НАШИ
ПУБЛИКАЦИИ
АЛЕКСАНДР ВОЛОДИН
Отношение Александра Моисеевича Володина (1919—2001) к собственным
стихам выглядело несколько странно: он называл их «полустихами», не заботился об
их публикации и, как правило, не ставил под ними даты. Сколь рано он всерьез
начал писать стихи, можно лишь предполагать. По его словам, поэзией он «заболел»
еще школьником, в 5-м классе. По совету двоюродного брата заинтересовался
Пастернаком: «Почитал, не понял. Долго читал, ничего не понимая». Все слова в отдельности
были знакомы, и никак было не сообразить, «что они значат, составленные вместе».
Потом почувствовал музыку пастернаковских строк — о дожде («Так носят
капли вести о езде / И всю-то ночь всё цокают да едут…»), о снеге («Только
белых мокрых комьев быстрый промельк маховой…»),
о женщинах («Ты появишься у двери / В чем-то белом без причуд. / В чем-то
впрямь из тех материй, / Из которых хлопья шьют»). Полуосознанное тяготение к поэзии
у Володина было неодолимым. В «Оптимистических записках» он вспоминал:
«…стихи, которые
я любил в старших классах школы, казались мне настолько выше всего, что эту
их особенность и необычайность я начал чувствовать своей собственной особенностью
и необычайностью…» Воспринимая классическую лирику как «стихи про себя», легко
было, пусть пока в мечтах, приближаться к столь манящему поэтическому
миру.
Писать стихи Володин начал еще в 1930-х годах. Одно из датированных
стихотворений, «О солдатской бане», помечено 1939 годом — ему было уже
двадцать лет, и он уже служил в армии.
Стихотворение «Начало» помечено 1941 годом. Стихотворение «Нас в теплушки-вагоны…» —
1943-м. Встречаются стихи 1946 года, стихи с пометкой «50-е
гг.». Судя по всему, значительная часть довоенных, военных и послевоенных
стихов не сохранилась по причине весьма строгой авторской самооценки, а что-то
было потеряно или забыто. Все эти годы Володин писать стихи не прекращал, вопреки
распространенному мнению, что сочинять их он принялся, уже зарекомендовав себя успешным
драматургом. Володин избегал публично именовать себя поэтом, на читательское внимание
не претендовал, но поэтом он
был — поэтом по натуре, от рождения.
Володин называл свое писание стихов «неработой» («работа была в театре,
в кино»), посвящал и дарил стихи друзьям, круг которых был велик и разнообразен.
Кто-то, к примеру Сергей Юрский, читал володинские стихи с эстрады, кто-то,
как Александр Хочинский, писал на его слова песенки. Стихи Володина без его ведома
постепенно завоевывали свою неравнодушную аудиторию, и в результате где-то
в 1970-х годах попечением неизвестных почитателей получили хождение самодельные
сборники.
Елена Львовская вспоминала, как однажды
Володин привез книжку в ледериновом переплете с золотым тиснением на обложке
«А. Володин» — сто машинописных страничек. «На титуле, — рассказывала Елена
Львовская, — было написано Сашиной рукой фломастером: „Стихи для Миши (Львовского. — И. К.). 1979. 22 июля. Тираж 1 экз.“. Такой вот
самиздатовский экземпляр. В то время о печатном издании не могло быть
и речи. И потом много лет подряд он привозил все новые разрозненные листочки
со стихами, напечатанными на машинке».
Такое положение вещей Володин принимал спокойно: не печатают, ну и ничего
страшного. Стихов у него накапливалось все больше и больше. В одном
из машинописных сборников (без титульного листа, с пропуском страниц), который
сохранился в архиве «Петербургского театрального журнала», уже насчитывалось
193 стихотворения.
Публиковаться володинские стихи от случая к случаю стали со второй
половины 1960-х. В 1967 году журнал «Театр» (№ 12) поместил на
своих страницах три стихотворения: «На фронте была далеко идущая мечта…», «Равнодушию
учусь…», «Вы не скажете, как пройти…». В 1968 году в альманахе «День поэзии»
(Ленинград) дали два стихотворения: «Добился я того, что не звонят…» и «А девушки
меж тем бегут…». В 1969-м в том же альманахе — «Солдатской
переписки тайна…».
Стихи не вдруг, но, так сказать, по-хозяйски обосновались в володинских
киносценариях («Звонят, откройте дверь!», 1964) и пьесах («Дневники королевы
Оливии», 1966; «Две стрелы», 1967), став органичным элементом текста. Сюжет рассказа
«Стыдно быть несчастливым» (другое название — «Графоман», 1971) держится на обильном
цитировании стихотворений главного героя, вовсе не идентичного с автором. А «Записки
нетрезвого человека» и более того: оригинальный сплав лирических стихов и исповедальной
прозы, где стихи не только выполняют функцию смыслового и эмоционального курсива,
не только регулируют переливы неповторимой проникновенной интонации; они таят
в себе всю глубину невысказанной душевной драмы.
Упомянутый машинописный сборник (без названия) можно считать предшественником
так и не увидевшей света книги «Полустихи», которая готовилась сперва в 1986-м,
потом в 1991 году в издательстве «Библиоглобус» и в окончательном
варианте появилась в 1995-м под названием «Монологи».
«Полустихам» было предпослано краткое предуведомление «От автора», где
Володин объяснял: «Это я называю полустихами, они — без метафор, внезапных
образов. Зачем тогда? У меня было тяжкое состояние, и я стал писать заклинания
самому себе. Первое заклинание было про то, что стыдно быть несчастливым…»
Заклинания адресовались самому себе — но не публике. Однако четкий
и настойчивый нравственный посыл раздвигал границы личных переживаний. Володин
словно стыдился своей откровенности, извинялся перед читателем и тем не менее
ощущал фатальную потребность в своих печально-назидательных заклинаниях, оказавшихся,
пожалуй, самой подходящей для него формой самовыражения.
До того как появились «Монологи»,
Володин в 1993 году выпустил в Петербурге сборник «Так неспокойно на душе.
Записки с отступлениями», где наряду с одним из вариантов «Записок нетрезвого
человека» присутствовал и стихотворный раздел «А капли сверк, сверк…».
Если сюда прибавить стихи, вживленные в текст «Записок нетрезвого человека»
(в том числе изложенные в строку, прозой), и те, что приводятся в уже
упомянутом рассказе «Графоман» (в том же сборнике), то всего наберется около
семидесяти стихотворений. Сборник «Монологи» с посвящением «Моей жене» произволен
по составу, композиционно хаотичен, не имеет предисловия. Следил ли автор за его
подготовкой или же полагался на вкус и волю редактора, не стоит гадать. При
очевидных недочетах «Монологи» — это первая книга Володина-поэта, и сам
факт ее публикации в 1995 году (тиражом 3000 экз.) трудно переоценить.
Наиболее полное и авторитетное издание володинских стихов «Неуравновешенный
век» (СПб., 1999) — книга, составленная и отредактированная самим автором.
Володин выстраивал «Неуравновешенный век» именно как цельную книгу из четырнадцати
циклов. Последовательность лирического повествования обусловлена тут сменой душевных
состояний при замысловатом движении от цикла к циклу и от стихотворения
к стихотворению внутри циклов. Порывистое это движение резонирует с трагическим
бегом времени на том историческом
этапе, в границах которого поместилась биография автора, — а это
весь советский и постсоветский ХХ век.
Вне «Неуравновешенного века» осталось довольно много стихотворений, в том
числе неопубликованных, — часть из них (из архива «Петербургского театрального
журнала») представлена в этой подборке.
* * *
Тридцатые годы, рассветная даль.
Неслыханные, золотые погоды!
Поднявши знамена, шагают народы…
Тридцатые годы, вы вышли из моды.
А жаль.
Я помню: восстаний огонь нарастает.
Что медлит больших революций пожар?
Он вспыхнул! Он вспыхнул!
В Китае! В Китае!
А жаль.
Мы пожили, поняли, стали другими.
Идеи скрипят. Пошатнулась мораль.
Мы знаем, почем эти клятвы и гимны…
А жаль.
70-е гг.
*
* *
Я рано пред судом предстал.
Из пионеров исключенный,
на беспартийность обреченный,
я виноват был, хоть и мал.
Когда окончилась война
—
опять вина, опять процессы.
Космополит — к чему
протесты —
был, сознаюсь, в те
времена.
Последующие года —
беда, еще одна судимость.
Не то пишу. А уж седины.
Виновен был я и тогда.
Судим в который раз
подряд,
я правосудие отринул
и заявляю, что отныне
лишь пред собою виноват.
* * *
Что-то изменилось.
Были внутри круга
и критиковали окружающую окружность,
и злились на ее неровности,
и старались их выровнять…
Что-то изменилось.
Стои`м снаружи, вне круга,
каждый — поодаль,
друг друга почти не видно,
и круг этот исправлять
нет уже смысла!
Это и не круг вовсе,
а черт знает что…
70-е гг.
* * *
Нет фанатикам веры,
нет юродивым веры,
нет пророкам веры,
крайностей нет как нет.
Красим по черному серым,
красим по белому серым,
красим по красному серым,
серое — лучший цвет.
* * *
Как объяснить самоочевидную истину,
если она никому не нужна?
Как доказать простое и понятное,
если это вредно и опасно?
Если этого никто не слышит,
никто не хочет слышать,
потому что это вредно слышать,
опасно слышать,
и не нужно говорить,
вредно говорить,
опасно говорить.
За это тебя обольют грязью,
опозорят перед всеми,
а если понадобится — уничтожат.
Разумеется, не за то, чего не услышат,
—
потому что это не нужно слышать,
вредно слышать,
а совсем за другое —
унизительное, стыдное,
не имеющее к тебе никакого отношения.
* * *
Мы тактичные, мы приличные:
мастера вести себя за столом.
В споре наше дело околичности,
никогда не переходим мы на личности.
А зачем? Не прошибешь стену лбом.
Мы приятные в любом обществе.
Зная цену дураку и подлецу,
мы подонка — по имени-отчеству,
бить посуду — это нам не к лицу.
Но потом, как утверждают факты,
вдруг у нас инсульты и инфаркты.
* * *
Запас восторгов
как канул в воду,
иссяк, постольку,
поскольку — годы.
Взывать, что бедствую?
Стенать, что мучаюсь?
Нет, неуместно:
другим не лучше.
Все ставки — с кона.
Теперь задача
уйти спокойно.
Не надо сдачи.
А недостачу
по оптимизму
я не заначу,
вам вышлю снизу.
* * *
Судьба обретает рисунок.
Шершава, хрома и крива.
Сложила и вычла, и в сумме
она, завершаясь, права.
Как долго на наши старанья
смотрела с усмешкою вслед…
А может быть, знала заранее,
но приберегала ответ.
* * *
Я с этой жизнью не справляюсь
то так, то сяк.
Грешу и каюсь…
Устал, иссяк.
Но, не справляясь, не тоскую.
Пусть в этой — брак.
Взамен — другую?
А с нею как?
* * *
Кто худший враг мне, чем я сам?
Кто был хитрей, чем этот враг?
Я сам тащил за волоса
себя туда, где — бряк в овраг!
Как торопился — не за тем,
как оголтело — не туда!
(То, что нужнее всех затей,
мне б доставалось без труда!)
Но мне — чтоб ни ночей, ни дней,
чтобы ни сна и ни покоя,
чтобы, опомнясь: «Что такое!
Не это было нужно мне,
не это было нужно мне,
не это было нужно мне!
Другое».
* * *
А всё настигают удары, тычки,
подножки, бодливые рожки судьбы…
Казалось — уплыл. Те дела далеки.
Забыты обиды, забыты, забы…
Казалось, уплыл. И с кормы корабля
на землю гляжу, где живут без меня…
Хоронят. Уже´. Кто кляня, кто любя,
а кто и посвистывает, хороня.
Казалось, мне дела до этого нет.
Уплыл, оторвался, ушел, улетел!
От давних стыдов и нелестных побед…
Нет. Больно. Хоронят, а я еще цел.
Сам знаю — пора. Потому и бегу.
Как звуки доносятся по воде!
Я — скоро! Почти уж на том берегу!
Нет дела до вас мне! Нет дела, нет де…
Публикация и вступительная заметка Игоря Кузьмичева
