БЛОКАДА
Юлия Кантор
«Все наше желание было — хлеб и Ленинград»
Эвакуация из Ленинграда до и во время блокады
«Ждем 12 часов. Что скажет Молотов? Наконец стоим у громкоговорителя.
Левитан объявляет, что у микрофона Молотов, и мы слушаем речь о вероломном
нападении Гитлера на Советский Союз, — вспоминала сотрудница Эрмитажа Р. И.
Рубиншейн. — Разве можно выразить словами, что мы почувствовали, слушая радио?
Война, страшная, ужасная война! Но ведь это ненадолго, его не пустят. Дадут отпор.
И все равно страшно. Вспоминаем финскую кампанию, но сейчас это в тысячу
раз ужаснее».[1] Поначалу об эвакуации никто не задумывался и действительно
начавшаяся война воспринималась как некая аналогия с недавней Советско-финской,
память о которой в Ленинграде еще была совсем свежей. «Цепко держалась
иллюзия (причем одновременно с ожиданием самого худшего), что скоро каким-то
чудесным образом „все станет на место“. Психологическое состояние неожиданности
растянулось на месяцы. Хотя, казалось бы, это состояние моментальное. Неожиданность —
длилась»[2], — таковы характерные ощущения ленинградцев в летние
месяцы войны.
По данным ленинградского УНКВД, на первый день Великой Отечественной
в Ленинграде проживали 2 812 634 человек, из них 591 603 ребенка.[3]
С 22 июня по 4 сентября из города выбыли эвакуированными 363 318
человек, в том числе 3889 детей.[4]
Правда, авторы сводки сделали ремарку: «Сведения о выбытии из Ленинграда
детей за вышеуказанное время являются не точными, т. к. на выбывших детей листки
отметки не составляются, а дети отмечаются только тогда, когда они выбывают
вместе с родителями, также не отмечаются и дети, выбывшие из очагов (детских
садов. — Ю. К.) и детдомов».
В первый день блокады, 8 сентября, в Ленинграде находились 2 457
605 человек.[5]
Эвакуация ленинградского населения происходила в несколько этапов.
29 июня 1941 г. Ленгорисполком принял решение «О вывозе детей из Ленинграда
в Ленинградскую и Ярославскую области», согласно которому предполагалось
вывезти 390 тыс. человек со школами и детскими учреждениями.[6] В тот
же день десятью эшелонами были отправлены 15 192 ребенка.[7]
При этом значительное число детей предполагалось разместить в местах
их традиционного летнего отдыха — на юге Ленинградской области, куда стремительно
приближались фашистские войска. «Теперь мы понимаем, что ехали мы навстречу немцам,
а тогда никто этого не понимал. Что вы! Район очень хороший, глубинный район, —
вспоминала М. В. Мотковская. — И я была назначена уполномоченным райисполкома
по вывозу ребят в Новгородскую область, конкретно в Демянск. И прямо
туда мы и приехали.[8] А через несколько дней последовало распоряжение
срочно опять эвакуировать ребят — уже, знаете, немец подступал... Сидит воспитательница.
Около нее ребята. Сколько их! И вот как бомба разорвется, они кричат: „Мама!
Мама! Мама!“. Вы знаете, он летает так низко, посмотрит, нажимает — и бомба
сразу разрывается. Потом говорили, что они не знали. Ерунда! Прекрасно знали и,
конечно, прекрасно видели… Прекрасная погода. Ребята хорошо одеты. Он прекрасно
видел, кого бомбит…»[9] Сколько детей погибло во время той эвакуации —
неизвестно: воспитатели едва успевали грузить в вагоны, машины и повозки
выживших. Страшная весть мгновенно распространилась по городу, вызвав закономерно
горько-критичную реакцию: «Не подумав, эвакуировали детей в Старорусский, Демянский
и др. районы области и в результате много детей загубили»[10], —
фиксировали органы НКВД «типичные высказывания» населения. Около 170 тыс. детей
к концу лета были привезены обратно в город.[11]
Эвакуация взрослого населения развернулась позднее. Согласно постановлению
ЦК ВКП(б) и СНК СССР «О порядке вывоза и размещения людских контингентов
и ценного имущества» от 27 июня 1941 г. в первую очередь эвакуации
подлежали:
а) промышленные ценности (оборудование — важнейшие станки и машины),
ценные сырьевые и продовольственные ресурсы (цветные металлы, горючее, хлеб)
и другие ценности, имеющие государственное значение;
б) квалифицированные рабочие, инженеры и служащие вместе с эвакуируемыми
с фронта предприятиями, население, в первую очередь молодежь, годная для
военной службы, ответственные советские и партийные работники.[12]
Вся организация эвакуации, транспортировка и размещение эвакоконтингентов
по прибытии на место возлагались на центральные и региональные органы власти.
Ленинградская эвакуационная комиссия была создана 27 июня 1941 г.
и распущена 4 декабря 1943 г., поскольку к этому времени эвакуация
из города прекратилась. Комиссия занималась всем: составляла образцы карточек, выдаваемых
эвакуированным, устанавливала перечень продуктов и нормы питания для рабочих
эвакопунктов, шоферов, командиров поездов, вагонных бригад. Ею отмечались конечные
пункты эвакуации, организовывались ревизии эвакопунктов, проверка их смет, она следила
за тем, чтобы никто не мог получить паек дважды. Ею же регламентировался порядок
перевозки эвакуированных, она должна была следить за своевременностью отправки поездов,
снабжением их продовольствием и медикаментами.[13]
Московский вокзал принял на себя всю тяжесть первой, доблокадной массовой
эвакуации. И сверх этого каждый день отправлялись 15—18 эшелонов с эвакуирующимися
людьми. Вокзал кипел. «Залы ожидания, дворы прибытия и отправления поездов —
все было забито людьми и вещами. Настроение у всех было тяжелое: враг
приближался к родному городу, нелегко было расставаться с местом, где
долгие годы протекала мирная, счастливая, трудовая жизнь. Люди нервничали, томились
тревогой, неизвестностью».[14]
Труднее всего было организовать посадку, поддерживать порядок, бороться
с кражами в таком человеческом потоке: «Весь состав дорожной милиции Московского
вокзала — 150 человек — был брошен на эту работу. Двести курсантов милицейской
школы были даны им в помощь».[15] На вокзале посадка шла сразу с нескольких
платформ. «Вот тут и нужно было не дать проскользнуть ворам, пользовавшимся
таким огромным движением».[16]
Ночью старались разгрузить вокзал и все платформы. Каждую минуту
могли налететь немецкие самолеты, нельзя было держать массы людей в поездах
на главных путях. У работников вокзалов и дорожной милиции к этому
времени был уже тяжкий опыт эвакуации людей под бомбардировкой, который они приобрели
на станциях Октябрьской дороги, откуда тоже двигался поток отъезжающих. Эти поезда
подвергались бомбежке и при посадке, и в пути следования. «Дорожные
милиционеры приняли здесь свое боевое крещение. Сопровождая поезда, они брали на
себя охрану безопасности людей и вагонов. Сколько раз, забывая об опасности,
грозившей их собственной жизни, расцепляли они горящие вагоны, тащили из них людей,
перевязывали раненых, рассредоточивали пассажиров, направляли их в лес, подальше
от опасного в эти минуты железнодорожного полотна».[17]
7 июля 1941 г. Политбюро ЦК ВКП(б) утвердило план вывоза
из Ленинграда совместно с предприятиями 500 тыс. членов семей рабочих и служащих.
«Совет по эвакуации постановляет:
1. Разрешить Ленинградскому Горисполкому дополнительно эвакуировать
500 тыс. человек членов семей рабочих и служащих г. Ленинграда в следующие
области и автономные республики:
в Вологодскую область 100 000 человек
в Кировскую область 100 000
в Молотовскую область 25 000 человек
в Свердловскую область 25 000
в Омскую область 100 000
в Удмуртскую АССР 15 000
В Казахскую ССР 135 000».[18]
Эвакуацию надлежало закончить в 10-дневный срок. Как, каким образом,
за счет каких ресурсов (финансовых, технических, транспортных, продуктовых, топливных
и пр.) ленинградские власти должны были выполнять это постановление —
остается загадкой. Как остается загадкой, было ли на деле, а не на бумаге оно
выполнено.
Судя по тому, что 10 августа Ленгорисполкому было предложено организовать
дополнительно эвакуацию 400 тыс. человек, а 13—14 августа — еще
700 тыс.[19], июльское постановление осталось невыполненным. Но
27 августа железнодорожное сообщение Ленинграда со страной было прервано, и эвакуация
по железной дороге стала невозможной. Всего, по данным Городской эвакуационной
комиссии, до начала сухопутной блокады из города к этому времени выехали
488 703 ленинградца и 147 500 жителей Прибалтики и Ленинградской
области.[20]
Принудительной эвакуации подлежали немцы и финны, проживавшие в Ленинграде
и его пригородах. Согласно постановлению Военного совета Ленфронта от 26 августа
1941 г. «Об обязательной эвакуации немецкого и финского населения из
пригородных районов ЛО» к началу блокады было выселено:
— финнов — 88 700;
— немцев — 6 700;
из них:
— в Красноярский край — 24 тыс.;
— Новосибирскую область — 24 тыс.;
— Алтайский край — 12 тыс.;
— Омскую область — 21 тыс.;
— Северо-Казахстанскую — 15 тыс.[21]
В начале 1942 г. акция была повторена, и в порядке
«обязательной эвакуации» к 3 февраля были высланы еще 22 900 финнов и немцев.[22]
Также принудительно из Ленинграда вывозились заключенные. С 22 января по
15 апреля 1942 г. эвакуировали 1150 человек.[23]
Осенью 1941 г. масштабы эвакуации резко снизились: водным и воздушным
транспортом на Большую землю были перевезены 104 711 человек, в том числе
36 783 ленинградца.[24]
Первый этап массовой эвакуации продолжался с октября 1941-го по
январь 1942 г. Осуществлялась она разными способами: на самолетах, поездах,
машинах, лошадях и пешим порядком. Авиация в основном вывозила людей из
Ленинграда до конца декабря 1941 г. Постановлением Военного совета Ленинградского
фронта от 19 ноября 1941 г. была образована Комиссия по эвакуации из Ленинграда
во главе с председателем Исполкома Ленгорсовета П. С. Попковым.
26 ноября 1941 г. последовало подписанное А. Н. Косыгиным распоряжение Совета
по эвакуации СССР, утвердившее предложение Исполкома Ленгорсовета об эвакуации из
Ленинграда автотранспортом до ст. Заборье с дальнейшей пересадкой на железнодорожный
транспорт 118 тыс. человек. В первую очередь это были рабочие эвакуированных
предприятий и члены их семей — 75 тыс. человек; ученики ремесленных
училищ и школ ФЗО — 34 тыс. человек; преподаватели и слушатели военных
академий — 6 тыс. человек; специалисты и научные работники — 3 тыс.
человек.[25] Реализация плана сразу же встретилась с огромными трудностями,
и намеченный план — вывозить ежедневно до 7 тыс. человек — оказался
нереальным.
Наиболее многочисленную группу людей, эвакуированных этим путем, составляли
рабочие Кировского и Ижорского заводов (18 тыс. человек) — выпуск военной
продукции на перевезенных в тыл оборонных заводах должен был начаться немедленно.
В конце октября 1941 г. был установлен лимит (1100 человек) на эвакуацию
наиболее крупных ученых и членов их семей — контингент их, правда,
расширился за счет артистов, писателей, художников, музыкантов. Всего самолетами
до открытия Дороги жизни вывезли 33 479 человек[26], что немного,
учитывая масштабы будущих эвакуаций.[27]
19 ноября 1941 г. Военный совет Ленинградского фронта принял решение
создать военно-автомобильную дорогу по льду Ладожского озера для доставки грузов
в Ленинград.[28] С наступлением ледостава она была построена.
Дорога протяженностью 30 км создавалась по трассе мыс Осиновец—острова Зеленцы с разветвлением
на станцию Кобона и на станцию Лаврово. 22 ноября по еще не окрепшему льду
двинулась первая автомобильная колонна. Так начала работать знаменитая ледовая трасса —
Дорога жизни.[29] Вскоре было организовано управление ледовой военно-автомобильной
дорогой № 101 (ВАД-101), которую с 6 декабря возглавил капитан 2-го ранга
М. А. Нефедов.
«В холодную ноябрьскую ночь сорок первого года вышли на ладожский лед
защитники Ленинграда, чтобы проложить эту дорогу. За их плечами был темный, голодающий,
мерзнущий город, кругом — кольцо вражеских войск, впереди — родная страна.
Весь запас пищи у каждого состоял из 150 грамм<ов> сухарей. Вражеские
самолеты летали над ними, бросали бомбы на лед и посылали в них пулеметные
очереди… Пищей в первые дни были убитые обстрелом лошади. На снежной равнине
озера, у каменного порога островка чернели вмерзшие в лед машины. Они
затонули в те первые ночи и дни, когда тонкий осенний лед трещал и ломался.
„Дорога“ в те ноябрьские ночи и дни была громадным полем серого льда с белыми
и черными пятнами в тех местах, где лед зажал воду. И на этом громадном
ледяном поле не было иных ориентиров, кроме невидимых во мраке тонких палочек —
вех, расставленных на расстоянии пятьдесят метров друг от друга, да гаснувших на
ветру фонарей, да регулировщиков, простуженными голосами кричавших в темноту
шоферам невидимых машин: „Стой, здесь трещина!“».[30]
22 января 1942 г. началась массовая эвакуация по льду Ладожского
озера — Дороге жизни (работала до апреля 1942 г.). Выехать по ВАД-101
должны были не менее 500 тыс. блокадников. Их путь состоял из нескольких этапов:
от Ленинграда до Ладожского озера они перевозились главным образом по железной дороге
(от Финляндского вокзала до станции Борисова Грива), затем на автомашинах через
Ладожское озеро до эвакопунктов на восточном берегу (Лаврово, Кобона, Жихарево),
а затем вглубь страны железнодорожным транспортом.
Поезда, следовавшие до Ладожского озера, преодолевали путь до станции
Борисова Грива, всего несколько десятков километров, более суток, вагоны в них
не отапливались. «В условиях безнаказанности немецкой авиации вождение поездов становилось
смертельно рискованным делом: даже ночью, несмотря на соблюдение правил светомаскировки
и наличие различных светомаскировочных устройств, белесые струйки пара и дым
становились отличными „ориентирами“ для вражеских пилотов. Обстрелы и бомбардировки
поездов не прекращались практически постоянно».[31]
Информация о смертях в пути,
на первом же отрезке — от вокзала до станции, нередко встречается в дневниках
и воспоминаниях. «Мы сели в эшелон, который ехал из Ленинграда. Вагоны
были товарные. Ехать было холодно и неудобно. Пассажиры были эвакуированные
из Ленинграда, такие же худые и истощенные, как и я. Во время пути истощенные
и больные люди умирали».[32] Ф. А. Грязнов так описывал
поезд, в котором он ехал к Ладоге: «Весь путь от Ленинграда
до Борисовой Гривы <—> сплошной кошмар. Расстояние, покрываемое в нормальное
время в несколько часов, мы поедем двое суток. Но какие… эти сутки. В первую
ночь умирает в вагоне мать нашего худ<ожественного> руководителя Гершгорна...
Труп ее до сл<едующего> дня лежит здесь же в вагоне. Днем на сл<едующий>
день умирает сидящий сзади меня мечтавший доехать и отдохнуть на юге».[33]
На станциях Борисова Грива и Ладожское озеро были похоронены 2863 человека,
и их гибель во многих случаях вызывалась общим истощением, болезнями, цингой.[34]
В Борисовой Гриве была пересадка, где многие часы приходилось ждать
подачи грузовых автомашин, как правило открытых, чтобы на них преодолеть короткий,
30-километровый, но полный смертельной опасности путь через Ладогу.
6 декабря 1941 г. Военный совет Ленинградского фронта принял новое
постановление, согласно которому массовая эвакуация должна была начаться с 10 декабря
1941 г. по ледовой дороге через Ладожское озеро; число вывозимых людей к 20
декабря должно было достигнуть 5 тыс. в сутки. Хотя в постановлении Военного
совета от 6 декабря 1941 г. были определены последовательно все маршруты эвакуации
и ответственные за них лица, в первые же дни выяснилось, что теория, увы,
резко расходится с практикой: на деле массовая эвакуация была не подготовлена.[35]
Главные надежды возлагались на ледовую трассу через Ладогу. Предполагалось,
что люди пойдут по ней пешком, так как не хватало машин, бензина и не было
уверенности, что ладожский лед выдержит тяжесть автомобилей.[36]
Озеро долго не замерзало, и назначенные сроки начала эвакуации
(10 и 12 декабря 1941 г.) были пересмотрены: 12 декабря Военный
совет постановил «отложить эвакуацию из Ленинграда по фронтовой автомобильной дороге
впредь до особого распоряжения».[37] Но к этому моменту на станцию
Борисова Грива прибыли первые партии эвакуированных в поездах. Схема перевозок
предполагала, что освободившиеся от грузов машины, приехавшие в Ленинград,
не будут возвращаться порожняком, а возьмут на борт людей. О том, что
произошло в действительности, понятно из отчета о работе эвакопункта Борисова
Грива:
«С 3/XII стали поступать эвакопоезда
с ленинградцами (рабочие с семьями с оборонных заводов, спецшколы
и школы ФЗО) в составе 15—17 вагонов, имеющие до 1500—1700 чел. в эшелоне.
Поступление эвакуированных было по одному, по два эшелона в день. Помещений
для принятия такого количества людей подготовлено не было, эвакуируемые размещались
по 30— 40 чел. в комнату к местным жителям. Столовая, где обслуживались
эвакуируемые, находилась далеко от места прибытия эшелонов… Качество обедов было
низкое из-за отсутствия ассортимента продуктов и плохой местной воды, причем
подвозку воды с Ладожского озера в то время эвакопункт организовать не
мог из-за отсутствия транспорта. Кипяток для эвакуированных отсутствовал. Кроме
того, транспорт военно-автомобильной дороги, призванной помимо груза для Ленинграда
перевозить через лед также и эвакуируемых, весьма неохотно выполнял эту работу.
Это обстоятельство вызывало задержку в отправке эвакуированных, доходящую иногда
до 4— 5 дней <…>. Для получения добавочных помещений в деревне 2 раза
организована эвакуация местного населения, но это мероприятие в большинстве
случаев не дало положительных результатов ввиду того, что при освобождении помещений
от местных жителей, воинские части <…> самовольно их занимали».[38]
Этот краткий отчет охватывает период со 2 декабря 1941-го по 21 января
1942 г. и представляет собой опыт обобщения материалов, отражающих первый
этап эвакуации. Сравним его с письмом военного прокурора Октябрьской железной
дороги, датированным 11 декабря 1941 г. В обоих документах — одна
и та же картина.
«Проверкой установлено, — сообщал военный прокурор, — что
составы поездов подготовлены и продвижение эвакопоездов происходит нормально.
Наряду с этим выявлено, и это требует немедленного вмешательства для устранения,
следующее:
Так, 4 декабря 1941 г. в 21 час. 40 мин. на ст. Борисова
Грива прибыл первый эвакопоезд с 84 чел., которые затем должны быть пересажены
в автотранспорт для дальнейшей перевозки. Достаточного количества машин, обеспечивающих
своевременность перевозки, нет, и в связи с этим указанная группа
людей находилась частью в поселке у станции, а частью в вагонах
до 6/XII-41 г., когда в 2 часа ночи прибыл
второй состав с 1000 чел. населения».[39]
Изможденные, замерзшие люди оказались
в поселке, в неотапливаемых помещениях станции, где не было даже необходимого
количества скамеек. Ни питания — даже холодного, ни медпомощи, в которой
нуждались после тяжкого переезда многие, не было. Отправленный с Финляндского
вокзала 4 декабря поезд, предназначенный для эвакуации ремесленного училища №
45, увозил всего 45 чел. вместо 400 и с опозданием на 1,5 часа ввиду
неявки эвакуируемых (были ли они отправлены потом или вернулись в город —
информация отсутствует). 5 декабря отправление эвакопоезда с 1400 пассажирами
было задержано на 3 час. 25 мин.
«вследствие нераспорядительности эвакоорганизаций и ж<елезно>- д<орожной>
милиции, не организовавших посадку».[40] Обратим внимание на лаконичную фразу «не организовавших
посадку»: за этими словами — дополнительные мытарства измученных людей, стоявших
на морозном перроне, теснившихся в промерзшем здании станции… Аналогичное положение
с эвакуируемыми и прибывшими из Ленинграда было, как свидетельствуют документы,
и на станции Ладожское озеро. 5 декабря было подано всего 5 автомашин вместо
60, причем каждая машина принимала только 8 пассажиров с вещами.[41]
12 декабря военсовет Ленинградского фронта приостановил эвакуацию. Отправка
поездов с эвакуированными из Ленинграда была прекращена «до особого распоряжения».
Часть прибывших отправили назад, другую все-таки попытались переправить пешим порядком
по льду на противоположный берег озера. Люди, оказались у Ладоги. Идти вперед
им не разрешалось (озеро еще не замерзло), возвращаться самим в город не хватало
сил: все были истощены, все тащили за собой немалую поклажу. Тяжелее всего пришлось
«ремесленникам»; работник эвакопункта потом вспоминал, как они, не получая хлеба,
варили в котлах кости сгнивших лошадей, собирали отбросы…[42] Те эвакуированные,
чьи дети «таяли на глазах» и умирали, пытались сами дойти до противоположного
берега без разрешения. Заградительные кордоны сумели перехватить не всех самовольно
ушедших, и обычно они замерзали в пути.
К сожалению, не была продумана и организация обогревательных пунктов
по пути следования колонн. На льду они не создавались, разжигать костры было опасно:
это могло демаскировать трассу. Ценой неимоверных усилий самоотверженные работники
Дороги жизни пытались как-то облегчить участь находившихся на грани жизни и смерти
эвакуируемых: «На льду <…> я увидел фельдшерскую палатку. В первые
дни в палатке стояла вода, и все было мокро. Девушки-санитарки целый день
ведрами вычерпывали воду. Чадила железная банка-печь. Под палаткой трескался лед,
из трещины лилась вода, напоминая людям, что они живут над пучиной. Свистел ветер
и вырывал колья палатки, которые невозможно было достаточно прочно вбить в твердый
и хрупкий лед»[43], — записал ленинградский публицист С. И. Хмельницкий,
побывавший на Дороге жизни зимой 1941—1942 гг.
Л. В. Шапорина занесла 18 декабря 1941 г. в дневник рассказ
военного, который приехал с Ладоги, «насмотревшись на пешую эвакуацию». Впечатление
было тягостное: «Люди замерзали. Матери теряли детей, возвращались и находили
их мертвыми. Толпы бросались на проезжающие машины, хватались за колеса, бросались
под автомобили, которые ехали, катились и дальше с окровавленными колесами».[44]
«Счастливцы устраивались на попутных грузовиках», — отмечал А. Коровин[45],
но таких «счастливцев» было относительно немного: по льду озера «неорганизованным»
автотранспортом до 22 января 1942 г. и пешком смогли эвакуироваться
36 118 чел.[46]
«Самым тяжелым временем в период ладожской эвакуации, было самое
ее начало — зимой, — вспоминала блокадница Р. Д. Мессер. — Сколько
раз, явно оповещенные кем-то, немцы начинали сильный артиллерийский обстрел в самый
разгар посадки (в вагоны и машины. — Ю. К.). Бывало, во время такого огневого налета на небольшой
участок, где скапливались эшелоны, падало один за другим до двадцати осколочных
снарядов».[47] Не меньшую опасность представляли и регулярные артиллерийские
обстрелы: карты у немцев были, участки железных дорог им были хорошо известны,
пристреляли местность они также довольно быстро. Вокзалы, депо, водоемные сооружения,
крупные станции и мосты были целью люфтваффе.[48]
Если в июле—сентябре 1941 г. выезд из Ленинграда оценивался
многими его жителями как трусость, то в декабре 1941 г. оценки по понятным
причинам поменялись. Зима 1941—1942 гг. была суровой: температура воздуха
колебалась в декабре—феврале от -20 до -32 градусов; в квартирах, даже
обогреваемых буржуйками, этой зимой она редко была плюсовой. Электричество было
отключено, канализация не работала уже с декабря 1941 г. В ноябре
дважды снижались и до того катастрофически малые нормы питания. Со 2 сентября
рабочие и инженерно-технические работники получали 600 г, служащие —
400 г, иждивенцы и дети — 300 г хлеба.[49] 11 сентября пришлось
вторично снизить нормы выдачи продовольствия ленинградцам: хлеба до 500 г для рабочих
и инженерно-технических работников, до 300 г для служащих и детей, до
250 г для неработающих; также были снижены нормы выдачи крупы и мяса.[50]
С 13 ноября рабочие получали 300 г, а остальное население 150 г хлеба.
Через неделю, чтобы не прекратить выдачу хлеба совсем, Военный совет Ленинградскою
фронта был вынужден принять решение о сокращении и без того голодных норм.
С 20 ноября ленинградцы стали получать самую низкую норму хлеба за все
время блокады: 250 г по рабочей карточке; все остальные — служащие, дети и иждивенцы
(неработающие) — теперь получали 125 г хлеба в день.[51]
Из спецсообщения ленинградского УНКВД: «12 января 1942 г. Начиная
с третьей декады декабря 1941 г. продуктовые карточки населения Ленинграда
полностью не отовариваются. Кроме хлеба <…> население никаких продуктов не
получает».[52]
Из справки Управления НКВД по Ленинградской области о смертности
населения по состоянию на 25 декабря 1941 г.: «Если в довоенный период
в городе в среднем ежемесячно умирало до 3500 чел., то за последние месяцы
смертность составляет:
в октябре — 6199 чел.,
в ноябре — 9183 чел.,
за 25 дней декабря — 39 073 чел.».[53]
В течение декабря смертность, основной причиной которой было истощение,
возрастала. Справка ленинградского УНКВД о смертности населения Ленинграда
по состоянию на 25 декабря 1941 г.:
«1—10 декабря — 9 541 чел.;
11—20 декабря — 18 447 чел.;
21—25 декабря — 11 085 чел.».[54]
Если в декабре 1941 г. в городе умерли 52 612 чел.,
то за 25 дней января 1942 г. умерли 77 279 чел. Динамика смертности от
голода была чудовищной:
«1-я декада января — 28 043 чел.;
2-я декада января — 32 070 чел.;
5-я пятидневка — 17 166 чел.».[55]
В январе в течение нескольких дней ленинградцы не могли получить
по карточкам даже хлеб: его в городе просто не выпекали; по официальным данным —
из-за отсутствия электричества. (Лишь двое суток спустя городское руководство догадалось
вместо хлеба начать выдачу муки.) И смертность сделала очередной чудовищный
рывок. Если в январе 1941 г. в Ленинграде умерли 4211 чел., то в декабре
1941 г. — 52 612 чел.; январе 1942 г. — 96 751 чел.;
за 10 дней февраля 1942 г. — 36 606 чел.[56]; следовательно,
в день умирало более 3600 чел.
Сотрудники НКВД в донесениях
в Москву фиксировали «наиболее типичные» высказывания горожан: «Наш любимый
Ленинград превратился в свалку грязи и покойников»; «что глядят наши руководители,
вся земля усеяна трупами»; «о людях этого города не заботятся и оставили его
на произвол судьбы»; «Ленинград стал моргом, улицы стали проспектами мертвых»;
«народ голоден, а правительство никакой помощи народу не оказывает и в нужды
народа не вникает. Руководящие работники питаются хорошо, и не видят, что наши
дети голодают».[57]
В феврале—марте 1942 г. многие хотели уехать из Ленинграда любой
ценой. Отправляли письма в тыл, чтобы их вызывали из Ленинграда как ценных
специалистов, просили похлопотать за них в Москве, писали прошения «наверх»,
отмечая в них свои былые заслуги. «На Среднем проспекте <…> Ляля видела
и списала объявление: „За эвакуацию из Ленинграда одного человека любым способом
даю рояль Шредера“» — эта запись появилась в дневнике сотрудника музея
города А. А. Черновского 5 марта 1942 г.[58]
«Трудно человеку, не испытавшему
всех тягот нашего положения, представить себе, как заманчиво для нас оказаться через
несколько дней в условиях, в которых можно вволю поесть хлеба и картошки, —
читаем в одном из дневников. — Об этом мы мечтаем как о недосягаемом
счастье. Мечтаем мы и о том времени, когда можно будет спокойной спать,
не думая о том, что ненароком в тебя может попасть фугасная бомба или
артиллерийский снаряд. И вдруг понимаешь, что эти мечты могут осуществиться —
правда, при известных трудностях и опасностях — благодаря эвакуации».[59]
Однако не все были столь оптимистичны. 10 декабря 1941 г., в «смертное
время», ленинградское УНКВД фиксировало, что на фоне возрастающего у значительной
части населения желания уехать из города «со стороны отдельных лиц имеет место отрицательное
отношение к эвакуации. Отмечены жалобы на неорганизованность проведения эвакуации.
Домашняя хозяйка Д.: „Когда было тепло, тогда не эвакуировали население, а теперь,
когда люди опухли от голода и ослабли, то вздумали на таком морозе отправлять
из Ленинграда народ“. Директор 1-го автогрузового парка К.: „Эвакуация населения
через Ладожское озеро <—> это глупость. В свое время, не подумав, эвакуировали
детей в Старорусский, Демянский и др. районы области и в результате
много детей загубили. Теперь получается то же самое, так как лед на озере тонкий,
машины проваливаются и люди гибнут. Проход по льду очень узкий, и немцы
его обстреливают. Через этот коридор никому из Ленинграда не выбраться“».[60]
Темпы эвакуации непрерывно возрастали. Если в январе 1942 г.
через Ладогу было перевезено немногим более 11 тыс. чел., то в феврале —
около 117,5 тыс.; в марте — около 222 тыс. чел.[61] 26 апреля
1942 г. Ленинградская городская эвакуационная комиссия утвердила отчет «Об
эвакуации из Ленинграда с 29 июня 1941 г. по 15 апреля 1942 г.»,
составленный для оперативного отдела штаба Ленинградского фронта. Центральное место
в отчете занимали сведения об эвакуации по ледовой дороге с 22 января
по 15 апреля 1942 г. Из них видно, что за этот период из Ленинграда были вывезены
554 186 чел.; в том числе рабочих и служащих — 66 182;
семей рабочих и служащих — 193 244; учащихся ремесленных училищ —
92 419; молодых специалистов, студентов, профессоров, преподавателей и научных
работников с семьями — 37 877; детей детских домов —
12 639; инвалидов войны — 7343; раненых красноармейцев и командиров —
35 713 и др. Всего за период с 29 июня 1941-го по 15 апреля 1942 г.
были эвакуированы 1 295 100 чел.,
из которых население Ленинграда составило 970 718 чел.[62] По сравнению
с началом блокады Ленинграда его население к концу апреля 1942 г.
сократилось за счет эвакуации и смертности в 2 раза. На 21 апреля
1942 г. к регистрации было предъявлено 1225,7 тыс. комплектов продовольственных
карточек; из них рабочих — 498,1 тыс.; служащих — 128,2 тыс.; иждивенцев —
352,9 тыс.; детей до 12 лет — 246,5 тыс.[63 ]
Возобновилась эвакуация с 27 мая 1942 г. Теперь от станции
Борисова Грива ленинградцы автомашинами доставлялись до мыса Осиновец или пристани
Каботажная, пересаживались на водный транспорт и после высадки в Кобоно-Каредежском
порту перевозились поездами в Вологду, Ярославль, Иваново, откуда следовали
в пункты назначения. В основном эвакуация закончилась в августе,
всего за этот период было вывезено свыше 432 тыс. чел.[64]
Постановление об эвакуации из блокированного города 500 тыс. ленинградцев
Государственный комитет обороны принял еще 22 января 1942 г. Однако в силу
целого ряда причин и прежде всего неподготовленности городских властей к реализации
этого постановления в январе 1942 г. удалось эвакуировать немногим более
11 тыс. чел. 19 февраля 1942 г. ГКО был непреклонен: эвакуацию следовало продолжать
«нагоняющими темпами». Военный совет Ленфронта постановил: начиная с 21 февраля
1942 г. эвакуировать ежедневно из Ленинграда пассажирскими поездами с Финляндского
вокзала не менее 5 тыс. чел. и автомашинами до 1200 чел. Остается только догадываться,
какими методами, в каких условиях и ценой каких страданий ленинградцев
была реализована эта задача. Ответственность за перевозку населения на автомашинах
со станций Борисова Грива и Ваганово через Ладожское озеро возлагалась на начальника
ледовой дороги генерал-майора А. М. Шилова.[65] Эвакуация продолжалась
до апреля 1942 г., пока ледовая трасса не растаяла.
Покидающим осажденный город, как уже говорилось, предстояли
тяжкие испытания изнурительной дорогой, нередко в нечеловеческих условиях.
Для большинства ослабленных и больных ленинградцев испытания начинались с первых
же шагов на пути к начальному пункту — Финляндскому вокзалу, ставшему
главным центром эвакуации с зимы 1941—1942 гг. Традиционно отсюда направлялись
поезда Ладожского направления, и, кроме того, он имел еще важное преимущество: это
был, как признавалось и самим противником, единственный вокзал, который находится
вне действенного огня немецкой артиллерии.
Была установлена норма (30 кг из расчета на одного человека) перевозимой
в поездах и машинах домашней поклажи, но ее мало кто соблюдал. Обычно
брали с собой самые необходимые и ценные вещи. Везти вещи приходилось
чаще всего на санках, и их было тяжело тащить изможденному человеку.[66]
Характерными являются воспоминания блокадницы, матери двух маленьких детей, которой
вместе с ними надо было добраться до вокзала: «Одна женщина мне взялась везти
вещи, а я детей. Ей я уже отдала полкило пшена и четыре ржаных
сухаря. Время было 11 часов, а сбор назначен на 12 часов. Она, как и я,
была слабая и с трудом тащила санки. Мы обе еле передвигались. Что если
мы опоздаем? Все мои мучения, трата последний сил будут напрасны».[67]
Им повезло — они успели, поскольку задержалось само отправление поезда…
Вместе с имуществом приходилось нередко везти на санках до вокзала
и лежачих родных, следя поминутно за тем, чтобы они не выпали из санок. Машинами
до вокзала разрешалось довозить только детдомовских детей, «ремесленников» и тех,
кто причислялся к научной и художественной элите города. Таковых оказалось
62 500 чел.[68] Все остальные должны были идти пешком.[69]
Со всех концов города еле живые люди тянули саночки со своим скарбом.
«К вечеру 27 февраля наибольшее число эвакуированных собралось на Финляндском вокзале, —
вспоминал профессор С. С. Кузнецов, назначенный начальником одного из университетских
эшелонов. — Вокзал представлял жалкое и ужасное зрелище. Во многих местах
он сильно пострадал от бомб, залы обледенели, стены покрылись толстым слоем копоти,
блестевшей изморозью; освещались залы редкими, сильно чадившими коптилками».[70]
На эвакопункте Финляндского вокзала
отъезжающих ждали мясной обед (из расчета: 75 г мяса, 70 г крупы, 40 г жиров,
20 г муки подболточной (суповой), 20 г сухих овощей, 150 г хлеба) и 1 кг хлеба
в дорогу.[71] Это было колоссальным искушением: голодные люди были
не в силах вовремя остановиться, не съесть весь паек сразу. Вот характерный
пример: «На Финляндском вокзале перед посадкой в поезд нам дали на дорогу по
буханке хлеба и миску овсяной каши. Как только поезд тронулся, я принялась
за еду. И пока мы ехали до Ладожского озера, я съела всю кашу и целую
буханку хлеба. Мне было настолько плохо, что я потеряла сознание».[72]
Увы, было немало случаев, когда после такой обильной еды люди умирали еще до того,
как поезд отправлялся в путь или в первые же часы следования в эвакуацию.
На вокзале были открыты медпункт и даже промтоварный магазин. Там
можно было купить теплые вещи: лыжные костюмы, рейтузы, варежки, одеяла, свитера.
Сумма выручки составила 600 тыс. руб.; ее, правда, необходимо разделить на 480 тыс.
(число эвакуированных до середины апреля 1942 г.), учитывая при этом, что
на одного человека из «спецконтингента» расходовалось тогда 6 руб. в день.
Кипяток на вокзале, однако, достать было трудно, есть сведения, что его пытались
получить у друзей, если они жили недалеко. Как отмечалось в отчете городской эвакуационной комиссии за
22 января — 15 апреля 1942 г., «помещения для эваконаселения были грязные,
не отопленные и плохо освещенные. Питательные блоки были явно не подготовлены
и не благоустроены».[73] Надо отметить еще одну деталь: «Площадь перед вокзалом.
Уборные на вокзале не действуют и, представьте себе <…> и мужчины и женщины
здесь же на улице, не стесняясь друг друга, выполняют <…> естественные свои
потребности. Никто не обращает на это внимание. Это в порядке вещей».[74]
О происходившем в тот период на Финляндском вокзале подробно рассказано
в стенограмме сообщения начальника отдела завода «Большевик» А. Л. Плоткина.
Вместе с группой рабочих он должен был ехать в район Ладоги для починки
машин. Вот что он увидел на вокзале: «Мы направились в зал ожидания. Когда
я открыл дверь, то увидал, что зал полон пассажирами. Пришлось временно собрать
всех людей на перроне. Я лично пошел выяснять время отправления поезда и организацию
посадки. Когда я подошел к окошку справочного бюро на Финляндском вокзале,
то увидал, что оно закрыто. В помещении виден был маленький огонек. На первый
мой стук сидевшая там девушка не ответила. После настойчивого требования наконец
она открыла форточку и на вопрос — когда же будет отправлен поезд на Борисову
Гриву? — ответила: „Поезд не отправляется уже третий день и когда он будет
отправлен, я не знаю. Это зависит от того, когда отогреют паровоз“».[75]
На полу нередко лежали трупы — обессилевшие люди умирали на вокзале после многих
часов, а то и нескольких суток ожидания.
Работу вокзала, согласно официальным отчетам, удалось «резко улучшить»
только с середины февраля 1942 г., но и эти утверждения нуждаются
в оговорках. Вот описание вокзала, сделанное В. Ф. Чекризовым в его дневнике
28 марта 1942 г.: «2 зала ожидания. Некоторые ждут 2 суток, <…> столовая,
приличный обед и 1 кг хлеба. Очередь за кипятком. Уборные в товарном вагоне
и в конце вокзала — загородка из досок. Эшелон тронулся без предупреждения,
рванулись из очереди за кипятком. Бегут, догоняют, но где там».[76]
Задержка отправления поездов стала обычной во время зимней эвакуации.
При посадке наблюдалась «страшная давка». Все свободные места, тамбуры и проходы
были загромождены ящиками и чемоданами.[77] Пока с криками протаскивали
в вагон чемоданы, за прочим имуществом следить было некому. А кражи были,
и начинались они уже на месте отправления, на самом Финляндском вокзале, причем
самые разнообразные. На вокзале люди выкупали хлеб и продукты в дорогу.
«И тут, бывало, набрасывался какой-нибудь грабитель и, рывком выхватив продукты,
убегал. Это была кража явная, элементарная. Но бывали кражи и посложнее. Воры
проникали в состав проводников на Финляндскую дорогу и организованной
шайкой раскрадывали вещи у пассажиров».[78] Все надежды были на транспортную
милицию: к ее сотрудникам обращались за помощью, которая хоть и была действенной,
но все же не могла в полной мере защитить от злоумышленников. «Из тридцати
восьми человек, направленных в первые дни этой (зимней. — Ю. К.) эвакуации на Финляндский вокзал,
только двенадцать были работоспособными, физически неистощенными».[79]
Тридцать восемь человек — даже если бы они были в отличной физической
форме, — что могли они сделать в переполненном вокзале с его эвакуационным
хаосом…
Достигнув на восточном берегу Ладожского озера населенных пунктов Кобона
и Лаврово, со станции Жихарево эвакуируемые отправлялись далее по Северной
железной дороге в многодневное изнурительное путешествие к месту назначения.[80]
«На каждой стоянке из эшелона выносили мертвых и тяжело больных».[81]
По неполным данным, только на ленинградском участке в пути и на станционных
пунктах в январе—феврале 1942 г. умерли более 4 тыс. чел.[82]
Последней массовой эвакуацией стал
вывоз людей из города летом 1942 г. Решение о ней было принято Военным
советом Ленинградского фронта 18 мая 1942 г. Предполагалось удалить из Ленинграда
еще 300 тыс. чел. Отношение к эвакуации по сравнению с зимой в летний
период изменилось — увеличилось количество не желавших покидать город: к этому
времени неоднократно были произведены прибавки продовольствия по карточкам, да и теплый
сезон настраивал на оптимистический лад. Ленинградское УНКВД отмечало эти «симптомы»:
«Производимая эвакуация несамодеятельного населения вызвала оживленные отклики среди
научной, инженерно-технической интеллигенции и работников искусства, — сообщает,
например, сводка от 30 июля 1942 г. — Преобладающая часть интеллигенции
в своих высказываниях отмечает необходимость этого мероприятия, причем большинство
придерживается того мнения, что часть академиков и научных сотрудников должны
остаться в Ленинграде для продолжения научной работы.
Академик У.: „Эвакуация населения — дело полезное и необходимое,
но уезжать отсюда должны только люди, которые в данных условиях являются балластом.
Все, кто может оказывать пользу, должны остаться. Было бы бессмысленно предлагать
эвакуироваться мне. Здесь, в Ленинграде, нить моей научной работы еще кое-как
тянется, но достаточно сорвать меня с места, и эта нить порвется, а я этого
не хочу. Я желаю продолжать свою научную работу и потому возбудил ходатайство
о разрешении остаться в Ленинграде“.
Академик К.: „Эвакуация людей, не могущих быть использованными для нужд
фронта, — явление положительное. Это даст возможность улучшить условия жизни
людей, которые здесь необходимы. Я не представляю Ленинград без наличия в нем
научных сил. Условия для научной работы есть. Несмотря на обстрелы и возможные
бомбежки, работать можно и нужно. Если мне разрешат остаться в Ленинграде,
то я приму все меры к тому, чтобы объединить то немногое из научных сил,
что осталось в стенах ленинградских академических учреждений. Я направлю
все силы к тому, чтобы сохранить максимальное количество ценностей, которых
так много осталось в академических учреждениях. Я хочу, именно в Ленинграде,
закончить работу, являющуюся результатом деятельности все моей жизни. Из 27 глав
этой работы мне осталось написать только 3 главы“.
Профессор Ленинградской консерватории К.: „Эвакуацию проводить нужно,
но из этого не следует, что и я должен уезжать из Ленинграда. Моя библиотека
здесь, а это моя жизнь! Я не представляю своей жизни в отрыве от
работы, от библиотеки. Пусть будет что угодно, но я не могу покинуть Ленинград“».[83]
Обязательной эвакуации подлежали женщины, имевшие более двух детей,
пенсионеры, иждивенцы, члены семей рабочих и служащих предприятий, вывезенных
в тыл. Продолжилась и эвакуация детей из детдомов, инвалидов и раненых.
Трагичной была судьба детей, вывезенных с детдомами и интернатами в 1941—1943 гг.
Приемы отбора малолетних детей шокировали тех, кто видел их впервые: воспитатели
определяли, сможет ли ребенок дойти от стены до стены, не упав.[84] И добро
на эвакуацию давали тем, кто мог: взрослые понимали, что путь потребует много физических
сил, и вывозить совсем ослабевших — значило не сохранить жизнь и им
самим (ибо они не перенесли бы эвакуационной дороги) и обречь на смерть в Ленинграде
тех, кто пока находится в относительно неплохом физическом состоянии и может
преодолеть дорогу на «материк». Составлялись списки выезжавших с детучреждениями,
поскольку многие из малолетних детей даже не могли назвать своего имени.
Схема перевозок теперь несколько изменилась. Блокадников, прибывших
поездами из Ленинграда в Борисову Гриву, перевозили на машинах до пристани,
где осуществлялась их посадка на малотоннажные самоходные суда, которые постоянно
бомбила вражеская авиация, как бомбила она и пристани.[85]
Эвакуация, начавшаяся зимой через Ладогу и продолжавшаяся все лето,
несмотря на сложную перегрузку в пути (пригородный поезд, машина, катер через
Ладогу и поезд на другом берегу), протекала уже более организованно и менее
драматично: появился опыт и, что немаловажно, было тепло. Кроме того, уменьшился
поток эвакуируемых. Летом уходило не более пяти-шести эшелонов в день. И все
же ослабленным людям, перенесшим страшную блокадную зиму, женщинам с детьми,
старикам нужно было помочь сесть и погрузить вещи.[86] «Передвигаться
я могла, только опираясь на лыжные палки, — вспоминала ленинградка, девочкой
эвакуированная летом 1942 г. — На пароход нам помогали садиться моряки,
<…> большинство из нас было — маленькие дети. Моряк взял меня на руки.
Посадил на какой-то ящик, привязал к стойке шарфом, улыбнулся и сказал:
„Возвращайся здоровой“. Своей улыбкой он вселил в меня искру жизни».[87]
Иногда, действительно, улыбка, ободряющий жест, поддержка абсолютно незнакомых людей
могли стать той «соломинкой», которая спасала измученного человека. Эта неистребимая
человечность, пусть не слишком часто проявлявшаяся, но тем более ценная, —
еще одна примета эвакуационной эпопеи, зафиксированная во множестве блокадных воспоминаний.
«Я чувствовала, что поднялась высокая температура. Я вся горела. Мне кто-то
давал какое-то лекарство. Клали на голову мокрое полотенце. Я сделалась безразлична
ко всему, теряла сознание. Когда приходила в себя, спрашивала, где мы, где
дети. Мне отвечали: здесь, в машине, живые дети. Их кто-то кормил, кто-то сажал
на горшок».[88]
Переправа шла под бомбежками люфтваффе. «Когда наш пароход отплыл далеко
от берега, то мы увидели на воде крышку от чемодана, а на ней зацепилась белая
панамка. Кроме того, на воде плавали деревянные обломки, мячик и другие вещи.
Моряки нам сказали, что здесь недавно был потоплен пароход с эвакуированными».[89]
В конце августа на Ладоге начались штормы. Переправа нередко задерживалась
на несколько дней. На берегу в ожидании конца шторма скапливалось до 35 эшелонов —
тысячи людей.[90] И именно в такие дни бомбардировки немецкой
авиации были особенно массированными.
Количество перевезенных во время навигации 1942 г. (27 мая —
1 декабря) также существенно превысило первоначальные «контрольные цифры»: их оказалось
448 тыс. чел.[91] В 1943 г. эвакуация продолжилась, но в меньших
масштабах: в городе на 1 мая 1942 г. оставалось всего 639 тыс. чел. Критерии
отбора эвакуированных не изменились, но число их было в это время всего
14 362 чел.[92]
К августу население Ленинграда составляло 807 228 чел.; из них
взрослых — 662 361; детей — 144 977.[93] С 5 июля
по 5 августа 1942 г. в результате эвакуации из города были вывезены
303 718 чел.[94]
В дальнейшем эвакуация носила выборочный характер: уезжали детские дома,
больные, раненые. После прорыва блокады в феврале 1943 г. было восстановлено
железнодорожное сообщение с Большой землей, и поезда стали основным транспортом
для эвакуируемых.
В апреле 1943 г. Ленинградская городская эвакуационная комиссия
подвела итоги своей деятельности: с 29 июня 1941 г. по 1 апреля 1943 г.
из Ленинграда были, по ее данным, эвакуированы 1 743 129 чел., в том
числе 1 448 338 ленинградцев, 147 291 жителей области,
147 500 жителей прибалтийских республик. С 1 апреля по 17 декабря
1943 г. из города выехало около 20 тыс. чел.[95] (решением Ленгорисполкома
от 4 декабря 1943 г. комиссия была ликвидирована). Сколько из эвакуированных
умерло в пути от Финляндского вокзала до Ладоги, погибло при переправе по Дороге
жизни, не выдержало долгого изнурительного пути до места назначения и, наконец,
уже там скончалось от отдаленных последствий блокады, остается неизвестным до сих
пор.
Неоспоримо одно: сотням тысяч ленинградцев,
добравшихся до регионов, принимавших их, эвакуация спасла жизнь, дала возможность
(пусть и в весьма непростых условиях) прийти в себя, окрепнуть, встать
на ноги в прямом и переносном смысле. Многие считали места эвакуации
«своей второй родиной», где они «потихоньку оживали».[96] И уже вернувшись
в родной город, став взрослыми, они навсегда сохранили в душе благодарность
тем, кто «постоянно заботился о нас, слабых и одиноких, кто был требователен
и ласков».[97] Но, «потихоньку оживая», считая места эвакуации «своей
второй родиной», они — взрослые и маленькие — сохранили любовь к родному
городу, мечтали туда вернуться: «Мы очень скучали по Ленинграду. Все наше желание
было: хлеб и Ленинград».[98]
Публикация является фрагментом главы «Эвакуация из Ленинграда до и во время блокады» коллективной монографии «Побратимы», посвященной регионам, принявшим жителей блокадного Ленинграда в годы Великой Отечественной войны. Монография готовится к печати в издательстве «РОССПЭН» к 75-летию снятия блокады Ленинграда.
Юлия Зораховна Кантор — историк и публицист, главный научный сотрудник Института всеобщей истории РАН, профессор кафедры всеобщей истории Российского Государственного педагогического университета им. А. И. Герцена. Доктор исторических наук, автор книг: «Война и мир Михаила Тухачевского» (М., 2005), «Заклятая дружба. Секретное сотрудничество СССР и Германии в 1920—1930-е годы» (СПб., 2008), «Прибалтика: война без правил. 1939—1945 гг.» (СПб., 2011), «Невидимый фронт. Музеи России.1941—1945» (М., 2017) и др. Живет в С.-Петербурге.
1. Эрмитаж. Хроника военных лет. 1941—1945: документы архива
Государственного Эрмитажа / сост. Е. М. Яковлева, Е Ю. Соломаха; науч. ред.
Г. В. Вилинбахов. СПб., 2005. С. 18.
2. Адамович А.
Гранин Д. Блокадная книга. Ч. 1. Л., 1989. URL: http://tululu. org/read13358/29/
(дата обращения: 11. 11. 2018).
3. Архив УФСБ РФ по СПб. и ЛО. Ф. 12. Оп. 2. Д. 18. Л.
25.
4. Там же.
5. Там же. Л. 29.
6. Историческая справка // Блокада Ленинграда. Эвакуация.
URL: https://evacuation.spbarchives.ru/history (дата обращения: 11. 11. 2018).
7. Там же.
8. Адамович А.,
Гранин Д. Блокадная книга. С. 277.
9. Там же. С. 278.
10. Архив УФСБ РФ по СПб. и ЛО. Ф. 12. Оп. 2. № 38. Л.
73.
11. Историческая справка // Блокада Ленинграда. Эвакуация.
URL: https://evacuation.spbarchives.ru/history (дата обращения: 11. 11. 2018).
12. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 36. Ч. I.
Л. 31.
13. Яров С. В.
Повседневная жизнь блокадного Ленинграда. М., 2013. С. 214.
14. Мессер Р.
Д. На рельсах, на вокзалах: очерк о работе ж/д милиции во время
ВОВ. [1944]: рукопись // Отдел рукописей Российской национальной библиотеки (ОР
РНБ). Ф. 552. Д. 122. Л. 3.
15. Там же.
16. Там же. Л. 4.
17. Там же. Л. 5.
18. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 36. Л. 46—47.
19. Историческая справка // Блокада Ленинграда. Эвакуация.
URL: https://evacuation.spbarchives.ru/history (дата обращения: 11. 11. 2018).
20. Там же.
21. Архив УФСБ РФ по СПб. и ЛО. Ф. 12. Оп. 2. Д. 18.
Л. 3.
22. Там же. Л. 45.
23. Карасев А.
В. Ленинградцы в годы блокады. М., 1959. С. 201; Черказьянова И. В. Ленинградские
немцы: Судьба военных поколений: 1941—1945. СПб., 2011. С. 68.
24. Историческая справка // Блокада Ленинграда. Эвакуация.
URL: https://evacuation.spbarchives.ru/history (дата обращения: 11. 11. 2018).
25. Черепенина
Н. Ю. Эвакуация населения Ленинграда по ледовой дороге в 1941 г.
(по документам Центрального государственного архива Санкт-Петербурга) // Россия.
Век двадцатый. СПб., 2011. С. 177—180.
26. Карасев А.
В. Указ. соч. С. 133 — 134.
27. Яров С. В.
Указ. соч. С. 209.
28. Ковалев С.
Н., Щерба А. Н.
Указ. соч. С. 51.
29. Военные железнодорожники в битве за Ленинград (К
60-летию Победы в Великой Отечественной войне) / под ред. С. Н. Соловьева.
СПб., 2005. С. 57.
30. Хмельницкий
С. И. Дорога жизни. Рассказ: рукопись // ОР РНБ. Ф. 709. Оп. 2. Д.
307. Л. 4.
31. Игнатьев
П. В., Кужим М. Ф.
Память блокадных перегонов // Ленинград. Война. Блокада. Дорога жизни: материалы
и исследования / сост. П. В. Игнатьев, Э. Л. Коршунов, А. И. Рупасов. СПб.:
ГАЛАРТ, 2018. С. 81.
32. Адамович
А., Гранин Д.
Указ. соч. С. 486.
33. Грязнов Ф.
А. Дневник // «Доживем ли мы до тишины?»: Записки из блокадного Ленинграда.
СПб., 2009. С. 188.
34. Там же.
35. Соболев Г.
Л. Ленинград в борьбе за выживание в блокаде. Кн. 3: Январь
1943 — январь 1944. СПб., 2017. С. 57—58.
36. Ковальчук
В. М. 900 дней блокады: Ленинград 1941—1944. СПб., 2005. С. 140.
37. Ленинград в осаде. С. 277 — 279, 590.
38. Черепенина
Н. Ю. Указ. соч. С. 197—198.
39. Яров С. В.
Указ. соч. С. 211.
40] Там же.
41. Черепенина
Н. Ю. Указ. соч. С. 192—193.
42. Яров С. В.
Указ. соч. С. 211—212.
43. Хмельницкий
С. И. Указ. соч. Л. 3.
44. Шапорина
Л. В. Дневник. В 2 т. СПб., 2011. Т. 1. С. 292.
45. Коровин А.
Записки военного хирурга // Ленинградский альманах. 1948. № 2. С. 409.
46. Яров С. В.
Указ. соч. С. 212.
47. Мессер Р.
Д. Указ. соч. Л. 15.
48. Игнатьев
П. В., Кужим М. Ф.
Указ. соч. С. 81.
49. Кантор Ю.
З. Ленинград в первые месяцы блокады. Великая Отечественная война.
1941 год: Исследования, документы, комментарии / отв. ред. В. С. Христофоров. М.,
2011. С. 501.
50. Там же.
51. Там же.
52. Архив УФСБ РФ по СПб. и ЛО. Ф. 12. Оп. 2. Д. 19.
Л. 115.
53. Ломагин Н.
Указ. соч. С. 236.
54. Архив УФСБ РФ по СПб. и ЛО. Ф. 12. Оп. 2. Д. 19.
Л. 101.
55. Там же. Л. 142.
56. Там же. Л. 181.
57. Там же. Л. 25, 141—142.
58. Пянкевич
В. Л. «Каждый такой листочек на стене был криком, воплем крайней беспомощности»:
Частные объявления в блокадном Ленинграде // История России: экономика, политика,
человек. СПб., 2011. С. 197.
59. Попова Н.
«Блокадный дневник» Александра Немцева // Люди одной судьбы. СПб., 2005. С.
137.
60. Архив УФСБ РФ по СПб. и ЛО. Ф. 12. Оп. 2. Д. 38.
Л. 72-73.
61. Историческая справка // Блокада Ленинграда. Эвакуация.
URL: https://evacuation.spbarchives. ru/history (дата обращения: 11. 11. 2018).
62. Ленинград в осаде. С. 302.
63. Соболев Г.
Л. Указ. соч. С. 123.
64. Историческая справка // Блокада Ленинграда. Эвакуация.
URL: https://evacuation.spbarchives.ru/history
(дата обращения: 11. 11. 2018).
65. Блокада Ленинграда в документах рассекреченных архивов.
С. 677—678.
66. Яров С. В.
Указ. соч. С. 218.
67. Адамович
А., Гранин Д.
Указ. соч. С. 483.
68. Ленинград в осаде. С. 303.
69. Яров С. В.
Указ. соч. С. 218.
70. «Мы знаем, что значит война…» Воспоминания, письма, дневники
универсантов военных лет. СПб., 2010. С. 80.
71. «Для очень многих… эвакуация означала сохранение жизни»:
о деятельности Управления тыла Ленинградского фронта: документы и материалы
// Ленинград. Война. Блокада. Дорога жизни: материалы и исследования / сост.
П. В. Игнатьев, Э. Л. Коршунов, А. И. Рупасов. СПб., 2018. С. 306—307.
72. Чурилова
В. В. Детские воспоминания о войне и блокаде: рукопись // ОР
РНБ. Ф. 1273. Д. 13. Л. 14.
73. Ленинград в осаде. С. 288.
74. Грязнов Ф.
А. Указ. соч. С. 188.
75. Яров С. В.
Указ. соч. С. 220.
76. Ленинград в осаде. С. 303.; Чекризов В. Ф. Дневник блокадного
времени // Труды Государственного музея истории Санкт-Петербурга. Вып. 8. СПб.,
2004. С. 66.
77. Кулябко В.
Блокадный дневник // Нева. 2004. № 3. С. 203; Ильин
И. От блокады до победы // Нева. 2005. № 5. С. 182.
78. Мессер Р.
Д. Указ. соч. Л. 11—12.
79. Там же. Л. 15.
80. Соболев Г.
Л. Указ. соч. С. 104—105.
81. Чурилова
В. В. Указ. соч. Л. 16.
82. Фролов М.
И. Человеческие жертвы блокады // Жизнь и быт блокированного Ленинграда.
Сборник научных статей / отв. ред. Б. П. Белозеров. СПб., 2010. С. 182.
83. Архив УФСБ РФ по СПб. и ЛО. Ф. 12. Оп. 2. Д. 38.
Л. 182—184.
84. Яров С. В.
Указ. соч. С. 216.
85. Ленцман
(Иванова) Е. Н. Воспоминания о войне: рукопись // ОР РНБ. Ф.
1273. Д. 13. Л. 12.
86. Мессер Р.
Д. Указ. соч. Л. 14.
87. Чурилова
В. В. Указ. соч. Л. 15
88. Адамович
А., Гранин Д.
Блокадная книга. Л., 1989. С. 484.
89. Там же.
90. Мессер Р.
Д. Указ. соч. Л. 14—15.
91. Ковальчук
В. М. Указ. соч. С. 163—164.
92. Карасев А.
В. Указ. соч. С. 286.
93. Архив УФСБ РФ по СПб. и ЛО. Ф. 12. Оп. 2. Д. 19.
Л. 307.
94. Там же.
95. Историческая справка // Блокада Ленинграда. Эвакуация.
URL: https://evacuation. spbarchives. ru/history (дата обращения: 11. 11.
2018).
96. Ленцман
(Иванова) Е. Н. Воспоминания о войне: рукопись // ОР РНБ. Ф.
1273. Д. 13. Л. 12.
97. Шалунина
И. С. Мои воспоминания о детском доме в Новосибирской области:
рукопись // ОР РНБ. Ф. 1273. Д. 27. Л. 3
98. Ленцман
(Иванова) Е. Н. Воспоминания о войне: рукопись // ОР РНБ. Ф.
1273. Д. 13. Л. 14.
