ХВАЛИТЬ НЕЛЬЗЯ РУГАТЬ

Даниэль Орлов. Чеснок.

М.: Эксмо, 2018

Бывает так, что старания автора создать масштабный роман оборачиваются неудачей. Иногда это выражается в переполненности — микросюжетами, фактами, героями. Иногда нарратив превращается в непролазный темный лес, а рассказчик вместо того, чтобы вывести нас на свет, сам теряет дорогу. Иногда язык слишком старается быть похожим на давно умерший, а голос автора то и дело сбивается на фальшивые ноты.

Вот, пожалуй, основные проблемы романа «Чеснок».

Главная беда книги — в ее раздробленности. Отчасти это объясняется тем, что книгу Даниэль Орлов собрал из уже опубликованных повестей, новелл и рассказов. Внутри основных историй есть еще сюжеты, внутри них — другие микросюжеты, зацепки, ответвления и пространные лирические отступления. Получился такой длинный ряд почти идентичных матрешек.

«В ту осень, когда чужое железо харкало дымной газолиновой дрянью в октябрьское утро; когда хрустящая заиндевелая трава, торчащая из раннего снега, ломалась под подошвами бот отчаявшихся когда-либо увидеть своих детей женщин; когда мутное солнце, встав из-за далекого леса, постеснялось подняться выше, чтобы, не дай бог, не разглядеть и не быть спрошенным за ту несправедливость, что родила темень и ночь; вот когда Пятчинская яма, великая сия Лужа вскипела ненавистью, самой африканской жарой и растопила грязь и лед, сволокла в колею и зажала земным своим мускулом наглое тевтонское железо».

Две книги, пять частей плюс эпилог. Героев очень много, основные — буровой мастер и просто хороший парень Андрей, какое-то подобие авторского альтер эго, корректор и бывший рабочий с Севера Илья, истопник Кеша. Большинство из них — со своей трещинкой и болью, причем тем ее видом, что лечится-калечится только самим пациентом. Так, Андрей виновен в смерти ребенка и не может наладить отношения с собственной совестью, а Илья стал почти калекой — и в итоге всюду оказался не на своем месте. Эти двое могли бы заслужить и по отдельной книге — но, повторюсь, тут истории объединены механически, а чтобы добрать до объема полноценного романа, проще не дорабатывать старую фабулу, а придумать новые сюжеты — еще, и еще, и еще.

В итоге плохо всем. Читателю почти физически трудно скакать с истории на историю (учтем еще идентичный антураж, ракурс и манеру повествования), а достойным большего характерам недостает правильного света и воздуха. Так они и дожидаются его в темном переполненном вагоне на рельсах довольно вялого сюжета.

А еще язык. Стиль во всем романе более-менее ровный — с инверсиями и долей стилизации под какого-нибудь Дудинцева. Вообще можно было бы назвать «Чеснок» крепким «закосом» под производственный роман — но, если честно, цель для подражания средним книгам среднесоветской эпохи придумать сложно. Тем более что действие-то разворачивается аккурат после развала Союза — хронотоп ни туда и ни сюда.

«Иной раз, как зайдется и теперешняя его семейная жизнь икотой непонимания, загудит душа, отправится Кеша в недолгий побег, логика которого вне правил и традиций, потому как проложен путь с топографической удалью по обманной яви петербургского лабиринта, где прямой угол никогда не бывает девяносто градусов, а из точки А в точку „ни бе ни ме“ идет не поезд, а трамвай номер шесть, в скрипы и вздохи которого единожды загнали минотавра, пожирающего человечьи печали и отрыгивающего плоть».

Было бы интересно перенести такую форму и стиль на совсем-совсем другое полотно — сможет ли кто-нибудь из авторов рассказать про «икоту непонимания» и алмазные долины московского коворкинга? Это, конечно, преувеличение, но суть в том, что интересно прикладывать заезженную форму к совсем новому содержанию. А здесь — увы, все эти хорошие работяги и динамящие их боевые подруги были сто раз и надоели уже после второго.

Любовь к чему-то — это хорошо, ностальгия — прекрасно, а упиваться всем этим бывает так сладко, что сил остановиться нет. Но в данном случае что автору хорошо — то читателю смерть. Смерть, какая скука.

Анастасия Сопикова