ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Тамара Курбанова

Скорлупа

 

Ее мир состоит из вкуса дешевых леденцов, гладкого холода мебели и запаха шампуня: моего и ее матери. Она — в темноте, в пустой тишине, где не слышно даже шума крови в собственных ушах. Ей не страшно: она не знает другой жизни, она не одна в этой темноте, моя рука всегда в ее руке, а если не моя, то обязательно чья-то другая или лапа ее плюшевого зайца или ручка, крепящаяся к подвижному телу поводыря. И то редко…  Агния — дитя слепоглухонемой судьбы.

Агния… Аги… моя милая Аги, прекрасная белая лилия, что ненавязчиво покачивается в отражении бездонного неба. Агния, мой Альтаир в серости бытия. Единственная подруга.

Аккуратно, словно боясь порвать, вывожу пальцем узоры на твоей ладони. Довольно кряхтя, ты улыбаешься, хоть и не знаешь, что такое улыбка, что такое радость, пусть ты никогда не видела ту, что день за днем ведет тебя сквозь тьму. Быть может, твой недуг осчастливил меня? А, Аги?

Мы неторопливо шагаем по двору коррекционной школы № 4. Пыль оседает на туфлях, плавясь в объятиях солнца. Молчаливый разговор прерывает женщина, встречающая нас у ворот. Она берет Агнию за левую руку, и я в тот же миг отдергиваю свою.

— Спасибо, Васюша, ждем тебя после обеда.

И они идут прочь, а я еще долго смотрю им вслед. Перехватив поудобнее костыль, я бреду домой, высматривая по дороге красивые цветы.

Как хорошо, что в их доме есть лифт, иначе я бы ползла до «второго пришествия». Однако в лифте со мной оказался молодой человек, который все время, пока мы ехали, беззастенчиво на меня пялился. Да так жалостливо, что мне хотелось его треснуть. Но, к счастью, он вышел первым, а то вдруг бы еще мне помощь предложил!

Перехватив трость, ударяю ею по дверному звонку. Через пару мгновений за дверью слышится торопливое шарканье и лязг замка.

— Вот и ты! Агния тебя уже ждет.

Разувшись и вручив хозяйке букет нарванных цветочков, стараясь ничего не задеть в узком коридоре, иду к ближайшей от входа комнате.

— Василиса…

Я оборачиваюсь.

— Спасибо тебе за все.

Киваю и поворачиваю ручку двери. Агния, стоя ко мне спиной, сама (!) застегивала пуговицы на немнущейся рубашке без ворота (ворот отсутствует, чтобы Агния не могла его жевать). Познавать мир полезно, а портить вещи — нет.

Дотрагиваюсь до ее плеча, и Аги тут же хватает меня за руку, поднося ее к лицу и вдыхая запах цветов, скользя носиком дальше вверх до шеи, отчего меня пронзает мелкая дрожь. Добравшись до волос, она коротко хихикнула. И вдруг как куснет меня за ухо! От неожиданности вскрикиваю, и от вибрации моего горла Агния улавливает желанную реакцию, продолжая жевать мое ухо. Отпихиваю Аги и, ни секунды не раздумывая, прикусываю в ответ ее ухо.

— И-и-и!!! — визжит Агния то ли от неожиданности, то ли от восторга, то ли от боли, хотя я старалась не сильно сжимать зубы. Но стоило разжать челюсти, Аги уже мило кряхтит, откинувшись на одеяло.

Положив костыль ближе к спинке кровати, я задираю девочке рубашку и, прислонившись губами к животику, с силой дую на кожу, Аги дергается и кряхтит громче. Ложусь рядом с ней, и она цепляется за меня, упирается личиком в грудь и сопит. Лежим, наслаждаясь объятиями друг друга. Аги «вслушивается» в пульсацию моего сердца.

Так хорошо… Так хорошо…

Щелчки клавиатуры идут из глубины квартиры, оставляя дыры в тишине.

К вечеру они утихнут, и мне вновь, как в первый раз, покажется, что я живу одна. Темная бурлящая субстанция так и норовит плюнуть и обжечь меня. Руки и так в ожогах и шрамах, уже не замечаю новых. Наполнив тарелку супом, отталкиваясь от стен и шкафов, иду к дальней комнате, останавливаясь, чтобы переставить ее на шкаф или тумбу. Так я доползла до обшарпанной белой двери, за которой звук клавиш становится громче.

— Чего так долго? — раздраженно донеслось из другого конца темного помещения.

— Могла бы и сама себе готовить.

— Мы уже обсуждали это. Хочешь, чтобы к тебе относились как к нормальной, так изволь делать то, что делают все нормальные люди!

Мать, не отрывая взгляда от экрана монитора, взяла тарелку.

— Черт тебя забери, Вася! Пересолила, дура!

Захватив с собой стоявшие на столе грязные чашки, ковыляю к выходу.

— Вчера ты опять вернулась поздно… Найди себе нормальных друзей, а не возись с тем овощем.

Спазмы ярости в горле.

— Она более живая, чем ты!!!

Треск захлопнувшейся двери отразился от стен. Женщина так и не взглянула на свою дочь.

Чертов лифт сломался! Бурча себе под нос ругательства, карабкаюсь по загаженной окурками лестнице. После каждого преодоленного этажа, задыхаясь, прислоняюсь к стене отдохнуть. А ведь это только третий этаж!

— Эй, тебе помочь?

Вздрагиваю от знакомого голоса. Надо мной навис тот самый парень из лифта. Точнее, мужчина, несмотря на потертые кеды и широкую, совсем мальчишескую улыбку, видно, что ему уже под сорок. Легкие морщинки в уголках глаз и губ, довольно грубое лицо, да и голос совсем не юный, а давно сломавшийся, изъеденный курением и временем.

— Не надо.

Фраза выходит слишком резкой и холодной. После такого чертовы альтруисты сваливают, удовлетворив свое эго.

В подтверждение своих слов я встаю и ухватившись одной рукой за перила, другой за костыль, упрямо поднимаюсь вверх, прочь от мужчины. Но, к моему сожалению, он, потоптавшись немного, обгоняет меня и ждет на следующем этаже.

— Тебе точно не нужна помощь?

— Я не нуждаюсь в помощи.

Стараюсь, чтобы голос не дрожал, но тщетно. Гордо прохожу мимо настырного незнакомца, хотя легкие горят, оседая пеплом на губах. Тело сковывает тяжесть, и я вдруг падаю прямо на ступени.

Он легко подхватывает меня, и запах табака и лекарств ударяет в нос.

— Куда тебе?

— Не надо! Опустите меня!

— Какой этаж?

И я, поняв, что этот тип не отступит, сдаюсь.

— Восьмой.

И тут он с неожиданной прытью, перепрыгивая через ступени, несется наверх. Вцепившись в костыль и обхватив мужчину за шею, я невольно прижимаюсь к нему.

— Квартира?

Я и не заметила, как мы оказались на восьмом этаже.

— Сто восемьдесят два.

На мгновение незнакомец замер.

— А-а-а… Так это ты подруга моей дочери! Я — отец Агнии.

Теплое чувство разливается внутри при упоминании ее имени, и я начинаю краснеть.

— А… Я…

— Василиса. Знаю, приятно познакомиться.

Он ставит меня на пол и тянется к дверному звонку.

— В тот раз вы вышли из лифта на другом этаже, — говорю я.

— Я врач-педиатр, — обернувшись говорит он, — иногда я принимаю пациентов в своем кабинете, который на шестом.

— А-а-а…

— У меня как раз есть отличные новости! — говорит он и звонит в дверь.

Мужчина втащил меня в квартиру и поспешил на кухню. Усадив меня и жену за стол, он, дрожа от нетерпения, начинает свой рассказ.

— Мне тут Маркович звонил… Такое рассказал… такое… Ай да сукин сын! Вот мужик!

— Ну?!

Тетя Лида, мама Агнии, даже привстает, а я так вцепляюсь в костыль, что кожа белеет и натягивается на костяшках.

— Агнии сделают операцию. Исправят слух и зрение!

Время замерло. Аги… сможет слышать и видеть? Пойдет в обычную школу, сама будет принимать ванну? Больше не будет нуждаться во мне? Станет… нормальной? Впиваюсь ногтями себе в бедро, силясь отогнать странные мысли. Я должна быть рада. Аги поправится! Я должна чувствовать радость. Да. Я счастлива.

— Аги выздоровеет? — Мой севший голос напугал меня.

Михаил посуровел, будто вдруг постарел на несколько лет: передо мной старик с глубоким печальным взглядом ветерана войны.

— Не совсем… Агния уже никогда не будет как другие люди… Слишком поздно!

Что-то тяжелое свалилось с плеч, и мне стало стыдно. Я — эгоистка! Не лучше других.

— Ну, ладно! Васюш, Агния как всегда, ждет тебя в своей комнате. А ты! — Женщина повернулась к мужу. — Не суйся к ребенку, пока не переоденешь футболку, фу!

Нервно скрипнула дверь. Аги сидела на подоконнике, прислонившись щекой к стеклу, «слушала» колебания небесных слез, стучащих в окно. Я села рядом, касаясь спиной стекла, и Аги, уловив новый импульс, идущий от окна, стала шарить рукой по подоконнику. Нащупав мою руку, она подтянулась ко мне и уткнулась носом в мою шею. Кусь. Мочка моего уха у нее во рту. Так я поняла, что это такое выражение любви… Или просто приветствие.

Тем временем Аги уселась мне на колени, обхватив ножками поясницу, а руками шею, продолжая при этом увлеченно покусывать меня за ухо. Стараюсь аккуратно слезть, не уронив ребенка, чувствую, что, если Аги упадет, упадет она с моим оторванным ухом. К счастью, Агния уже в ночнушке, а кровать расстелена, так что мне не придется ее отдирать от себя. Залезаю с ней под одеяло. Ощупав территорию, поняв, где она и что это значит, Аги начинает плакать. Она… боится спать, и я догадываюсь почему: единственное, что связывает слепоглухонемых с этим миром, это обоняние и осязание, а во сне ни того ни другого у нее нет. Она полностью дезориентирована. Так как Агния не видит снов, она просто парит в пустоте. В такие моменты Аги по-настоящему одна.

Стираю хрустальные капли с ее щечек и провожу кончиком пальца ото лба до переносицы, потом обратно. Отвлекшись на приятные ощущения, она сразу перестает всхлипывать. Приподнявшись на локте, склоняюсь над ее лицом, продолжая водить пальцем по носику Аги.

Так хорошо в такие моменты чувствовать себя нужной, как когда-то три года назад, когда мой отец-придурок еще не бросил нас, когда мама еще могла улыбаться и еще любила меня… Что теперь будет?

Фокус расплылся. Осколки моей печали рассыпались, соприкасаясь с личиком моего счастья. Девочка вздрогнула, протянула руку и горячей ладошкой утерла мои слезы, как я всего пару минут назад утерла ее.

— Аги, обещай мне, что не бросишь меня… Не оставляй меня, Аги…

И, как будто услышав мои слова, она прижимается ко мне сильнее.

Дождь усиливается.

Прошло около месяца, как в головке Агнии проделали отверстие и наполнили ее мирским шумом, разорвали первозданную, родную для Аги тишину. Все это время мы не виделись. Девочку интенсивно приспосабливали к новой для нее реальности. Да и моя мама опять запила, так что мне было чем заниматься.

И вот я на пороге новой жизни, нашей с Аги жизни. Дядя Миша ненавязчиво подталкивает меня в спину. По случаю частичного выздоровления дочери он даже бросил курить, по крайней мере пока держится, не курит.

— Помни, только шепотом.

— Да!

Дверь отворяется, и я вижу ее. Сердце бьется чуть сильнее. Уловив звуки с моей стороны, Аги оборачивается и напряженно принюхивается. Робко, стараясь не стучать тростью, приближаюсь к Аги.

Два мгновения. Три шага.

— Пру-и- и! — ошалев от звучания своего голоса и явно уловив мой запах, Агния, разулыбавшись, машет ручками, как бы подзывая меня сесть рядом. Я нетерпеливо стискиваю ее в объятиях, и она тут же прикусывает мне мочку уха. Чуть не плачу. Нет, не из-за боли, просто уже отвыкла.

— Мм? — услышав всхлип, девочка отстраняется и неловко хлопает меня по макушке, видимо, пытаясь успокоить. Нежно провожу ладонью по ее щеке, но она вдруг убирает мою руку и принимается ее ощупывать. Ее пальчики сколь­зят по бесконечным пластырям и рубцам. Найдя свежую ранку, она хмурится.

— У-у-у…

Слезает с кровати и, вытянув руки перед собой, шагает к комоду, слегка выворачивая ступни. Открыв самый верхний ящик, извлекает коробочку с лейкопластырями. Сев обратно на покрывало, Аги ловко вскрывает упаковку и берет меня за запястье. Инстинктивно тяну руку к себе.

— Ти! — недовольно ворчит Агния, и я покоряюсь.

Такое и раньше было, Аги знает каждый шрам на моих руках, сама мне их заклеивает. Не знаю, почему я сейчас сопротивлялась, отвыкла, наверное.

Тем временем девочка закончила меня лечить и, явно не рассчитав силы, хлопнула меня по голове, как бы хваля. Испугавшись сильного звука, вздрагивает, чуть помедлив, уже мягко гладит меня по лбу, треплет челку. Выпрямилась и ждет награду, склонив голову набок. Шарю в карманах в поисках леденцов — по работе и награда. За окном рвет глотку ворон.

— Ни-и-и!

Аги дергается, плачет, зажимая ладошками уши. Бросается на меня, и я, не ожидая этого, не удерживаюсь на кровати, и мы обрушиваемся на пол. Конфета катится по полу. Девочка лежит на мне и всхлипывает, мелко дрожит. Запускаю пальцы в ее молочную шевелюру, глажу нежно-нежно.

— Не плачь, Аги, у меня есть еще конфеты. А форточку закроем.

Тусклые звезды надменно глядят на землю. Темно и прохладно, лишь от моего спутника веет чем-то вроде уютного дружелюбия.

— Зачем вы пошли со мной?

— Во-первых, вам будет немного проблематично их нести, а во‑вторых, если к вам пристанут «романтики с большой дороги», как же вы мне вернете столь ценные фолианты. Право же, я не о вас беспокоюсь!

Михаил говорил подчеркнуто вежливо и официально, посмеиваясь над моими принципами. Круги фонарного света скользили по нашим лицам, оттеняя грубые черты лица мужчины, делая его старше, создавая завесу какой-то тайны. Мутная луна наблюдала за нами с небес.

— А что ты делаешь в коррекционной школе?

— Что? — напрягаюсь. — Не спрашивайте, не хочу вспоминать.

— Просто интересно, что тебе делать в школе, специализирующейся вовсе не по твоему профилю… Что-то случилось? Можешь не отвечать, если не хочешь…

— То, что случилось, уже случилось, и более не важно. Это свело меня с Агнией, это главное.

Хотелось молчать. Хотелось говорить. Рассказать ему и не рассказывать. Забыть невозможно. Не вспоминать тоже. Хотелось открыться, но остаться при этом в безопасности.

Подошли к парадной. Я стала рыться в карманах куртки в поисках ключей. Папа Агнии распахивает передо мной дверь и отдает пакет с книгами по дефектологии.

— Ну, пока, — говорит он, разворачивается и бредет во тьму улицы.

Боль усиливается, доходит до сердца, поднимается вязким томлением до горла.

— Это случилось прошлой весной! — говорю я. — У меня были и здоровье, и друзья… и парень! Я бежала спринт! На меня вся надежда… Нерв зажало! Упасть прямо перед финишем … и не подняться! И друзей у меня больше нет с тех пор! Потому что я неудачница! Никому такие как я не нужны!

Задыхаюсь от слез и надрывного кашля. Чувствую, как что-то тяжелое уходит вместе со слезами. Кто-то сильно прижимает меня к себе, и я реву сильнее, не могу остановиться. Хочется только плакать и чувствовать тепло этого чужого человека.

Темно и тихо. Даже привычных щелчков клавиатуры не слышно. Только яркая полоса света из кухни лежит на полу. Что-то случилось?

Оставляю костыль у входа и ковыляю навстречу свету.

— Вот и ты, одиннадцать часов, Вась, опять…

Мама сидит посреди кухни и жует какую-то булочку, ее ленивый пронизывающий взгляд скользит по мне, заставляя меня нервничать.

— Чего не спишь?

— Три новых заказа плюс отчет, и все к четвергу.

— Ясно.

Молчание. Я, неловко потоптавшись у входа, плюхаюсь на табурет. Она о чем-то думает, смотрит на меня.

— А, вот еще что. — Мама извлекает из кармана флешку и кладет ее на стол поближе ко мне.

— Что это?

— Это инфа о взаимодействии с детьми, которые изначально были глухие или слепые, но потом выздоровели.

Мой рот приоткрылся.

— Откуда ты?..

— Ну, я же твоя мать…

Она встает и идет к выходу.

Впервые в этой пропитанной горем квартире мне стало тепло. Будто бы мама снова меня любит… Так тепло.

— Мама…

— А?

— Спасибо…

Она отмахнулась.

— Спасибо в карман не положишь. Сделай мне кофе с двумя кубиками сахара.

— Зараза! Ты могла его себе сделать пока тут сидела!

— А нет! С тремя кубиками!

Вот ведь женщина! Толкаю дверь и вваливаюсь в комнату вместе с дымящейся кружкой. Ставлю на стол и забираю пустые чашки.

— Вась…

— Да?

— Спокойной ночи.

Плачу. Внезапно, без раскачки просто плачу. Она обеспечила мне бессонницу.

— Отец звонил?

— Ага

Надо же, она все еще его любит. Я слышу где-то треск.

Так тепло.

В этот раз уже спокойнее. По крайней мере, внешне. Сейчас мы с тетей Лидой и дядей Мишей сидим перед палатой Аги. Михаил взял меня за руку, чтобы успокоить, но сразу же об этом пожалел: от волнения я сжала его ладонь так, что показалось, вот-вот ее сломаю. Тетя Лида, сразу поняв ошибку мужа, уткнулась в какой-то потрепанный журнальчик, взятый со столика, стоявшего рядом.

Но вот дверь отворяется, и врач впускает нас внутрь. Мы у постели Агнии. Ее маленькая головка обвязана бинтами, и она, с интересом поворачиваясь на звуки, тянется то к родителям, то ко мне. Вот-вот снимут повязку, и Аги увидит новый мир… Я всегда старалась избегать ее пустых взглядов в никуда, не смотреть в эти глаза мертвеца, принадлежащие живому человеку. Эти сероватые бельма, занавес от жизни, обломки скорлупы, застрявшие под веками. Смотришь в них, и кажется, будто сама уже давно разлагаешься. Что же мы теперь увидим? И что теперь увидит эта девочка?

— Пожалуйста, не делайте резких движений, — говорит пожилой врач, знакомый дяди Миши, и выключает в палате свет.

Мы замираем, задерживаем дыхание. Слышно биение сердца. Шорох соскальзывающих бинтов рвет нам нервы.

Аги приоткрыла глаза, подняла голову, моргнула и зажмурилась, протяжно заскулив. Потом потянулась к отцу. Михаил берет дочь на руки, и та утыкается ему в шею.

— Ну-ну, милая, все хорошо, — шепчет он, гладя Агнию по спине.

Вскоре девочка успокаивается, перестает дрожать и, не открывая глаз, найдя подбородок отца, прикусывает его.

— Гу! — произносит расслабленно.

Чувствует себя в безопасности.

Дядя Миша садится на постель, и Аги вновь неуверенно поднимает веки. Ее пристальный чистый взгляд удивленно изучает меня. Пробегает по пластырям и шрамам на руках, принюхивается, пытаясь осознать, что перед ней ее подруга, такая незнакомая сейчас. Тетя Люба плачет.

— И-ися?

— Да, Аги… Это я…

Беру ее за руку. По щеке что-то стекает. Теперь все будет другим. Треск. Очень громко.

Размазанный свист снимаемой одежды. Майка и юбка плюхнулись на пол, затем нижнее белье. Шлепки босых ног. Вода обрушивается на голову, стекает по лицу, шее и ниже, ниже. Мочалка дерет кожу, а затем мои пальцы, покрытые шампунем, ныряют в волосы, копошатся там. Провожу рукой от скальпа до кончиков тонких, коротких нитей. Осматриваю ладонь. Ожидаю увидеть огромный серый колтун, как обычно, но в этот раз в ладони волос было гораздо меньше, чем обычно. Эта девочка влияет на меня даже на физическом уровне. Ей всего шесть, только неделю назад мир увидела, а уже спасла человека, подняла из пепла, уберегла от смерти, хотя я была уже на краю и смотрела в пропасть. Это я от нее завишу, а не она от меня. Она достойна подруги лучшей, чем я!

Смываю с себя пену и ступаю на кафель. Ловлю себя в зеркале. Темные круги под глазами, мелкие красные пятна и потрескавшиеся губы. Убираю со лба мышиный локон. Раньше, когда я еще думала, что у меня есть будущее, у меня была густая и длинная шевелюра, которую я срезала ножницами после травмы и расставания с Владом в порыве истерики. Прямо здесь, в ванной, над раковиной, и они сыпались туда, прилипая к стенкам. Кстати, первые шрамы на запястье появились в тот же день. Кровь, смешавшись с волосами и слезами, утекала в слив вместе с моим прошлым.

Мотаю головой, прогоняя воспоминания. Опираясь на раковину, в упор смотрю в собственные зрачки. Я стану достойной тебя, Аги!

Я обещаю!

Тележка тряслась и подпрыгивала на каждой кочке, коих на проселочной дороге в избытке. Несмотря на это, дядя Миша с относительной легкостью толкал ее дальше. Эту тележку мы благополучно спионерили у какого-то торгового центра, но, по словам Михаила, всего лишь одолжили, ведь те десять рублей, торчащие в замке, он все же хотел вернуть. Железная сетка впивалась мне пониже спины, но это все равно не мешало наслаждаться такой прогулкой, так же как и Аги, которая ошалелыми глазами впитывала все краски этого мира, бешено вертя головой по сторонам. Над нами нависало плотное грязно-серое одеяло туч.

Через некоторое время тележка остановилась у края дороги. По бокам от нас распростерлись густо заросшие поляны с редкими вкраплениями деревьев.

Михаил вытащил из тележки свою дочь и протянул руку мне.

— Я сама! — сказала я и стала перелезать через бортик тележки, игнорируя ухмылочку отца Агнии.

Но не смогла удержать равновесие — руки подвели, — и больной ногой я споткнулась о металлическую ограду. Михаил попытался меня поймать, но не успел. Перевернувшись, спиной ударяюсь о землю.

Чудовищная боль в ноге ослепляет, рвет глотку, каждый нерв. Не в силах вытерпеть, хаотично молочу руками по песку. Обдираю локти и кончики пальцев.

Больно! Больно! Больно!

Дядя Миша склоняется надо мной, закатывает штанину и спокойно осматривает колено.

Девочка носится вокруг нас, удивлено кудахчет что-то.

Отец Агнии смотрит на меня странным взглядом… и внезапно ухмыляется.

— Нет! Нет! Не надо… — шепчу я, хотя он еще ничего не сделал.

Отворачивается, берет за лодыжку одной рукой, другой скользит под колено.

Рывок. Мир становится черно-белым, и слышен лишь писк в ушах. Горло вибрирует беззвучным воплем, воплем, ударившим в небо. А небо исцарапалось, испещрилось трещинами.

Чувствую, как что-то лопнуло в суставе, как боль, достигнув апогея, пошла на спад, оставляя лишь тепло.

Аги стоит у моей головы и задумчиво пускает слюни.

— Эй, ты как? Встать можешь?

Переворачиваюсь на живот. Пот стекает с лица, и немного тошнит. Я оказываюсь на ногах, не без участия Михаила, конечно.

Шаг. Что? Шаг. Я… Что… Неужели?

Оглушительный треск над нами. Поднимаю голову. Купол откалывался от неба, сыпался на нас кусками белой шелухи.

— Ся! — Агния, испугавшись, влетела в меня, повалила на траву, и мы покатились с небольшого склона вниз…

— Да вы шутите?! Снег в начале мая! Хотя чего удивляться — Россия же! Вы там в порядке?

Мы лежали на холодной, намокшей от снега траве и смотрели на круговерть осколков.

— Аги, это наша скорлупа рушится, теперь мы свободны.

— Аупа? Хи-хи!

Я встретилась с Агнией глазами, приблизилась, ощутила запах детского геля для душа, идущего от ее тонкой шеи. Запах пьянил, я давно в ее нежном девичьем плену, в плену дефективной, но сладкой любви, любви, которую не описать словами. Я приблизила губы к ее уху…

Кусь. Восторженный визг девочки, и с соседних деревьев устремляются вверх черные птицы, летят в небо сквозь разбитую нашу клетку.

А треска нет… И снег падает…