ЛЮДИ И СУДЬБЫ

ДАНИИЛ ПЕТРОВ

Родословные детективы

Пособие по установлению и сохранению истории семьи

Мнимый отход от биографического геноцида

До 1936 года в публичных (несекретных) советских нормативных документах существовали хотя бы косвенные ссылки обосновывавшие преследования граждан с «чуждой» биографией. В Конституции РСФСР 1918 года указывалось в преамбуле, что одна из ее целей «беспощадное подавление эксплуататоров». Статья 23 провозгласила, что Советская Россия «лишает отдельных лиц и отдельные группы лиц прав, которые используются ими в ущерб интересам социалистической революции» — норма настолько вольно сформулированная, что позволяет подводить под нее широкий круг лиц и определять его каждый раз по-разному, не говоря уже о том, что «интересы революции» — еще одна лазейка, дававшая возможность советской власти оправдать ею любое беззаконие. По статье 65 лишались избирательных прав («лишенцы»), в том числе:

«а) лица, прибегающие к наемному труду с целью извлечения прибыли;

б) лица, живущие на нетрудовой доход, как-то: проценты с капитала, доходы с предприятий, поступления с имущества и т. п.;

в) частные торговцы, торговые и коммерческие посредники;

г) монахи и духовные служители церквей и религиозных культов;

д) служащие и агенты бывшей полиции, особого корпуса жандармов и охранных отделений, а также члены царствовавшего в России дома…».

Буквально только подпункт «д» относился к лицам с соответствующим прошлым. В иных пунктах, как мы видим, речь шла о текущей деятельности граждан, и уж во всяком случае, не об их детях. Тем не менее, это не мешало устроить широкий геноцид в собственной стране против неугодных власти лиц по признаку их «неудачной», «чуждой» биографии. В конце концов оправдать его можно было той же статьей 23 Конституции. Впрочем, делать это не приходилось. Ведь Конституции в советской России были документом-прикрытием. Его задача была создать видимость совершенного общества и гармоничных отношений в нем. Это был документ на экспорт. В реальной жизни в части прав граждан он почти не применялся. Для фактического применения существовали законы и большое количество подзаконных актов. Отдельный блок советского законодательства — тот, который издавался под грифами секретности, в том числе не советскими законодательными органами, а партией.

Тем не менее даже статьи 23 и 65 Конституции 1918 года (в Конституции РСФСР 1925 года они стали статьями 14 и 69) показывали, что равенства граждан в РСФСР нет. Поэтому с соответствующей пропагандистской помпой в 1936 году в новой Конституции СССР с официальным ярлыком «сталинская» все граждане формально были уравнены в правах. «Лишенцы» с 1936 года на уровне Конституции отсутствуют. Более того, в речах И. Джугашвили (Сталина) появляются рассуждения о том, что происхождение человека не всегда так важно: надо же было как-то публично оправдать дворянское происхождение Ульянова (Ленина), буржуазное Маркса и т. п. Вот характерная цитата главного начальника Страны Советов в 1937 году: «Говорят, Тухачевский — помещик, кто-то другой — попович. Такой подход, товарищи, ничего не решает, абсолютно не решает. Когда говорят о дворянах как о враждебном классе трудовому народу, имеют в виду класс, сословие, прослойку, но это не значит, что некоторые отдельные лица из дворян не могут служить рабочему классу. Ленин был дворянского происхождения… Энгельс был сын фабриканта — непролетарские элементы, как хотите. Сам Энгельс управлял своей фабрикой и кормил этим Маркса. Чернышевский был сын попа — неплохой был человек. И наоборот. Серебряков был рабочий, а вы знаете, каким мерзавцем он оказался. Лившиц был рабочим, малограмотным рабочим, а оказался шпионом. Когда говорят о враждебных силах, имеют в виду класс, сословие, прослойку, но не каждое лицо из данного класса может вредить. Отдельные лица из дворян, из буржуазии работали на пользу рабочему классу, и работали неплохо. Из такой прослойки, как адвокаты, скажем, было много революционеров. Маркс был сын адвоката, не сын батрака и не сын рабочего. Из этих прослоек всегда могут быть лица, которые могут служить делу рабочего класса не хуже, а лучше, чем чистые кровные пролетарии. Поэтому общая мерка, что это не сын батрака, — это старая мерка, к отдельным лицам неприменимая…»^[3]

Данное выступление Джугашвили — аналог «головокружения от успехов», но только в области родословия. Напомним, в 1930 году под этим заголовком вышла статья советского диктатора (кстати, фактически при сталинской деспотии даже газетная статья относилась к источникам права, воли верховной власти), в которой указывалось на перегибы в политике сгона крестьян в колхозы и раскулачивания. Этим в 1930 году деятельность по уничтожению русской деревни была подтверждена, но власть делала вид беспристрастного арбитра в центре «политического» спектра, «милостиво защищавшего» народ от «перегибов» на местах. Это должно было сохранить образ верховной власти как справедливой и прикрывать истинные намерения по уничтожению традиционного крестьянского уклада. Никакого отказа от последнего намерения в СССР ни при Джугашвили, ни позднее вплоть до перестройки не намечалось.

Так, и выступление Джугашвили в 1937 году по родословным вопросам, по сути, не отменяло борьбу с «враждебными сословиями». Оно давало объяснение, почему в этом подходе могут быть исключения. Впрочем, «бывшим», чтобы стать таким исключением, чтобы иметь определенный статус в СССР, приходилось это оплачивать недешево и нематериальными ценностями… Например, дворянину Сергею Михалкову для этого пришлось сочинить гимн СССР, включить в него строки «Нас вырастил Сталин — на верность народу…», сочинить еще массу вещей по заказу власти, как-то: «Песню юных пионеров» со следующими строками: «В труде и в науке как Ленин, и Сталин пойдем неустанно вперед…» и много подобного. Автору музыки советского гимна А. Александрову не заметили его прошлое «церковника» (он был регентом в ряде храмов, в том числе в храме Христа Спасителя) и т. п.

С другой стороны, нуждается в отдельном исследовании, как «бывшие», например, тот же Александров, писали в анкетах, при проверках и т. п. о своем прошлом. Ведь открыто о дворянском прошлом и прочих «чуждых» элементах биографии граждане стали робко вспоминать лишь в перестройку и открыто публично об этом говорить лишь после падения большевизма в 1991 году. При Сталине, как пишет сам Сергей Михалков, «меня с моей неблагополучной родо­словной, могли арестовать или сделать, как тогда говорили „лишенцем“, иначе сказать, запретить получение мне высшего образования… Как и многим другим, нам, и Михалковым, и Глебовым в годы сталинских репрессий приходилось скрывать дворянское происхождение».^[4] К последней фразе — единственный вопрос: неужели автор сразу после смерти Джугашвили (Сталина) стал указывать в анкетах и открыто сообщать, что он из дворян? Ой, вряд ли. Автору советского гимна, лауреату госпремий, члену партии и пр. было много, что терять.

 В СССР скрывали свою родословную и другие коллеги Михалкова из творческого цеха. Причины те же. Так, Константин Симонов открыто никогда не сообщал при жизни, что его предки по линии матери — из князей Оболенских.^[5] Это могло бы ему дорого стоить, несмотря на Сталинские премии и верноподданнические строки такого рода:

Нет слов таких, чтоб ими описать

Всю нетерпимость горя и печали.

Нет слов таких, чтоб ими рассказать,

Как мы скорбим по Вам, товарищ Сталин…

Во-вторых, приведенные слова Джугашвили подчеркивали, что наличие «правильных» предков и «хорошей» биографии в СССР — не гарантия, что тебя не уничтожит существовавшая в совдепии система насилия. Вкупе с другими словами советского сатрапа, например: «Необходимо разбить и отбросить гнилую теорию о том, <…> что классовый враг становится будто бы все более и более ручным. Это не только гнилая теория, но и опасная теория…»^[6], равно как со словами Джугашвили в его тосте, произнесенном 7 ноября 1937 года о необходимости уничтожения не только врагов народа, но и «всего их рода» (см. эпиграф к данной главе) — становится очевидно, что агрессивность войны советской власти против собственного народа в 1930-е не снижалась.

Тем не менее до сегодняшнего дня сохранился миф о том, что после Конституции СССР 1936 года советских граждан перестали преследовать за происхождение. То, что это не так, подтверждается и рядом приведенных ранее цитат из советских документов, датированных после 1936 года, и более внимательным прочтением самих слов Джугашвили. Да и сами граждане, уже наученные «искренности и правдивости» большевиков, не всегда верили в мероприятия последних по якобы прекращению преследований «бывших». В декабре 1935 года были отменены ограничения на прием «лишенцев» в вузы и техникумы. Тем не менее любопытства советской власти к биографиям абитуриентов это не уменьшило: как расспрашивали в биографиях, анкетах и собеседованиях о происхождении и предках, так и продолжали это делать. Некоторые советские подданные это чувствовали и давали соответствующий комментарий. Последний, в свою очередь, оказывался бдительно подслушанным советской спецслужбой.

Из совсекретного спецсообщения УГБ НКВД 7. 1. 1936 г. в Ленобком «Об откликах на постановление ЦИК и СНК СССР от 29. 12. 1935 „Об отмене ограничений по приему в ВУЗы и техникумы“»: «Служащая завода № 4 им. Калинина Кирова: „Это постановление останется на бумаге. Пишут о том, что устраняются ограничения, на самом деле, отсев классово-чуждых элементов будет происходить“.

Тот же завод, фамилия не установлена: „Постановление правительства издано для того, чтобы вылавливать социально-чуждых и делать соответствующие выводы. Недаром в этом году вычистили из ВУЗов массу людей“».^[7]

Советская цензура также тщательно вымарывала из газет чрезмерные надежды граждан на послабления в сфере отношения советского государства к их происхождению. Впрочем, второй причиной такой политики Главлита, очевидно, было и стремление не выпячивать дикость советской политики по преследованию «бывших»:

[Газета] «Знамя труда» № 24 от 17. 7. 36: «В статье „Мы самая счастливая молодежь в мире“ дано такое утверждение: „Проект новой конституции открывает широкие права перед советской интеллигенцией, ставшей равноправными гражданами нашей великой родины“. Цензор предложил улучшить редакцию».^[8]

Газета «На стройке» № 26 от 8. 7. 36 г. «Газета задержана цензором Рогозиным и конфискована». Причина такого решения цензора — «статья профессора Аше „Документ высокой радости“, в которой ярко выражено его недовольство существующей системой. Совершенно открыто высказаны контрреволюционные мысли. Вот несколько характерных выдержек: „В бесчисленных анкетах за все годы революции я должен был носить этот ярлык (дворянин), незаслуженно позоривший меня и служивший причиной недоверия ко мне“ или „Жду трепетно, жду того дня и часа, когда я и все мне подобные трудящиеся интеллигенты заслужат полного доверия, полного равноправия…“»^[9]

То, что биографическое любопытство советского государства сталинская конституция не уменьшила, подтверждается официальными анкетами после 1936 года. Рабочих заставляли порой заново отвечать в них на родословные и другие личные вопросы, после чего, в том числе через НКВД—МГБ—КГБ, проводилась проверка родословных исповедей советских подданных. Так, в 1940 году упомянутого ранее деда автора Афанасия Петрова, как и его коллег, заставили заполнить новую анкету. Формальный отказ в Конституции 1936 года от интереса к предкам в ней не отразился. Вот образцы вопросов:

«Точно указать сословие или происхождение до революции (из крестьян, мещан, дворян, купцов, дух. звания, военного сословия»,

«Родители: …сословие или происхождение, владели ли недвижимым имуществом, каким именно и где, чем занимались до революции?» (почти те же вопросы по родителям жены/мужа),

«Кто из родственников ваших или вашей жены (мужа) лишены избирательных прав и за что?»,

«Имеете ли родных или близких знакомых за границей, где и чем занимаются, когда и почему выехали из СССР, их адреса?»,

«Служили ли в войсках и учреждениях белых правительств?»,

«Кто из членов ВКП(б) вас хорошо знает и где он сейчас?»,

«Где и когда проходили советскую чистку, какие результаты?» и т. д.

На анкете деда-столяра — грозный штамп «Проверен» и дата.^[10] Из последней следует, что проверяли анкетные данные больше 6 месяцев.

Почти аналогичный бланк заполнил другой дед автора, Василий Привалихин в августе 1945 года при поступлении водопроводчиком (!) в военный институт в Ленинграде, занимавшийся исследованиями в области материалов.^[11] Похожие (впрочем, уже чуть менее подробные) анкеты дожили до 1990-х годов, когда их использовали скорее по инерции, нежели с умыслом.

НКВД и его преемники в секретных документах после 1936 года также не стесняли себя в ссылках на то, что, как еще в 1918 году было указано первыми большевиками, одним из основных показаний виновности человека является его происхождение. Так, например, в 1938 году начальник УНКВД по Ленобласти пишет в секретном сообщении большевистским руководителям Ленинграда А. Жданову и А. Кузнецову о том, кого надо обвинить в воровстве в торговой сети Ленинграда, в очередях и дефиците в магазинах: «При этом направляю докладную записку <…> о значительной засоренности системы Райпищеторгов социально-чуждыми хищническими элементами, проникшими на руководящие должности. Считал бы необходимым, кроме оперативных мероприятий, проводимых по линии НКВД, предложить отделу торговли Ленсовета удалить из аппаратов Райпищеторгов и их торговой сети всех ранее судившихся за хищения, растраты, подлоги и быв<ших> кулаков, торговцев, полицейских, быв<ших> владельцев частных предприятий и служителей религиозного культа». В самой приложенной докладной записке НКВД планирует следующие мероприятия по улучшению снабжения ленинградцев товарами и продуктами: «1. Берем в специальную форсированную проверку деятельность ранее судившихся, выявленных чинов полиции, служителей религиозного культа и других политически не заслуживающих доверия элементов, с задачей установления их практической подрывной деятельности, ареста и удаления из аппарата торговли в течение месяца-полутора. 2. Продолжаем работу по полному выявлению засоренности всех систем торговли социально-чуждым,
а/с [антисоветским] и вредительским элементом…»^[12]

В сентябре 1940 года Главное управление Политпропаганды ВМФ рассылает по частям и организациям ВМФ совсекретный циркуляр, в котором еще раз обращает внимание на необходимость выявления и преследования людей по критерию их происхождения: «…Учреждения и предприятия тыла ЧФ (Черноморского флота. — Д. П.) засорены людьми, не внушающими полного политического доверия. Только за последнее время было уволено 14 человек бывших эсеров и меньшевиков, 51 человек бывших белых, кулаков, торговцев и пр…. Начальник отдела политической пропаганды тыла ЧФ тов. Фомин занял нерешительную позицию в деле очищения тыла ЧФ от неустойчивого элемента. Старшина баржи Уланов в анкете пишет: „В 1917 году состоял в партии эсеров, выбыл ввиду прихода большевиков. Был организатором буржуазного и пролетарского комитета“. Начальник ОПП тов. Фомин вместо того, чтобы немедленно уволить Уланова, пишет „Выяснить, что за буржуазный комитет“.

Слесарь-моторист Димирков лично в биографии пишет, что „отец и мать раскулачены и высланы. Один брат раскулачен и репрессирован органами НКВД, а другой брат скрылся с 1932 года и неизвестно где находится. Был под судом по 162 ст. УК. Был под следствием НКВД“. Димирков ведет антисоветские разговоры. Начальник ОПП тов. Фомин вместо того, чтобы добиться немедленного увольнения, пишет на личном деле резолюцию: „Дать служебную и политическую характеристику. Как работает?“».^[13]

Апогеем вреда стране, который принесло преследование людей за прошлое, за родственников и знакомых, можно считать то, что эти элементы биографии наших предков были для власти не менее важны и в период Великой Отечественной войны. Эти факты одновременно являются самодостаточным опровержением сказок о прекращении биографического геноцида с 1936 года. Когда страна должна была отбросить все надуманные подозрения и объединиться в борьбе с внешним врагом, советская власть продолжала бояться своего народа, не переставая проверять прошлое защитников Отечества. Публично с 1990-х годов обсуждалось немало случаев, когда герои войны не получали заслуженные награды только лишь по причине не устраивающих советскую власть анкетных данных. Менее известна текущая военная переписка, иллюстрирующая эту проблему. Обратимся к запросу 1942 года, сделанному на стандартном бланке: «Председателю Леноблисполкома. В Военном ведомстве служит по вольному найму гр-ка Петрова (Ефимова) Антонина Дмитриевна, рождения 1915 г., уроженец [мужской род здесь и далее — так в документе] Ленинградской области, Волотовского района, дер. Речки. ПРОШУ СРОЧНО СООБЩИТЬ:

1. Соц. имущественное положение его родителей до революции, чем они занимались, а также и он сам.

2. Национальность.

3. Их деятельность в период гражданской войны, служба в белой армии его близких родственников.

4. Отношение его родственников к мероприятиям партии и правительства в период гражданской войны и в настоящее время.

 5. Чем занимались и занимаются его родственники и родители в настоящее время, связь с ними.

6. Лишался ли кто из родственников и лично он избирательных прав, когда и за что.

7. Подвергались ли его родственники и лично он сам судебным репрессиям, когда, за что, решение по делу.

8. Имеются ли родственники за границей, где, существует ли связь с ними.

Ответ шлите по адресу: Сев. Флот, Военно-Морская почта 1141, почтовый ящик 36, полковому комиссару. Начальник части кадров, интендант 3 ранга Пахомов».^[14]

В делах с жалобами граждан на увольнения с работы, непринятие в вуз и т. п. после войны также постоянно встречаем такие причины возникновения у них проблем, как наличие кулаков и пр. в роду, родственников за границей, нахождение в оккупации и т. п. Жалобы такие в большинстве случаев не удовлетворялись.^[15]

Равно не только после войны, но даже после смерти Джугашвили секретная переписка партийных органов и спецслужб о прошлом граждан и их родственников не прекратилась: «В связи с рассмотрением заявления Захарова Ивана Ивановича, просим Вас проверить соцположение его родителей. По имеющимся у нас сведениям, отец Захарова И. И. — Захаров Иван Константинович, 1883 г. р., проживал в дер. Гришино Шешуринского с/совета, Сережинского района, Великолукской области. Имел большое количество земли, свыше 10 голов крупного рогатого скота. В 1922 году вся излишняя и сенокосная площадь у него была изъята и передана в доход государству. В период коллективизации Захаров И. К. облагался твердым заданием, которое не выполнил, за что в 1932 году был арестован. Также просим сообщить, как указывал занятие родителей при вступлении в партию состоящий у Вас на партучете брат Захарова И. К. — Захаров Григорий Иванович, г. р. 1916, работающий счетоводом в колхозе им. Калинина. С ответом просьба не задержать» (из запроса Ленинградского Горкома КПСС 1957 года^[16]).

В свою очередь, биографический геноцид, осуществлявшийся советской властью, после войны продолжал скрываться режимом. Органы цензуры обсуждение этой темы продолжали не допускать в прессу: «Политико-идеологический контроль… В течение года по сигналам цензоров отдела сделан ряд существенных задержаний и вмешательств, предотвративших выход в свет политически порочных изданий. Из них. В июне 1957 года издательством „Советский писатель“ на контроль был представлен сборник рассказов „Ночь в конце месяца“ (автор Шим). В сборник были включены политические порочные рассказы. В рассказе „Старая девочка“ показывалась бесперспективность, безвыходность положения, в которое в наше время попала простая советская девушка из-за того, что она в годы Отечественной войны оказалась на оккупированной территории, а в 1937 г. были арестованы ее родители. Только из-за анкетных данных честный трудолюбивый человек не может получить работы по специальности, лишен возможности быть счастливым с любимым человеком» (из отчетов Леноблгорлита за 1957 год^[17]).

Таким образом, при Джугашвили отхода от биографического геноцида не произошло. Либерализация, а именно постепенное (и лишь частичное!) очеловечивание, в этой сфере началась позже — при Н. С. Хрущеве: за прошлое предков перестали привлекать к уголовной ответственности, но карьеру такое прошлое поломать могло. Преследования стали менее массовыми, но были ознаменованы тем же порочным вниманием советской власти к родству своих подданных: «…Помешала фамилия. <…> Родная сестра отца Наталья Евгеньевна была известной правозащитницей и поэтом, создавшей вместе с Валерием Чалидзе, Людмилой Алексеевой и другими диссидентами „Хронику текущих событий“, вольный информационный журнал, выходивший в „самиздате“ с 1968 до 1983 года и бывший для советской власти и госбезопасности буквально костью в горле. Наталья Горбаневская вместе с группой разделявших ее взгляды людей вышла в 1968 году на Лобное место на Красной площади, протестуя против советской оккупации Чехословакии. Все были арестованы, а Наталья была отправлена в специальную психиатрическую больницу КГБ. <…> Мои отец и мать к правозащитной деятельности отношения не имели, но когда я заканчивал школу, то маму вызвали в „компетентные органы“ и проинформировали, что мне не дадут поступить в МГУ, ибо советской родине в этом главном вузе страны, как было сказано, „по горло хватило одной Горбаневской“».^[18]

В целом хрущевско-брежневский период в части отношения власти к родству человека можно охарактеризовать стремлением ограничиваться внеуголовным притеснением родственников тех, кто был репрессирован. Преследование только лишь за родство с теми, кто сам по себе не стал когда-то жертвой советского террора, было сведено к минимуму. Однако не стоит забывать, что среди репрессированных-то многие были как раз те, чья вина когда-то перед советской властью заключалась лишь в определенном социальном происхождении, а вовсе не в борьбе с советской властью. Образно говоря, в указанный период советское государство могло ограничить в правах внуков за то, что их отцы и матери были при Ульянове—Джугашвили наказаны за дедов и бабушек.

Полноценное очеловечивание советской политики в сфере родства началось в перестройку М. С. Горбачева. Окончательно проблемы с прошлым предков соотечественники смогли забыть лишь в 1991 году с падением режима, введшего когда-то стратоцид (преследование людей определенного происхождения).

Логика продолжения выяснения большевиками прошлого советских подданных после Конституции 1936 года, по всей видимости, не менялась.

Это давало власти возможность припугнуть, изолировать или устранить людей:

1. Хорошо помнящих, как на самом деле обстояли дела в России до 1917 года, а не как об этом рассказывала советская пропаганда.

2. Образованных выше среднего и способных критически мыслить, в том числе выявлять противоречия и прямую ложь в заявлениях советской власти.

«Бывшие» люди и иные «враги» долго оставались для большевиков удобным жупелом, козлом отпущения. На них можно было свалить ответственность за любые неудачи и проблемы в стране. Представители высшей касты, пострадавшие от ими же созданного коммунистического террора (Троцкий, Бухарин, Зиновьев, Каменев, Тухачевский, Якир и пр.), становились ритуальными жертвами, имитировавшими, говоря языком начала XXI века, «борьбу с коррупцией в верхнем эшелоне власти». Массовые преследования в регионах простых людей, к власти не имеющих отношения (от беспартийных инженеров и учителей до рядовых колхозников) позволяли именно их обвинить в глазах населения в развале, который царил в СССР: в авариях, в дефиците, в задержках зарплаты, в безработице, в повышении цен, в увеличении норм выработки и прочем. Сегодня об этом можно прочесть в рассекреченных партийных документах. В советские годы пресса об этом почти не писала. Граждане могли говорить об этом, только связывая эти проблемы «с происками врагов народа» и тому подобными причинами.

3. В ссылках на виновность «социально-чуждых» в проблемах страны, по всей видимости, имел место и определенный элемент самоуспокоения со стороны находившихся у власти большевиков. «Происки врагов» — всегда более легкое объяснение, чем признание неопытности и ошибок.

Да и сами советские люди порой понимали, что одна из причин коммунистического террора после Гражданской войны как раз в желании власти перевести стрелки за неудачи на других: «Чагодощенский район Ленинградской области:
„Советская власть для отвода глаз в трудные моменты начинает арестовывать и судить ни в чем не повинных людей. Увидели, что народ беспокоится из-за отсутствия хлеба, так начали писать в газетах о вредителях и контрреволюционерах и хотят на них все свалить (Кириллов — объездчик Райлесхоза)“ <…> По всем фактам контрреволюционных проявлений ведется расследование. Виновные привлекаются к ответственности», — пишет о подслушанном у граждан НКВД.^[19]

Советские газеты также были вовлечены в отслеживание «настроений» советских подданных и исправно рапортовали о результатах в коммунистическую партию. Если верить одному из таких докладов газеты «Ленинградская правда», то некоторые граждане доверяли советской пропаганде в части причин очередей, дефицита и других проблем: «В ряде районов Ленинграда за последние дни наблюдаются серьезные перебои в торговле сливочным маслом… Почему происходят перебои? Трудящиеся в своих письмах в редакцию прямо указывают, что это дело вражеских рук, что недобитые последыши из троцкистско-бухаринского охвостья всячески пытаются напакостить именно сейчас, когда вся страна готовится к выборам в Верховный совет СССР… Отсутствовало не только масло. Не было в продаже ходовых сортов колбасы, дешевого сыра, некоторых круп, дешевых макарон. В крупном магазине рядом с заводом имени Калинина вот уже 2 дня как не завозят масла, сосисок, сарделек, яблок. Сыр не привозили с Октябрьских праздников. …Из проверенных на днях торговой инспекцией 146 магазинов в 54 отсутствовали такие товары как спички, махорка, дешевые кондитерские изделия, соль…»^[20]

Несложно найти и указания высших партийных чиновников о порядке определения причин советских неудач. В августе 1937 года на пленуме Валдайского райкома ВКП(б) инструктор Ленобкома Ильин объяснил: «На последнем пленуме Обкома ВКП(б) тов. Жданов сказал, что там, где идет дело плохо, нужно искать врага, вот Обком, видя это, и начал обследовать работу Валдайского Райкома».^[21] Неудивительно, что целый букет «врагов» был с помощью Обкома и НКВД найден в Валдайском районе. Кого-то расстреляли, кому-то дали срок, кто-то покончил самоубийством, но всех объединяло либо «неблагополучное» происхождение, либо знакомство с уже «разоблаченными врагами народа».

1. Адамович А., Гранин Д. Блокадная книга. СПб., 2013. С. 536.

2. Кривошеин Н.: Дважды француз Советского Союза. Христианская библиотека. Нижний Новгород. 2014. С. 106, 308.

3. Выступление на расширенном заседании Военного Совета при наркоме обороны 2 июня 1937 года. — И. В. Сталин. Сочинения. Т. 14. С. 266.

4. Михалков С. Что такое счастье. М., 2007. С. 8, 68.

5. Абрамов В. Укрытая родословная Константина Симонова. Почему известный писатель скрывал свое происхождение // «Санкт-Петербургские ведомости» от 26. 8. 2011.

6. Сталин И. В. О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и других двурушников. Доклад на Пленуме ЦК 3 марта 1937 года. Партиздат, 1937.

7. ЦГАИПД СПБ. Ф. 24. Оп. 2в. Д. 1831. Л. 32—38.

8. Из декадной сводки важнейших вычерков предварительной цензуры с 10 июля по 20 июля 1936: ЦГАИПД СПБ. Ф. 24. Оп. 2в. Д. 1625. Л. 5.

9. Из Сводок Леноблгорлита за июль 1936 года: ЦГАИПД СПБ. Ф. 24. Оп. 2в. Д. 1625. Л. 10—14.

10. Заявление-анкета от 23. 03. 1940: Архив ОАО «Водтрансприбор» (СПб.), личное дело Петрова Афанасия Ивановича. Л. 24 —25.

11. Заявление-анкета от 22. 8. 1945: Архив ОАО «ЦНИИ материалов» (СПб.), личное дело Привалихина Василия Ивановича. Л. 1—2.

12. Спецсообщение УНКВД от 16. 7. 38: ЦГАИПД СПБ. Ф. 24. Оп. 2в. Д. 3023. Л. 99—103.

13. Письмо № 43 от 14. 9. 1940: РГА ВМФ. Ф. Р-322. Оп. 14. Д. 67. Л. 39—42 (копия).

14. Запрос от 2. 4. 1942 № 68: ЦГА СПб. Ф. 7179. Оп. 16. Д. 291. Л. 55.

15. Так, в деле 135 (опись 19, фонда 24 в ЦГАИПД СПБ) хранится несколько подобных отказных жалоб: некоего Кадачигова Александра Филипповича уволили из органов МГБ, т. к. «обнаружилось», что его отец и дядя были кулаками; Каган Рахиль Львовну уволили с должности врача на военном полигоне, так как две ее сестры за границей, Казакову П. Г. отказали в приеме в вуз, так как он был в оккупации: листы 41-42, 45-56, 146 (соответственно).

16. Запрос Парткомиссии при Ленинградском ГК КПСС от 15. 1. 57 № 72с в адрес Секретаря Сережинского Райкома КПСС Великолукской Области: ЦГАИПД СПб. Ф. 25. Оп. 75. Д. 39. Л. 283.

17. Из Отчета о работе Управления по охране военных и государственных тайн в печати при Леноблисполкоме за 1957 год: ЦГАИПД СПб. Ф. 24. Оп. 105. Д. 144. Л. 46.

18. Профессор Михаил Викторович Горбаневский. О семье и превратностях судьбы / ГЛЭДИС. Гильдия лингвистов-экспертов по документационным и информационным спорам. Информационная брошюра. 2014. С. 8.

19. Из Спецсообщения УНКВД по Ленобласти от 17. 3. 37 «О перебоях в торговле хлебом в районах Ленинградской области». Совсекретно. ЦГАИПД СПб. Ф. 24. Оп. 2в. Д. 2491. Л. 58—68.

20. Из докладной в Ленинградский обком ВКП(б) работников редакции «Ленинградской правды» Гуревича и Тудера от 21. 1. 37 «О торговле маслом и другими продуктами»: ЦГАИПД СПб. Ф. 24. Оп. 2в. Д. 2306. Л. 65—71.

21. Из протокола № 2 от 13. 8. 1937: ЦГАИПД СПб. Ф. 24. Оп. 5. Д. 2491. Л. 2—16.

Продолжение следует