XVIII Международный форум молодых писателей

Михаил Фоминых

Appendix vermiformis

В новогоднюю ночь две тысячи десятого года я остался единственным трезвым врачом в военном госпитале и к тому же самым молодым. Если быть честным — это такой вид дедовщины: новички всегда дежурят в Новый год.

И, как назло, через два часа после боя курантов (по местному времени) приводят солдата с больным животом. Чукчу. Хотя в госпитале и существует хирург Антон Петрович Уколов, который ловко справляется с хирургическими задачами, мне — как военному врачу — необходимо уметь всё. Абсолютно всё. Антон Петрович может заболеть и напиться до забытья, вот как в эту ночь. Кроме меня и Уколова в госпитале были еще стоматолог, анестезиолог и начальник, который уже и забыл, что такое медицина. А я в интернатуре терапии обучался, стало быть — я терапевт, никак не хирург. На операциях до этого только крючки держал. Еще в школе и на первых курсах я мечтал о хирургии, но на третьем курсе точно понял, что это ну совсем не мое. А я должен уметь всё…

Я помню прекрасно бледную с зеленым оттенком физиономию передо мной в смотровой. До этой ночи я не встречал зеленых чукчей, они все были смуглыми. Это был солдат из роты кочегаров, руки его были черны от угля, а под ногтями прочно засела зольная грязь. Отлично помню и его вынужденное положение: он обеими руками держался за живот и при этом громко стонал. С умным выражением я приложил ладонь к горячему лбу и приказал ему раздеваться, параллельно судорожно задавая вопросы, на которые я хотел получить отрицательный ответ.

— Где болит, показывай! Тошнота, рвота были сегодня?

Солдат убедительно мычал в ответ на все мои вопросы и качал головой. Тут мне отчетливо вспомнились именные аппендикулярные симптомы: Ровзинга, Образцова, Кохера, Щеткина—Блюмберга. Всего их, наверное, штук сорок,
но и этих хватило, чтобы мои самые страшные сомнения подтвердились. Острый аппендицит. Надо быстро принимать решение.

— Давно живот болит? — продолжал я расспрос, при этом не отпуская руку с живота.

— Да уж второй день, док! О-о-о-о… Что ж вы меня так мучаете? Зачем мне давите? А-а-а-а-а-а!

Вот дура-а-а-к! Вчера бы пришел, все бы на месте были. И анестезиолог и Уколов! Мы бы втроем справились… А сейчас что? Угораздило же тебя в Новый год заболеть! Идиот!

— Тут операция нужна, солдат! Если сейчас не сделаем, до утра можешь не дотянуть! Соображаешь? Согласен?

— Да делайте со мной что хочете, лишь бы не болело! О-о-о-о-о…

По спине вдоль позвоночного столба стекал холодный пот при одной только мысли об операции. В голове всплывали рассказы Чехова и Булгакова, и тут мне впервые показалось, что их медицинские байки нисколько не смешные. Надо быстро принимать решение.

— Алло, Ильинична? Да-да, и тебя с Новым годом, дорогая! Ты много выпила? На ногах стоишь? Стоишь? — хорошо! А анестезиолог наш знаешь где? С тобой бухал? Уже лежит? Ну ладно, давай руки в ноги и в госпиталь! У меня тут острый живот, резать будем! До Уколова дозвониться не могу, значит, тоже уже лежит… Как придешь, готовь операционную и набор для аппендэктомии! Кишки резать, говорю, будем! Ты меня поняла?!

Отправил бойца с сопровождающим в душ отмывать грязь с тела и брить пах, а сам побежал искать атлас оперативной хирургии. Через сорок секунд прибежал к себе в кабинет и схватил книгу с полки, перелистал ее влажными пальцами, нашел главу про аппендицит. На рисунках все было до неприличия просто и понятно. Вот кишка, вот брыжейка, вот червеобразный отросток, черт бы его побрал! Пробовал читать пояснения и ничего не понимал, буквы скакали перед глазами. Я ни разу самостоятельно не делал аппендэктомию. Но теперь уже поздно…

В два часа тридцать минут я поднялся в операционную с книгой под мышкой и будто сквозь туман увидел кафельный пол, бестеневую ослепительную лампу и блестящие инструменты. Солдат уже лежал полураздетый на столе. Ильинична, самая опытная медсестра в госпитале, завершала раскладку инструментов на столике, об истинном предназначении половины из которых я и не подозревал. Сопровождающего я отправил домой к Уколову, в последней надежде его разбудить. Стараясь не выдать дрожи в ногах, приступил к предоперационной обработке рук.

— Док, а книжка вам зачем? Вы чё, меня по ней резать будете? — вдруг спросил солдат.

— Нет, боец! Я этих разрезов столько сделал, что мне теперь скучно только скальпелем махать, и я читаю книги во время операций, — объяснил я.

— Ну, тогда ладно! О-о-о-о, как болит… — и он продолжил выть.

Когда я раскрыл атлас с изображениями аппендикса и положил на второй столик рядом с собой, Ильинична, несмотря на замутненный взгляд, сразу все поняла и вопросов лишних больше не задавала. Мы соорудили некое подобие ширмы из стерильной клеенки между головой солдата и операционным полем.

— Ильинична, готовь новокаин, пожалуйста, будем под местным делать, — приказал я.

Передо мной предстал живот, обработанный йодом и спиртом, на котором красовалась разметка будущего разреза.

— Зажим и скальпель, — я старался говорить «уверенно».

Произносить эти два слова я мечтал со школьной скамьи. Но сейчас я думал только о том, чтобы не убить солдата на столе. Что же я делаю? Из радио тихо доносились звуки музыки уникальной в этих краях станции «Пурга»; самой музыки и слов я разобрать не мог, слышал только свой пульс. Я взял скальпель и провел косую черту. Крови не было. Из раны выступил бело-желтый жир. Я второй раз провел скальпелем по этой субстанции и опять ничего не кровило.

— Крючки, доктор! — произнесла Ильинична.

— А? Что? Да, конечно, спасибо. Не больно?

— Не, вообще ничё не чувствую… и болеть меньше стало… — ответил солдат.

Аккуратно, стараясь вспомнить все свои навыки, я при помощи зажима и скальпеля стал продвигаться вглубь разреза. Когда дошел до мышцы, в рану откуда-то хлынула темно-красная густая кровь и мгновенно заполнила всё. Ильинична стала вытирать ее марлей, но кровь никак не унималась. Сдерживая дрожь в руках, я стал тыкать зажимом по краям разреза; кровь не останавливалась. В один миг мне стало холодно, и ручеек на спине превратился в полноводную реку. Зачем я пошел в медицину? Почему я сегодня не нажрался, как доктор Уколов? Лежал бы себе пьяный дома…

— Крючками не справлюсь. Давай ранорасширитель!

В слепом отчаянии я зажал край раны; кровь перестала течь. Перевязал сосуд и попросил отсос для крови. Теперь рана была чистой и на ее дне блестел апоневроз. Дальше я стал действовать более уверенно, разрезал апоневроз и раздвинул мышцы. Поднял в виде конуса пинцетом брюшину и рассек и ее. По радио объявили, что местное время три часа тридцать минут. Я что, час тут вожусь? Пока даже кишку еще не видел. Куда я полез? Дождался б, когда Уколов протрезвеет, и помог ему. Но нет же, сам взялся. Ильинична заботливо промокнула мой лоб.

То, что я видел теперь внутри раны, не было похоже ни на один рисунок из атласа. Я пальцами извлек наружу слепую кишку; по руководству, у нее должен быть серо-аспидный цвет. Солдат продолжал безмолвно мычать, на боль не жаловался, значит, можно было действовать дальше. Я и аспид-то в глаза не видел, но продолжил поиски червеобразного отростка. Вот же он! Червяк! Ярко-красный и скользкий. Схватил его зажимом, перевязал ниткой и решительно оттяпал от кишки. Разжав концы зажима, я быстро выбросил его в отходы. Но Ильинична, окончательно протрезвевшая к этому моменту, посмотрела на меня с укором и достала его своим пинцетом. После чего погрузила червяка в банку со спиртом. Точно! Нужно же еще гистологию провести того, что я отрезал. Все молчали. Мне хотелось извиниться за свое незнание и невежество перед Ильиничной за то, что я вообще учился на врача. Но ход моих мыслей прервал солдат:

— Док, ну чё у вас там? Долго мне еще так лежать? У меня жопа затекла, и я в туалет хочу!

Сквозь пелену на глазах я увидел ухмылку на лице Ильиничны и ответил:

— Не ссы, боец! Отрезали что надо, и вот уже зашиваю. Потерпи чуток!

Я стал послойно зашивать свой разрез как умел. Закончив с шитьем, я с помощью Ильиничны переложил солдата на каталку, и его отвезли в палату.

— Блестящая операция, доктор! — произнесла она.

Мне подумалось, что она смеется надо мной, и я посмотрел на нее с недоверием. Ее улыбка говорила об обратном.

— Правда-правда! Доктор Уколов быстрее, конечно, справляется, но у него рука набитая. А вы в первый раз — и вот так! Р-р-раз — и отрезал!

Я сделал последние назначения необходимой терапии и сел за написание нудного, но необходимого протокола операции. Рубашка окончательно высохла в пять утра, я проведал солдата, который мирно спал под одеялом, и пошел к себе. Добрался до кушетки и лег на нее прямо в одежде. Через пять минут я уже спал.

В течение следующего дня я проверял состояние солдата ежечасно. Каждый раз приподнимал повязку: швы на месте? Не разошлись? Солдат чувствовал себя гораздо лучше, температуры и боли больше не было. После десятого раза он уже напрягся:

— Добрый доктор, со мной все хорошо, отдыхайте, пожалуйста! Ничего не болит, и я уже даже смог пожрать.

Вечером второго дня пришел кривой и заспанный доктор Уколов, проверил мои швы, похвалил меня и ушел пить дальше. Я продолжал ночевать в госпитале. Следующие пять дней я жил как в тумане, заметно исхудал и осунулся.

Мой воспаленный разум рисовал страшные картины. У солдата разойдутся мои неровные швы, и кишка вылезет наружу. У него будет сепсис! Зачем я туда вообще сам полез? Солдата начинает трясти озноб, поначалу он улыбается, вспоминает свой родной чум и родителей, потом затихает. Ему уже совсем не до оленьего мяса и красной рыбы. Температура поднимается все выше и начинается бред с галлюцинациями. Приходят доктор Уколов и командир части. А затем его накрывают белой простыней и увозят в морг.

По поселку начинают ползти слухи.

— Чё это он умер?

— Так это наш начмед ему операцию в Новый год сделал!

— Во оно как!

Потом следствие, военный суд, об этом уже знает все Министерство обороны. Подключается Комитет солдатских матерей. Позор на всю страну. И вот я уже не военный врач и не человек вовсе.

Уколов продолжал пить вместе с анестезиологом. Патологоанатом согласился принять меня после Рождества Христова. Все это время на меня смотрела со стола банка с червяком.

На следующий день после православного праздника я первым делом направился через залив в городскую больницу к специалисту по червеобразным отросткам. Это был человек с длинными седыми усами и бородой. Этот доктор работал здесь с момента основания больницы. Налил кофе, взял из моих рук склянку и удалился в лабораторию. Вернувшись через тридцать с чем-то минут, он сказал сквозь бороду:

— Это точно червеобразный отросток, только он нормальный абсолютно! Но это мне еще перепроверить надо будет. Главное, что солдат жив и здоров! Допивай свой кофе и пойдем коньяку лучше тяпнем.

И в этот момент мне сразу как-то легче стало. Я тут же обрадовался и позвонил Ильиничне с отличными новостями. Вернулся в госпиталь, снял солдату швы с раны и отправил его в часть.

Еще через неделю я получил заключение патологоанатома, которое я не стал вклеивать в историю болезни, а тут же сжег. Но его текст помню до сих пор:

«Отросток обычного цвета, сосуды брыжейки инъецированы, на разрезе — слизистая оболочка несколько отечна, без эрозий и очагов деструкции, в просвете — небольшое количество прозрачной слизи. Гистологически отмечается полнокровие сосудов слизистой оболочки и подслизистой основы, в криптах — единичные слущенные клетки. Рисунок лимфоидных узелков сохранен. Просвет заполнен слабооксифильными массами с единичными полиморфноядерными лейкоцитами. Дата. Подпись. На обороте значилось — Cum Deo!»

Только после этой бумаги солдат навсегда исчез из моей головы.