Григорий  Кружков

В ЗАЩИТУ МУЗЫКИ

                                                     Льву Лосеву

Вем только, встарь говаривал Сократ,

что ничего не вем. И был стократ

он прав, Сократ: увы, мы не вельми

горазды весть, рожденные людьми.

Побольше б нам, собратья по перу,

собравшись у Сократа на пиру,

пить, да поменьше языком молоть.

А чтобы веселей прошел обед,

сыграй, сыграй, миляга Никомед,

какую-никакую нам мелодь!

Твой музыкальный с дырочкой

                                                            снаряд

не врет, и лаконический наряд

рабыни привирает лишь слегка;

и змей не врет — развилкой языка;

и свет не врет,

и смерть,

и створки врат

не врут, когда приходит в город враг;

и ветер в поле не разносит врак;

и эта уморительная плоть

не врет — нога, рука, желудок —

                                                               вплоть

до самого последнего прыща,

не врет и сердце, слева трепеща;

сморкнется нос или глазок

                                                   сморгнет —

ни глаз, ни нос не врут. И только рот,

как титьку бросит в годик или два,

так и пошло: слова, слова, слова.

СМЕРТЬ В НЬЮ-ДЖЕРСИ

По радио передавали джаз.

Синоптик звал на пляж.

                                       Предупреждали

О пробках на шоссе. Шеренга книг,

Как водопад, переливалась с полок

На стол, и со стола на пол. Над ними

Луч солнца нависал — широкий,

                                                          пыльный,

Как потолочный брус. Он все держал.

Погода соблазняла и шептала…

Зачем же дверь осталась заперта?

Дух лета, залетев через окно

И никого не обнаружив в спальне,

Преследуемый духом любопытства,

Проследовал я в кухню. На плите

Дымился кофе; солнышко в два глаза

Подмигивало со сковороды,

И стол манил, как отдых на

                                                   Бермудах:

Там, на матрасике ржаного хлеба,

Лежала загорелая сардинка,

Бокал с ней рядом был слегка

                                                 пригублен;

Она ждала, она была прекрасна.

Но если бы вам вздумалось пройти

От двери к спальне,

Вы б на повороте

Споткнулись…

Дуб над Гудзоном

                                                                         И. М.

Мы c тобою сидели на ветке огромного дуба

Над Гудзоном. Какая-то зеленая дума

Шевелилась под нами, а вверху голубели

Очи Цезаря, казалось, искавшие causa belli.

Все сильней припекало. Нью-Джерси напротив

Был похож на противень с горячим печеньем.

Неизвестный индеец в пироге боролся с теченьем,

И несло по реке разноцветную кучу лохмотьев.

Мы сидели на ветке огромного дуба

Со своим самоваром. Ты на блюдечко дула,

Я на блюдечко дул, — и взаимная сила

Ветерков остужающих пламень июльский гасила.

И сидела там вещая птица по имени Сирин,

Изучавшая русский язык у московских просвирен,

И глядела на нас подозрительным девичьим оком:

Это кто же такие сидят к ней не прямо, а боком?

И на той же на ветке сидели, как цирк погорелый,

Блок, Бердяев, чернявый Кузмин и взлохмаченный Белый;

Самовар наш над бездной гудзонской пофыркивал гордо:

Так вскипает вода в радиаторе черного «форда».

Я теперь вспоминаю о том Лукоморье турецком,

Как ямщик, замерзая на снежном ветру москворецком.

И сквозь сон повторяю упрямо и глупо:

Мы c тобою сидели на ветке огромного дуба…

БЕРЕМЕННЫЙ АНГЕЛ

Приятная эклога на небесах

Первый ангел  

Мне кажется это уж месяца три,

Что что-то во мне появилось внутри.

Второй ангел

Из чистого света мы все созданы,

Сосисок не просим, не носим штаны.

Первый ангел

Мне зябко, мне страшно, всем телом дрожу,

Мне кажется, ангел, я скоро рожу.

Третий ангел

Товарищ, товарищ, не надо родить,

Уж лучше в капусте детей находить.

Четвертый ангел

Вот склянка с бальзамом, испей из нее,

И все рассосется несчастье твое.

Первый ангел

Не надо мне склянки! Пойдите вы прочь!

Я знаю: родится прекрасная дочь.

Надеждой России ее назовут;

Окончив родной областной институт,

Догадлива сердцем, любезна, умна,

Народной избранницей станет она.

Из губок приятных приятная речь

По праздникам будет из ящика течь.

Изгладятся шрамы раздоров, обид,

Русак и татарин, калмык и джигит —

Посадят деревья, устроят завод,

Почтят стариков, приголубят сирот.

Всe станет по чести решать, по душе

Посланница неба в земном шалаше.

Второй, третий и четвертый ангел (вместе)

Спокойся, мы верим: права ты во всем.

Поспи! Мы компоту сейчас принесем.

ЛЮБОВЬ

О, девушка в метро с потёкшей тушью,

ты, к двери отвернувшаяся тут же, —

не плачь, твоя мечта осуществится

о чистом, добром и прекрасном принце.

Лишь запасись терпением верблюжьим,

помайся с черствым и бездарным мужем,

с крикливой дочкой и тяжелым зятем,

стань ведьмою, привыкшею к проклятьям.

И вот, когда и тень надежды минет

и лик старухи глянет из колодца,

тогда-то невозможное — начнется:

он подойдет к тебе с охапкой желтых

кленовых листьев и тебе протянет

сокровище свое — и засмеется;

и черный лед в душе твоей растает,

и этого сам дьявол не отымет.