ПОСВЯЩАЕТСЯ
БРОДСКОМУ
Иван Толстой, Андрей Устинов
«Молитесь Господу за
переписчика»
Вокруг первой
книги Иосифа Бродского
Нигде
нет такой стены, на которой написано «конец», и, так как его нет,
надо
двигаться,
часто против своего желания, зная или не зная, что впереди. <…>
Так что я
двигаюсь и буду двигаться, пока кто-нибудь не скажет «стой»,
и дай мне
Бог успеть понять, на каком языке это будет сказано.
Иосиф Бродский[1]
В биографии Иосифа Бродского, написанной
Львом Лосевым, первой книге поэта уделено всего несколько фраз: «В 1965 году в Нью-Йорке
без ведома Бродского была издана его книга „Стихотворения и поэмы“
<…>. Сделана она была по неавторизованным самиздатским копиям большей частью
старых, до 1962 года, стихов, и Бродский ее никогда своей не признавал»[2], — и далее даются ссылка на интервью Константина Кузьминского,
одного из составителей пересланной за океан машинописи, и воспоминания Джорджа
Клайна (George L. Kline, 1921—2014), американского переводчика Бродского,
который, собственно, и привез ему «Стихотворения и поэмы» в Ленинград.
В хронологии «жизни и трудов»
Бродского о книге сказано не менее лаконично: «В марте в США без ведома
Бродского вышел 1‑й сборник Стихотворения и поэмы (Washington—New York: Inter-Language Literary
Associates, 1965), состоящий из стихов, написанных до 1962 года, собранных
Б. Тайгиным и К. Кузьминским. В конце добавлено несколько стихотворений
1962, 1963 и 1964 годов. Предисловие написал Глеб Струве под именем Георгий
Стуков».[3] Исправим неточности: Струве подписал вступительную
статью не «именем», а своим обычным псевдонимом, которым он подписывал некоторые
статьи в русских эмигрантских газетах; но главное — сборник был выпущен
вовсе не «без ведома» автора; пусть и не во всех деталях, но Бродский знал
о его подготовке.
Косвенно об этом сказано даже в воспоминаниях Клайна, которые Лосев
цитирует в своей биографии несколькими страницами ниже:
…когда вернувшийся из ссылки Бродский впервые увидел «Стихотворения и поэмы»
в ноябре 1965 года, он испытал смешанные чувства: с одной стороны,
двадцатипятилетнему поэту, не сумевшему ничего опубликовать на родине, приятно было
увидеть изданный в эмиграции том своих стихов. Но с 1957 до
1965 года его развитие было стремительным, и он испытал разочарование,
увидев, как много в книге juvenilia 1957—1961 годов. У него также вызвали
раздражение довольно многочисленные опечатки и некоторые ошибки, хотя, я думаю,
он, несомненно, понимал, что невозможно было бы выпустить безупречную в этом
отношении книгу, работая с самиздатскими материалами, без какого бы то ни было
контакта с автором.[4]
При этом Лосев опускает важное замечание
Клайна касательно издателей первой книги Бродского — Глеба Струве
(1898—1985) и Бориса Филиппова (1905—1991), где передано непосредственное впечатление
от выхода книги в марте 1965 года: «Надо отдать им должное, Струве и Филиппов
постарались подготовить к печати рукописи, которые были в их распоряжении
в 1964 году, наилучшим образом».[5]
Появление «Стихотворений и поэм»
имело громадное культурное значение не только для известности самого Бродского среди
читающей публики, но и для развития интереса к русской литературе в западном
литературном мире. После «Доктора Живаго» это была самая громкая бесцензурная книга
живого автора, напечатанная за рубежом: до ареста и разоблачения Андрея Синявского
и Юлия Даниэля оставалось еще полгода. Кроме того, собрание произведений Бродского
стало первым в истории тамиздата русским печатным изданием, которое было задумано,
собрано и выстроено не самим автором, а инициатором и редактором
книги — Глебом Струве. Составление представительного поэтического сборника
молодого поэта оказалось непредсказуемым поворотом в его издательской биографии.
Десять предшествовавших лет, с середины 1950‑х годов, Струве
занимался уже «отлитыми формами»: вместе с Филипповым они готовили собрания
литературных классиков ХХ века — Осипа Мандельштама, Бориса Пастернака,
Николая Клюева, Николая Заболоцкого, Николая Гумилева, Анны Ахматовой, — когда
убедительно просматривались и законченная биография, и основной корпус
сочинений, и круг творческого и дружеского общения, и, наконец, четкая
историческая дистанция. Все это у Бродского отсутствовало совершенно. У него
не было даже библиографии: в глазах общественности ее первое время заменяла
сделанная Фридой Вигдоровой (1915—1965) стенограмма суда, служившая для самого поэта
раздражающим мифом.[6] То, что Струве решился
на подготовку и издание «Стихотворений и поэм», было выражением уважения
к автору совершенно иного разряда: молодому, динамичному и на глазах развивающемуся
таланту. Подготовленный им сборник должен был послужить первой и убеждающей
верительной грамотой поэта.
О существовании Бродского Струве узнал за полтора-два года до выпуска
книги. С начала 1960‑х в Москву и Ленинград начали ездить на
стажировку его бывшие ученики и университетские коллеги — историки и литературоведы,
аспиранты и студенты-слависты. Культурные связи двух стран — как календарно
громкие (музыкальные конкурсы, театральные гастроли, художественные и торговые
выставки), так и ежедневно незаметные (посольские показы фильмов, музыкальные
вечера, небольшие вернисажи) — позволяли американским путешественникам быть
хотя бы отчасти в курсе неофициальной «второй» советской культуры.
Первые стихи Бродского попали к Струве
двумя порциями: в конце марта и в середине апреля 1964 года,
хотя в принципе могли пересечь границу и гораздо раньше, поскольку ходили
в самиздате с конца 1950‑х. Так, предыдущей осенью несколько стихотворений
оказались в руках Романа Гринберга (1893—1969)[7], редактора-издателя
нью-йоркского альманаха «Воздушные Пути», который писал в предисловии к четвертому
выпуску, где они были напечатаны[8] вместе со «стенографическим
отчетом двух заседаний ленинградского суда над Бродским»[9]:
Осенью 1962 г. редакция узнала о молодом Бродском как о независимом
поэте, пишущем стихи, не похожие ни по тону, ни по форме на массовое творчество,
издающееся в СССР. Его стихи никогда не встречались в советских журналах.
<…>
В 1963 году редакция запросила некоторых здешних литературных советоведов,
не знакомы ли они с именем Бродского, на что не было отклика.
Осенью 1963 г. редакция получила небольшое собрание стихотворений
поэта. Мы воздерживались от напечатания до событий прошлой весны.[10]
Накануне выхода «Воздушных Путей»
Гринберг напоминал Струве в письме от 28 января 1965 года: «О Бродском
я Вам писал 5-го окт<ября> 1962 г. У меня сохранилась копия. Писал
я следующее: „Вообще, слышу оттуда много удивительного. Слышали ли Вы о таком
поэте — Бродский, 20-ти лет? Говорят, что он глава какого-то нового кружка
в Ленинграде и т. д. <…> В этом роде запрашивал Филиппова,
Маркова и несколько других моих знакомых. Никто ничего не знал».[11] Получив «небольшое собрание стихотворений поэта», Гринберг, по
его словам, печатать их «воздержался» до ленинградского процесса. Скандальный суд
решительно изменил ситуацию: имя поэта попало во все мировые газеты, и вместе
со «Справкой о деле Иосифа Бродского» стихи его были переправлены за границу,
а в журнале «Грани» появилась заметка о поэте (№ 56. С.
173).
Мы уже рассказывали в нашей программе на «Радио Свобода» «Бродский
против тамиздата»[12], что корреспондентом, взявшим на себя
труд пересылки всех дальнейших рукописей Бродского и связанных с ним материалов
Струве, стал его бывший студент Пол Секлоча (Paul Sjeklocha), выпускник Калифорнийского
университета в Беркли, в 1963—1964 годах сотрудник американского
посольства в Москве. Как человек, знающий русский язык, Секлоча был принят
на работу через USIA (United States Information Agency — Информационное агентство
Соединенных Штатов) и занимался при посольстве вопросами культуры. В частности,
он стал одним из организаторов передвижной выставки «Американская графика»
(«Graphic Arts Exhibit», 1963), прошедшей в Москве, Ленинграде, Ереване и Алма-Ате.
Однако гораздо больше Секлоча интересовался неофициальной культурной жизнью столицы:
он активно обзаводился знакомствами и последовательно собирал попадавший к нему
самиздат.
26 марта 1964 года Секлоча отправил дипломатической почтой
первую самиздатскую подборку в городок Уэйбридж (Weybridge) в графстве
Суррей, где Струве проводил часть своего академического отпуска. В посылку
была вложена ходившая в машинописи подборка стихотворений Анны Ахматовой, включая
цикл «Реквием», а также полный комплект — все три номера — машинописного
журнала «Синтаксис», полученный им от редактора-издателя Алика (Александра) Гинзбурга
(1936—2002).
Выпущенный в апреле 1960 года третий номер «Синтаксиса» был
составлен из стихов ленинградских поэтов, в том числе Бродского. Здесь были
напечатаны его стихотворения «Еврейское кладбище около Ленинграда…», «Мимо ристалищ,
капищ…», «Стихи о принятии мира», «Земля» и «Дойти не томом, не домом…».
В сопровождающем письме Секлоча никак Бродского среди других авторов не выделил,
обратив внимание Струве только на Генриха Сапгира (Sabgir — в его написании),
но подчеркнул, что комплект журнала был передан ему непосредственно редактором
«Синтаксиса».
В июле 1960 года, во время подготовки четвертого выпуска журнала,
Гинзбург был арестован и приговорен к двум годам тюремного заключения
по сфабрикованному обвинению в «подделке документов». В своей документальной
хронике «Александр Гинзбург: русский роман»[13] Владимир
Орлов подробно восстанавливает отношения Гинзбурга с Секлочей и, в частности,
цитирует другое письмо к Струве, отправленное 12 апреля из Ленинграда.
Приводим этот фрагмент в нашем переводе:
Прилагаю некоторые стихи Иосифа Бродского, молодого ленинградского поэта,
недавно посаженного в тюрьму и осужденного на пять лет тяжелых работ в Сибири
под Архангельском. Обвинение — «тунеядство»; он не смог показать источники
дохода. В последние два года он стал в Ленинграде довольно известен своими
поэтическими чтениями в «молодежных кафе». Стихи он писал дома, а на жизнь
зарабатывал переводами, впрочем, как видно, для сующих нос соседей это оказалось
недостаточным источником дохода. Тогда ему устроили издевательский суд
(«Kangaroo court») и приговорили к одиночному заключению — я не смог
выяснить, на какой срок, — в какой-то тюремной больнице. Через две недели
у него началось помешательство, и его перевезли на два месяца в психиатрическое
заведение под Ленинградом. В дело вмешались три знаменитости, а именно
Ахматова, Шостакович и Игорь Ершов, известный иллюстратор детских книг. Я знаком
с Ершовым лично и был у него в гостях, когда приезжал в Ленинград
в январе. Вскоре после этого вмешательства Бродского освободили, и он
вернулся в город для «справедливого» товарищеского суда на Кировском заводе
(колыбели революции). Оказавшись дома, Бродский, по одной из версий, решил в суд
не являться, сославшись на то, что он был «очень занят зарабатыванием средств к существованию»,
то есть переводами. Тогда дело передали в Народный суд, который осудил Бродского
и приговорил его к пяти годам каторжных работ в Сибири. К этому
времени в дело уже вмешался Эренбург, написавший, как утверждают, письмо Хрущеву,
в котором говорилось: «Дорогой Никита Сергеевич… Времена двадцатилетней давности,
когда мы отправляли одаренных людей, вроде Бродского, в Сибирь на лесоповал,
канули в прошлое…» Что из всего этого правда, я не знаю. Но факт, что Бродский
теперь в Сибири.[14]
Определить, какие именно стихи Секлоча
переслал Струве, невозможно: в архиве последнего сохранилось несколько машинописных
подборок текстов Бродского. Однако совершенно
точно, что машинопись книги Бродского, которая легла в основу «Стихотворений и поэм», попала к Струве
позже. К началу 1964 года Константин Кузьминский (1940—2015) и Григорий
Ковалев (1939—1999) собрали и расположили в хронологическом порядке все
известные им на то время стихи Бродского. По словам Кузьминского, автор вычитал
тексты, но делать из них книгу не стал. Машинописный сборник стихотворений Бродского
под маркой своего «Издательства БеТа» составил Борис Тайгин (наст. фам. Павлинов,
1928—2008), после чего эта 80-страничная самиздатская книга была переправлена в Москву
Гинзбургу и хранилась у него до весны 1964 года. При обыске, проведенном
14 мая, стихотворений Бродского, как следует из хроники Орлова, у Гинзбурга
не нашли.
20 апреля, вернувшись в Москву, Секлоча отправил Струве новую
порцию произведений поэта, судя по его письму, самую значительную:
Дорогой Профессор,
я только
что прилетел из Ленинграда, где был пару дней по делам, и связался с Гинзбургом
по поводу Бродского. Прилагаемая «Справка» поможет прояснить то, что я написал на
прошлой неделе (предстоит еще углубить мои ленинградские связи, прежде чем
я смогу полагаться на данную мне информацию). <…> Как видите, в нынешней
истории борющейся советской интеллигенции дело это громкое, так что из всего этого,
вместе с посланными Вам 12 апреля материалами, может выйти интересная
публикация. «Справку» эту следует печатать без изменений. Другие стихи, которые
Бродский пишет сейчас в Архангельске, дошлю вместе с его фотографией,
надеюсь, до моего отъезда 18 мая. Отправлю их Вам, как только они ко мне попадут.
По пути, после пересадки в Мюнхене я, наверное, смогу задержаться в Лондоне,
хотя ничего с собой вывезти я не смогу. Лица в метро, самолетах и даже
в такси становятся уж слишком знакомыми, чтобы их не замечать, и это означает,
что меня могут тщательно обыскать на таможне в аэропорту.[15]
В распоряжении Струве оказались пока только «Справка» и несколько
стихотворений Бродского, но в письме к Филиппову от 26 апреля он
уже делился соображениями об отдельном издании поэта:
Вы, может быть, уже слыхали о деле
молодого поэта Бродского, который был обвинен в печати как «окололитературный
трутень» и «тунеядец» и приговорен к пяти годам ссылки (работает
сейчас где-то в Архангельской области возчиком навоза). На процессе обвинитель
назвал писателей, за него заступившихся (в том числе Чуковского, Маршака, а также
Шостаковича), «навозными жуками», «мокрицами» и т. п. Если не слыхали,
то можете прочесть об этом в ближайшие дни в «Русской мысли», куда я послал
любопытный материал об этом деле. Кроме того, у меня имеется подборка стихотворений
Бродского (не Бог знает каких) и две его более длинные вещи, довольно
любопытные. Бродский, между прочим, большой поклонник Мандельштама,
и я подозреваю, что от него исходил тот экземпляр стихотворений (неопубликованных)
Мандельштама, который я получил в 1962 г. в Англии. М<ожет>
б<ыть>, эти две его более длинные вещи (одна — не очень большая поэма,
другая — драматическая поэма, довольно оригинальная) можно было бы издать?[16]
Публикация Струве появилась в «Русской
Мысли» 5 мая 1964 года под заглавием «Дело „окололитературного трутня“»
и включала «Справку о деле Иосифа Бродского» и два его стихотворения
«Рыбы зимой живут…» и «Памятник Пушкину». При этом имя публикатора в газете
не упоминалось.
6 мая в ответном письме Филиппов сообщил, что у него
тоже имеется «несколько его вещей, но, во‑первых, у нас могут быть разные
списки, во‑вторых, у Вас могут быть более исправные списки», однако сам
никаких предложений относительно издания Бродского не выдвинул. Месяц спустя Струве
известил Филиппова, что летит в Мюнхен с тем, чтобы посетить «Радио Свобода».
Здесь он пробыл с 20-го по 23 июня, а 10 июля в эфир «Радио
Свобода» вышла первая на русском языке передача, посвященная Бродскому. Неучастие
Струве в подготовке этой трансляции труднопредставимо, хотя в архивной
программной документации никаких прямых свидетельств тому нам обнаружить не удалось.
По меньшей мере, Струве мог на станции упомянуть имя Бродского, которое для «Радио
Свобода» было пока в новинку.
Специальная передача «Тираны и поэты»
продолжительностью двадцать шесть с половиной минут транслировалась несколько
раз на протяжении 10 июля и была повторена на следующий день. Тем самым
«Радио Свобода» ровно на полгода опередила передачу о Бродском русской редакции
Би-би-си, которая вышла в эфир 12 января 1965 года. Это была характерная
для тех лет радио-музыкальная композиция с участием 13 ведущих сотрудников
русской редакции — дикторов Екатерины Гоби, старшего диктора Алексея Орлова,
журналиста Сергея Рудника и Георгия Бутова, в типографии которого летом
1958 года тайно набирался роман «Доктор Живаго» — именно с этой верстки
были отпечатаны и тираж издательства «Мутон» и отдельное парижское «засылочное»
издание романа уменьшенного формата на тонкой бумаге.
Ведущим передачи выступил прозаик и карикатурист из Ди-Пи Николай
Менчуков — до войны московский сотрудник «Крокодила», известный в эмигрантской
печати под псевдонимом Николай Олин (а также Николин, Н. Ирколин и проч.);
судью Савельеву озвучивала Галина Митина (в эфире — Зотова); роль ответчика-Бродского
досталась Александру Перуанскому. Стихи исполнял Николай Горчаков — один из
лучших голосов «Радио Свобода» тех лет. Настоящая его фамилия — Соколовский,
до войны он писал прозу и работал в Москве театральным режиссером, осенью
1941 года попал в окружение и считался «пропавшим без вести». Авторами
этой «специальной передачи» (так на «Радио Свобода» по традиции называются нерегулярные,
разовые программы) числились Борис Литвинов — эмигрант первой волны, старший
редактор культурных программ — и Петр Шелестов — псевдоним Георгия
Киверова, участника Первой мировой войны, в прошлом архитектора и художника-иконописца.
В пользу причастности Струве к подготовке
передачи говорит набор стихотворений Бродского, прочитанных в эфире: напечатанные
двумя месяцами раньше в «Русской мысли» «Рыбы зимой…» и «Памятник Пушкину»,
а также «Я обнял эти плечи и взглянул…» и «Был черный небосвод светлей
тех ног…», опубликованные 22 мая в еженедельной франкфуртской газете
«Посев». Радиопостановка заканчивалась словами ведущего: «Вы прослушали специальную
передачу „Тираны и поэты“, основанную полностью на документах, пришедших из
Советского Союза и опубликованных на Западе. Можно предполагать, что именно
реакция общественного мнения и на Западе, и в нашей стране повлияли
на судьбу поэта Бродского. По полученным только что сведениям, Бродский из ссылки
освобожден».[17]
Несмотря на то что сведения эти оказались
ложными, тезис о благотворном влиянии западного общественного мнения на действия
советских властей целиком совпадал с позицией Струве, который был за максимальную
огласку дела Бродского. В последний день своего визита он писал о своей
поездке Филиппову: «Я провел в Мюнхене три дня по вызову радиостанции „Свобода“.
Читал у них доклад и давал интервью, в котором говорил о наших
с Вами редакторско-издательских планах и работах».[18] В этих планах теперь также начинает фигурировать пока
не названная книга Бродского.
Издательская история «Стихотворений и поэм» прослеживается по переписке
Струве с Филипповым начиная с конца июня 1964 года. «Очень интересна
Ваша справка о „тунеядце“ Бродском, — пишет Филиппов 20 июня, прочитав
публикацию Струве в «Русской Мысли». — Если у Вас есть его рукописи
(у меня, как я Вам уже писал, только три стихотворения), то вышлите их мне.
Хорошо, если бы написали маленькое предисловие: издадим брошюркой».[19] А десять дней спустя напоминает, что ждет «обещанных стихов
и поэм Бродского». Однако Струве пока воздерживается от присылки этих материалов
Филиппову в надежде накопить более представительную подборку. Кроме того, в письме
от 4 июля он поясняет, что заинтересован в предварительных газетных публикациях,
которые могут упрочить репутацию поэта: «Бродского не посылаю Вам, пока так или
иначе не воспроизведу его».[20]
В последнюю неделю июля Струве приехал в Хельсинки, где, как можно
судить по письмам к Филиппову, стал обладателем машинописи сборника, составленного
Ковалевым и Кузьминским и отпечатанного Тайгиным. Лето 1964 года
он называет тем сроком, когда к нему попал поэтический корпус Бродского, во
время выяснения отношений с Гринбергом следующей зимой. «Сборник его (Бродского. —
И. Т., А. У.) стихов с просьбой
издать его, — извещал он Гринберга 23 января 1965 года, — а потом
еще отдельные стихотворения и поэмы я получил прошлым летом, вскоре после
получения „справки“ о его деле, впервые опубликованной мною в „Русской
Мысли“ (без упоминания моего имени: не будет моего имени и в выходящем
сейчас томе стихотворений и поэм)».[21]
Тогда же в июле Струве получил
новости, имевшие прямое отношение к бытованию на Западе рукописей Бродского,
которыми поделился с Филипповым. «Брод-
ского не посылаю пока, — замечал он в post scriptum’е к письму от
27 июля, — не хочу доверять почте единственный экземпляр. Кроме того слыхал, что Гринберг готовит
издание его произведений (в новом выпуске „Возд<ушных> Путей“?)
<.> Надо бы узнать<,> чтó именно».[22]
Находившийся в непростых отношениях с Гринбергом в связи
с изданием собрания сочинений Мандельштама, Филиппов не замедлил отреагировать,
предлагая, напротив, ускорить выпуск книги. «Бродского, думаю, напечатаем сами —
с Вашей статьей, — писал он Струве 1 августа. — Не думаю, что
нам моральной помехой будет намерение Гринберга опубликовать Бродского в „Воздушных
Путях“ в 1965 г.: ведь Гринберг не посчитался с нами, обобрав и надув
нас с Мандельштамом… Но — Вам виднее…».[23]
19 сентября он повторил свое предложение: «Жду от Вас копии стихов
И. Бродского: давайте издадим его отдельной брошюрой — с Вашей вступительной
статьей. Не будем смущаться тем, что Гринберг собирается некоторые стихи Бродского
издать в „Возд<ушных> Путях“: Гринберг ведь мало считался с нами,
надул нас с текстами Мандельштама… А мы ОФИЦИАЛЬНО ничего о его намерении
опубликовать Бродского не знаем… И что именно он думает опубликовать… Издать
брошюру Бродского мы сможем буквально за месяц-полтора — у Раузена в Нью-Йорке».[24] То есть в типографии, где печатались тогда книги издательства
«Inter-Language Literary Associates».
26 сентября вернувшийся в Беркли Струве прислал развернутый
ответ, помянув собственный конфликт с редакцией «Воздушных Путей», случившийся
при подготовке им к изданию цикла стихов Анны Ахматовой «Requiem» (Мюнхен:
Товарищество зарубежных писателей, 1963):
О Бродском: говоря о Гринберге, я вовсе не имел в виду, что
мы должны как-то с ним считаться. Но если он получил то же самое, что и у меня,
то глупо как-то публикацию дублировать. Однако если мы можем выпустить эту вещь,
как Вы говорите, в очень короткий срок, то мы Гринберга опередим, как я опередил
его с «Реквиемом». Что касается предисловия, то по ряду соображений лучше было
бы, чтобы написал его не я
<Приписка на полях:
* А если и я, то под псевдонимом>. Может быть, можно будет попросить
<Эммануила> Райса, если ему Бродский придется по душе (в чем я не уверен).
Я не хочу расставаться с моим единственным экземпляром Бродского, поэтому вышлю
Вам его драматическую поэму (по-моему, интересную) и отдельные стихотворения,
как только сниму с них фотокопии. Между прочим, я вчера узнал, что сведения
об освобождении Бродского были, увы! не совсем правильны: ему летом разрешили только
приехать в Ленинград для консультации с докторами, а потом возвратили
его в архангельский совхоз, где он и посейчас находится. Информация эта
идет из хорошего источника и только что предана огласке в одной английской
газете тем самым журналистом, который первый сообщил об освобождении Б<родского>.[25]
Об официальном освобождении поэта
23 сентября сообщил в эфире Би-би-си журналист Николас Бетелл
(Nicholas Bethell), состоявший со Струве в переписке касательно Бродского.
6 января 1965 года Бетелл прислал ему сценарий для радиоинсценировки
«Суд над Иосифом Бродским».[26]
Струве работал над составлением книги до середины ноября 1964 года,
одновременно занимаясь корректурой «Стихотворений» Заболоцкого и подготовкой
примечаний для второго тома «Собрания сочинений» Мандельштама. 31 октября,
за две недели до своей поездки в Вашингтон, он извещал Филиппова о подготовленном
им корпусе текстов Бродского, как о fait accompli:
Бродского привезу с собой — частью в переписанном виде,
частью в виде полученных мною машинописных текстов, которые я на всякий случай
частично сфотографировал (но с фотостатов этих набирать нельзя, они вышли слишком
смазанные; может быть<,> и машинописные тексты придется Вам дать перестукать).
Я собирался написать небольшую вступительную статью, а в виде приложения
дать справку о деле Бродского, в свое время мною полученную и напечатанную
в «Русской Мысли» (откуда ее, кажется, перепечатал «Посев»), и — хотя
бы в сокращении — отчет о судебном разбирательстве.[27]
В отличие от предыдущих подготовленных ими в тандеме изданий, роли
Струве и Филиппова в подготовке «Стихотворений и поэм» были четко
разделены: готовил и выстраивал книгу Бродского Струве, а Филиппов нес
ответственность за производственную часть — получив рукопись, он незамедлительно
отправил ее в типографию.
Вернувшись в Калифорнию, Струве
послал 24 ноября предупредительное письмо, касавшееся языковых особенностей
стихотворений Бродского и условностей зарубежных русских публикаций: «Сейчас
пишу для того, чтобы сказать одну вещь о Бродском, о которой заб<ы>л
при свидании. У него — в частности, в „Шествии“ — есть
непечатные выражения (блядовать, говно и т. д.). Нам надо подумать, как
с ними быть, чтобы на нас не очень уж вешали собак. Каково Ваше мнение?»[28] В своем ответе Филиппов предложил отказаться от конъектур
в вульгарных словах, что было неслыханно для целомудренной эмигрантской печати:
Передал в набор Бродского. Нет, пожалуй, не стоит в «Шествии»
бояться всех этих слов («говно», «мудак» и пр.). Собак вешать будут все равно,
а вместе с тем эти грубые слова СОВСЕМ НЕ ВЫГЛЯДЯТ ГРУБЫМИ В КОНТЕКСТЕ
ПОЭМЫ: они даже — по контрасту — подчеркивают высокий патетический строй
поэмы. Прочитал внимательно всю книгу: он — замечательный поэт, крупный и УЖЕ
совсем сложившийся, зрелый поэт, большой мастер формы, причем гораздо сильнее в «классических»
формах, чем в модернистских. И ВЕРШИНА ЕГО ТВОРЧЕСТВА, на мой взгляд,
именно поэма «Шествие». Меня она просто ошеломила. Вообще он сильнее в поэмах,
чем в «малой форме» поэзии. Но «Шествие» — это вообще, по-моему, вещь
из ряда вон выходящая.
Книга Бродского будет большая — с Вашей статьей около 256 страниц.[29]
«На меня тоже „Шествие“ Бродского
произвело большое впечатление, — соглашался в письме от 30 ноября
Струве, — хотя я не уверен, что всё в нем понимаю. Я согласен с Вами,
что „большая форма“ удается ему куда лучше — все большие вещи лучше мелких;
я Вам об этом говорил. Верно и то, что хотя он совсем не „классик“, он гораздо
лучше там, где внешне „старомоден“ как будто (в „Большой элегии“, в „Холмах“,
в библейской поэме). — Может быть, Вы бы хотели написать о нем вступительную статью? Раз он Вам так нравится?»[30]
Предисловие Филиппов писать отказался, но поспособствовал тому, что
первая верстка книги была готова уже в начале декабря. «Получили ли корректурные
страницы Бродского? — спрашивал он Струве в письме 8 декабря. —
Раузен собирался послать их Вам уже на прошлой неделе. Статью вступительную, конечно,
пишите Вы: у Вас и материалы под рукой, Вы и много над ним думали
и работали, и писали уже о нем. Посылайте ее прямо Раузену, чтобы
как можно скорее вышла книга».[31]
Вступительная статья под заглавием «Поэт-„тунеядец“ — Иосиф Бродский»
была готова через несколько дней, о чем Струве извещал Филиппова 13 декабря,
намереваясь отправить ее в типографию братьев Раузен вместе с поправками
к верстке:
В пятницу <11 декабря> вечером я получил посланную экспрессом
корректуру Бродского (не всё, но почти всё — не хватает только конца
«Шествия»). Вчера отослал ее назад с исправлениями (ошибок было немного). В некоторое
недоумение привел меня тот факт, что отправителем была обозначена не типография
Раузена (как Вы мне говорили), а какая-то другая — американская. Но мне
ничего не оставалось, как вернуть корректуру именно по этому адресу. По тому же
адресу я высылаю сейчас и свою вступительную статью, копию которой прилагаю
Вам для сведения. Я все-таки решил подписать ее — анонимно она выглядела бы
странно, хотя по существу о поэзии Б<родско>го я говорю мало. Сначала
хотел подписать совершенно новым псевдонимом (Гурий Стрельцов), но потом решил всё<->таки
в пользу Стукова, для камуфляжа пометив статью Мюнхеном (так я сделал в двух
случаях и с Мандельштамом). Если Вы считаете, что лучше мне подписать
статью своей фамилией, напишите, и я переменю в корректуре.[32]
17 декабря Струве сообщил Филиппову о получении остальных
гранок и, попутно размышляя об эмигрантской литературной политике, предложил
обсудить их дальнейшие совместные издательские проекты, в том числе, публикацию
альтернативного «Воздушным Путям» поэтического журнала:
Я вчера получил последние гранки корректуры Бродского и сегодня
отсылаю их в типографию. Остается, значит, прочитать в гранках мою статью,
в которую я хочу внести небольшие изменения (писал ее очень наспех) и дополнительно
посланные Вами стихотворения.
Из оповещения в <«>Н<овом> Р<усском> С<лове»>
о «Воздушных Путях» вижу, что Гринберг, очевидно, печатает воспоминания Ахматовой
о Мандельштаме (т. е. выдержки из ее дневника), которые у меня давно
имелись, но с обязательством не печатать их (я поэтому позволил себе только
некоторые выдержки в комментариях к нашему Мандельштаму). Подозреваю,
что у Гринберга есть и еще материал о М<андельштаме>, который
я давно имею, но тоже с обязательством не печатать, дабы не повредить автору.
А что за стихи М<андельшта>ма у него в выпуске?
О журнале: 1) О каком размере Вы думали? 2) Как бы Вы думали его
назвать? 3) Кто будет его редактировать — номинально и фактически?
Мы с Вами? Вы один? В сотрудничестве еще с кем-нибудь (фактическом
или и с обозначением на журнале?)? <…>
Желательными сотрудниками журнала — не говоря о поэтах (Кленовский,
Алексеева, Моршен, Пиотровский и др.) — я бы считал для литературно-критической
части В. Ф. Маркова, Ю. П. Иваска, С. А. Карлинского
(мой ученик, а теперь коллега здесь <в Беркли>). Не возражаю и против
Терапиано, хотя его писания за последнее время и раздражают меня. Был бы очень
рад, если бы удалось привлечь Ф. А. Степуна и В. В. Вейдле.
Культурных и «грамотных» людей в эмиграции осталось не столь уж много,
и тут надо проявить максимальную широту. Надо также наперед решить, будем ли
мы приглашать сотрудников —
и кого именно — или предоставим им идти самотеком. Очень существенно подать
хорошо первый номер. Да: будет ли журнал соблюдать какую-то периодичность выхода
или Вы мыслите его скорее как альманахи? Между прочим, возвращаясь к моему
предложению «Антологии забытых поэтов»: такой отдел можно было бы завести в журнале
(несколько стихотворений в каждом номере) и, сохраняя набор, выпустить
потом эти стихи как книгу. Что Вы об этом думаете?[33]
При всей политической доверительности между Филипповым и Струве,
у них не было единства в художественных взглядах — последний заметно
играл в тандеме ведущую роль более опытного и ответственного редактора,
определявшего литературную стратегию общего дела. К книге Бродского Струве
отнесся с тем же вниманием, с каким относился к изданиям классиков,
однако не был поначалу уверен, что это ему по плечу, поскольку здесь он имел дело
с молодым современным поэтом.
Для того чтобы обрести уверенность
в собственном начинании, он обратился к своим конфидентам, наиболее близким
ему профессионалам, мнению которых он безоговорочно доверял и на суждения которых
полагался — прежде всего к поэту и филологу Владимиру Маркову
(1920—2013), преподававшему в Калифорнийском университете в Лос-Анжелесе.
31 октября Струве завел разговор о Бродском: «Сборник Ахмадуллиной называется
„Струна“. <…> Да, говоря о советских поэтах — я готовлю еще сейчас
сборник стихотворений и поэм Иосифа Бродского».[34]
17 декабря 1964 года Марков писал Струве, обращая внимание
в том числе на стихотворение «Воротишься на родину. Ну что ж?..»: «Да, стихи
талантливы и интересны, но как во всем интересном, что доходит оттуда за последнее
время, чего-то не хватает до настоящего уровня. Я всех их мерю лучшими поэтами Серебряного
века, и этой мерки они не выдерживают всё-таки. Особенно мне у Бродского
понравились после первого поверхностного чтения „Стихи о слепых“ и о возвращении
на родину».[35] Для них обоих при оценке творчества современных
русских поэтов мерилом выступили их литературные предшественники. Если для Струве
это были Мандельштам и Гумилев, то для Маркова — Велимир Хлебников и Михаил
Кузмин. «Что это Ваше издательство, — ворчал Марков, — всё занимается
„последними новостями“ в литературе? Гиппиус (и не одна она) не до конца
издана, Кузмин (и не один он) неизвестен и непонимаем — а мы
всё Бродский, Тарсис, Терц. Я внутренне этому противлюсь».[36]
В письме от 22 декабря 1964 года Струве пояснял свою высокую
оценку:
У Бродского, конечно, много недочетов,
но он, по-моему, значительнее и Евтушенко, и Вознесенского, и лучше,
и интереснее поэтов «Феникса» и «Синтаксиса». Надо учесть и то, что
он еще очень молод, ему в этом году минуло 24 года. Бóльшая часть
его стихов, дошедших до нас, написана в возрасте 20—22 лет. Весь том, который
я получил прошлым летом, помечен 1962 годом, но там есть и стихи
1961 года, а может быть, и более ранние. «Стихи о слепых» мне
тоже нравятся, но всего интереснее у него его вещи в большой форме: «Большая
элегия», посвященная Джону Донну и о нем, поэма «Исаак и Авраам»
на библейскую тему и драматическая поэма «Шествие», среди персонажей которой
Гамлет, князь Мышкин, Дон-Кихот, наряду с символическими, такими как Поэт,
Арлекин, Честняга, Вор, Лжец, Усталый человек и так далее. Все эти вещи войдут
в приготовленный мною том. Он уже набран и скоро выйдет.[37]
По переписке с Марковым удается проследить, как Струве постепенно
убеждается в том, что первоначальное предчувствие его не обмануло и окончательно
утверждается в своем мнении об уровне таланта Бродского.
Тем временем Филиппов получил письмо от Ежи Гедройца (Jerzy Władysław
Giedroyc, 1906—2000), руководителя польского Литературного института (Institut Literacki) в Париже
и главного редактора изгнаннического журнала «Культура», с предложением
прислать новую партию попавших за границу стихов Бродского. Гедройца связывал с Филипповым
общий интерес к «потаенной музе» — тайной литературе за железным занавесом,
в частности, к книгам Абрама Терца и Николая Аржака, — тогда
они оба гадали, кто стоит за этими псевдонимами. Кроме того, Гедройц был первым
публикатором «Справки» — ее перевод на польский появился в «Культуре»
(№ 7—8 за 1964 год). Эту новую подборку стихотворений Бродского он мог получить
из Варшавы от Северина Поллака — поэта, переводчика и исследователя русской
литературы.
29 декабря Струве сообщал о завершении подготовки «Стихотворений
и поэм», одновременно откликаясь на «польскую подборку» и возвращаясь
к стихотворениям Бродского, которые были напечатаны Гинзбургом:
Два дня тому назад получил корректуру вступительной статьи к Бродскому
и тотчас же отослал ее, сделав исправления и внеся кой-какие изменения.
Корректуры дополнительных стихов, полученных Вами от Гедройца, пока не получил.
Я обнаружил еще несколько стихотворений, которых в моем списке не было, в третьем
номере «Синтаксиса». Но это стихи ранние и довольно слабые, и я их включать
не собираюсь: я ведь и так дал не все, что у меня было. Не включенное
мное в книгу предложил Н. Б. Тарасовой для «Граней» (она совершенно
напрасно напечатала в № 56 явно дефектную версию «Реквиема» — из
тех, что ходят по рукам в Москве).[38]
7 января 1965 года Струве
с беспокойством запрашивал Филиппова о состоянии дел: «От Вас бесконечно
давно нет вестей. Не заболели ли Вы всерьез? Молчит и типография Раузена. Я
думал получить от них корректуру дополнительных стихотворений Бродского, полученных
Вами от Гедройца, а также корректуру верстки, но ничего пока не получил после
того, как вернул корректуру вступительной статьи».[39] И снова:
«Типография Раузена замолчала, и я до сих пор не только не получил верстки,
но и не видел гранок стихов, присланных Гедройцем».[40]
Ситуация разрешилась на следующий день, и на исходе 13 января Струве сообщал:
«Сейчас (девятый час вечера) принесли мне посланную экспрессом корректуру книги
Бродского. Не знаю, успею ли сверить ее сегодня и завтра утром, а завтра
я еду в Станфорд читать небольшой доклад о Бродском же и вернусь
только поздно вечером. Но во всяком случае не позже пятницы я отошлю корректуру
в типографию».[41] Вместе с гранками Струве получил
и обложку издания Бродского: Стихотворения и поэмы. Inter-Language
Literary Associates, 1965.
Дальнейшие письма до выхода книги
посвящены вычитке корректур, предложению кандидатур будущих рецензентов и обсуждениям
рутинных издательских вопросов — простановке цены на задней обложке (2,25 доллара);
разрешений/запретов на перепечатку книги «Посевом» в виде двуязычного русско-немецкого
издания (запретили), числу бесплатных «редакторских» экземпляров (75 штук). Некоторые
из них представляют интерес для дальнейшей траектории издания и, соответственно,
для выстраивания литературной биографии Бродского в эмигрантской среде.
В письме от 16 января Струве подробно описывал свои переговоры
с редактором издательства «Посев» и журнала «Грани» Натальей Тарасовой,
переписка с которой — едва ли не самый маргинальный и малоинтересный
эпизод издательской истории «Стихотворений и поэм», имеющий отношение скорее
к перепечатке в журнале комплекта «Синтаксиса», полученного от Секлочи:
Вчера получил письмо от Н. Б. Тарасовой. Благодарит меня за
посланные ей стихи Бродского и обещание прислать «Синтаксис», который я предложил
ей и который она хочет напечатать целиком — так же, как «Феникс» (стихи
там очень разные, но далеко
не все хорошие — много
плохих).
Н. Б. просит прислать два экземпляра Бродского для отзыва — «Посеву»
и «Граням». Я написал ей, что это, разумеется, будет сделано и что я напишу
об этом Вам. Кроме того, она пишет: «И не согласились бы Вы передать права «Посеву»
на немецкое издание Бродского (такого типа, как Ахматова<,> — с двойным
русско-немецким текстом)?» На это я ответил ей, что прошу об этом снестись с Вами,
что я не вижу возражений в отношении немецкого
издания (но не знаю, на каких условиях мы можем предоставить это право), но
считал бы неправильным двуязычное
издание, которое подрывало бы наше. Если мы с Андреевым в свое время считали
возможным закрепить права на «Реквием» (как он сделал с Булгаковым), мы бы
не разрешили «Посеву» переиздавать русский
текст. Думаю, что Вы со мной согласитесь. Но во всяком случае я просил Тарасову
списаться с Вами (у Вас ведь с ней<,> если не ошибаюсь, хорошие
отношения).
Она пишет мне еще, что в № 57 «Граней» идет статья Райса о наших
с Вами изданиях, и прибавляет: «Нужно сказать, что делаете вы оба огромнейшее
и нужнейшее дело, и я часто с восхищением думаю о вашей работе».
Бродского в типографию отослал. Надо надеяться, что большой задержки
теперь не будет. Устройте так, чтобы мне сразу прислали экземпляров 25 книги —
я без труда, думается, тут на месте продам. Напишите мне заранее намечаемую цену.
Два или три экземпляра мне нужно будет дать даром человеку, через которого я получил
стихи (то есть Полу Секлоче. — И.
Т., А. У.). Нужен ли Вам список нерусских периодических изданий, в которые
следует послать экземпляры для отзыва, или у Вас остался посланный мною для
Гумилева.
Это, кажется, пока всё.[42]
Стихи, полученные от Гедройца не
произвели впечатления на Филиппова. «Посылаю Вам полученные от поляков (Института
Литерацкего, Гедройца) стихи Бродского, — писал Филиппов 19 января
1965 года. — Из них интересно только одно, многие, по-моему, даже не Бродский:
слишком слабы для 1964 года…» — и добавлял ниже: «стихи — слабы,
портили бы общее впечатление от книги».[43] В письме
21 января Струве откликался на его недовольство:
Увы! Я расхожусь с Вами в мнении о стихах Бродского, присланных
«Культурой». Не только стихотворение, посвященное Горбунову (то есть драма «Горбунов
и Горчаков». — И. Т.,
А. У.), но и некоторые другие, по-моему, хороши, лучше многих, вошедших
в наш сборник, и в них почти нет тех срывов, которые портят некоторые
из наиболее интересных и значительных коротких стихотворений (его длинные вещи
я считаю вообще самыми интересными). Я уж не говорю о том, что эти стихи
интересны как наиболее поздние. Некоторые, как, например, «Колесник умер…» и «Загадка
ангелу» (на двух страницах) <,> несомненно<,> написаны уже в архангельской
ссылке. Может быть, и другие. Наверняка до
Архангельска написаны «Садовник в ватнике, как дрозд…» (датировано [примерно]
ровно за месяц до суда; на мой взгляд, хорошее и интересное стихотворение)
и «С грустью и нежностью» (написанное явно в феврале 1964 г.
в тюрьме между 13 и 18 февраля или между двумя судебными заседаниями). Если еще не поздно,
я бы включил все эти стихи в книгу как особый раздел «Стихотворения 1964 г.»
в конце. Вы могли бы позвонить в типографию и предупредить их, если
еще есть какая-либо возможность. Скажу вот что: (1) эти стихи, именно как более
поздние, только прибавили бы к ценности сборника (даже если их не считать абсолютно
ценными), а не испортили бы его; (2) до того, как выйдет первый номер нашего
журнала, их может получить и напечатать кто-нибудь другой (я слыхал, например,
что есть стихи Бродского у Дольберга-Бурга, который ищет для них издателя;
какие-то — но не эти — стихи получил, совершенно помимо меня — В. С. Франк
<сноска:* полученные
им у меня имелись>, может получить и эти; да и «Грани»), и мы
рискуем потерять их. Если мы должны платить «Культуре», то не все ли равно, платить
ли за напечатание в сборнике или в журнале. Повторяю: жаль было бы не
включить их все в сборник. Поэтому на всякий случай прилагаю на отдельных листках
небольшую редакционную заметку об этих стихах, к которой надо прибавить чтó
полагается об «авторском праве» «Культуры» (или Института Литерацкого), перечень
стихов в том порядке, в котором я бы поместил их, и небольшие исправления.
Конечно, надо будет соответственно дополнить «Оглавление». Окончательное решение
предоставляю, конечно, Вам. Нельзя, так нельзя. Но мне будет очень досадно, и я
очень жалею, что вы не послали мне стихи сразу после нашего телефонного разговора
о них.
Тарасовой я дал только те стихотворения, которые все равно не включил
в наш сборник. Она была очень благодарна. Еще три стихотворения, оставши<е>ся
за бортом, я дал Б. И. Николаевскому для очередного № «Соц<иалистического>
Вестника», сопроводив их по его просьбе небольшой статьей, подписанной тем же псевдонимом,
что и у нас в сборнике, и со ссылкой на наше полное издание,
что для нас полезно.
Тарасовой насчет двуязычного издания напишите сами: я сказал, что окончательное
решение зависит от Вас.[44]
«Если Вы считаете, что эти стихи Бродского очень ценны, — пишет
в ответ Филиппов 23 января, — то постараюсь — если еще не поздно —
их включить в набранную и готовую к печати книгу. <…> На днях
напишу <…> — к чему привели переговоры с Раузеном о дополнениях
к книге Бродского».[45]
Дополнения начали поступать еще раньше. 22 октября 1964 года,
Струве получил телеграмму-молнию от своего старого друга эссеиста Виктора Франка
(1909—1972) следующего содержания (перевод наш):
Я слышал что ты планируешь публикацию стихотворений Бродского точка Пожалуйста
сообщи мне если тебе нужны какие-либо из следующих стихотворений который есть у меня
двоеточие (1) Рождественский роман<с> цитата плывет в тоске необъяснимой
конец цитаты 49 строк точка (2) цитата Ты проскачешь во мраке по бескрайним запятая
холодным холмам конец цитаты 48 строк точка (3) Большая элегия Джону Донну 208 строк
точка пожалуйста обрати внимание что я сверил (3) с другой версией и обнаружил
убедительные расхождения точка несомненно что ты обратил внимание что синтаксис
алогично разбивает на два стихотворения начало цитата Мимо ристалищ капищ конец
цитаты точка 16 строк которые начинаются с цитата Дойти не томом запятая не
домом конец цитаты образуют конец стихотворения и должны следовать сразу же
после строки цитата Одобрить ее поэтам конец цитаты Приветствую тебя Виктор[46]
26 января Струве писал Филиппову
об очередных дополнениях: «Я сейчас получил еще порцию стихов Бродского прямо из
России. Не новых. Бóльшая часть у меня есть, но есть и три или
четыре неизвестных мне, одно посвященное Ахматовой (полностью ее имя) (стихотворение
„Закричат и захлопочут петухи…“. — И. Т.,
А. У.). Это и еще одно я бы
хотел, если еще возможно, включить в сборник. Они плохо отпечатаны и надо
перестукать. Вышлю их Вам сегодня вечером экспрессом. Если Вы думаете, что не поздно,
пошлите их в типографию. Но только их надо было бы как<->нибудь отделить
от стихотворений „Культуры“ — они не поздние, да и авторское право Гедройца
на них не распространяется».[47] Струве разрешил эту ситуацию
достаточно прямолинейно, сообщив Филиппову, что
если «Культура» запросит не больше ста долларов, он готов немедленно заплатить из
собственного кармана. Именно о такой сумме и попросил Гедройц, только
не за публикацию стихов, а с тем чтобы переслать гонорар Бродскому, —
убрав последние препоны к изданию «Стихотворений и поэм».
К концу января книга со всеми дополнениями была набрана и прошла
очередную стадию верстки, но в свет не вышла. Причиной тому стало письмо самого
автора к Гринбергу с запрещением на публикацию его стихов. До отбывающего
в Норенской ссылку Бродского дошли глухие слухи о чьем-то на Западе намерении
выпустить его поэтический сборник — в ленинградском кругу его друзей прозвучало
название «Воздушные Пути», где уже появились «Поэма без героя» Ахматовой (в двух
редакциях), неизвестные стихи Мандельштама, проза Исаака Бабеля, воспоминания Артура
Лурье.
Бродский написал ультиматум на имя
издателя альманаха, а курьером был выбран Уильям Чалзма (H. William
Tjalsma), находившийся тогда на стажировке в Ле-
нинграде аспирант-славист, писавший диссертацию у Ю. Иваска в Сиэтле,
впоследствии — переводчик поэмы Венедикта Ерофеева «Москва—Петушки». Письмо
Бродского привез из Норенской филолог Михаил Мейлах, навестивший поэта в архангельской
ссылке и позже вспоминавший обстоятельства этой поездки:
Это было зимой 1965 года. За Бродского шла борьба <…>.
Стенограмма Вигдоровой была напечатана. Мы не знали, что почти готова
книга. Стало известно, что Гринберг, издатель «Воздушных Путей», приготовил публикацию
Бродского. Это хотели предотвратить не потому, что это плохо, а подождать,
чтобы его отпустили из ссылки, а тогда уже можно было бы делать что угодно,
на время, пока шла эта юридическая и всякая борьба. Поскольку я уже ездил до
этого к Бродскому, как самого молодого меня попросили съездить к нему
и попросить написать Гринбергу письмо с просьбой отложить это печатанье.
О Гринберге в России знали довольно мало. Ахматова в шутку называла
его «акула империализма», каковой он абсолютно не был, он за свой счет издавал этот
милый журнал «Воздушные Пути».
Я и поехал. Это, кажется, был конец января, потому что Бродский
только что написал стихи на смерть Элиота. Написал он его <письмо> очень легко
и быстро. Побыв у него сколько-то, я повез его обратно и передал.
У нас был такой знакомый Билл Чалзма, американский стажер, он знал массу
людей, очень милый богемный человек, которого потом выслали до окончания срока его
стажировки. И вот он его увез, благополучно передал. Потом до меня доходил
слух, что Гринберг был совершенно потрясен, что письмо с того света его достигло.[48]
Письмо Бродского было адресовано «To Roman Grynberg» и сохранилось
в архиве Гринберга, который был передан его вдовой в Библиотеку Конгресса:
д. Норенская
Архангельской обл<ас>ти
2 II 65
Уважаемый господин Гринберг,
будучи весьма тронут интересом, проявленным Вашим
Альманахом к моему творчеству, я, тем не менее, категорически возражаю против
какой бы то ни было публикации моих произведений в настоящее время.
Делаю это по многим причинам. Главные среди них: 1) Отсутствие всякой
гарантии того, что в Ваших руках находятся подлинно мои произведения, —
не говоря уже о возможных неточностях в тексте, которых я не в состоянии
исправить; 2) явная несвоевременность любой публикации моих вещей в настоящее
время на Западе.
Кроме того, как я [представляю] предполагаю, в Вашем распоряжении
находятся мои произведения известной давности, появление которых в печати во
всех смыслах представляется мне нелепостью.
Надеюсь, Вы отнесетесь к моему письму с должным вниманием.
С уважением
И<.>Бродский
P. S. Пользуясь случаем, прошу Вас передать сердечную благодарность
г<осподи>ну Ю. Иваску за его бесценную публикацию писем М. И. Цветаевой.
И. Б.
P. P. S. Полагаю излишним предупреждать Вас о том, что
письмо это ни в коем случае не должно стать достоянием прессы.[49]
Чалзма добрался до Хельсинки
5 февраля, откуда отправил письмо Бродского, приложив к нему собственное
пространное объяснение. Получив оба текста, Гринберг увидел, что беспокойство автора
может коснуться его лишь отчасти: книгу, в отличие от конкурентов, он выпускать
не собирался, а публикация в альманахе занимала немного — 18 страниц поэтическая
часть и 24 страницы стенограмма суда. Однако предупредить Струве об этом требовании
Бродского Гринберг не пожелал. Вместо этого 10 февраля 1965 года он отправил
ему довольно путанное письмо, где, тем не менее, как заметил Филиппов, не удержался
от «ужимок»:
Многоуважаемый Глеб Петрович,
не успел еще поблагодарить Вас за Ваше обстоятельное
и милое письмо о первом впечатлении от 4 № В<оздушных> П<утей>.
Но письмо было не закончено. Где продолжение? Я его жду. Мне интересно знать, что
Вы думаете о каждой отдельной статье, о каждом поэте и т. д.
Успех растет с каждым днем. Чему приписать это особенное внимание отовсюду,
трудно понять. Говорю это не от скромности, а больше оттого, что мне В<оздушные>
П<ути> всегда казались не слишком популярными, а рассчитанными на небольшой
круг интеллигентных читателей, кому еще дорог русский язык.
Вчера, неожиданно, получил письмо от И. Бродского. О содержании
не стану говорить, но скажу, что пишет он из одной деревни Архангельской [губернии]
области, как я и предполагал в своем «предуведомлении». Письмо это тоже
документ, хотя и не предназначенный (полагаю, временно) для печати. В СССР
надеются на пересмотр его дела. Может, тем временем я и Вы, мы ему вредим.
Теперь об этом поздно думать.[50]
Несколькими днями раньше
(28 января), сразу же после выхода четвертого номера «Воздушных Путей» Гринберг
провокационно интересовался: «Почему Вы хотите скрыть Ваше имя как издатель стихов
Бродского? Но, может, Вы правы, если опасаетесь, что Ваше имя в СССР, у полиции,
на особенно плохом счету и поэту от него станет еще хуже», — и даже
немного кичился своей информированностью о мытарствах поэта: «его положение
мне сейчас представляется трагическим. Если бы его отпустили на свободу, я бы знал».[51] О своей затяжной переписке с Гринбергом Струве сообщил
Филиппову 18 февраля:
Вчера получил письмо от Ю. П. Иваска
по поводу просьбы его студента, вернувшегося из СССР в Хельсинки
<…>, не печатать Бродского. <…> Иваск с Вами об этом говорил (Вы,
я понял, зачем-то ему звонили). Не говоря о том, что поздно, я думаю, останавливать
печатание, и к тому же для этого все же нужно согласие деньгодавцев, у меня
эта просьба вызывает сомнения. Во-первых, Иваск пишет (не знаю, точно ли),
что против издания протестуют друзья Бродского
и сам
Бродский. Откуда последнее известно?
И какие друзья? М<ожет> б<ыть,> очень осторожная Ахматова? (студент
Иваска с ней виделся). Тогда это такого значения не имеет. Я говорил сегодня
всё же на всякий случай со свой студенткой, оттуда вернувшейся на прошлой неделе
и познакомившейся с близкими друзьями Бродского (один из самых близких —
К<онстантин> Азадовский — как я и думал, сын М<арка>
К<онстантиновича>). Они — за печатание стихов
Б<родско>го и снабдили ее, как Вы знаете, несколькими. Не хотят только,
чтобы «случай» Бродского раздували с политической точки зрения. Но издание его стихов именно подчеркивает
его литературное значение и опровергает утверждения А. Чаковского,
Г. Маркова и К˚. о «литературном ничтожестве» Б<родского>,
а также начисто опровергает предъявлявшиеся на суде обвинения в порнографии
и даже в антисоветскости — по содержанию его стихи гораздо менее
антисоветские в чисто-политическом смысле, чем некоторые стихотворения Евтушенко,
Вознесенского, а уж тем более Слуцкого (другое дело — его внутренняя
«несозвучность»). В этом смысле я написал Иваску. Меня ведь и «Реквием»
убеждали не печатать, а сама А<нна> А<ндреевна> А<хматова>
была довольна, и это не помешало ей поехать в Италию. Я вообще держусь
завета, преподанного мне моим позапрошлогодним московским корреспондентом (Ю. Г.
Оксманом. — И. Т., А. У.): печатайте
всё, что не может быть напечатано здесь, обличайте наших власть имущих, но не хвалите
нас слишком за то, что мы пишем и печатаем здесь, даже если Вам это нравится.[52]
На следующий день Струве получил
письмо непосредственно от Чалзмы.[53] Переводя эту просьбу на
русский для Филиппова, не знавшего английского языка, он четко сформулировал свою
позицию в нараставшем конфликте с Гринбергом. Он также детально описал
сложившуюся за границей ситуацию с текстами Бродского, имя которого постепенно
становилось не только узнаваемым, но и нарицательным:
Сегодня я получил письмо прямо от того ученика Иваска, о к<ото>ром
с Вами говорил последний и о к<ото>ром я Вам писал вчера. Вот
что он пишет о Бродском (перевожу с английского):
«Некоторые из моих ленинградских друзей, которые принадлежат к самому
тесному кругу друзей Б<родско>го, обеспокоены публикацией его произведений
на Западе. Там считалось, что по крайней мере у Вас и у г<осподи>на
Гринберга, редактора «Воздушных Путей», есть несколько стихотворений Б<родско>го.
Я переслал — слишком поздно, как оказалось<,> — письмо Б<родско>го
г<осподи>ну Гринбергу, в котором Б<родский> категорически протестует
против печатания его стихов в данный момент. Бродский считает, что напечатание
их может только осложнить его и без того трудное положение. Он обеспокоен также
тем, что он не может проверить тексты до их напечатания. Меня просили выяснить Ваши
намерения, если у Вас есть вещи Б<родско>го. Последнее, что я слышал
от Б<родского> из обычно хорошего источника, было, что власти приказали пересмотреть
его дело. Есть возможность, что он будет не только освобожден, но и реабилитирован.
Я был бы счастлив знать, что Вы по этому поводу думаете».
В этом письме меня прежде всего рассердило то, что в нем говорится
о Гринберге. Некоторое время тому назад Гринберг написал о письме, полученном
им от Б<родско>го, но ничего не сказал и даже не намекнул о его
содержании, хотя и знал, что я готовлю издание Б<родско>го.
<…> Это — обычное секретничанье Г<ринбер>га. Несмотря на последнюю
фразу (письма Гринберга. — И.
Т., А. У.), мне и в голову не приходило, что письмо содержит
протест против печатания. Самому Г<ринбер>гу, может быть, было и «поздно
думать», но он не мог решать за меня (письмо его от 10-го февраля) и, зная,
что я собираюсь печатать целый том Б<родско>го, мог по крайней мере довести
до моего сведения просьбу или пожелание Б<родско>го. Я не говорю, что непременно
внял бы ей, даже если бы это только от меня зависело. Лично я думаю, что если там действительно думают о реабилитации
и совобождении Б<родско>го, то привлечение заново внимания к его
делу и «презентация» его прежде всего как поэта — наперекор всяким Чаковским —
могли бы только помочь делу. Но, может быть, можно было бы подумать об исключении
(или изменении) предисловия. Сейчас, я думаю, предпринимать что-либо уже поздно
и не стоит. Во-первых, стихи Бродского в руках у многих, недавно
BBC в Лондоне устроило передачу о нем, с драматизацией его «дела»
и чтением его стихов в переводах (к этому был причастен В. С. Франк).[54] Стихи его продолжают проникать за границу, и мы не можем
остановить поток их. Кроме того, моя студентка еще раз подтвердила, что не все друзья
Б<родско>го против печатания его стихов<,> хотя и опасаются политического
раздуванья его «дела». Но после напечатания Гринбергом «стенограммы» процесса никак
нельзя сказать, что мы раздуваем
его. В своем «предисловии» я старался подчеркнуть интерес и значение Б<родско>го
как поэта. Во всяком случае сейчас, я думаю, ничего уже нельзя сделать. Будем надеяться,
что Б<родско>му наш том не повредит. Что же до текстов, то я вполне понимаю
беспокойство Б<родско>го как поэта, но<,> по всей вероятности<,>
мой основной текст (то есть самиздатовское издание Тайгина. — И. Т., А. У.) (как будто приготовленный
самим Б<родски>м для печати) наиболее свободен (хотя и не на 100 %, боюсь)
от дефектов. (Это может относиться к стихам, полученным мною позднее).[55]
Истинный смысл недомолвок и выкрутасов Гринберга заключался в том,
чтобы переложить ответственность за эмигрантские публикации Бродского на Струве
с Филипповым и тем самым отвести внимание от четвертого выпуска «Воздушных
Путей».
19 февраля Струве поставил точку в своих отношениях с Гринбергом:
Многоуважаемый Роман Николаевич!
Считаю нужным на всякий случай довести до Вашего сведения, что мне стал
известен канал, через который Вы получили письмо от Бродского, а также содержание
самого письма. Я немного жалею, что Вы, зная, что я выпускаю целый том стихов Бродского,
не нашли нужным поставить меня в известность о содержании его письма;
я бы это сделал по отношению к Вам, если бы оказался в таком же положении.
Для меня тогда еще, быть может, было не «поздно думать», как Вы написали, хотя я
лично и не разделяю высказанных опасений, как не разделяют их — поскольку
речь идет о стихах Б<родского> —
и некоторые другие близкие друзья его, о чем я только что узнал от человека,
общавшегося с ним тогда же, когда и Ваш корреспондент. Приготовленный
мною том имеет целью подчеркнуть значительность Б<родского> как поэта, и, если
там действительно думают
о его освобождении и реабилитации (чему противоречат недавние заявления
Чаковского и Георгия Маркова), напечатание его скорее должно помочь этому делу,
чем помешать, если только не произойдет резкого поворота в политике. Все печатаемые
мною стихи Бродского были получены мною от
его друзей — с просьбой
напечатать их. Это не значит, конечно, что они на 100 % свободны от дефектов,
и я вполне понимаю, что этот вопрос волнует Б<родского>.
Уважающий Вас Глеб Струве[56]
В тот же день книга была запущена в печать, а в издательство
начали поступать заказы вослед разосланному в начале февраля на кафедры славистики
и в университетские библиотеки объявлению о выходе издания. Текст
этого анонса был составлен Струве, а дата выхода впечатана Филипповым, который
был в постоянном контакте с типографией братьев Раузен:
TO BE PUBLISHED ABOUT FEBRUARY 15th
A VOLUME OF POETRY BY IOSIF BRODSKY
(the Soviet “parasite” poet who was sentenced
in March 1964 to five years of forced labor)
СТИХОТВОРЕНИЯ И ПОЭМЫ
Over 200 pages, including four longer poems and one dramatic poem;
with an introductory article on Brodsky and his case by G. Stuckow.
Advance orders for this volume, to be published by Inter-Languages
Literary Associates, Washington, D. C., can be placed with Prof. Gleb Struve,
Department of Slavic
Languages and Literatures, University of California, Berkeley,
Calif. 94720.
Price: $2.00.[57]
«Стихотворения и поэмы» вышли
в свет в первые дни марта 1965 года.[58] Настояв
на скорой печати, Струве и Филиппов не проиграли: Бродскому вышедшая книга
никак не повредила, и он был освобожден из ссылки. Струве считал, что это издание
даже было учтено как довод — пусть и не решающий — в пользу
пересмотра дела о «поэте-тунеядце». Вместе с Филипповым они послали книгу
в дар заметным фигурам русского зарубежья: главному редактору «Голоса Америки»
Александру Бармину, главному редактору «Нового Русского Слова» Марку Вейнбауму,
издателю Ежи Гедройцу, архиепископу Иоанну Сан-Францисскому, профессорам Владимиру
Маркову и Виктору Эрлиху, художникам Юрию Анненкову и Сергею Голлербаху,
культурологу Владимиру Вейдле, библиографу Сергею Якобсону, Димитрию Иванову и Ольге
Шор, — а также наиболее активным литераторам-эмигрантам: поэтам Ивану
Буркину, Ивану Елагину и Николаю Моршену, эссеистам Виктору Франку, Юрию Иваску
и Алексису Ранниту, писателям Борису Зайцеву, Нине Берберовой и Владимиру
Набокову.[59] Поскольку до выхода в 1970 году сборника
Бродского «Остановка в пустыне» ни одной другой его русской книги не появилось,
это издание стало главным источником для всех, кто интересовался его творчеством
и вообще новой русской поэзией.
Между выпуском «Стихотворений и поэм»
и второй книги Бродского прошло ровно пять лет — большой срок для усвоения
поэта как альтернативной фигуры, противопоставленной доминирующей советской словесности,
представленной Америке официальным молодым триумвиратом: Евтушенко—Вознесенский—
Рождественский. Побывав на чтениях последнего в Лос-Анджелесе, Владимир Марков,
первоначально скептически относившийся к Бродскому, именно с Бродским
связал будущее новой русской поэзии. «Он интереснее в поэмах, — писал
он Струве 3 мая 1965 года, — (хотя у него там частo намерения
лучше исполнений: в „Джоне Донне“ он невыносимо затягивает перечисление, но
зато метит на эффект, похожий на современные итальянские фильмы), хотя среди коротких
<стихотворений> у него попадаются более ясные достижения. Я в нем
особенно ценю, что это первый на моем горизонте за столько лет поэт-некомсомолец.
Хорошо, что таких еще может „российская земля рождать“».[60]
Кроме того, издание «Стихотворений и поэм» выступило как политический
«ход конем»: оно представляло поэта, осужденного советским строем и отправленного
в ссылку. Довольно большую часть переписки Струве с его корреспондентами
занимали вопросы, насколько книга может навредить или, наоборот, помочь Бродскому.
Тем более что книга издавалась под его собственным именем, а не под псевдонимом,
как это практиковалось в эмигрантской печати. После «Доктора Живаго» и сборника
стихотворений Александра Есенина-Вольпина вышло в свет собрание произведений
поэта, которому было категорически отказано в возможности печататься в Советском
Союзе.
Эффект выхода «Стихотворений и поэм» Бродского был чрезвычайным.
Во-первых, не эмигрант, во‑вторых, человек молодой, в‑третьих —
большой поэт. Тем более что на Западе поэт оценивается не по отдельным публикациям
в периодике, а именно что по его книгам. И эта книга состоялась.
Эффект появления сборника Бродского был также в том, что отношение к нему
кардинально поменялось: теперь он воспринимался уже не как жертва, а как поэт.
По крайней мере читатели-эмигранты и западные слависты ждали новых публикаций
и выхода его следующей поэтической книги.
Сам же Бродский со временем примирился
с неизбежными в его первом собрании «неточностями в тексте», которых
он так опасался, и особо негативно о «Стихотворениях и поэмах» в дальнейшем
не высказывался. Тридцать лет спустя он разыскал экземпляр сборника и подарил
его своим близким друзьям Вайлям, написав на авантитуле 18 мая 1995 года:
«Пете и Эле — эти старенькие стихи, вдохновленные Сарой Леандр, Беатой
Тышкевич, Лючией Бозе, Сильваной Пампонини и Бетси Блэр, в свою очередь
состарившимися. Иосиф Бродский». Как пояснял
Петр Вайль, посылая копию этого инскрипта Льву Лосеву[61],
«Сквозной темой прощального обеда в Чайна-тауне перед нашим отъездом в Прагу
и потом в кафе „Bocca di lupo“ в Маленькой Италии было „трофейное“
кино 40-х, которое, как и кино 50-х, И. Б. очень любил и утверждал, что
без этих фильмов „уж не знаю, где бы мы все были“».[62]
1. Stanford University Libraries
(Stanford, CA). Department of Special Collections & University Archives.
Joseph Brodsky Papers from the Archives of the Katilius Family, 1966—1997
M1960. Box 5. Folder 7.
2. Лев Лосев. Иосиф Бродский: Опыт литературной биографии.
2‑е изд., испр. М., 2006. С. 131.
3. Валентина Полухина. Иосиф Бродский. Жизнь, труды, эпоха.
СПб., 2008. С. 133.
4. Лев Лосев. Указ. соч. С. 134.
5. Джордж Л. Клайн. История двух книг. Пер. Л. Лосева
// Иосиф Бродский: труды и дни. Сост. Лев Лосев и Петр Вайль. М.,
1998. С. 215—228.
6. Об истории стенограммы суда, а также бытования и публикации
«Справки» Вигдоровой см. в мемуарной статье ее дочери: Alexandra Raskina. Frida Vigdorova’s Transcript of Joseph Brodsky’s Trial: Myths and
Reality // Journal of Modern Russian History and Historiography. No. 7
(2014); в особенности стр. 152—155, 165—167. Здесь же почти целиком приводится
письмо Бродского к Вигдоровой от 16 августа 1964 г. и наброски
ее ответа (с. 170—171).
7. О Гринберге и его неоднозначной репутации в эмигрантской
среде см. вступительную статью Р. Янгирова к его публикации «Роман Гринберг
и Роман Якобсон. Материалы к истории взаимоотношений» // Роман Якобсон:
Тексты, документы, исследования. Отв. ред. Х. Бáран, С. Гиндин.
М., 1999. С. 201—206.
8. Воздушные Пути. Альманах. IV. Нью-Йорк, 1965. С.
54—71.
9. Там же. С. 279—303.
10. Там же. С. 5.
11. Hoover
Institution Archives of War, Revolution and Peace. Stanford University
(Stanford, CA.) Gleb Struve Papers. Box 29. Folder 14; далее везде —
GSP с указанием номера коробки и папки.
12. Программа транслировалась 24 мая 2015 г., в день
75-летия Бродского (https://www.svoboda.org/a/27033961.html).
13. Александр Гинзбург: русский роман. Автор-составитель Владимир
Орлов. Вступ. статья А. Ю. Даниэля. М.,
2017.
14. GSP.
13; 15.
15. Ibid.
16. Beinecke
Rare Book and Manuscript Library. Yale University (New Haven, CT). Boris
Filippov Papers. GEN MSS 334. Box 8. Folder 235; далее —
BFP с указанием номера коробки и папки.
17. См. подробнее цикл Ивана Толстого «Полвека в эфире»,
выпущенный на CD в 2003 г.
18. BFP.
8; 235.
19. GSP.
84; 2.
20. BFP.
8; 236.
21. Library
of Congress (Washington, DC). Vozdushnye Puti Records, 1923—1967. Box 3; далее — LC.
22. Ibid.
23 GSP.
84; 2.
24. Ibid.
25 BFP.
8; 236.
26. GSP.
13; 18.
27. BFP. 8; 238.
28. Ibid.
29. GSP. 84; 2; этот фрагмент впервые опубликован: Лев Лосев.
Иосиф Бродский: Эротика // Russian
Literature. Joseph Brodsky. Vol. 37. No. 2—3. P. 293.
30. BFP. 8; 238.
31. GSP. 84; 2.
32 BFP. 8; 238; черновой вариант вступительной статьи подписан
«Георгий Стуков» (GSP. 46, 52).
33. Ibid.
34. Письма Струве цитируются по личному архиву Маркова. Мы
признательны Олегу Коростелеву за предоставленные копии.
35. GSP. 106; 4.
36. Ibid. Фрагмент письма от 14 ноября 1965 г.
37. Ibid. Копия письма Струве сохранилась в его архиве
в виде машинописного отпуска.
38. BFP.
8; 238.
39. BFP.
8; 239.
40. Ibid.
41. Ibid.
42. Ibid.
43. GSP.
84; 3.
44. BFP.
8; 239.
45. GSP.
84; 3.
46. GSP.
79; 1.
47. BFP.
8; 239.
48. См. примеч. 12.
49. LC.
50. GSP.
29; 14.
51. Ibid.
52. BFP. 8; 240.
53. GSP. 26; 6; Чалзма переписывался со Струве еще до своего
приезда в СССР. 29 декабря 1964 г. он сообщал, что очень интересно
проводит время в Советском Союзе «и встретил много-много людей (Ахматова, вдова
Мандельштама, Харджиев и другие)» (перевод наш).
54. Радиопередача Би-би-си «Суд над Иосифом Бродским, с чтением
его стихов в переводе и под редакцией Вильяма Глэдстоуна», подготовленная
Николасом Бетеллом, вышла в эфир 12 января; см.: Яков Клоц. Как издавали
первую книгу Иосифа Бродского (https://www.colta.ru/articles/literature/7415; участие
Виктора Франка в подготовке этой радиопередачи здесь не упоминается).
55. BFP. 8; 240.
56. LC.
57. GSP. 14; 1.
58. Самый первый печатный отзыв на это издание, поскольку его
готовил Струве, принадлежал Филиппову: Иосиф Бродский // Русская Мысль. № 2290
(3 апреля). С. 7. Также рецензиями
откликнулись Яков Горбов (Возрождение. № 164. С. 144—150), Юрий Иваск (Новый
Журнал. Т. 79. С. 297—299), Эммануил Райс (Ленинградский Гамлет: о стихах
И. Бродского // Грани. № 59. С. 168—172), газета «Новое Русское Слово»
(1965. 10 апреля) и дважды — брюссельский журнал «Часовой» (№ 5.
С. 20; № 12. С. 15). См. также две публикации в альманахе «Мосты»: рассказ
о Бродском в статье Д. Бурга «Молодое поколение советских писателей»
(Т. 11 (1965). С. 218—219) и «Литературные заметки» Ю. Иваска, написанные
под впечатлением от «Стихотворений и поэм» (Т. 12 (1966). С. 161—180).
59. Подробный список получателей книги Бродского приведен в письме
Филиппова к Струве от 16 марта 1965 г. (GSP. 84; 3).
60. GSP.
106; 4.
61. Columbia
University Libraries (New York, NY). Rare Book and Manuscript Library.. Joseph
Brodsky collection of letters, manuscripts, and notes from his library,
1972—1995. MS № 1921. Box 2.
62. См. подробнее: Андрей Устинов. Бродский и кинематограф,
или Бритый секретарь горкома. К 70-летию Иосифа Бродского (1940—2010) //
New Life — Новая жизнь (Сан-Франциско). № 338 (июнь—июль 2010). С.
H—I.
