ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Михаил Яснов

 

 

* * *

Заиндевелый сад.

Заплесневелый пруд.

Куда глаза глядят,

туда мечты бредут.

Куда мечты бредут,

туда глаза глядят.

Давно зарыли пруд.

Давно срубили сад.

Вот лист, пятнист и ржав,

летит наискосок.

Дыханьем продышав

на памяти глазок,

как на стекле, — назад

посмотришь, и встают

заиндевелый сад,

заплесневелый пруд.

 

 

 

ВЕСНА

Выходит дерево нá люди

в чем земля родила.

Пó небу, как по наледи,

скользят четыре крыла.

 

А под ними вздымается

обморочный дымок.

А над ними ломается

облачный ледок.

 

 

 

* * *

Как легко поутру поется там,

где в листве что ни трель — цитата.

Птичья партия вслед за Моцартом:

та-та-тá, та-та-тá, та-та-тá-та.

 

Сколько чистого и неброского

свистопения до заката!

И внезапно — волной — из Бродского:

та-та-тá-та-та, та-тá-та, та-та-тá-та.

 

 

 

* * *

Выпустили джинна из бутыли —

я теперь погибну ни за грош.

Но, коня стреножив, в избу ты ли,

в пламень облаченная, войдешь?

 

В прошлом невозможно отсидеться,

и судьбе попробуй прекословь:

как волшебный отзвук диссидентства,

подступает поздняя любовь.

 

 

 

* * *

Как невостребованная мелочь,

за годы скопившаяся в бутыли,

меня уже не донимает немочь —

спасибо, купюры, за то, что были!

 

Спасибо за то, что бывал во власти

яркого света, черного мрака.

Спасибо, страхи, спасибо, страсти,

вы были госзнаками Зодиака.

 

Ни пустоты, ни огня в сосуде, —

время поймет красоту иначе.

Бог рассудит, ветер остудит,

судьба отсчитает копейки сдачи.

 

 

 

* * *

Былое не выкинуть. Как бы опрятно

ни выглядели пустые полки,

оно с помойки ползет обратно —

все эти платья, брюки, футболки.

 

Они опять заполняют память,

они приказывают оглянуться.

Так и хочется их напялить

и к сердцу прижать, и назад вернуться.

 

О продранные мои одежки —

как в ваших дырках судьба свистела!

Где, расскажи мне, еще найдешь ты

то, что и вправду так близко к телу?

 

Эти свидетели давних бедствий,

пота, крови… О как вы прытки!

Опыт — это предательство детства.

По углам расползаются даже нитки.

 

 

 

* * *

К утру, презрев ночные ГОСТы,

как повелось на их веку,

цикады перетерли звезды

в небесную муку.

 

Какой неведомый умелец

сумел расположить в ветвях

бесчисленные крылья мельниц,

гремящие впотьмах?

 

По горло этим скрипом сыт он,

но их прервать ему невмочь.

И светом весь залив усыпан —

и ночь не в ночь!

 

 

 

* * *

Черепаха вышла на дорогу.

Осмотрелась. Встала в полный рост.

Но пустыня не внимала Богу

и совсем не слышно было звезд.

 

Запахи резины и металла

наполняли маленькую грудь.

Шли машины. А она стояла,

молча собираясь в дальний путь.

 

Вот еще чуть-чуть, еще немножко,

и — вперед, куда ведет чутье…

И сверкала лунная дорожка,

как медаль, на панцире ее.

 

 

 

* * *

Карандашиком с грифелем острым

делай, делай отметки, не трусь!

С каждым годом все горестней ростом,

все теснее к земле становлюсь.

 

Никакому волшебному зелью

побороть этот путь не сули.

Уходить постепенно под землю

не больней, чем расти из земли.

 

 

 

* * *

Хочу в девяностые годы

вернуться хотя бы на миг.

Глоток неумелой свободы

поймать пузырьком на язык.

 

Какая-то сущая малость,

все вкривь получалось и вкось…

А вот ведь дышалось, дышалось,

дышалось, дышалось — жилось!

 

 

 

* * *

Не кори меня, не проси меня —

не осталось ни снов, ни слов.

Эмигрирую в Обессилию,

как Рембо или Гумилев.

 

Рифмы проданы, мысли розданы,

жизнь короче пульса в виске.

О тебе под черными звездами

напишу на белом песке.

 

Сохранив мой завет, беду мою,

словно каменное зерно,

море бросит его, не думая,

как игральную кость, на дно.

 

Обниматься ли, целоваться ли, —

где вы, царства былых широт?

И другая цивилизация

от тебя свой отсчет начнет.

 

 

 

* * *

Вновь замигал вдали бессмысленный маяк,

сквозь век, как сквозь туман, пробиться тщетно силясь…

Бессонница, Гомер, замучила. Итак,

тугие паруса… На чем остановились?

 

Ах, да, на том, что нет, что не хватает слов

и что родной язык у времени невольник,

и нет ни маяков уже, ни парусов,

и кто такой Гомер, не понимает школьник.

 

 

 

* * *

Всех разорванных, ставших золою,

сгнивших в ямах, пошедших под нож,

всех, залитых водой ледяною,

всех поруганных — как их сочтешь?

 

Их губили, топили, гноили,

их топтали в дорожной пыли,

и в одной безымянной могиле

вместе с родом людским погребли.

 

И небесною выпавший манной,

книжный пепел валит и валит,

и компьютер, как крест безымянный,

в чистом поле над ними стоит.