Олег  Клишин

Тополь

Сквозь летящий снег пробираясь вплавь,

опираясь о скаты крыш,

погружаясь в сон, прорастая в явь,

сколько помню себя, стоишь.

Шелестишь листвой или, как сейчас,

в серебристом плену ветвей

тишины хранишь золотой запас

до скончанья морозных дней.

Старожил, пришедшийся ко двору,

в окруженье бетонных стен,

задубевший на ледяном ветру,

от усталости давший крен,

сколько весен, лет, с места не сходя,

набирал исполинский рост,

пил горячий свет, слушал шум дождя,

ораторию птичьих гнезд?

Неисповедимы вокруг пути,

утрамбованная земля.

Не успел при встрече сказать: прости

за безумные вензеля,

что когда-то на молодой коре

перочинный оставил нож.

Темный шрам, как память о той поре.

Остальное не разберешь.

Боль давно утихла, в душе покой.

Зимний сад или тихий ад

с душно-ватно-марлевой пеленой

родовых июньских палат?

Долгожданная грозовая тень

упадет проливной стеной.

Властелин колец, коренастый пень

обрамлен молодой листвой.

* * *

Поселиться листочком на древе,

улыбаясь, вдыхать СО2,

строить глазки и рожицы Еве,

ненароком подслушать слова

искусителя. Ах, он ползучий! —

тихо шепчет на ушко: сорви

наливное. Единственный случай —

прикоснуться к запретной любви.

А потом пусть грозит небо злое.

Кто-то свыше вершит скорый суд.

Со скамейки поднимутся двое,

по дорожке, обнявшись, пойдут.

От тоски станешь сохнуть и вянуть.

Впереди безысходность и мрак.

На холодный асфальт, словно пьяный,

упадешь, будешь чувствовать, как

в затухающем пульсе запястья

хлорофилл превращается в медь.

Все сбылось, значит, можно от счастья

в опустевшем раю умереть.

* * *

Из гаража иду или в гараж…

Практически в любое время суток

попутный не обходится пейзаж

без парочки дежурных проституток.

Вблизи высоковольтного столба

покуривают, вахту коротая.

Древнейшая профессия, судьба,

работа — не соскучишься — живая!

Путь тормозной и шаркающий  след,

и стоп-сигнал давно уже не яркий.

С возможностями скромными клиент,

как правило, отечественной марки.

И Чехов в свое время и Куприн

отдали должное согласно прейскуранту,

недобрый опыт сумрачных глубин

надежно присовокупив к таланту.

В овраге, на обочине, на дне

писательские цепкие заметки

с натуры. Обитаемо вполне

пространство ниже нулевой отметки.

С усмешкой смотрит уличная мисс:

слабо, мол, на такое приключенье?

Эммануэль, черт подери, Таис!

Домашнее заданье, сочиненье:

как  провела я лето… за рубли

приговоренная стоять в наряде,

за школьным стадионом, где в пыли

окурки в перламутровой помаде.

* * *

В. Розанов на Невском так вполне,

научно-познавательные рамки

не преступая, мог и о цене

спросить, узнать, какой процент для «мамки»

и за квартиру сколько надлежит.

Охотно в разговор вступали «жрицы»

со старичком, профессором на вид —

такой забавный. Как не поделиться!

Поговорить о странностях… пока

клиентов нет. Закуривай, папаша, —

бородка клинышком, сутулится слегка.

А если «надо» — скинем, правда, Маша?

На ощупь полз подслеповатый крот,

в продолговатых лабиринтах пола

проталкивался, двигался вперед,

волненье плоти трепетом глагола

в себе убив, оставшиеся дни

огромный горб (или плетеный короб?)

таскал с собой. Куда ни поверни —

опавших листьев непочатый ворох.

* * *

Бродяга пальто примеряет:

добротное, впору, кажись.

И вновь за добычей ныряет

в помойное чрево. Эх, жизнь!                         

Как будто злопамятный жребий

судьбы начертал на роду:

заботиться будешь о хлебе

насущном у всех на виду —

по пояс в пахучих отбросах,

по самое горло… на дне.

Сума переметная, посох

незрячий.

                        А чуть в стороне:

породистый, мраморной масти,

как лорд благородных кровей,

такой же собрат по несчастью

трудов и нерадостных дней,

всем видом презрев грязновато-

бездомный на шкуре налет,

с учтивостью аристократа

своей очередности ждет.

Ночью

Ты высоким таким еще не был.

Неужели растешь до сих пор,

старый тополь, упершийся в небо,

как одна из последних опор

звездной штольни, пробитой во мраке,

затопившем ночные дворы?

На ветру разгораются знаки

Зодиака — иные миры,

для которых наш воздух лишь почва,

разрыхленная бедным умом,

обреченного верить заочно

в то, что бдительный Горнопроходчик

ждет с фонариком нас за углом.