НОВЫЕ ПЕРЕВОДЫ

Анна Мария Бродская

Из книги «Иноходь»

Тут неизбежно какое-то суеверное чувство, обостренное ожидание. Перед нами — стихи дочери И. Бродского, той самой, к которой обращено одно из его лучших английских стихотворений — «To My Daughter». Там, где он хочет снова вернуться в этот мир — в любом качестве, хотя бы шкафом или буфетом, если выпадет такая карма, — чтобы взглянуть на свою выросшую, двадцатилетнюю дочь.

«Так что будь благосклонна к старым, немым предметам: / Вдруг припомнится что-то — контуром, силуэтом. / И прими, как привет от тебя не забывшей вещи, / Деревянные строки на нашем общем наречье».

Помню свой звонок поэту в последний год его жизни. На вопрос, не помешал ли, он ответил: «Да нет, я тут один с Анной Марией, дежурю». Его голос показался мне необычно грустным, и я решил сказать что-нибудь такое бодрое: «Но ведь это замечательно, что дочка». — «Да, замечательно. Но как подумаешь, что ей придется расти без отца…» Спокойно сказал, без надрыва, но от этого не легче.

Теперь Анне Марии двадцать пять лет, она живет в Ирландии и растит собственную дочь по самым современным стандартам — без авторитаризма и доминации, чтобы дом был для девочки «гнездом, а не тюрьмой». Русского языка она не знает, так что проза и стихи отца доступны ей только на английском. И она сама пишет стихи — на этом их «общем наречье».

Могут подумать, что дочь Бродского находится как начинающий поэт в привилегированном положении. Наивный взгляд. Поэзия — это неизбежное самоедство, избежать мучений и сомнений тут невозможно. Имя отца не подмога.

Она еще в начале своего пути, и я недостаточно знаю тенденции современной англосаксонской поэзии, чтобы судить о направлении этого пути. Но, прочитав больше стихов, чем вошло в эту публикацию, я вижу в них в большей степени воздействие современной музыкальной культуры, например блюза и шансона, а также социальной проблематики, чем влияние классической поэзии XIX и XX веков. Видно, что поэтесса еще не прошла настоящую «школу пения». Представляю, как может скривиться от этих слов молодой человек, разочаровавшийся в университетском образовании. Опять школа? Что — снова ходить на уроки? Но имею в виду ту самую «singing school», о которой писал Йейтс: изучение наследия, освоение большой традиции. Вспомним 100 книг, которые Бродский вменял в обязанность прочитать своим студентам.

Тот, кто начинает писать стихи, тем самым вступает в цех поэтов, становится — пусть самым малым — его подмастерьем. Без ощущения принадлежности к этому цеху, к «обществу мертвых поэтов», поэзия так же невозможна, как сочинение музыки без знания музыкальной литературы или живопись — без изучения картин мастеров. Конечно, у пластических искусств и музыки есть преимущество: там необходимость ученичества очевидней и его плоды наглядней.

Резец, орган, кисть! счастлив, кто влеком

К ним чувственным, за грань их не ступая!

Недаром существуют династии музыкантов, художников, но значительно реже — поэтов. Потому что это занятие требует не столько выучки, сколько особого, редкого сочетания психофизических качеств (не передающейся по наследству комбинации генов), а также совпадения места, времени и судьбы.

Говорят, что поэзия — естественный спутник молодости, творческий порыв, который может в дальнейшем принять и другое направление. Не заглядывая в будущее, я хочу пожелать Анне Марии успехов на всех ее путях, вдохновения, терпения и веры. И пусть она не забывает, что где-то есть такая большая и нескладная страна, для которой она никогда не будет чужой.

Григорий Кружков

МОЕМУ ОТЦУ

Касаюсь запотевшего стекла,

и тень в ночи за краткий миг тепла

вдруг сделается ближе, дрогнет нить…

Воображенье? Может быть…

Ты поплотнее запахнул пальто,

бренча в кармане рифмами, зато

покой обрел на дальних берегах.

Как там дышать? Там страшно? Этот страх

неведом мне сейчас, раз жизнь — дары,

паденья, взлеты, правила игры,

но с той, застывшей, стороны стекла

ты ждешь, я чувствую. И я к тебе пришла.

Вся память — голоса внутри и вне —

тобою откликается во мне.

Звонок последний в колледже звенит,

но ты не здесь, ты там, где твой гранит.

Тоски, любви и голоса во мгле

мне никогда не хватит на земле.

* * *

Я ненавижу тебя, человечество!

Ты неизменно делаешь выбор в пользу

самых дешевых вещей, чтоб немедленно стать

их неотъемлемой частью,

и декорируешь этот распад узорами на акриле,

картинками декаданса в извращенных текстах попсы.

Ты упорно ищешь прекрасное в самом гнусном гнилье

вместо главного и сознательно слепо

бежишь от того, что хоть как-то похоже на жизнь.

Я ненавижу тебя, человечество:

ты ведь радо жертвовать целой вселенной в пользу

кирпичных коробок и радостей жизни; ты, с алтарей

сбросив любовь, водружаешь там постеры и зеркала,

чтоб наслаждаться своим отраженьем, невзирая на всю

его гнусность; и ты продолжаешь вопить беспрерывно,

хоть время для тишины, все стучишь и топочешь

в бесчисленных рейдах на кухню,

пока я пытаюсь сосредоточиться. О,

ты снова и снова при встрече

отводишь глаза, не реагируешь на звонки, но охотно

меняешь свои ядовитые зерна из пластика на мои семена

и тупо глядишь сквозь меня, пока я твержу,

что люблю тебя, человечество!

ВЕЛИКАЯ СТРАНА

Глаз мой серый с зеленым. Он —

шпион —

себя не сводил с предмета

(а с ним и другой, с сетчаткой желтого цвета):

напряженные бедра, линии рук

похожи на лук.

В фокусе — формы античной лепки —

Диана под видом уличной девки.

Деньги, впрочем, ей безразличны.

Речь о вещах, мне симпатичных.

Бисеринки пота на лбу.

Прядка, съехавшая на губу.

Скулы отмыть от веснушек трудно,

будто полопались все сосуды.

У шеи — одна вина —

ее длина.

Душные города сменяются автострадой,

порезы бритвой — следами губной помады.

Пальцы случая редко понимают «не надо».

Собственно, ну и ладно.

Уличное растенье. Случайная встреча значит:

так решила судьба. Наверное, это удача —

расти диким цветком: без ежедневных поливов,

свободно, неприхотливо.

А впереди — огромная солнечная страна,

сколько же еще света подарит тебе она!..

Как в старые добрые времена.

ОСЕННЕЕ

О, снова жизнь звонит в звонок,

я говорю себе «замри»,

потом встаю из-за стола

и медленно иду к двери.

Любовь есть боль! Не выношу

уколы памяти. Мои

надежды детства и мечты —

все жертвы будущей любви.

Что делать мне? Куда бежать,

судьба подскажет. Оттого

так сердце мечется в ночи,

что верит: где-то ждут его.

Поэты, кто бы ни любил,

ни ведал тайны ремесла,

никто из вас, как я, не жил

и не любил, как я смогла.

В любовный омут — с головой.

И вечно — кругом голова.

Яснее ясного порой:

она — мертва, она — жива.

ПОПЫТКА

Зарывшись в очередную книгу, напоминаю себе котел —

то, что насос в работе, заметно по пульсирующему виску.

Холодный виски не действует, но напиток хитер —

провоцирует тошноту и усиливает тоску.

Женщина и мужчина. Представим себе сюжет:

в первой — тепло ядра, дрожь из глубин веков;

мужчина все это чувствует, чтоб — вариантов нет! —

вызвать стихию сериями глухих подземных толчков.

Если же он не может, видимо, есть резон —

в комнате очень холодно, словно та на Луне.

Центральному отопленью бесславно уступит он.

Кажется, все подстроено, чтоб выставить нас вовне.

Плюс жестокость момента в том, что тут же малыш,

все его любопытство возится у наших ног.

Путь к потере невинности в самом начале лишь…

Мужчина не в силах любить, как бы хотел и мог.

ПРЕДВИДЕНИЕ

На экране зеленый свет,

гадаю — ты здесь или нет,

отстукиваю «привет»

в полусне.

Сдержанное желанье в ответе чую твоем,

ты, словно штурман, управляешься с моим кораблем,

и мы плывем.

Бормочем друг другу что-то, еще не сделав звонка.

Вновь бросаем «привет», не сказав «пока».

Ты видишь, что у меня на уме, до того, как открою рот.

Возможно, ты пророк… Или наоборот?

* * *

В каждой искорке видишь Большой Огонь,

в полевом цветке — Небеса.

Бесконечность ложится в твою ладонь,

как Вечность — в четверть часа.

Перевод с английского Андрея Олеара