УРОКИ ИЗЯЩНОЙ СЛОВЕСНОСТИ
Александр Жолковский
Юбилейное
Of course, a writer always takes himself
posthumously.[1]
Иосиф Бродский
Когда мне исполнилось 75 лет, одно поздравление
пришло по электронной почте с некоторым запозданием. Я поблагодарил корреспондента,
но написал, что день рождения уже две недели как прошел, а впрочем, не важно,
главное ведь, как известно, не поздравить преждевременно — чтобы не сглазить (хотя
и здесь, как мы увидим, возможны варианты). Он ответил, что искал дату в Википедии,
а не найдя, сориентировался на онлайновые известия о праздновании, которое
Дмитрий Быков устроил мне в Тургеневской библиотеке —
22 сентября. Я объяснил корреспонденту, что день в день у нас не
получилось, а Википедия, увы, и правда, даты моего рождения не сообщает,
да, собственно, — попытался я блеснуть приличным случаю кладбищенским юмором —
утаивает и грядущей смерти годовщину.
С тех пор
ситуация отчасти поправилась: дату моего рождения какие-то добрые люди в Википедию
внесли, что же касается второй даты, то с ней так ничего пока не прояснилось,
но я стал все чаще вдумываться, если не в экзистенциальный смысл, то в выразительную
структуру пушкинских строк. Плодами своих теперь уже более чем шестилетних раздумий
я и хочу поделиться с читателем. Потому что понимаю я эти строки немного
иначе, чем принято.
1. О «Стансах»
(«Брожу ли я вдоль улиц шумных…»)[2], написанных 26 декабря
1829 г. (7 января 1830 г.) и напечатанных практически без задержки
6 (18) января 1830 г., существует основательная литература.[3]
Стихотворение подробно прокомментировано, и тщательно выявлены его многочисленные
интертексты, отсылающие к великим стоикам (прежде всего Марку Аврелию), к Монтеню,
Вольтеру, европейским и отечественным романтикам, а также к более
ранним собственным стихам поэта. Но о заинтриговавшем меня пушкинском проекте —
попытке предугадать момент собственной смерти как некую годовщину — ничего особенного
не сообщается: он просто вписывается в общую стоическую программу «одомашнивающего
привыкания к смерти», к тому времени уже иронически обыгранного Пушкиным
в маске Ленского. Ср.
День каждый, каждую годину
/ Привык я думой провождать, / Грядущей смерти годовщину / Меж их стараясь угадать.
/ И где мне смерть пошлет судьбина? / В бою ли, в странствии, в волнах?..
(«Стансы»);
и
Что день грядущий мне готовит?
/ <…> / В глубокой мгле таится он <…> Паду ли я, стрелой пронзенный
/ <…> / Благословен и день забот, / Благословен и тьмы
приход! / Блеснет заутра луч денницы / <…> / А я, быть может,
я гробницы / Сойду в таинственную сень, / И память юного поэта /
Поглотит медленная Лета… («Евгений Онегин»; 6, XXI—XXII).[4]
Меня же волнует торчащее из этих
строк слово годовщина, до боли знакомое
по советскому и последующему опыту. У меня получается, что Пушкин пытается
не просто вычислить точную дату своей будущей смерти, но и как бы спроецировать
ее назад, в свою еще длящуюся жизнь, чтобы каждый год (из остававшихся
ему, как мы знаем, семи) хотя бы мысленно, с неким извращенным мазо-стоицизмом,
пророчески отмечать эту минус-годовщину (грубо говоря, каждого 29 января
(10 февраля), начиная уже с примерно через месяц после создания «Стансов»).
Подобной кощунственной гипотезы никто
из литературоведов, насколько мне известно, не высказывал, и занимающий меня
вопрос, сам ли Пушкин это придумал или у кого-то, как многое другое, позаимствовал,
никем не поднимался. По умолчанию полагается, что ничего такого в «Стансах»
нет, а на нет и суда нет.
2. В этом
общем заговоре умолчания находится, впрочем, небольшая трещинка. Один филолог все-таки
почувствовал, что слово годовщина
употреблено Пушкиным как-то не совсем складно, и поспешил успокоить себя и читателей,
объявив, что в данном случае оно значит просто «время, срок»:
Заметим (на это важное обстоятельство в «Словаре языка А. С. Пушкина»
почему-то не обращается никакого внимания!), что существительное годовщина явно имеет в разбираемом
отрывке не современное значение. Оно означает здесь «время». Об этом неопровержимо
свидетельствует как сочетание меж их
(оно исключает здесь значение «год»), так и определение грядущая (!). Ведь для нас годовщина
всегда связана с тем, что уже прошло (ср. современное значение слова годовщина в пушкинских строках:
Чем чаще празднует лицей / Свою святую
годовщину…). Таким образом, все четверостишие на современный языковой
стандарт можно «перевести» так: «Каждый день, каждый час я привык проводить в думах,
стараясь угадать среди них время, срок своей будущей смерти».[5]
Рассуждение не очень убедительное, но знаменательное. Аргумент насчет
местоимения их, конечно,
не работает: оно вполне грамотно отсылает к множественному числу, складывающемуся
из день каждый, каждую годину. Да
и ссылка на «Словарь языка Пушкина» лишь подтверждает, что ни в каком
другом значении годовщина
у Пушкина не зафиксирована — кроме, возможно, рассматриваемого спорного случая.
Зато комментатор, правда, обиняками, экспериментально пробует вставить «современное»
(ему, нам и Пушкину в других стихах) значение проблемного слова в контекст
«Стансов» — и немедленно от него открещивается, подменив ответ повторением
условий задачи: «Ведь для нас годовщина всегда связана с тем, что уже прошло».
Узнается охранительное желание уйти от проблемы, хотя бы и ценой показного
лексикографического новаторства (внесения поправки в «Словарь языка Пушкина»).
Вопрос же о том, как сема «прошлое», привычная в составе толкования
слова годовщина, а заодно
и не замеченная комментатором сема «ежегодность, регулярность», работают в неожиданном
поэтическом контексте, остается открытым.
Не исключено, что занимающая меня интерпретация — типичный случай неправомерного
вчитывания, но for the sake of the argument я попытаюсь обосновать ее по возможности
логично.
3. Начну с того,
что просмотр соответствующих словарей — древнерусских, XVIII в., Даля
и более поздних — не дает для слова годовщина
значения «время, срок». Везде речь идет об обращенном в прошлое, иногда всего
на один год, иногда на череду лет, церковном или ином поминовении/отмечании/праздновании
какого-то события; в новейших толкованиях часто фигурирует слово «календарный».
Интересное отклонение, не противоречащее, однако, этой семантике «календарной регулярности»,
являет более специальное очень старое значение: «годовые доходы
от духовнаго мѣста; а особливо поелику при раздачѣ консисторских
мѣст платят оные Папѣ».[6]
Сема «институализованности, регулярности» для слова
годовщина
тем более органична, что именно таков смысл суффикса — [ов]щина. Обратившись
к обратному словарю Зализняка, мы обнаруживаем годовщину в длинном ряду таких,
как похабщина,
аракчеевщина,
поножовщина,
уголовщина,
штурмовщина,
групповщина,
даровщина,
чертовщина,
безотцовщина
и многих подобных.[7]
Никаких других значений, повторяю, слово годовщина не
имеет. Но, разумеется, более общая сема «время, год, дата» в его смысл входит,
так что в принципе можно бы допустить, что Пушкин употребил его, так сказать,
не по существу, приблизительно — как говорится, для рифмы. Действительно, годовщину не
только рифмуется с годину, но и продолжает развивать центральную в «Стансах»
тему «времени», подхватывая словесный мотив год-, богато представленный в стихотворении,
а в данной строфе вписываясь в аллитеративный ряд с согласными Г, Д, Щ и Н: ДеНь — кажДый —
кажДую — ГоДину — Думой, провожДать — ГряДуЩей — ГоДовЩину —
уГаДать (есть в этих строках и другие аллитерации).
Тем не менее соглашаться, что годовщина приплетена
Пушкиным по недостатку изобретательности, так сказать, по бедности воображения,
как-то не хочется. А что, если, наоборот, ему понадобилось именно это слово,
формальная же эквилибристика[8] только
помогла получше замотивировать его необычное употребление — «аграмматичное» в смысле
Риффатерра? Но тогда требуется объяснить, зачем бы это оно ему так понадобилось,
то есть продемонстрировать его уместность в поэтической практике Пушкина.
4. Начать естественно
с обследования всех употреблений поэтом данного слова. На мой взгляд, такое
обследование, уже намеченное в работах о «Стансах», подсказывает очевидный
вывод, что идея «институализованного празднования знаменательных дат» была Пушкину
вовсе не чужда. Вспомним:
«Бородинскую годовщину»
(1831);
«Чем чаще празднует лицей…» (1831): Чем чаще празднует лицей / Свою святую годовщину, / Тем робче старый круг друзей / В семью стесняется едину…;
«Пир Петра Первого» (1835): Годовщину ли Полтавы / Торжествует государь,
/ День, как жизнь своей державы / Спас от Карла русский царь?..[9]
Что же из
этого следует? Не только отмеченная уже однозначность слова годовщина в пушкинском
словаре, но и пристрастие Пушкина к подобным социальным институтам, будь
то в области государственной жизни (Бородино, Полтава) или собственной деятельности
(лицейская годовщина). Кстати, устойчивое внимание к лицейской годовщине проявилось
и в тех текстах на тему «19 октября» (1825, 1827, 1828, 1836), где
само слово годовщина
отсутствовало.[10]
Особенно интересно для нас стихотворение
1825 г. («Роняет лес багряный свой убор…»):
Предчувствую отрадное свиданье; / Запомните ж
поэта предсказанье: / Промчится год, и с вами снова
я / <…> / Промчится год, и я явлюся к вам!
/ <…> / Пируйте
же, пока еще мы
тут! / <…> / Судьба глядит, мы вянем; дни бегут; / <…> /
Невидимо склоняясь и хладея, Мы близимся к началу своему… / Кому <ж> из нас под старость
день лицея / Торжествовать придется одному? / Несчастный друг! средь новых поколений / Докучный гость и лишний, и чужой,
/ Он вспомнит нас и дни
соединений, / Закрыв
глаза дрожащею рукой… / Пускай же он с отрадой хоть печальной / Тогда сей день за чашей проведет, / Как ныне я, затворник ваш опальный, / Его провел без горя и забот.
Здесь празднование дня открытия Царскосельского лицея проецируется в будущее,
сначала — ближайшее, на один год вперед, когда поэт предвидит встречу с однокашниками,
а затем — в более далекое, когда в живых останется лишь один
из них. От этого неизбежно одинокого празднования в будущем совершается поэтический
скачок по сходству назад — в сегодняшнее, вынужденное ссылкой одиночество
поэта, в свою очередь, ретроспективно размышляющего о давнем прошлом
(19 (31) октября 1811 г.). Драматизм мысленных путешествий во времени обостряется
тем, что в своей и сверстников грядущей смерти поэт усматривает движение
к началу, то есть не
к смерти, а к рождению.
5. Изощренная
манипуляция временны`ми пластами типична для Пушкина. В широком смысле это все
те же стоические игры со смертью и надежды на посмертное признание, что и, скажем,
в знаменитом стихотворении Баратынского «Мой дар убог, и голос мой не
громок…» (1828):
<…> и на земли
мое / Кому-нибудь любезно бытие: / Его найдет далекий мой потомок / В моих стихах: как знать? душа моя / Окажется с душой
его в сношеньи, / И как нашел я друга в поколеньи, / Читателя найду в потомстве я.
Но Пушкин охотнее пускается в футурологические проекции, каковые
иногда материализует наглядно до дерзости; ср. в «Онегине»:
…И,
сохраненная судьбой, / Быть может, в Лете не потонет / Строфа, слагаемая мной; /
Быть может (лестная надежда!), / Укажет будущий невежда / На мой прославленный портрет
/ И молвит: то-то был поэт! / Прими ж мои благодаренья / <…> / О
ты, чья память сохранит / Мои летучие творенья, / Чья благосклонная рука / Потреплет
лавры старика!
Ранняя проба сходной анахронической проекции была предпринята Пушкиным
еще в 1815 г. — в стихотворении «Городок».
…Пушкин рисует себя умершим классическим поэтом, чья тень навещает юного
потомка: Не весь я предан тленью;
/ С моей, быть может, тенью / Полунощной порой / Сын Феба молодой, / Мой правнук
просвещенный / Беседовать придет.[11]
Поэт с самого начала готовится
в классики. И полагается в этом он не только на удачность своих летучих творений, но и на почтенные литературные институты, в частности
на традицию культурной памяти, воплощенной в горацианском жанре «Exegi
monumentum». В своем варианте «Памятника» он демонстрирует знакомое нам виртуозное
владение экзистенциальными и грамматическими временами:
воздвиг
(прош. вр. сов. в.) — не зарастет — вознесся —
не умру —
переживет — убежит (все буд. сов.) — буду — будет (буд. несов.) — пройдет — назовет — (буд.
сов.) — буду
(буд. несов.) — пробуждал (прош. несов.) —
восславил (прош. сов.) — призывал (прош.
несов.) —
будь (повел. несов.) — не страшась, не требуя (деепр.
наст. несов.) —
приемли… и не оспоривай (повел. несов.).
Соблазнительно представлять себе
Пушкина поэтом, беззаботно сочинявшим стихи, не помышляя о своем месте в поэтическом
и, шире, культурно-историческом каноне[12], которому лавры
«национального поэта» были навязаны полвека спустя после его кончины по более позднему
социальному заказу, имевшему мало отношения к его реальному (жизне)творчеству.
Но нет, он вполне сознательно и умело работал на этой институциональной ниве.
И потому размышления о грядущих годовщинах его смерти были для него органичны.
Так что ему вполне могла импонировать смелая идея опрокинуть эту чреду посмертных
дат в настоящее и непосредственное будущее время — во все еще развивавшийся
перед ним свиток его жизни. Ввести в отсчет годовщин категорию отрицательных
чисел.
6. Аналогичную
дерзость можно усмотреть и в двух следующих строфах «Стансов», где от
временны`х игр (с годовщиной)
поэт обращается к пространственным — с местоположением своей будущей
могилы. Продолжив попытки угадать, что ему в этом плане сулит грядущее, лирический
герой затем позволяет себе высказать собственные пожелания:
И где мне
смерть пошлет судьбина? / В бою ли, в странствии, в волнах? / Или
соседняя долина / Мой примет охладелый прах? / И хоть бесчувственному телу
/ Равно повсюду истлевать, / Но ближе к милому пределу / Мне все б хотелось
почивать.
Что здесь происходит? Сначала герой, в духе «одомашнивающего
привыкания к смерти», вроде бы принимает посмертную, вневременную точку зрения —
точку зрения своего будущего трупа, безразличного к земным реалиям и, значит,
к выбору места захоронения (это выражено и грамматически — панхронным
равно).
Но в следующей строфе он как бы внезапно оживает — благодаря возвращению
в настоящее время размышлений (в оптативе: Мне… б хотелось…) и применению —
в параллель и рифму — к совершенно «безжизненному» истлевать несколько
двусмысленного почивать,
то есть «спать то ли мертвым, то ли нормальным здоровым сном» (мотив, который Лермонтов
разовьет в финале «Выхожу один я на дорогу…»).
И со-противопоставление
этих двух строк не сводится к простому контрасту — по схеме: «смерть»
во 2-й строке vs. «жизнь» в 4-й. Какие-то признаки жизни есть уже и во
2-й: …равно повсюду истлевать. По смыслу да, полное безразличие, отсутствие желаний,
абсолютное зеро жизни, но по форме (в плане «поэзии грамматики») бесчувственному
телу, трупу предлагается сделать выбор,
как если бы он был к этому способен, и номинально он этот выбор делает —
незаинтересованный, равнодушный, но все-таки выбор. Огрубляя для ясности, можно
сказать, что у «тела» спрашивают, где бы оно предпочло лежать и разлагаться,
а оно отвечает: да не имеет значения, мне все равно. Уподобление этой чисто
формальной «избирательности» и, значит, «одушевленности», — настоящей, проявляющейся
в реальном выборе могилы в двух заключительных строках строфы, подкреплено
синтаксическим параллелизмом. В обоих случаях применена одна и та же конструкция
с полубездейственным субъектом — не в именительном, а в дательном
падеже: телу равно… / мне б хотелось…; сходство распространяется и на одинаковое употребление
инфинитивов (истлевать/ почивать) и оркеструется аллитерационной перекличкой
(бесЧуВственному/ поЧиВать).
«Ожив»[13], лирический герой ненавязчиво (Поближе…), но вполне
определенно заявляет о своих географических предпочтениях (…к милому пределу).[14] Тем самым он, в сущности, повторяет жест,
опробованный на обратной проекции «годовщин» в текущую жизнь: из будущего в настоящее
переносится и могила поэта — еще один элемент институализованной памяти
о нем.[15]
7. Ко всему сказанному
можно добавить суеверную фиксацию Пушкина на приметах и гаданиях, отнюдь не
ограничивавшуюся поэтическими играми с ними как плодами народного вымысла.
Так, он не боялся быть убитым на дуэли с Толстым-Американцем, поскольку
тот не был блондином, от руки какового поэту предсказала гибель (за два десятка
лет до этого события!) гадалка А. Ф. Кирхгоф.[16]
И отменил свою уже начавшуюся «декабристскую» поездку в Петербург, вняв
совету дядьки, указавшего ему на дурную примету: «на зайца, который перебежал впереди
коляски дорогу».[17]
То есть поэт принимал подобные предсказания всерьез и действенно
проецировал их в свою житейскую практику.
Почему ж бы ему не поступить аналогичным же образом — хотя бы мысленно —
и с грядущей годовщиной?
Пока что в этом вопросе у меня обнаруживается всего один —
частичный, не очень солидный и не стопроцентно реальный — союзник, тоже
американский русист, из-зa спины которого, впрочем, выглядывает эксперт высшего
разряда:
Пнин <…> вновь уселся за стол: у него имелась в запасе
история <…>
В восьми четырехстопных четверостишиях Пушкин описал болезненную привычку
<…> где бы он ни был, что бы ни делал <…> сосредоточенно размышлять
о смерти, пристально вглядываясь в каждый мимолетящий день, стараясь угадать
в его тайнописи некую «грядущую годовщину» [«future anniversary» в набоковском
оригинале. — А. Ж.]:
день и месяц, которые обозначатся когда-нибудь и где-нибудь на его гробовом
камне <…>
Пнин добрался до конца и тогда, театрально ткнув в доску куском
мела <…> отметил, с какой тщательностью Пушкин указал день и даже
минуту, когда было записано это стихотворение.
— Однако, — вскричал Пнин, — он умер совсем, совсем в другой
день! Он умер… — Спинка стула, на которую с силой налег Пнин зловеще треснула,
и вполне понятное напряжение класса разрядилось в молодом громком смехе.[18]
Как выразился в сходной ситуации гроссмейстер О. Бендер:
«Такой удар со стороны классика! А?»
…Итак, что же это: наивная осовременивающая
натяжка? допустимое альтернативное прочтение неисчерпаемо богатого смыслами шедевра?
образ, более или менее сознательно выношенный автором, а быть может, и почерпнутый
им у кого-то? Или все это не суть важно, ибо, согласно Хайдеггеру, не мы говорим
на языке, а язык говорит нами/в нас, слово не воробей, вылетит —
не поймаешь, написал годовщина, и получается «годовщина» со всеми ее смыслами и коннотациями?
За обсуждение и подсказки автор благодарен
Михаилу Безродному, Илье Виницкому, Вере Мильчиной, Ладе Пановой и Игорю Пильщикову.
1. Brodsky J. The Condition We Call Exile // Literature
in Exile / Ed. John Glad. Durham and London: Duke
UP, 1990. P. 100—109; see p. 104 (https://books.google.com/books?id=VbRZAAAAMAAJ&pg=PA100&source=gbs_toc_r&cad=2#v=onepage&q&f=false).
Буквально: «Конечно, писатель всегда воспринимает себя посмертно»; в принятом,
более изящном, но несколько сглаживающем переводе (Е. Касаткиной): «Конечно,
писатель всегда смотрит на себя глазами потомков»; см.: [Бродский И.] Сочинения Иосифа
Бродского. СПб., 2000. C. 31.
2. Пушкин А. Полн. собр.
соч. В 16 тт. Т. 3 (1). Л.: АН СССР, 1948. C. 194—195.
3. См., в особенности: Бутакова В. Пушкин
и Монтэнь // Пушкин: Временник Пушкинской комиссии / АН СССР. Ин-т литературы.
М.; Л.: АН СССР, 1937. Вып. 3. С. 203—214 (http://feb-web.ru/feb/pushkin/serial/v37/v372203-.htm);
Мазур. Н. «Брожу ли я вдоль улиц шумных…» и стоическая
философия смерти // Стих, язык, поэзия. Памяти Михаила Леоновича Гаспарова
/ Ред. Х. Баран и др. М.: РГГУ, 2006. С. 343—372 (lib.pushkinskijdom.ru/LinkClick.aspx?fileticket… tabid=10183).
4. Пушкин А. Полн. собр. соч. Т. 6. Л., 1937. C. 125—126.
5. Шанский Н.
В мире слов. Пособие для учителей.
М., 1971 (http://genling.ru/books/item/f00/s00/z000003 8/st010.shtml).
6. Словарь русского языка XVIII века / Ин-т рус. яз. АН СССР; гл. ред. Ю. С. Сорокин.
Вып. 5 (Выпить — Грызть). Л.: Наука, 1989 (http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/04/sl515108.htm).
7. Зализняк А. Грамматический
словарь русского языка. Словоизменение. М., 1977. С. 203—204.
8. Заговорив о формальной эквилибристике, не откажу
себе в удовольствии отметить иконический эффект в строке: Тебе я место уступаю. В ней общий согласный кластер -СТ- сначала идет за сильным ударением (на -Е-), а потом — за пропуском ударения (на ударной
стопе с -У-) и за еще одним безударным
гласным (на слабом слоге и тоже на -У-), после чего следует наконец очередное сильное ударение (на -А-). То есть ударное «место» вот именно уступается,
делается безударным по ходу строки (чему способствует и фонетическое и просодическое
сходство фрагментов: tebЕja — tupАju).
Структурно это тот же эффект, что
в 1-й строке «Царскосельской статуи»: Урну с водой уронив…, где ударение аналогичным сдвигается относительно
консонантного кластера -РН- (см. мою
статью: How to show things with words: Об иконической реализации тем средствами плана выражения
// Жолковский А., Щеглов Ю. Работы по поэтике выразительности.
М., 1996. С. 77—92, см. с. 81—82; https://dornsife.usc.edu/alexander-zholkovsky/howtonew/).
Разница только в том, что в зависимости от смыслового контекста «сдвиг»
прочитывается в одном случае как «уступание», а в другом — как
«роняние».
9. Список можно было
бы продолжить примерами из пушкинской прозы. А еще одно стихотворное упоминание
о годовщине
отыскивается в черновиках «Медного всадника»:
И м<олвил> — c Божией стихией Царям не сладить —
Он глядел На злое бедствие — такого Уже не помн<ил> град Пе—<тра> —
[От лета] семьдесят седьмого *Вчера была ей годов<щина> [Тогда еще] Екатерина Была жива
— … (Пушкин А. Полн. собр. соч. Т. 5. Л.,
1948. C.
454—455).
10. Настойчивое внимание к лицейской дате оригинально
проявилось и в, казалось бы, анонимно-дежурной, а на самом деле демонстративно
отсылающей к личности автора помете под текстом «Капитанской дочки»: «19 окт.
1836. Издатель»; см. об этом Гиллельсон М., Мушина И. Повесть А. С. Пушкина «Капитанская
дочка». Комментарий. Пособие для учителя. Л., 1977. С.172—173.
11. Пильщиков И. О «французской
шалости» Баратынского: «Элизийские поля»: литературный и биографический контекст
// Тартуские тетради / Сост. Р. Г. Лейбов. М.: ОГИ, 2005. С. 55—81
(http://feb-web.ru/feb/boratyn/critics/p05/p05—055-.htm).
См. с. 59. В статье отмечается инвертирование Пушкиным известного топоса
«явление тени поэта».
12. Ср., например:
Ну, а мне б хотелось очень / Жить так просто
и писать. / Но не с тем, чтоб сдвинуть горы, / Не вгрызаясь глубоко,
— / А как Пушкин про Ижоры — / Безмятежно и легко («От дурачеств, от ума ли…»; 1947). Коржавин Н. Стихи и поэмы. М., 2004. С.72.
13. Последовательность переходов
от смерти к полному физическому распаду, а затем обратно к оживанию —
вполне привычная в поэтическом мире Пушкина, с его амбивалентной разработкой
мотива «жизнь/ смерть».
Ср. рассматриваемую серию:
смерть — охладелый
прах — почивать
(равнодушно относясь
к выбору места захоронения) — мне б хотелось…
с классической в этом отношении серией
из «Песни о вещем Олеге»:
конь князя мертв: на холме крутом / Давно уж почил
непробудным он сном — его кости засыпаны пылью (ср. прах в «Стансах») и поросли травой:
…на холме, у брега Днепра, / Лежат
благородные кости; / Их моют дожди, засыпает их пыль,
/ И ветер волнует над ними ковыль — череп коня оказывается (роковым) вместилищем жизни: / «Так вот где таилась погибель
моя! / Мне смертию кость угрожала!» / Из мертвой
главы гробовая змия, / Шипя, между тем выползала. (Пушкин А. Полн. собр. соч. Т. 2 (1). Л.,
1947. C.
245—246).
О пушкинских инвариантах см.: Жолковский А.
К описанию поэтического мира Пушкина // Избранные статьи
о русской поэзии, М., 2005. С. 13—45 (https://dornsife.usc.edu/alexander-zholkovsky/invariants-index/).
14. Интересно, что некоторое
«оживание» налицо в этом месте и по линии стоической парадигмы «Стансов»:
Здесь герой
единственный раз отказывается принимать волю промысла. Стоический аргумент против
желания быть похороненным на «малой родине» <…> и уступительная интонация
<…> подчеркивают осознанность этого отказа <…> Это нарушает правильный
строй стоической медитации, но одновременно и «оживляет» ее: точное, но имперсональное
описание «предрассуждения о смерти» приобретает черты индивидуального психологического
опыта (Мазур Н. «Брожу ли
я вдоль улиц шумных…». С.
352—353).
15. По замечанию Ильи Виницкого (электронное письмо ко
мне от 23.01.2019 г.), подобные игры с будущей смертью охотно культивировались
предшественниками и современниками Пушкина. Ср.:
«Ах! естьли
бы я знал, где
назначено мне место покоя! я бы там посадил
липку или другое какое тенистое деревцо; стал бы иногда поливать его слезами умиления;
просиживать несколько минут под тению его, пока б совсем не овладел сим приятным местечком, стал бы носить туда цветы и сравнивать их с отцветшим моим телом! В сем увеселительном садочке со временем был бы мне
сносен образ мой
в мертвенной оболочке, и я почти
всякой имеющей
изтлеть моей кости назначил бы место в сем
цветничке: здесь покоилась бы утомленная моя голова, там сложенныя руки — и так
далее» (Беседы с Богом, или
Размышления в вечерние часы. Ч. 4. М., 1789. С. 289. Цит. по: Виницкий И. Русская «меланхолическая школа» XVIII —
начала XIX века и В. А. Жуковский. Дис. ...
канд. филол. наук. М., 1995. С. 82; перев. с нем. предположительно Н. М. Карамзина).
Согласно И. Виницкому, был даже обычай ставить и посещать
могильный камень с датой своего рождения и прочерком.
16. См. свидетельства Л. С. Пушкина,
А. Н. Вульфа, С. А. Соболевского, П. В. Нащокина
и В. И. Даля в кн.: Пушкин в воспоминаниях современников.
В 2 т. / Под ред. В. В. Макашина и др. М.: Худ. лит.,
1974. Т. 1. С. 59—60, 412—413, 415; Т. 2. С. 5, 10, 26, 35, 45, 190,
200, 220.
17. См. свидетельство Даля. Там же. Т. 2.
С. 226—227.
18. В. Набоков. Пнин / Пер. Г. Барабтарло при участии В. Е. Набоковой.
Ann Arbor,
1983. C. 65—66.
В одном из
вариантов окончательной редакции перебеленного Пушкиным автографа стихотворения
значится:
26 дек<абря>
1829
С. П. Б.
3 часа 5 м<инут>
(Пушкин А. Полн. собр. соч. Т. 3
(2). Л., 1949. C. 790).
