МОЛОДЕЖЬ В ФОКУСЕ
Сара Б. Элфгрен
Школа «Норра Латин»
Фрагмент романа
КЛЕА
— Я задам тебе пару вопросов.
Женщина-полицейский сидит передо мной на корточках и пытается заглянуть мне в лицо. У нее карие глаза, смуглая кожа и темные волосы. От нее веет спокойствием и надежностью. Она пытается разговорить меня, задает вопросы. Я не помню, что ей отвечаю и отвечаю ли вообще. На мои плечи накинуто покрывало. Это она меня им укрыла? И если да то, когда?
Как я вообще здесь оказалась?
Синий свет проблесковых маячков мечется по фасаду школы «Норра Латин», и мне кажется, будто я снимаюсь в телевизионном сериале. Выходящие из дверей гимназии полицейские в униформе, открывший дверь машины скорой помощи врач, разговаривающие между собой сотрудники охранной службы, все они — часть массовки. Их задача — оставаться на заднем плане и выглядеть как можно естественней, и они безупречно с ней справляются.
— Клеа?
А мне досталась незначительная роль — шестнадцатилетней девушки, которая сидит на скамейке у школы. Роль жертвы. Свидетельницы. Я мелькну всего в одной-двух сценах. У той, что задает мне вопросы, роль побольше моей. Ее героиня то и дело появляется в сериале, и зрители даже узнают о ее семейной жизни. Скорей всего, она постоянно пропадает на работе, дома ее ждут недовольный муж и двое детей, которые уже спят, когда она тихонько заходит к ним в комнату, чтобы с грустью во взгляде поцеловать на ночь.
— Клеа, ты меня слышишь? Кто это сделал?
Где-то неподалеку должны быть главные герои сериала. Парочка детективов. Именно они должны разобраться в том, что происходит. Я рассматриваю людей вокруг, но не вижу никого, кто бы подходил на их роли. Ни седеющего инспектора средних лет в развевающемся плаще, широко вышагивающего по двору школы. Ни блестящего следователя с привлекательной внешностью и сложным диагнозом, из-за которого не складываются отношения с коллегами.
Я не имею представления, как работают полицейские в реальности.
— Клеа! — снова пытается привлечь мое внимание обладательница второстепенной роли.
Она уже сидит рядом со мной на скамейке. Запах металла — меди. Я прячу руки под покрывалом.
— Что там случилось? Кто-нибудь еще пострадал? Сколько вас было в школе?
На земле прошлогодняя листва, хотя на дворе уже весна. Конец марта, вот-вот наступит апрель. Вечера становятся светлей. Я уже видела подснежники и крокусы. Подснежники и крокусы. Вечера становятся светлей.
— Тим, — выдавливаю я из себя, мой голос настолько слаб, что я почти шепчу. — Тим тоже был с нами. Тим Хеландер.
— Да, мы знаем.
Крупный план: лицо женщины-полицейского. Понимающий взгляд и нахмуренные брови. Не удивлюсь, если у нее главная роль, а не второстепенная.
— Он в порядке? — спрашиваю я.
— У меня пока нет полной информации, но он в надежных руках. Ты можешь рассказать, что у вас там случилось?
Рассказать.
Звучит так, будто это очень просто сделать.
До сегодняшнего дня мне казалось, жизнь довольно проста. Я думала, что все про нее понимаю, про себя и про других — тоже.
Можешь рассказать, что у вас там случилось?
Как мне это сделать, когда я больше не знаю, где правда, а где ложь? Когда я больше не могу отличить выдумку от действительности?
Многие вещи казались мне само собой разумеющимися.
Например, что магии не существует.
Что я все-таки могу положиться на Тима.
Что я знаю, кто я.
Что Тамар Ломинадзе — неприятная личность, которая только и делает, что осуждает всех вокруг. Да, именно такого мнения о ней я придерживалась довольно долго.
Однако сегодня ночью я получила доказательства обратного по каждому из пунктов, и теперь я даже не уверена, что знаю, как дышать. Правда, у меня такое чувство, будто я забыла, как нужно дышать.
— Ты упомянула еще одного человека, — говорит женщина-полицейский. — Эрлинга Йенсена. Кто он? Это он на тебя напал?
Смех. Жуткий нечеловеческий смех, звук которого я вряд ли когда-нибудь забуду. Я смотрю на стены школы, по которым гуляют синие пятна, пульсируя, словно сердцебиение. Синий цвет успокаивает. Думай о нем. Синий цвет. Синий. Думай о кронах деревьев.
Я ежусь от холода, тру ладонь о ладонь, чтобы согреть руки. На них застывшая кровь.
— Чья это кровь, Клеа?
Лезвие ножа. Рана глубокая? Выглядело так, будто дела плохи.
— Эрлинг Йенсен тоже был с вами в конференц-зале?
— Не произносите его имени, — шепчу я. Меня всю трясет от холода, я прикусываю губу до крови.
Звезды падают с неба и кружат вокруг нас в танце. Тамар, которая берет меня за руку.
— Тамар, — произношу я ее имя. — Тамар Ломинадзе. Что с ней?
Я вижу нахмуренный лоб, губы, готовые дать мне ответ, но не хочу его слышать. Я хочу зажать уши руками и кричать, кричать в пустоту.
ТАМАР
Давайте сразу расставим все по местам.
Мне очень неплохо жилось в Эстерсунде.
У меня была чудесная семья, я не чувствовала себя одинокой, в школе меня не дразнили. Да, мы с друзьями называли себя аутсайдерами, но на самом деле отщепенцами мы не были. Разумеется, приходилось иногда сглотнуть слезу, но кому в школе легко?
Нас объединяло то, что мы знаем, каково это, когда тебе стукнуло одиннадцать, а письмо из Хогвартса так и не пришло. Или каково это — влюбиться в героя мультфильма. Мы познакомились благодаря общим интересам, а потом нас уже было водой не разлить. Вместе мы могли преодолеть любые неприятности.
Да, я была ботаником, но довольным жизнью ботаником. Я решила перебраться в Стокгольм не затем, чтобы уехать подальше от дома, а из-за любви к театру.
Следуй за мечтой, слышится на каждом углу. Вот я и последовала. Именно мои мечты и решения привели меня сюда.
По крайней мере, я так считаю.
Но вполне возможно, правда на стороне Сэм (мы с Сэм — лучшие подруги), и свобода выбора — всего лишь иллюзия. Мы действуем согласно заложенной в нас программе, которую не в силах изменить, равно как биение своего сердца или сокращения кишечника. А все решения принимаются еще до того, как мы подумаем, будто их приняли.
Может быть, существует высшая сила, которая уже расписала всю нашу жизнь наперед.
Может, все — обыкновенная случайность.
Может, как сказал мне один человек, то, что другие называют случайностью или судьбой, на самом деле — разновидность магии.
Вот моя версия произошедшего.
КЛЕА
С чего начинается повествование?
Не выдуманная история, а рассказ о событиях, действительно имевших место. Как понять, что послужило толчком к их развитию, как определить момент, в который прозвучал стартовый выстрел?
Полицейским никогда не узнать, что на самом деле случилось той мартовской ночью в стенах гимназии «Норра Латин».
Но если бы я решилась рассказать, если бы захотела взять отдельные события и соткать из них повествование, моя история начиналась бы примерно так:
Мне восемь лет, я лежу на полу нашей гостиной за красным диваном, на котором сидят, увлекшись беседой, мама с Маргот Валлениус. За окном темно, поэтому все лампы в комнате уже горят, кроме люстры на потолке — она рассеивает уют, как говорит мама. Я лежу на животе и играю в игру, но не могу сосредоточиться, потому что у мамы и тети Маргот такие голоса, к которым невозможно не прислушиваться.
Сколько я себя помню, тетя Маргот всегда присутствовала в моей жизни. Она совсем не такая, как бабушка или другие старики, которых я знаю. Она не сюсюкает со мной и не заискивает. Маргот задает вопросы и внимательно слушает, когда я отвечаю. Иногда она сидит со мной, когда мама занята, и тогда мы смотрим черно-белые фильмы. Больше всего мне нравится фильм о пирате — «Одиссея капитана Блада». Пока мы смотрим, Маргот рассказывает мне об актерах и режиссере, о сценаристах и продюсерах. Она знает все и обо всех. Я обожаю ее и в то же время немного побаиваюсь. Когда тетя Маргот заходит в комнату, воздух будто электризуется.
Сейчас они с мамой говорят о пьесе, которую тетя Маргот собирается поставить в театре. «Медея». Она была написана тысячелетия назад в Греции и повествует о Медее — женщине, преданной мужем Ясоном, ради которого она пожертвовала абсолютно всем. Чтобы отомстить, Медея решает убить сыновей, рожденных от Ясона. Странная месть, думаю я, ведь это и ее дети тоже. Мама, наверное, забыла, что я лежу на полу за диваном, иначе она бы не разрешила мне слушать подобные разговоры. Но я ведь прекрасно понимаю: история Медеи — это вымысел, а выдуманные истории полны жутких деталей, взять хотя бы сказку о Гензель и Гретель — детях, чьи родители заманили их в лес, чтобы оставить там на верную смерть.
Тетя Маргот обсуждает с мамой интерпретацию и другие вещи, которых я не понимаю. Но зато мне становится ясно, что роль Медеи отведена маме, а Джек Хеландер сыграет подлеца Ясона, как называет его мама. С Джеком мама знакома давно — они вместе учились в старших классах. С тех пор они не раз появлялись на сцене вместе. Сына Джека зовут Тим, он всего на год старше, и когда я слышу, что ему дали роль одного из детей Медеи и Ясона, меня окатывает волна зависти.
Мы с Тимом оба провели все детство за театральными кулисами и на съемках, но Тиму уже довелось сыграть несколько ролей, а мне пока такой шанс не выпал. Я постоянно выпрашиваю у мамы, чтобы мне дали роль в какой-нибудь постановке, но она всегда отвечает отказом. Говорит, пусть я сначала вырасту и пойму, во что хочу ввязаться. Будто я — дочь актрисы — и так не понимаю.
Я встаю из-за дивана, заставив маму вздрогнуть от неожиданности. Значит, она и вправду обо мне забыла. Тетя Маргот смотрит на меня своим проницательным взглядом. Я чувствую, как у меня краснеют щеки.
— Я хочу сыграть второго из детей, — выпаливаю я и наклоняюсь к маме через спинку дивана. — Раз сын Джека принимает участие, то и я могу.
— Солнце мое, но в пьесе оба ребенка Медеи и Ясона — мальчики.
Очевидно, что это всего лишь отговорка.
— Ну и что, в «Двенадцатой ночи» ты же играла Виолу, которая переоделась в мужчину, — прищурившись, парирую я. — А у Тима длинные волосы, не короче моих. И вообще у мальчиков могут быть длинные волосы.
— Но это такая страшная пьеса! — восклицает мама.
— Но мне так хочется, — настаиваю я, повернувшись к тете Маргот, ведь роли распределяет именно режиссер. — Ну, пожалуйста!
— Я не против, — соглашается тетя Маргот. — Однако последнее слово за твоей мамой.
Следующие три дня я клянчу у мамы разрешение играть в пьесе. На этот раз я сдаваться не собираюсь. Тетя Маргот будто стоит за моей спиной, придавая мне еще больше уверенности.
— Но это такая ужасная пьеса, — повторяет мама под конец третьего дня.
Она лежит со мной в постели и читает мне «Гарри Поттер и орден Феникса».
— Мама, я же понимаю, что там все понарошку, — говорю я со вздохом. — И потом, что плохого в том, что твой собственный ребенок сыграет твоего сына в пьесе? Тебе это, наоборот, поможет вжиться в роль!
Мама смеется. Лишь позже я понимаю, как абсурдно должна была прозвучать в устах маленькой девочки эта взрослая фраза, которую я не раз слышала от мамы и ее знакомых, когда они произносили ее, то всерьез, то с иронией.
— Имей в виду, в паре с вами будут работать еще двое детей, — предупреждает мама. — Ты не в каждом представлении будешь участвовать.
Я крепко-крепко обнимаю ее. Она разрешила!
Вечер премьеры. Мы с мамой замерли в кулисах. Ее рука у меня на макушке. С другого бока стоит Тим. Я прислушиваюсь к актерам, что сейчас на сцене. Они произносят слова, и те падают на пол прозрачными каплями. А напротив, в темноте, затаилась публика. Ее прикованное к сцене внимание пульсирует звуком, который, как мне кажется, я могу слышать. Между зрителями и актерами словно протянулась сеть из тонких, туго натянутых нитей, и я чувствую, как она вибрирует.
Скоро наш выход. Вот-вот мы с мамой и Тимом шагнем на сцену. Джек, папа Тима, тоже где-то рядом, но сейчас я его не вижу.
Я поднимаю взгляд и всматриваюсь в мамино лицо. Здесь, в кулисах, она пока еще моя мама, пусть и загримированная до неузнаваемости, но на сцене она перевоплощается в кого-то мне незнакомого. Меня это одновременно и пугает, и завораживает. Вчера на генеральной репетиции, выйдя босиком на сцену, я тоже превратилась в кого-то другого. Я стала пустой, а потом наполнилась светом, приобретя четкие очертания.
Мамины глаза прикрыты. Может, она повторяет про себя реплики? Каждый вечер незадолго до премьеры, проходя мимо ванной комнаты, я слышала, как мама, лежа в ванне, будто разговаривает с кем-то. Моя роль без слов, но у себя в голове я рассказываю историю детей Ясона и Медеи, не подозревающих, какая судьба им уготована. Я знаю, чем закончится пьеса, но сын Медеи пока не знает, что погибнет от рук собственной матери.
Мама подталкивает меня поближе к Тиму. Моя холодная ладонь в его горячей ладони. Тим смотрит прямо перед собой невидящим взором и кусает губу. Его длинные каштановые волосы заплетены в косу, так же, как и мои.
Интересно, он тоже чувствует волшебство момента? Его тоже тянут на сцену невидимые нити?
После представления царит всеобщее оживление. Аплодисменты не стихают, довольная публика вызывает нас на сцену снова и снова. Ожидавшие своего часа в пластиковых черных ведрах цветы вручаются актерам.
Мы идем в артистическое фойе, где сейчас поднимут бокалы по случаю успешной премьеры. Я все еще босиком и с удовольствием ступаю по мягкому ковру. За окном непроницаемая темень. На улице прохожие идут мимо театра, не подозревая о том, что здесь, в его стенах, другой мир. Джек берет маму за талию, приподнимает ее и кружит, а все вокруг смеются. Даже Тим на секунду отрывает взгляд от экрана своего мобильного телефона и слегка улыбается. Мне кажется, что все мы, кто работал над спектаклем, — одна большая семья. Моя настоящая семья такая маленькая — это мама, бабушка, которая живет в Хельсинки, и папа, которого я вижу довольно редко. Но здесь, в театре, я стала частью другой, гораздо более многочисленной семьи. Радость бурлит во мне пузырьками шампанского, и мне кажется, что энергии хватит на всю ночь.
Джек поднимает бокал и жестом указывает на портрет на стене — в раме красуется дед Джека, знаменитый актер и режиссер. Джек говорит, когда профессия передается от поколения к поколению, в этом есть что-то особенное.
— Словно олимпийский факел, — завершает тост Джек и смотрит на сына. Тот снова отрывает глаза от экрана, и его взгляд удивительно серьезен.
Тетя Маргот подходит ко мне и жмет мою руку.
— Поздравляю с первой в жизни премьерой, — говорит она с улыбкой.
— Спасибо, — отвечаю я и хочу рассказать о переполняющих меня чувствах, о том, что театр видится мне волшебным, надежным и безопасным местом, а потом понимаю: она и сама это знает. — Я хочу стать актрисой, — говорю я тогда.
— Ты уже ею стала, — отвечает тетя Маргот, и в ее словах звучат гордость и печаль, или это мне так слышится.
Мне одиннадцать лет. Мы с Тимом сидим в разных углах красного дивана, который раньше стоял в гостиной, а теперь — у меня в комнате. Из-за закрытой двери льется музыка, доносятся приторные голоса взрослых и громкий смех. Слабый запах сигарет просачивается к нам — под конец вечеринки неизбежно кто-нибудь закуривает прямо в квартире.
Мы сидим в темноте. На журнальном столике раскрытый ноутбук, на экране — извивающаяся женщина, она кричит, будто животное в агонии, а двое мужчин с силой удерживают ее. Тим всегда предлагает посмотреть ужастик, а я нехотя соглашаюсь. И пусть мне потом всегда снятся кошмары, я не отвожу взгляда от экрана. От страха все тело покалывает, как будто я катаюсь на американских горках. Когда мы смотрим ужастики с Габи, Ангеликой и другими подружками, мы визжим от ужаса и пытаемся спрятаться за спиной друг у друга. Визг сменяется смехом, и под конец уже непонятно, отчего мы визжим: от смеха или от страха.
Но с Тимом я должна сидеть молча, если я завизжу, он будет надо мной смеяться. Тим наблюдает жуткую сцену экзорцизма с тем же выражением лица, с которым смотрел «Шрека» года два назад. Я пытаюсь не подавать виду, что мне страшно. Время от времени, после особо ужасной сцены или внезапного поворота событий в фильме, Тим косится в мою сторону, будто устраивает мне проверку, и я хочу эту проверку пройти.
— Слушай, — произносит он, по-прежнему уставившись на экран, где женщина с яростью расцарапывает себе лицо.
— Да? — отвечаю я.
Тим поворачивается ко мне. Его длинные волосы раскиданы по спинке дивана широким веером. Тима часто принимают за девчонку, но дразнить его никто не осмеливается. И не только потому, что у него всегда самый новый мобильный телефон и последние версии игр. Не только потому, что его папа теперь снимается в популярных сериалах и голливудских блокбастерах. Тим излучает абсолютную уверенность, что бы он ни делал. Сверстники и даже некоторые взрослые, познакомившись с Тимом, первым делом пытаются произвести на него впечатление. У себя в школе он — самый популярный парень (мне рассказала девочка, с которой мы вместе занимаемся танцами). Ему все сходит с рук.
— Ты знаешь про гимназию «Норра Латин»? — спрашивает он.
Я вижу перед собой светлые каменные стены. Школа расположена совсем неподалеку от того места, где мы живем. Проходя мимо, мама всегда рассказывает, что училась здесь в старших классах, будто я уже успела об этом позабыть. «Папа Тима и я учились в одном классе, — обычно говорит она с улыбкой и добавляет: — До чего мы были юные!» На мой взгляд, гимназисты, которых я часто вижу рядом с домом, уже совсем взрослые. Мне не терпится стать такой же. Я давно решила, что буду поступать на театральную программу в школу «Норра Латин».
— Конечно, там учились наши родители, они были в одном классе, — отвечаю я.
— Тебе мама рассказывала что-нибудь о школе? — продолжает допрашивать Тим.
— Ну, ей там нравилось.
— И всё? — Он смотрит на меня пристально, а я жалею, что мне действительно нечего добавить.
— Ну да, больше ничего особенного…
Тим поджимает губы и бросает взгляд на экран компьютера. Мужчины удерживают женщину на постели, пока один из них читает заклинания на латыни. Рядом рыдает старуха, прижимая к груди распятие.
— А почему ты спрашиваешь?
— Да так, мне папа кое-что рассказал.
Тим снова смотрит на меня испытующим взглядом, будто пытается решить, достойна ли я того, чтобы услышать его историю. Я стараюсь выглядеть достойной. Заинтересованной, но не слишком.
— История жуткая, ты точно хочешь, чтоб я рассказал?
— Точно, — отвечаю я с деланным равнодушием, поджимаю ноги и прислоняю колени к спинке дивана.
— Ну ладно, — медленно кивает он, будто оценивая ситуацию и мысленно приготавливая себя к тому, что сейчас последует. Один в один жест Джека. Интересно, Тим об этом знает? — Когда-то давно гимназия «Норра Латин» была школой для мальчиков. И во время Второй мировой войны там кое-что произошло. У них был один учитель, вроде садиста, обожал издеваться над учениками. Постоянно бил их, только дай ему повод. Тогда ведь еще побои не были запрещены. Но как-то раз он не рассчитал силу и забил одного мальчика насмерть. Ему было, наверное, лет одиннадцать, столько же, сколько тебе. Никто не знает, что он сделал с трупом, но после убийства в школе появился призрак — маленький мальчик с черными глазами, весь в синяках и царапинах. Он ходил по школе и спрашивал, сердится ли на него господин учитель.
Интересно, Тим это сам придумал или ему действительно папа рассказал? Тим постоянно что-то выдумывает, он всегда был фантазером, но он никогда не врет, просто чтобы в конце посмеяться над тем, кто ему поверил. Для Тима разница между правдой и ложью не так важна. Он выстраивает свою собственную реальность, увлекая тебя в нее. Я подозреваю, что его история — очередная фантазия, но у меня все равно бегут мурашки по коже.
— Ну так вот, у погибшего мальчика был брат, который учился в старших классах. Его звали Эрлинг Йенсен. Он знал, что учитель повинен в смерти мальчишки, но в полиции Эрлингу не поверили, поскольку он был из бедной семьи, и тогда он задумал месть.
Вдруг раздается громкий смех, который эхом прокатывается по всей квартире. Это Джек, папа Тима. Я вижу, как Тим застывает, его взгляд устремлен на дверь у меня за спиной.
— И что он сделал? Как отомстил? — не терпится мне узнать.
Тим переводит глаза на меня и снова окунается в свою историю.
— Ученики собрались поставить школьный спектакль. «Сон в летнюю ночь» Шекспира. Эрлинг был отличным актером, и ему дали одну из главных ролей. В вечер премьеры все ученики и учителя собрались в конференц-зале. На улице бушевал шторм. Дождь хлестал по стеклам, завывал ветер. В воздухе ощущалось что-то зловещее.
Звучит будто очередная детская страшилка, но Тим вкладывает в каждое слово особый смысл. Он сам верит своей выдумке. Голубой свет экрана компьютера резко освещает его лицо. Я вдруг обращаю внимание на то, как в моей комнате темно.
— Спектакль завершался выходом на сцену Эрлинга. Когда он появился перед публикой, на нем была маска, которую раньше никто не видел. Красная маска.
Фильм закончился, и по экрану бегут титры, приглушенный свет теперь сопровождается жутковатой мелодией.
— Публика не подозревала, что маска — вовсе не часть костюма, а другие актеры просто решили, что Эрлинг прикалывается, поэтому спектакль продолжал идти своим ходом. — Тут Тим будто приковал меня взглядом. — Последний монолог в пьесе произносит герой, которого играл Эрлинг. Но когда прозвучала финальная реплика, никто не захлопал. Зрители в зале словно застыли, а Эрлинг продолжал стоять на сцене в красной маске. Глаза маски зияли черными дырами, уставившись на публику.
Я чувствую, как волоски на коже приподнимаются. Все будто происходит у меня на глазах. Вот сцена, а посреди нее юный актер. На нем жуткая красная маска.
— Вдруг Эрлинг поднял руку и указал на того самого учителя-садиста со словами: «Я все знаю. Око за око, зуб за зуб». Учитель поднялся с места, двигаясь будто во сне.
Опять слышится раскатистый смех Джека, но Тиму уже не до него, он понижает голос и продолжает рассказ:
— Его тело задергалось в конвульсиях, прямо как у этой одержимой женщины в фильме, потом он весь затрясся, стук зубов разнесся по всему залу. Из уголков его рта потекла кровь. Он в кровь разжевал собственный язык, а потом кровь хлынула из носа, ушей и даже из глаз…
— Неужели никто ему не помог? — прерываю я Тима вопросом, потому что сил слушать кошмарную историю больше нет.
— Все произошло так быстро, — поясняет Тим, — никто не успел ничего понять. А учитель вдруг свалился, ударившись головой о каменный пол. Череп раскололся, и всех забрызгало его мозгами. Тело еще трясло какое-то время, но потом он затих. Кровь продолжала литься, хотя он был уже мертв.
Экран компьютера перешел в режим ожидания и погас. Теперь остался лишь тусклый свет уличных фонарей, отбрасывающих длинные тени через всю комнату.
— И что потом? — спрашиваю я шепотом.
— Началась паника, все побежали вон из зала, потом приехали полицейские и скорая помощь, но учителю было уже не помочь, а Эрлинга и след простыл.
— Эрлинг пропал?
Тим кивает. Вот бы встать и зажечь лампу, но я не решаюсь двинуться с места.
— В последний раз его видели, когда он стоял на сцене, но никто не помнил, чтобы он с нее уходил, ни зрители, ни актеры. Он будто испарился.
Я притягиваю колени к подбородку и обнимаю их руками. Мне хочется к маме. Она наверняка стоит сейчас посреди гостиной, окруженная поклонниками, и рассказывает что-нибудь своим глубоким теплым голосом, который я могу слушать часами. О ее шведском с финским акцентом взрослые отзываются как о «говоре муми-троллей» или называют его «уютным», хотя их мнения вообще-то не спрашивали.
— Никто так и не смог объяснить, что произошло с учителем, — продолжает Тим. — Поговаривали, что это месть Эрлинга за младшего брата, но полиция не нашла никаких улик. Поэтому история обросла множеством слухов.
— Каких слухов?
— Ну, например, о том, что в красной маске был заключен демон. Будто это он убил учителя, а потом вынудил Эрлинга покончить с собой. — Тим опускает глаза и начинает водить пальцем по красной диванной подушке. — Его потом видели в школе. Черный силуэт и красная маска. Сторож, которому он явился, сошел с ума. А знаешь, что написала одноклассница наших родителей в своей предсмертной записке? — Палец замирает на месте. Тим поднимает голову и встречается со мной взглядом. — «Я — не последняя его жертва».
Глаза Тима — две черные точки в темноте. Я его больше не узнаю. Меня обдает холодом, будто я плавала в нагретой солнцем воде, а потом нырнула на глубину.
Слышатся шаги, и через секунду дверь распахивается. Я оборачиваюсь. В проеме стоит смазливая девушка лет двадцати пяти — нынешняя подружка Джека. Я не знаю, как ее зовут, но помню, что в прошлый раз Джек приходил с другой.
— Ой, а что это вы тут в полной темноте сидите? — произносит она с улыбкой, пытаясь выглядеть непринужденной. Нащупав выключатель, она зажигает люстру. Я щурюсь от яркого света. — Какая миленькая у тебя комната, Клара! — продолжает она, из вежливости окинув взглядом мою комнату.
— Клеа.
— Точно! Прости. Клеа — какое красивое имя.
— Спасибо.
Тим молча разглядывает свои ступни.
— Папа хочет, чтобы ты поехал домой, — говорит девушка Тиму. — Уже поздно, почти час ночи.
Мне пока только одиннадцать лет, но я уже понимаю, что она врет. Джеку наплевать на то, который час.
— Папа тоже поедет? — спрашивает Тим спокойным голосом. Хочет, чтобы она произнесла это вслух, хотя и сам знает ответ.
— Нет, он еще немного побудет тут, — отвечает подружка Джека, снова нацепив якобы непринужденную улыбку. — Сказал, чтоб мы с тобой поехали домой пораньше. Я ужасно устала, а мне завтра еще к экзамену готовиться.
Интересно, она одна из тех девушек Джека, которые искренне заботятся о Тиме? Та, что готова быть не только подругой блистательного, испорченного и опасного Джека Хеландера, но и заботливой мачехой бедняжки Тима? А может, ей просто надоело наблюдать, как Джек ухлестывает за другими девицами? Или он снова полез в драку?
Я не все знаю о жизни Тима, но мне хватило того, что я слышала из маминых разговоров вполголоса с ее друзьями, газетных сплетен и того, что видела собственными глазами. Этого было достаточно, чтобы сделать свои выводы о Джеке.
— Ну раз папа так сказал, нам, конечно, лучше поехать домой, — говорит Тим, и у меня перехватывает дыхание от холода, веющего от его слов.
Двенадцатилетнему парнишке не пристал такой цинизм, но Тим прямо излучает его, когда медленно встает с дивана и убирает волосы с лица.
— Я вызову такси, — с явным облегчением произносит подружка Джека и прощается со мной.
— До свидания, — отвечаю я.
Она оставляет дверь широко распахнутой, и я вижу, как из туалета выходит, покачиваясь, мамина знакомая — художник-постановщик. Я надеюсь, что она не заметит нас с Тимом. Она из тех неприятных взрослых, кто никак от тебя не отвяжется, если немного перебрал на вечеринке. А эта напивается всегда, без исключения.
— Ну, я пошел, — говорит Тим на полпути к двери.
— Подожди! — останавливаю его я, вскочив с дивана. — Это все правда? То, что ты рассказал.
— А ты сама как думаешь?
— Думаю, правда, — отвечаю я.
Не потому, что в этом уверена, а потому, что мне хочется хоть немного порадовать Тима. Он улыбается в ответ той редкой улыбкой, ради которой можно сделать почти что угодно. Вдруг он берет меня за руку, и я смотрю прямо в его карие глаза.
— У тебя всегда такие холодные руки, — произносит он, прикасаясь кончиками пальцев к моим.
— Или это у тебя всегда такие горячие.
Тим смеется, говорит «до встречи» и уходит. Я закрываю дверь в свою комнату и запираюсь. Не хочу идти чистить зубы, потому что тогда мне придется пробираться в ванную сквозь толпу маминых друзей, которые всегда норовят меня обнять и расспросить, как дела в школе и в каком я учусь классе.
Я сплю с включенной лампой, но ее свету не удается рассеять мои кошмары.
Утром мама занята уборкой, а ее друг-режиссер, оставшийся переночевать, печет блинчики. Я запускаю посудомоечную машину, и она тут же ломается, отчего мама теряет самообладание и начинает плакать. Потом просит у меня прощения, и мы садимся завтракать.
— Это все дурацкий стресс, — извиняется она. — Пора бы уже научиться не хвататься за любую предложенную работу.
Мне не хочется расстраивать ее еще больше, поэтому я не рассказываю ей о своих кошмарах.
Мама действительно очень много работает. Иногда я остаюсь дома под присмотром няни, а иногда еду вместе с мамой в театр. Я лежу на диване в кафетерии, читаю или играю в игры на телефоне. На стенах висят фотографии разных постановок. Группы актеров сняты перед самой премьерой, и на каждом снимке значится: «Ни пуха!». Имеется в виду «Ни пуха, ни пера!». Лица многих мне знакомы. Я вижу маму, тетю Маргот, Джека.
Вот бы решиться и написать Тиму, снова спросить, не выдумал ли он ту историю. Как же хочется, чтобы она оказалась неправдой. Ведь с того вечера, когда я ее услышала, я боюсь засыпать. Школа «Норра Латин» так близко к моему дому. Что если зло может дотянуться до меня оттуда? Что если я сама пригласила темные силы к себе в дом, поверив рассказу Тима? Что если однажды я проснусь посреди ночи и увижу, как в углу напротив моей кровати висит, покачиваясь, красная маска? Что если я увижу младшего брата Эрлинга с расцарапанным лицом или учителя с хлещущей из глаз кровью?
В понедельник вечером, когда маме, как обычно, не нужно идти в театр, мы стоим в кухне после ужина — она моет посуду, а я вытираю насухо. Мама замечает, что я выгляжу усталой, и спрашивает, в чем дело. Я все ей рассказываю.
— Господи! — восклицает она. — И ты все это время молчала? Ведь прошло уже две недели, если не больше.
Я пожимаю плечами.
— А я ничего не заметила, — сокрушается мама, добавляя в воду в раковине жидкого мыла. — Ну надо же!
— Ничего страшного, — говорю я, сконцентрировав все внимание на том, чтобы оттереть каплю со стакана. — Ты ведь Джеку ничего не скажешь?
— Почему ты спрашиваешь?
— Я не хочу, чтобы Тиму от него досталось.
Мама на секунду замирает и смотрит на меня.
— В чем дело?
— Нет, я просто…
— Ты молодец, что переживаешь за Тима. Я не буду ничего говорить его папе.
Мама опускает тарелку в мыльную воду и краешком щетки для мытья посуды начинает оттирать остатки засохшего томатного соуса.
— И зачем только Джек рассказывает ему такие жуткие истории? К сожалению, на слова взрослых не всегда можно полагаться, Клеа, — добавляет она и смывает мыло с тарелки.
Я лишь вздыхаю в ответ. Будто я этого не знала.
— Тим наверняка немного преувеличил, — говорю я, вытирая тарелку и отскабливая последнее пятнышко томатного соуса кончиком ногтя.
— Преувеличил, не то слово! — соглашается мама и опускает грязные ножи и вилки в раковину. — В той версии, что я слышала, учитель умер от сердечного приступа. А история про младшего брата Эрлинга — вообще для меня новость.
— Подожди, то есть это все действительно случилось? — застываю я на месте.
— Нет, конечно, нет! Это просто городская легенда, — уверяет она, убирая волосы со лба. — Когда мы с Джеком поступили в школу «Норра Латин» кто-то из старшеклассников рассказал нам эту историю. Джека она почему-то сильно зацепила, — добавляет мама со смехом. — Ему нравилось пугать товарищей всякими страшилками. На следующий год мы устроили вечеринку для тех, кто только начал учиться театральному искусству…
Мама замолкает и водит щеткой внутри кастрюли.
— И что тогда?
— Давай я расскажу, когда ты немного подрастешь.
— Вы напились, что ли? — говорю я с усмешкой.
— А ну-ка вытри вот это, — мама протягивает мне сполоснутую кастрюлю.
— Каким был Джек, когда вы учились вместе?
— Моложе. Наивней.
— Что значит наивней?
— Он был таким невинным, — улыбается она. — Он даже как-то влюбился в меня.
— Правда? И вы стали парой?
— Нет, я не ответила ему взаимностью.
Мамины щеки немного розовеют. Я обожаю слушать, когда она рассказывает о жизни до меня, о времени, когда меня еще не было.
— А правда, что ваша с Джеком одноклассница покончила с собой?
— Нет, неправда. Клеа, если этот Эрлинг Йенсен и существовал когда-то, то он был обычным парнем, а в школе «Норра Латин» совершенно точно нет никакого призрака.
С годами я все реже вспоминаю о жуткой истории, что мне однажды рассказал Тим Хеландер. К тому времени, когда я начинаю учиться в гимназии «Норра Латин», она и вовсе испаряется из моей памяти.
Я еще не подозреваю, что эта история изменит мою жизнь. Что одной мартовской ночью я буду сидеть на скамейке у школы «Норра Латин» и лишь от звука имени Эрлинга Йенсена прикушу губу до крови.
Вкус крови во рту.
Но постойте, мое повествование еще не добралось до этого момента.
Перевод Юлии Смирновой
Сара Б. Элфгрен (род. в 1980 г.) — сценарист и писательница. В соавторстве с Матсом Страндбергом в 2011—2013 гг. выпустила серию романов, действие которых разворачивается в несуществующем городке Энгельсфорс. Трилогия в жанре фэнтези была переведена на русский язык, а первая книга — экранизирована. «Школа „Норра Латин“» — сольный дебют писательницы, и здесь Элфгрен вновь обращается к жанру молодежной литературы с элементами фантастики. Главные герои книги — подростки, поступившие на театральный курс элитной Стокгольмской гимназии «Норра Латин». Они грезят о сцене, славе и громких ролях, не подозревая, какие мрачные секреты таят в себе стены их старинного учебного заведения. Перевод выполнен по: Sara B. Elfgren. Norra Latin. Raben & Sjögren, 2017. Опубликовано на русском языке по согласованию с Grand Agency (www.grandagency.se).
