома, кирпич) прорицателем отвергаются, чтобы оттенить неумолимую предопределенность истинного пророчества (отрежут голову).
Эффектно оформлен переход от общего закона человеческой смертности, не оспариваемого и жертвой, к частному случаю непосредственной угрозы именно ее жизни (знаменитое внезапно смертен). Зародыш этого нарративного хода есть у Пушкина.
Сказав: …промчатся годы, / И сколько здесь ни видно нас, / Мы все сойдем под вечны своды — / И чей-нибудь уж близок час, лирический субъект «Стансов» начинает — вполне смиренно и даже охотно — примерять близящуюся смерть к самому себе.
4.2. Болезнь как причина предсказываемой смерти используется в линии буфетчика «Варьете», приходящего к Воланду за компенсацией убытков от фокусов с деньгами (гл. 18). После серии не предвещающих добра деталей и убийственных рассуждений Воланда о свежести продуктов повествование сосредотачивается на судьбе буфетчика и тут щедро украшается арифметическими выкладками:
— На сто девять рублей наказали буфет <…>.
— Это низко! <…> ведь вы — человек бедный? <…>
— У вас сколько имеется сбережений? <…>
Буфетчик замялся.
— Двести сорок девять тысяч рублей в пяти сберкассах, — отозвался из соседней комнаты треснувший голос, — и дома под полом двести золотых десяток <…>
— Ну, конечно, это не сумма <…> хотя, впрочем, и она, собственно, вам не нужна. Вы когда умрете? <…>
— Это никому не известно <…>
— [П]одумаешь, бином Ньютона! Умрет он через девять месяцев, в феврале будущего года, от рака печени в клинике Первого МГУ, в четвертой палате <…>
— Девять месяцев <…> двести сорок девять тысяч… Это выходит круглым счетом двадцать семь тысяч в месяц? Маловато, но при скромной жизни хватит <…>
Превосходно известно, что с ним было дальше.
[Буфетчик отправляется к врачу, тот его успокаивает, намечает анализы… Но в «Эпилоге» мы читаем, что буфетчик] умер от рака печени в клинике Первого МГУ месяцев через девять после появления Воланда в Москве.
Гротескная новинка состоит здесь в переводе характерных для топоса смерти хронологических вычислений на язык денежных расчетов. Имеет ли при этом место прямой счет или обратный, не ясно, скорее всего, налицо их сочетание. Но в любом случае весь точно отмеренный отрезок (9 месяцев), отделяющий настоящую точку повествования от предсказанной даты смерти, заполняется математически безупречной (к сложению и вычитанию[17] добавляется деление!) цифирью.
4.3. Впрочем, это новаторство естественно вырастает из традиции. В пушкинских текстах на тему роковых предвидений прослеживается стройная гамма переходов от сугубо эмоциональных реакций к более определенным житейским и творческим планам и, наконец, к откровенной монетизации отпущенного времени.
Эмоции:
Напрасно мне кудесники сулят / Дни долгие, дни власти безмятежной <…> Предчувствую небесный гром и горе («Борис Годунов»).
Встретившись с гробом Грибоедова, Пушкин вспоминает, что годом ранее <…> тот «был печален и имел странные предчувствия» о смерти шаха и последующих кровавых междуусобицах. «Но престарелый шах еще жив, а пророческие слова Грибоедова сбылись. Он погиб под кинжалами персиян» («Путешествие в Арзрум»).
Татьяна верила преданьям / Простонародной старины, / И снам, и карточным гаданьям, / И предсказаниям луны <…> Предчувствий горестных полна, / Ждала несчастья уж она («Евгений Онегин»).
Жизненные планы (иногда с подсчетами)[18]:
Предвижу все: вас оскорбит / Печальной тайны объясненье <…> Я знаю: век уж мой измерен; / Но чтоб продлилась жизнь моя, / Я утром должен быть уверен, / Что с вами днем увижусь я.
К минуте мщенья приближаясь, / Онегин, втайне усмехаясь, / Подходит к Ольге… («Евгений Онегин»).
Сильвио уклоняется от дуэли с оскорбителем, поскольку не может рисковать жизнью до осуществления давно планируемой мести графу Б*** («Выстрел»).
Ты <…> будешь молода / Еще лет пять иль шесть. Вокруг тебя / Еще лет шесть они толпиться будут <…> Но когда / Пора пройдет, когда твои глаза / Впадут и веки, сморщась, почернеют / И седина в косе твоей мелькнет, / И будут называть тебя старухой, / Тогда — что скажешь ты? («Каменный гость»).
Гринев советует Пугачеву «прибегнуть к милосердию государыни», но тот, не рассчитывая на помилование, решает «продолжать как начал» — в надежде поцарствовать, подобно Гришке Отрепьеву. Гринев напоминает, чем тот кончил. Пугачев отвечает калмыцкой сказкой — «чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что бог даст!» («Капитанская дочка»).
Творческие соображения/планы:
Самозванец — Поэту в ответ на латинские стихи: Я верую в пророчества пиитов <…> благословится подвиг, / Его ж они прославили заране! <…> Когда со мной свершится / Судьбы завет, когда корону предков / Надену я, надеюсь вновь услышать / Твой сладкий глас, твой вдохновенный гимн («Борис Годунов»).
Придет, придет и наше время, / И наши внуки в добрый час / Из мира вытеснят и нас! <…> Но отдаленные надежды / Тревожат сердце иногда: / Без неприметного следа / Мне было б грустно мир оставить. / Живу, пишу не для похвал; / Но я бы, кажется, желал / Печальный жребий свой прославить <…> Быть может, в Лете не потонет / Строфа, слагаемая мной <…> Укажет будущий невежда / На мой прославленный портрет / И молвит: то-то был поэт! / Прими ж мои благодаренья <…> О ты, чья память сохранит / Мои летучие творенья, / Чья благосклонная рука / Потреплет лавры старика![19]
Блажен, кто праздник жизни рано / Оставил, не допив до дна / Бокала полного вина, / Кто не дочел ее романа / И вдруг умел расстаться с ним, / Как я с Онегиным моим («Евгений Онегин»)
Что пользы, если Моцарт будет жив / И новой высоты ещё достигнет? / Подымет ли он тем ещё искусство? Нет; / Оно падет, как он исчезнет <…> Так улетай же! чем скорей, тем лучше. / Вот яд, последний дар моей Изоры («Моцарт и Сальери»).
Перевод из Анакреона: Сладкой жизни мне не много / Провожать осталось дней: / Парка счет ведет им строго, / Тартар тени ждет моей. — Страшен хлад подземна свода, / Вход в него для всех открыт, / Из него же нет исхода… / Всяк сойдет — и там забыт <…> Петроний: «Когда читаю подобные стихотворения <…> мне всегда любопытно знать, как умерли те, которые так сильно были поражены мыслию о смерти» («Повесть из римской жизни»).[]20
Денежные/имущественные расчеты:
«Какое низкое коварство / Полуживого забавлять <…> Вздыхать и думать про себя: / Когда же черт возьмет тебя!»
Евгений <…> Наследство предоставил им, / Большой потери в том не видя / Иль предузнав издалека / Кончину дяди старика.
…Приготовляясь, денег ради, / На вздохи, скуку и обман <…> Но, прилетев в деревню дяди, / Его нашел уж на столе, / Как дань готовую земле («Евгений Онегин»).
Гробовщик рассчитывает на долгожданную смерть купчихи; опасается, что закажут гроб не ему; в пьяном сне воображает, что похороны все-таки достались ему; при пробуждении узнает, что купчиха не умирала («Гробовщик»).
Жид: Вашеслово, Пока вы живы, много, много значит <…> Но если вы его передадите / Мне, бедному еврею, а меж тем / Умрете (Боже сохрани), тогда / В моих руках оно подобно будет / Ключу от брошенной шкатулки в море. — Альбер: Ужель отец меня переживет? — Жид: Как знать? дни наши сочтены не нами; / Цвел юноша вечор, а нынче умер, / И вот его четыре старика / Несут на сгорбленных плечах в могилу. / Барон здоров. Бог даст — лет десять, двадцать / И двадцать пять и тридцать проживет он <…> Альбер: Что ж? взаймы на место денег / Ты мне предложишь склянок двести яду, / За склянку по червонцу. Так ли, что ли? <…> Жид: Нет; я хотел… быть может, вы… я думал, / Что уж барону время умереть. Альбер: Как! отравить отца! и смел ты сыну… («Скупой рыцарь»).
4.4. Опора Булгакова на Пушкина откровенно обнажается в гл. 15 («Сон Никанора Ивановича»), иносказательно описывающей операцию принуждения нэпманов к сдаче ценностей.
Основной сюжетный троп состоит в том, что арестованные теряют время, тогда как выгоднее было бы раскошелиться и вернуться к безбедной жизни:
— Сидите? <…>
— Сидим, сидим <…>
— [И] как вам не надоест <…>? Все люди как люди <…> наслаждаются весенним солнцем и теплом, а вы здесь на полу торчите в душном зале! <…>
— Сергей Герардович <…> вот уже полтора месяца вы сидите здесь, упорно отказываясь сдать <…> валюту <…> [В]ам она совершенно ни к чему, а вы все-таки упорствуете <…>
— Обедайте, ребята <…> и сдавайте валюту! Чего вам зря здесь сидеть? Охота была эту баланду хлебать. Поехал домой, выпил как следует, закусил, хорошо!
Особенно гротескную форму уравнение «время = деньги» принимает, когда речь заходит о грядущей смерти не человека, а гусей:
— Эх, кабы не гуси мои! У меня, милый человек, бойцовые гуси в Лианозове. Подохнут они, боюсь, без меня. Птица боевая, нежная, она требует ухода… <…>
Ироническая тема садистской заботы властей о шантажируемых богачах достигает апогея в прямом обращении к Пушкину: художественное чтение «Скупого рыцаря» призвано убедить упрямцев в тщетности финансовых накоплений перед лицом смерти:
— Этот рыцарь надеялся, что <…> произойдет <…> многое приятное <…> Но, как видите <…> чертогов он никаких не воздвиг, а, наоборот, кончил очень скверно, помер к чертовой матери от удара на своем сундуке с валютой и камнями. [И] с вами случится что-нибудь в этом роде, если только не хуже, ежели вы не сдадите валюту!
Эпизод остраняется мотивом знакомства невежественного управдома с именем Пушкина исключительно в бытовом ключе («А за квартиру Пушкин платить будет?»), что позволяет увенчать эпизод популярным ныне мемом: «Пусть Пушкин им сдает валюту».
4.6. Список мотивов, так или иначе родственных пушкинской теме, огромен; назову еще несколько. Начать можно было бы с почтенной «остановки мгновения», но обратимся сразу к более близкому МЛГ движению вспять.
Оно может быть метафорическим, как у Ахматовой, желающей С каждым часом молодеть, или фабульным, как у Кузмина в «Рассказе о Ксанфе, поваре царя Александра, и жене его Калле», у Хлебникова в «Мирсконца», у Скотта Фицджеральда в «Загадочной истории Бенджамина Баттона», у Дзиги Вертова в его новаторском обратном монтаже, превращающем мясопродукты обратно в корову (стрелки часов, идущие назад, и солдаты, коленками назад возвращающиеся в окопы, есть в фильме Дэвида Финчера по рассказу Фицджеральда).
Менее радикальны такие переносы в прошлое, где жизнь протагониста движется не назад, а, вместе с жизнью остальных персонажей, вперед, как в «Янки при дворе короля Артура» Марка Твена и других подобных сюжетах, вплоть до «Полночи в Париже» Вуди Аллена; сюда примыкают и случаи метемпсихоза, как у Флобера, помнящего все свои инкарнации начиная с древности.
Еще один типовой мотив — «предсказывание назад» путем повествования о прошлом, ведущегося в настоящем времени и включающего бесспорно истинные пророчества, которые к моменту написания/чтения текста уже сбылись в исторической реальности; таковы, например, пассажи о судьбе, ждущей Марию Стюарт в «Вакханалии» Пастернака и Россию в «Змее Тугарине» А. К. Толстого.[21]
В одном рассказе Готорна сюжет строится на поступлении известий о якобы уже совершившемся убийстве, но они трижды сдвигаются вперед, оказываясь лишь предположениями о будущем, каковые в конце концов опровергаются — убийство удается предотвратить.[22]
5. Композиция
5.1. В художественных произведениях за конкретными сюжетами стоят абстрактные конструкции, реализующие мироощущение автора (направления, эпохи, жанра…) на структурном уровне. И одним из законов построения литературных текстов (и произведений других временны`х искусств), имеющих, начало, середину и конец (Аристотель), является организованное движение к концу как итоговому воплощению смыслового заряда текста. В этом можно видеть обобщенную кристаллизацию телеологического в самом широком смысле представления о жизни (истории, существовании, бытии) — как линейном, синтагматическом развертывании неких глубинных, парадигматических сем.
Так или иначе, несомненная выделенность концовки (кульминации, развязки, punch line, рифмы) предполагает ее композиционную подготовку — применение приема выразительности ПРЕДВЕСТИЕ.[23] Тем самым в сфере композиции важнейшее место отводится обратному отсчету.
5.2. На центральной роли техники предвестий (англ. foreshadowing) настаивал уже Эдгар По, который, в своей ипостаси литературного критика, был предшественником порождающей поэтики. Он писал:
Искусный писатель сочинил рассказ. Он не подгоняет мысли под события; тщательно обдумав некий единый эффект, он затем измышляет такие события и их сочетания <…> чтобы они лучше всего способствовали достижению задуманного эффекта. Если уже первая фраза не содействует этому эффекту, значит, он с самого начала потерпел неудачу. Во всем произведении не должно быть ни одного слова, которое прямо или косвенно не вело бы к единой задуманной цели (design).[24]
Что при этом первое и все последующие слова как бы отсчитываются назад от задуманного финала как от высшей точки, По отчетливо сформулировал в знаменитом разборе собственного «Ворона»:
И можно сказать, что тут началось стихотворение — с конца, где и должны начинаться все произведения искусства; ибо именно на этом этапе моих предварительных размышлений я впервые коснулся пером бумаги, сочиняя следующую строфу:
«Адский дух иль тварь земная, — повторил я, замирая, —
Ты — пророк. Во имя неба говори: превыше гор,
Там, где рай наш легендарный, — там найду ль я, благодарный,
Душу девы лучезарной, взятой богом в божий хор, —
Душу той, кого Ленорой именует божий хор?»
Каркнул ворон: «Nevermore».
[Я] сочинил эту строфу <…> чтобы, определив кульминацию <…> лучше варьировать в нарастающей последовательности вопросы влюбленного <…> и <…> разместить предыдущие строфы по степени напряженности таким образом, дабы ни одна не могла бы превзойти кульминационную ритмическим эффектом. Будь я способен в дальнейшем сочинить строфы более энергические, я без колебаний <…> ослабил бы их во избежание помех кульминационному эффекту.[25]
Эту готовность притушить предшествующие звенья композиции ради выделения финала можно сравнить, в сюжетной сфере, с отказом Сильвио драться на дуэли в начале «Выстрела». Параллель тем поучительнее, что он является своего рода художником — жизнетворцем, сознательно строящим сюжет своего возмездия.[26]
Но не опровергается ли универсальность принципов, провозглашаемых По, совершенно противоположной, согласно МЛГ, организации од Горация:
[У] поэтов нового времени <…> стихотворение начинается на сравнительно спокойной ноте, постепенно напряжение нарастает все больше и больше и в наиболее напряженном месте обрывается. Самое ответственное место в стихотворении — концовка; и признания поэтов говорят, что нередко последние строки стихотворения слагаются первыми, и все стихотворение строится как подступ, разбег для этих «ударных» строк.
В стихах Горация — все по-другому. Концовка в них скромна и неприметна <…> Напряжение от начала к концу не нарастает, а падает. Самое энергичное, самое запоминающееся место в стихотворении — начало. И <…> трудно отделаться от впечатления, что в уме поэта эти великолепные зачины слагались раньше всех других строк: <…>
Мысль поэта движется, как качающийся маятник <…> и качания эти понемногу затихают, движение успокаивается <…> Так, колеблясь между двумя противоположными темами, лирическое движение <…> постепенно замирает от начала к концу <…> [и] обрывается <…> на какой-нибудь спокойной, неподвижной картине.[27]
На мой взгляд, противоречия нет, просто в качестве смыслового итога, который готовит вся композиция текста, выступает у Горация не высшая точка напряжения, а низшая (или средняя) — успокоение, что прекрасно соответствует его философии «умеренности, золотой середины».
5.3. Идеи По о ретроспективной природе композиции получили систематическое развитие в теоретических трудах С. М. Эйзенштейна. Особенно красноречиво проиллюстрировал он технику обратного отсчета в одной из лекций во ВГИКе, говоря о выстраивании повторов, «железно» ведущих к кульминации:
[В]споминается одна азартная игра <…> заключающая в себе <…> прием безошибочного выигрыша <…> Играют два человека. Один называет цифру, не превышающую десяти. Другой прибавляет к ней следующую, не превышающую ее на десятку! И так далее <…> Выигрывает тот, кому первому удается назвать «сто» <…>.
Лектор проводит сеанс игры с одним, а затем с другим добровольцем из аудитории, оба раза выигрывает и, заинтриговав таким образом студентов, предлагает разобраться в секрете успеха.
Для того чтобы обеспечить себе «сто» <…> нужно иметь возможность назвать… «восемьдесят девять». Но для [этого] <…> нужно обеспечить <…> какую-то [предшествующую] цифру <…> [О]беспечить себе <…> восемьдесят девять следует с самого начала игры <…> от первой же цифры, которую называешь! <…>[28]
Вы, может быть, спросите, какое отношение вся эта милая затея имеет к интересующим нас вопросам композиции? <…> [П]одобно тому как <…> вы можете обеспечить <…> восемьдесят девять в конце, только начав строить необходимую последовательность цифр <…> от самой первой, — вы должны поступить и в композиции.[29]
Эйзенштейн занимается со студентами оптимальной сценарной разметкой эпизода из советской повести; в других случаях он демонстрирует универсальность такой композиционной арифметики. На примере из «Капитанской дочки» посмотрим, как это работает применительно к теме счетов со смертью.
Взаимоотношения Гринева с Пугачевым с самого начала строятся на их многократных переглядываниях, а кончается дело предельно эффектным — вопреки, а вернее благодаря своей беглости — упоминанием о последнем таком обмене взглядами, даже не занимающем целого предложения:
…он присутствовал при казни Пугачева, который узнал его в толпе и кивнул ему головою, которая через минуту, мертвая и окровавленная, показана была народу (Гл. XIV. Суд).
А последним, ключевым предвестием к этому — эйзенштейновским числом 89 — был вот этот пассаж:
Мы расстались дружески. Пугачев, увидя в толпе Акулину Памфиловну, погрозил пальцем и мигнул значительно; потом сел в кибитку <…> еще раз высунулся из кибитки и закричал мне: «Прощай, ваше благородие! Авось увидимся когда-нибудь». Мы точно с ним увиделись, но в каких обстоятельствах!..
5.4. Еще одна сфера литературной композиции, где постоянно действует принцип обратного отсчета, — близкое сердцу МЛГ стихосложение. Я имею в виду сформулированный К. Ф. Тарановским «закон регрессивной акцентной диссимиляции»[30]:
Сравнительное изучение <…> двусложных размеров показало, что ударения в сильном времени стиха распределяются под воздействием двух законов 1) стабилизации первого икта после первого слабого времени (т. е. в ямбе на втором, а в хорее на третьем слоге) [31] и 2) регрессивной акцентной диссимиляции [, которая] предполагает антиципацию конца строки (интонационного перелома, клаузулы, рифмы) <…>
Акцентная диссимиляция <…> действует регрессивно <…> [В]озникает обратная связь: самому сильному (последнему) икту предшествует самый слабый (предпоследний); затем снова возникает сильный икт, но он, как правило, бывает слабее последнего <…> Действие акцентной диссимиляции ослабевает к началу строки <…>
Четырехстопный ямб с сильными иктами на четвертом и восьмом слогах получил широкое применение в русской поэзии приблизительно после 1820 г.[32]
Но это значит, что Пушкин и как поэт, причем поэт, охотно работавший в 4-ст. ямбе, был постоянно, буквально на каждом шагу вовлечен в обратный отсчет от конечной точки стиха. Надо ли удивляться его страсти к угадыванию грядущих годовщин, не исключая самой роковой из них?..
За замечания автор признателен Илье Иословичу, В. А. Мильчиной, Ладе Пановой и И. А. Пильщикову.
1. МЛГ — Михаил Леонович Гаспаров (13. 04 . 1935—07. 11. 2005).
2. Жолковский А. К. Юбилейное // Звезда. 2019. № 3. С. 253—260.
3. Там же. С. 254, 257.
4. Там же. С. 258.
5. Этот «пробел» в Словаре отмечался Н. М. Шанским, но, на мой взгляд, тут имеет место не особое значение слова годовщина, а его оригинальное употребление (Там же. С. 254 сл.),
6. Ср. в гл. II книги: Честертон Г. К. Чарльз Диккенс / Пер. Н. Л Трауберг. М., 1982:
Юность — пора лирики, поэзии, нетерпимости <…> отчаяния. Конец каждого происшествия — это конец света. Великий дар — надеяться несмотря ни на что и знать, что душа все перетерпит, — приходит в зрелости <…>. Юным непонятно благодушие старых — тех, кто узнал, что их не сломишь, и обрел второе, лучшее детство. Глаза их сияют не зря: они видели конец конца света.
7. Пушкинские строки о движении к началу как пример обратного счета я рассмотрел (на с. 256), но о мандельштамовских параллелях не подумал; скоро к ним вернусь.
8. См.: Чуковский. К. Дневник 1910. М., 1991. С. 42:
Июнь который-то. Должно быть, 20-й. <…>
По поводу «Бытового явления». Издает его книжкой <…> — вспомнил тут же легенду, что Христос в Белоруссии посетил одного мужика, хотел переночевать, крыша текла, печь не топлена, лечь было негде:
— Почему ты крыши не починишь? Почему у тебя негде лечь?
— Господи! я сегодня умру! Мне это ни к чему. (В то время люди еще знали наперед день своей смерти.) Христос тогда это отменил.
В кн. Короленко В. Г. «Бытовое явление. Заметки публициста о смертной казни» (1910), где рассматривается в частности трагедия ожидания приговоренными к смерти назначенного дня казни, эта притча не приводится.
9. Черных П. Я. Историко-этимологический словарь русского языка. В 2 т. Т. 1. М., 1994. С. 236.
10. Кстати, причудливые французские числительные типа quatre-vingt-dix (= 4 x 20 + 10 = 90) строятся строго по принципу прямого счета (сложения и умножения без вычитания) — вопреки тому, как это трактует Черных на той же с. 236 своего словаря.
11. Гаспаров М. Л. Гораций, или Золото середины // Он же. Избранные труды. Т. 1. О поэтах. М., 1997. С. 147—150.
12. Неуважительный эпитет халдейских мог быть почерпнут из пушкинской строки о Мартыне Задеке — глав[е] халдейских мудрецов.
13. О различии этих двух античных взглядов на смерть см. в статье Н. Н. Мазур, процитированной мной в предыдущей статье.
14. См.: Мандельштам О. М. Полн. собр. соч. и писем. В 3 т. Т. 1. Стихотворения. М., 2009. С. 608.
15. Иванов В. И. «Древний ужас». По поводу картины Л. Бакста «Terror Antiquus» // Он же. По звездам. СПб., 1909. С. 394.
16. Набоков В. В. Другие берега. Ann Arbor, 1978. С. 9—10.
17. Как тут не вспомнить Бродского:
Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье, / долг свой давний вычитанию заплатит. / Забери из-под подушки сбереженья, / там немного, но на похороны хватит.
18. О «Песни о вещем Олеге» см. в предыдущей статье (с. 260).
19. О предсмертных размышлениях Ленского на ту же тему см.: Там же. С. 254.
20. Бросаются в глаза интенсивные переклички со «Стансами».
21. См.: Жолковский А. К. О геноме «Змея Тугарина» А. К. Толстого // Звезда. 2017. № 1: 251—259.
22. Жолковский А. К. Фазиль-американец // Новое литературное обозрение. 2011. № 111.
С. 260—272.
23. См. Жолковский А. К., Щеглов Ю. К. Ex ungue leonem. Детские рассказы Л. Толстого и поэтика выразительности. М., 2016. С. 197—225 et passim.
24. По Эдгар Аллан. Новеллистика Натаниела Готорна / Пер. З. Александровой (http://lib.ru/INOFANT/POE/essays.txt).
25. По Эдгар Аллан. Философия творчества / Пер. В. Рогова; пер. стихов В. Жаботинского (http://lib.ru/INOFANT/POE/poe1_3.txt).
26. Сильвио принадлежит к широкому классу персонажей-трикстеров, помогающих авторам конструировать сюжеты; вместе с Пушкиным (и вослед Шекспиру и Гамлету, не убивающим Клавдия на молитве) он откладывает и собственный выстрел (причем дважды).
27. Гаспаров М. Л. Гораций, или Золото середины. С. 147—150.
28. Эта верная последовательность, несложно вытекающая из правил игры и наглядно продемонстрированная профессором в поединках со студентами, такова: 1—12—23—34—45—56—67—78—89—100!
29. Эйзенштейн С. М. Очередная лекция // Он же. Избранные произведения. В 6 тт. Т. IV. М., 1966. С. 695—698.
30. Гаспаров М. Л. К. Тарановский — стиховед // Тарановский К. О поэзии и поэтике М., 2000. С. 418.
31. Этот закон основан на прямом отсчете, от начала стиха, и потому нам здесь неинтересен.
32. Тарановский К. О ритмической структуре русских двусложных размеров // Он же. О поэзии и поэтике. С. 274—275, 279.
