НАШИ ПУБЛИКАЦИИ

НИКОЛАЙ КАВИН

К прекрасному высокая любовь

Он был искусствоведом — это знали многие. Его многочисленные статьи и книги по изобразительному искусству публиковались при жизни и переиздавались после смерти.

Он был философом — это осознавали знакомые, которым доводилось вступать с ним в доверительные беседы. Это угадывалось и в складе его ума и в интересе к вопросам философии. Удивительно, что в своих дневниках военной поры он размышляет о философских категориях, упоминает о прочитанных им (во время войны!) книгах советских и зарубежных философов, и в первую очередь А. Шопенгауэра.

Он был поэтом и прозаиком — это знал только очень узкий круг его друзей. Стихи, рассказы и повесть писались в стол. Автор не увидел их опубликованными.

Речь идет о Всеволоде Николаевиче Петрове (1912—1978). Он принадлежал к старинному дворянскому роду ярославских и новгородских Петровых, давших России знаменитых инженеров, ученых, государственных деятелей. Всю жизнь В. Н. Петров хранил в небольшом кованом сундучке письма одного из своих предков (возможно, прадеда), датированные концом XVIII — началом XIX века. Написанные на плотной бумаге гусиным пером крупными с завитушками буквами, они походили на старинные манускрипты.

Его дед Николай Павлович Петров (1836—1920) — выдающийся ученый, техник, инженер-генерал (1900), почетный член Санкт-Петербургской Императорской Академии наук (1894), председатель Русского Императорского технического общества (1896—1905), член Государственного Совета, изображенный на картине И. Е. Репина «Торжественное заседание Государственного совета 7 мая 1901 года, в день столетнего юбилея со дня его учреждения».

Его отец Николай Николаевич Петров (1876—1964) — известный врач-онколог, основоположник отечественной онкологии, член-корреспондент Академии наук (1939), академик Академии медицинских наук (1944), автор первой в России монографии «Общее учение об опухолях» (1910), лауреат Сталинской (1942) и Ленинской (1963) премий, Герой Социалистического Труда (1957). В 1926 году по инициативе Н. Н. Петрова был открыт Онкологический институт (ныне НИИ онкологии в поселке Песочный под Петербургом), долгие годы ученый возглавлял его. В 1966 году НИИ онкологии присвоено имя Н. Н. Петрова. Перед зданием института установлен бюст его основателя.

Мать Всеволода Николаевича — Любовь Владимировна Петрова. Известно лишь, что она окончила Смольный институт и была доброжелательной и приветливой хозяйкой дома. А гостей у академика всегда было много.

Родился Всеволод Николаевич Петров 13 апреля 1912 года. Закончил 1-ю Советскую среднюю школу в Ленинграде. Кстати, его одноклассником был известный впоследствии художник Павел Зальцман. (Заметим в скобках, что в последнее время издательством «Водолей» выпущены три книги П. Зальцмана: стихи, проза, в том числе незаконченный роман «Щенки», воспоминания, избранные письма, которые говорят о незаурядном литературном таланте художника.)

В 1929 году Всеволод Петров поступил в Ленинградский университет. Еще студентом 2-го курса он стал сотрудником отдела рукописей Русского музея. После окончания университета продолжал работать в музее, был сотрудником секции рисунков, отдела советского искусства, секции гравюр, секции рисунков, а в 1939 году стал старшим научным сотрудником отдела скульптуры. Ученик, а впоследствии и друг Н. Н. Пунина, Петров обнаружил в архиве Бенуа графический портрет И. Анненского, которого очень высоко ценила А. А. Ахматова. Пунин пригласил Петрова в Фонтанный дом и познакомил с Анной Андреевной. С тех пор Всеволод Николаевич часто бывал у Ахматовой, и та однажды подарила ему свою фотографию с надписью на обороте: «Всеволоду Николаевичу Петрову дружески. Ахматова. 1937 (?). 18 марта».

Он был искусствоведом

На многие годы творчество русских художников стало главной темой статей и книг В. Н. Петрова. Со многими из них он находился в дружеских отношениях — с В. В. Лебедевым, Н. А. Тырсой, В. И. Курдовым, Т. Н. Глебовой, В. В. Стерлиговым, П. И. Басмановым. Он писал о К. П. Брюллове, К. С. Петрове-Водкине, А. Ф. Пахомове, Н. И. Альтмане, В. М. Конашевиче, Ю. А. Васнецове, В. Э. Борисове-Мусатове (которому даже посвятил стихотворение), о скульпторах П. К. Клодте и М. И. Козловском. В соавторстве с писателем Геннадием Гором написал несколько популярных биографий русских художников, в частности В. Г. Перова, П. А. Федотова, В. И. Сурикова (издана в серии ЖЗЛ). В. Н. Петров — автор исследований о русском искусстве XVIII—XX веков, о скульптуре эпохи классицизма, монографий о «Мире искусства» и В. В. Лебедеве.

В конце 1940-х годов в стране развернулась кампания по борьбе с космополитизмом и формализмом в искусстве (вспомните травлю Д. Д. Шостаковича, А. А. Ахматовой и М. М. Зощенко), коснувшаяся и В. Н. Петрова. На общем собрании сотрудников Русского музея слушалось его «дело», и 7 марта 1949 года он был уволен из Русского музея, но работать над статьями и книгами об искусстве продолжал до конца жизни.

Он был поэтом

Всю свою сознательную жизнь параллельно с искусствоведческими работами В. Н. Петров занимался и литературным творчеством. Еще семнадцатилетним юношей он начал писать стихи и продолжил в студенческие годы. Вот как он предваряет свой рукописный поэтический сборник:

«Мое путешествие по русской поэзии сопровождалось собственными опытами. Это естественно. Едва ли не все мои сверстники (и те, что старше поколением) начинали со стихов.

Желание писать оформилось во мне к концу 1929 года. Но первые попытки — были неудачны. Два первые стихотворения мне не удалось дописать. Третье по счету (первое законченное) я написал в конце марта 1930 г. Примечательно, что это, пожалуй, единственное мое стихотворение, которое не отмечено подражанием какому-нибудь определенному образцу. Оно „вообще подражательно“. Над этим стихотворением я работал два дня. Это обычное время создания стихотворения у меня. Лирический остов намечается в первый день, а слова и строфы приходят назавтра.

Впрочем, многие стихотворения я писал сразу, а потом только переделывал и исправлял строки.

Всего мною написано, должно быть, около шестидесяти стихотворений. Многие из них были забракованы и преданы забвению немедленно. Из оставшегося делаю наивозможно строгий выбор».

Эта запись датирована 10 февраля 1933 года. А за три дня до этого Петров приобрел портмоне, в котором наряду с кармашками для документов был довольно объемный блокнот. В него и стал Всеволод Николаевич с черновиков набело переписывать стихи и озаглавил эти записи «Стихи 1930—1932 гг.». В дальнейшем, с 1933-го по 1938 год, этот блокнот уже стал рабочей тетрадью поэта. В нем появлялись новые стихи, но уже с многочисленными правками.

Пик поэтического творчества В. Н. Петрова пришелся на 1933—1935 годы. В более поздние годы стихи он писал редко, давались они ему с трудом, он их бесконечно правил, заклеивал неудачные строфы клочками бумаги, писал новые.

Почти все стихи Петрова (а их в сохранившемся блокноте более пятидесяти) не имеют названий, а под одним приписка: «Заглавие этого стихотворения придумал Кузмин». Приведем его в качестве примера поэтического творчества В. Н. Петрова:

Конец зимы

Тревожа римские холмы,

Играли трубы на прощанье.

А мы читали завещанье

Скользящей по снегу зимы.

Не зная верного числа,

Считали розвальни и санки,

Обломки битого стекла

И льда расколотого ранки.

И снега синее руно

Перебирали как зерно.

Безначальный шумит прибой

Только Моцартом и тобой.

Я иду от любви слепой

Обрывающейся тропой

И никак не могу в ночи

От себя других отличить.

Я на ощупь во сне ищу

Возвращенье знакомых чувств.

И зыбкой памятью играя,

На дне песок перебирая,

Сквозь горы тающего льда

Бежала белая вода.

Сочилось пó снегу журчанье,

Играли трубы на прощанье

И тени с вечера росли,

Касаясь неба и земли.

10—11 сентября 1935 г.

Имя Михаила Кузмина упомянуто не случайно. Петров был частым гостем в доме Михаила Алексеевича.

«Надо было подняться на пятый этаж большого петербургского дома в тихой Спасской улице, которая, впрочем, давно уже называлась тогда улицей Рылеева. Надо было три раза нажать на кнопку коммунального звонка. Тогда открывалась дверь, и за ней возникала атмосфера волшебства. Там жил человек, похожий на Калиостро, — Михаил Алексеевич Кузмин. Он был одним из жильцов захламленной и тесной коммунальной квартиры тридцатых годов…

Кузмин вместе с Ю. И. Юркуном занимал две комнаты с окнами во двор. Одна из них была проходной — та самая, где работал Михаил Алексеевич, и где главным образом шла жизнь. Хозяева там писали, рисовали, музицировали. Там принимали гостей…

Весной 1933 года меня привел в этот дом художник Константин Евтихиевич Косенко, мой сослуживец по Русскому музею. Мы пришли в приемные часы, между пятью и семью. За столом уже сидело довольно большое общество. Михаил Алексеевич был у самовара…»

Эти посиделки у самовара Кузмина с пяти до семи собирали творческую интеллигенцию Петербурга. Стихи читались редко, в основном велись разговоры об искусстве. Нередко хозяин садился к роялю, играл любимых Моцарта или Дебюсси, «изредка что-нибудь пел вполголоса». Двадцатилетний юноша, начинающий историк искусства Всеволод Петров находил на этих собраниях пищу для ума и сердца.

И вот однажды…

«Кузмин пригласил меня остаться после обычного дневного чаепития. Гости разошлись. За бутылкой белого вина мы остались втроем — Михаил Алексеевич, Ю. И. Юркун и я.

По моей просьбе Кузмин сначала играл на рояле и пел слабым, необыкновенно приятным голосом „Александрийские песни“ и отрывки из „Курантов любви“.

Потом начал читать…

Я впервые услышал тогда стихи двадцатых годов, не вошедшие ни в один сборник…

В тот удивительный вечер Кузмин читал мне чуть ли не до середины ночи…»

Не в один ли из таких вечеров Всеволод Николаевич и отважился показать Кузмину свои стихи? Вероятно, Михаил Алексеевич их неплохо оценил, если предложил молодому поэту заглавие одного из них.

Как отмечалось выше, во второй половине 1930-х годов Петров охладел к поэтическому творчеству.

* * *

Я исчерпал привычку вдохновенья,

Счастливых слов и тайного огня,

И музыки прекрасные виденья,

Как тяжкий бред, оставили меня.

И я убил соблазны красноречья,

Постылый груз для скорбного певца.

Теперь одна немудрость человечья

Меня ведет, как нищего слепца.

В последний раз я вижу, отплывая,

Родимый брег, покинутый в тоске,

И мне теперь не плакать, создавая

Высокий дом на золотом песке.

Как медленно, как неподвижно время!

Едва-едва, поставив паруса,

Оно плывет в торжественной триреме,

И медлит миг на гребне колеса.

Но, строгих дней непризнанный свидетель,

Один, среди неизреченных слов,

Я, как рыбак, закидываю сети,

И ждет меня неведомый улов.

В конце 1930-х годов у В. Н. Петрова появился другой объект внимания и подражания.

Нередко к Кузмину заглядывали «на огонек» Константин Вагинов, поэты-обэриуты Александр Введенский и Даниил Хармс. Вот они-то приходили как раз для того, чтобы почитать свои стихи и услышать от Кузмина их оценку и советы мэтра поэтического цеха. Они доверяли его вкусу.

Петров, чуткий к проявлению всего оригинального в творчестве, не мог не обратить внимания на эпатажного Хармса. А близкое знакомство с ним открыло за внешней привлекательностью еще и глубинную суть этой незаурядной личности, весьма заинтересовавшей Петрова.

Их близкое знакомство произошло осенью 1938 года, и с этого времени они стали неразлучными друзьями. Много лет спустя В. Н. Петров напишет в своем дневнике:

«У меня были две дружбы. Одна, юношеская, с Корсуном, прошла все фазы, и кончилась охлаждением, почти враждебностью; вторая, с Хармсом, оборвалась на самой высокой точке».

А вот другая запись в дневнике В. Н. Петрова, датированная 4 июля 1943 года, сон о друзьях (он уже знал о смерти Д. Хармса в тюремной камере и А. Введенского в арестантском вагоне на пересылке из Харькова в Казань):

«…Я сплю теперь вообще без снов. Только сегодняшней ночью видел сон… который очень меня испугал.

Я был у Хармса, в большой незнакомой комнате, вроде столовой. Введенский сидел там и читал мне и Хармсу свою новую вещь. Она не нравилась Хармсу, а я как-то ничего не слышал во время чтения и не знал, как об этом сказать. Введенский закрыл свою рукопись. Хармс очень враждебно посмотрел на него. Введенский сослался на меня: „Вот, В. Н. нравится моя вещь“. Я улыбнулся со смущением, потому что ничего не слыхал. Введенский взял меня под руку, и мы ушли.

В соседней комнате нам дали зеленые яблоки, очень маленькие, крепкие и кислые. Я понял, что кто-то выйдет в эту комнату. Вошла Ольга Верховская и стала переодеваться за шкафом.

Вместе с Введенским я пошел к какой-то незнакомой учительнице, старухе. Я хотел прочитать новую вещь Введенского, чтобы хоть что-нибудь о ней знать. Но учительница дала мне другую тетрадь с таблицами, где было написано: „Всем вместе“ и „Один раз“.

Мы вернулись в столовую. Хармс и Ольга Верховская ели какой-то белый крем. Нам тоже дали. Но я хотел перейти, влез на стол, уронил все и сам упал со стола. Я вернулся на место очень пристыженный и боялся взглянуть на Хармса. Он сначала посмотрел на меня и хотел ударить, потом сказал: „Я надеюсь, что вы сейчас же отсюда уйдете“. Введенский остался сидеть за столом. Я чувствовал, что недостоин остаться, и пошел в переднюю. Хармсу стало меня жалко. Он вышел меня проводить и хотел подать мне шинель.

— Я без шинели, — сказал я.

Хармс протянул мне шинель Верочки, ту самую, с которой спороты были петлицы.

А я не узнал эту шинель. Я узнал ее только когда проснулся.

— Это, наверное, шинель Веры Софоновой, — сказал я и скатился вниз…»

Верочка — это возлюбленная Петрова Вера Мушникова, погибшая в мае 1943 года. Он долго о ней горевал.

Однако вернемся в конец 1930-х годов, ко времени дружбы Петрова и Хармса. Естественно, Всеволод Николаевич познакомился с творчеством друга. Стихи Д. Хармса вряд ли могли заинтересовать Петрова — он жил в другом поэтическом измерении. А вот проза…

Он был прозаиком

Сравним два отрывка.

«Однажды Орлов объелся толченым горохом и умер. А Крылов, узнав об этом, тоже умер. А Спиридонов умер сам собой. А жена Спиридонова упала с буфета и тоже умерла. А дети Спиридонова утонули в пруду…»

Поклонники Даниила Хармса конечно же узнали начало рассказа «Случаи» из цикла «Случаи», написанного 22 августа 1936 года.

А вот второй отрывок:

«Некий дьякон прожил 87 лет и по неизвестной причине умер. Другой дьякон, ничего не зная о предыдущем, жил до 87 лет без одного дня и тоже умер. А купец Мартинсон испугался бешеного кота и, не приходя в сознание, умер. Вот также один пастух вышел поутру в поля и заиграл на рожке. А когда пришли коровы, пастух скоропостижно умер. Был еще известный врач, который лечил народ от запоя. Но весь этот народ от первого до последнего человека вымер. Тогда известный врач не захотел дальше жить и проломил себе голову…»

А это начало рассказа В. Н. Петрова «Сходство и различие в судьбе», написанного в начале 1940-х годов.

Не правда ли, отрывки похожи?

Нет, нет, Всеволод Николаевич не ставил себе целью копировать своего друга. Приведенные выше фрагменты — самый яркий пример схожести стиля, манеры, языка двух авторов. Рассказы Всеволода Петрова вполне самостоятельны. Он взял у Хармса лишь внешнюю форму да некоторые приемы, а герои, сюжеты подсмотрены в жизни или нафантазированы самим Петровым.

«Философские рассказы» (так назвал В. Н. Петрова этот цикл рассказов) он начал писать, судя по всему, летом 1939 года, потому что 30 сентября первый цикл из 12 рассказов был набело переписан в маленькую записную книжку карманного формата. Так начался этот цикл. Работа над ним продолжалась восемь лет, включая военные годы. Один из последних рассказов датирован 7 апреля 1947 года. Всего их было написано 98. И занимают они восемь записных книжек. На обложках шести из них рисунки друзей Петрова: Т. Н. Глебовой, В. В. Стерлигова, П. И. Басманова, Е. К. Лифшиц.

Некоторые из «Философских рассказов» имеют посвящения — А. А. Ахматовой, Г. С. Гору и два Д. И. Хармсу, причем второй — памяти друга (написан после его гибели).

Надо отметить, что с годами рассказы менялись. Они становились большими по объему, сложнее становилась сюжетная линия, автор все более пристально всматривался в своих героев, все подробнее, детальнее описывал их переживания. В последних рассказах цикла появляется мистическая нотка, которая становится доминирующей в двух рассказах, «Зимняя ночь» и «Тройка пик» (1948 год), не входящих в цикл «Философских рассказов», а примыкающих к нему. Это, скорее, «Мистические рассказы» (название дано публикатором). Они переписаны набело в тетради с кожаным переплетом «Tagebuch».

«Турдейская Манон Леско»

Самым крупным и значительным прозаическим произведением Петрова стала повесть «Турдейская Манон Леско». Автограф (машинопись, переплетенная в самодельную тетрадь) был передан после смерти В. Н. Петрова в 1978 году его вдовой Мариной Николаевной Ржевуской в рукописный отдел ИРЛИ (Пушкинский Дом). Впервые повесть была опубликована в «Новом мире»^[1] с указанием даты написания — <1946?>. Скобки и вопрос вполне уместны, потому что в автографе дата не указана.

После публикации повести появилось несколько откликов-рецензий, которые вынуждают говорить, во всяком случае об одной из них, в полемическом тоне.

Уважаемый рецензент, приняв за аксиому, что повесть написана в 1946 году, сравнивает ее с романом Веры Пановой «Спутники», причем уделяя фактам биографии Пановой, истории написания «Спутников» и содержанию романа значительно больше внимания, чем повести В. Н. Петрова. А напрасно. Ведь, забегая вперед, скажем, что «Турдейская Манон Леско» никакого отношения к «Спутникам» Веры Пановой не имеет. Однако рецензент полагает, что Петров писал свою повесть под впечатлением (а возможно, и влиянием) романа Пановой: «Думаю, Петров <…> читая „Спутники“…», «…имя „советской Манон“ не случайно совпадает с именем автора „Спутников“ — как бы бессознательно намек на исходный импульс».

Давайте разберемся, был ли роман Пановой «исходным импульсом» для написания повести Петровым.

Как известно, в годы Великой Отечественной войны Вера Федоровна Панова оказалась в эвакуации в городе Молотов (Пермь), где работала в газете. Однажды, в 1944 году, она получила редакционное задание написать брошюру о работе военных медиков и провела некоторое время в военно-санитарном поезде № 312, что дало ей обширный материал для написания не простой брошюры, а целого романа. Работа над ним продолжалась до октября 1945 года, и опубликованы «Спутники» были в 1—2 номерах журнала «Знамя» за 1946 год.

Теперь откроем сохранившийся, но пока не опубликованный дневник В. Н. Петрова 1943 года:

«3 ноября <1943>. Начал писать „Манон Леско“. <...>

22 января 1944 г<ода>. Вчера кончил писать „Манон Леско“».

Как видим, повесть Петрова была написана за два года до публикации «Спутников» Пановой. О каком влиянии романа Пановой на Петрова может идти речь?!

Кроме того, рецензент воспринимает «Турдейскую Манон Леско» как литературное произведение, а значит, как историю вымышленную, нафантазированную автором. А между тем это строго документальная история, произошедшая с самим Всеволодом Николаевичем Петровым (о ней он рассказывает и в своих дневниках). Петров в годы войны был офицером военно-санитарного поезда, в который доставляли раненых бойцов с фронта, оперировали, выхаживали их. Именно здесь возникла его любовь к санитарке Вере Мушниковой.

Призванный в армию и переправившийся через Ладогу из блокадного Ленинграда на «большую землю», Петров оказался под Москвой в Лефортово, где присоединился к военно-санитарному поезду. В записи 11 февраля 1943 года мы впервые находим в его дневнике упоминание о Вере:

«Внезапно нарушилась растительная жизнь в теплушке из-за Веры Мушниковой, заставившей меня испытать настоящие муки любви.

Тут была и влюбленность, и ревность, и нежность, и грусть. Все это началось ночью (9 числа) почти неожиданно для меня самого, и потом, в течение трех дней, я был болен любовью и прошел целые ряды состояний…»

Листаем дневник В. Н. Петрова дальше:

«Вера Мушникова тоненькая, быстрая, трепетная, порывистая и пламенная; во всем, что делает — искренняя и правдивая, даже во лжи. Все ее страсти отражаются на лице и оставляют на нем следы.

20 февраля. Лефортово. Теплушка.

Лежа на нарах, надумал себе любовь к этой советской Манон Леско. Уж не юность ли снова ко мне возвращается?

Нет, я все-таки слишком смешон в роли кавалера де Грие, со свиданиями по ночам у печки, или в узеньких проходах между вагонами, с любовными записками, которые передаются из рук в руки на глазах у всех, со страстными речами (не самого хорошего вкуса), которыми я зачаровал свою красотку.

Нет, я написал об этом плохо, и написал неправду.

Лежа на полатях, я не свожу глаз с Веры и вправду, совсем как в юности, влюблен в нее».

Но не все так безоблачно было в их отношениях.

«25 февраля. Лефортово. Теплушка. Ночь.

Сижу возле печки. Сегодня объяснение с Верой. Эта негодная Манон Леско самым наглым образом изменила мне и прошлую ночь провела в местном притоне разврата (в бараках возле нашего эшелона) вместе с Розаем (эта каналья впервые появляется в моем дневнике, и, надеюсь, в последний раз. Это ее прежний любовник). Он почти насильно умыкнул ее на свидание. Когда он пришел за ней, у него было тупое и зверское лицо убийцы.

У нас было два объяснения. Она, должно быть, считает меня полным идиотом, потому что во время первого объяснения, утром, пробовала убедить меня, наперекор самой ясной очевидности, что совершенно ни в чем невиновна. Я же имел слабость (из самого пошлого самолюбия) показать ей, что все же я не такой уж идиот, и не догадался, что мне следует ей поверить. Значит, я действительно в нее влюблен».

Его любовь была так сильна, что он простил Вере даже измену. И далее день за днем В. Н. Петров описывает все свои переживания.

Нет, имя героини повести никак не связано с Верой Пановой. Это санитарка Вера Мушникова. Не придуманная автором, а реальная. Ее фотографию (!) мы находим между страницами дневника.

Не только в литературе подобные идиллии подчас заканчиваются трагически, в реальной жизни тоже. 3 апреля влюбленные расстались — Вера уехала, согласно приказу, в Елец в другую медсанчасть. Петров тоскует. Задумывает написать книжку о Вере, даже придумал эпиграф из В. А. Жуковского — «Не умерло очарованье».

От Веры долго не было писем. И наконец — запись в дневнике:

«3 июня 1943.

Вера умерла.

Письмо от ее подруги, с известием об ее смерти.

14 мая убита бомбой».

Во время авиационного налета — прямое попадание бомбы в избу, где жила Вера. На развалинах дома подруга нашла только кусочки ее платья.

И для Петрова, как он пишет, настало «безмерное одиночество».

Интересно сравнить дневниковые записи, посвященные Вере Мушниковой, и повесть. Ровно пять месяцев Петров жил воспоминаниями о погибшей влюбленной, прежде чем начал писать повесть. Это были месяцы раздумий, осознания произошедшего. Нужно было снова все пережить, перечувствовать. И в этом ему помог его же собственный дневник. Но в повести мы найдем лишь небольшие фрагменты, скорее даже цитаты из дневника. Повесть не повторяет дневник, масштаб повествования в ней значительно шире, много новых персонажей, более подробно описаны события, появились диалоги. Тон повествования более рассудительный, взвешенный, в отличие от импульсивного настроения дневниковых записей, сделанных, что называется, «по горячим следам».

Литературное творчество В. Н. Петрова становится известным благодаря публикациям последних лет. Изданы его воспоминания о М. А. Кузмине^[2], Н. Н. Пунине и А. А. Ахматовой^[3], Д. И. Хармсе^[4], Н. А. Тырсе^[5], повесть «Турдейская Манон Леско»^[6] (все это вошло в сборник, выпущенный издательством Ивана Лимбаха^[7]) и частично «Философские рассказы»^[8]. Эту часть литературного наследия после смерти автора его вдова передала в рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский Дом). Но значительная часть рукописей Петрова осталась лежать в заветном ящике его письменного стола и только сейчас, спустя многие годы, стала доступна исследователям.

В чем суть этих заметок? Во-первых, в том, чтобы подготовить любознательного читателя к выходу из печати издаваемого московским издательством «Галеев-Галерея» сборника литературных произведений В. Н. Петрова, в котором впервые будут опубликованы упомянутые в этих заметках стихи, рассказы и дневники Петрова. А во-вторых, представить автора двух «мистических рассказов», публикуемых ниже.

1. Вс. Петров. Турдейская Манон Леско. История одной любви / Публикация М. В. Петровой. Подготовка текста Вл. Эрля. Послесловие Н. Николаева, Вл. Эрля // Новый мир. 2006. № 11.

2. Впервые: Калиостро: Воспоминания и размышления о М. А. Кузмине / Публ. Г. Шмакова // Новый журнал. Нью-Йорк, 1986. Кн. 163.

3. Впервые: Фонтанный дом / Публ. Я. Чехановец // Наше наследие. 1988. № 4.

4. Впервые: Воспоминания о Хармсе / Публ. А. Александрова // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского Дома на 1990 год. СПб., 1993.

5. Впервые: Встречи с Н. А. Тырсой // Панорама искусств. № 3. М., 1980.

6. Новый мир. 2006. № 11.

7. В. Петров. Турдейская Манон Леско. История одной любви. Воспоминания. СПб., 2016.

8. «Философские рассказы» (1939—1946) Всеволода Петрова (Публикация М. Маликовой) // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского Дома на 2015 год. ООО «Дмитрий Буланин», 2016. (Опубликован 31 рассказ из 98.)