ХВАЛИТЬ НЕЛЬЗЯ РУГАТЬ

Лусия Берлин. Руководство для домработниц.

М.: АСТ — Corpus, 2017

Знаменитой Лусия Берлин (1936—2004) так и не проснулась.

Ни ее сравнительно редкие публикации (76 рассказов — при жизни), ни книги особых восторгов у читающей Америки не вызывали. В категорию must-read истории Берлин попали после ее смерти, когда в 2015 году Стивен Эмерсон собрал порядка сорока текстов Лусии в книгу «Руководство для домохозяек». И Запад открыл нового — уже покойного — автора.

Русскоязычной публике сделать стойку предложили минувшим летом — лучшая книга года по версии «The New York Times» и «The Guardian» вышла в переводе Светланы Силаковой. В Сети русский эквивалент упрекают в отсутствии должной искусности, что от лукавого — интонации заурядных персонажей заурядной жизни переданы с убеждающей тонкостью.

Чем объяснить прижизненный неуспех американки? Только ли отсутствием необходимой дистанции (от рождения до смерти), как полагает Галина Юзефович? Отчасти да. Любая история Лусии оставляет ощущение не только сопричастности, но и случайности — словно, проходя мимо, подсмотрел событие из чужой жизни. Эпизод. А еще истории Берлин тавтологичны бытию. Обыденному бытию маленьких людей — учителей, домохозяек, медсестер. И Лусия, разумеется, не Буковски в юбке, как полагает один из рецензентов; здесь нет нарочито выпуклых дивиаций и возведенного в степень добродетели порока — голос Берлин тих, но его приятно слушать.

Я написал слово «людей», но правильнее было бы — «человека», а «бытие» — повысить в ранге до «жизни». Голос у протагонистов один — авторский. А биография собрана по законам пазла: «Скорей бы понедельник, думает Генриетта. Она влюблена в доктора Б, нефролога. <…> Доктор Б. списан с нефролога, у которого я когда-то работала. Я-то определенно не была в него влюблена. Иногда говорила в шутку, что у нас высокие отношения, переходящие из любви в ненависть и обратно. Он возбуждал столь непреодолимую ненависть, что я невольно вспоминала, до чего порой доводит любовь. Но Ширли, на чье место я пришла, все-таки была в него влюблена». А вот оптика — угол зрения — разнится. Рассказы Берлин околобиографические; она, что называется, рядом стояла. Слышала. Подсмотрела — и приглашает к замочной скважине читателя. А чтобы не заскучал, наполняет емкость текста деталями. То реалистичными («Мы сидели очень близко, а потом он отрубился, и я осталась в зеркале одна»), то странными («Генриетта каждый вечер съедает свой скудный, жалкий ужин, подстелив под тарелку синюю пластиковую салфетку»), то ажурно-метафоричными («Лбом к деревянным столешницам я тоже прижимаюсь: слушаю, потому что столы шумят, точно ветки на ветру, точно до сих пор остаются деревьями»). Все это красиво, но не ново. То же отождествление мертвого объекта с ним же, но живым, — формула известная. Шуба и зверек. И так далее.

С сюжетами аналогично. Героиня собралась на аборт, но передумала? Излюб­ленный штамп в беллетристике. Врач удаляет себе зубы? О самооперациях еще в XVII веке писал хирург Николас Тульп. Учитель усмиряет трудных подростков? Привет, «Республика Шкид». Курортный роман, вороватые (по кодексу чести) домохозяйки, митингующие социалисты, конфликты отцов и детей, богатых и бедных и т. д. — несть числа примеров из жизни и книг.

Что же делает сборник Лусии Берлин уникальным? Отнюдь не только умение подать обыденное как незаурядное. Новым становится сама книга — единое законченное высказывание. Книга — жизнь, вроде бы из рядовых эпизодов, а в совокупности — неповторима.

Владимир Коркунов