ПОЭЗИЯ
И ПРОЗА
Михаил Гордин
Пророчества и крест монаха Авеля
…Воплощение
бога в человеческом образе. <…> воплощение <…> известное
под названием
вдохновения или одержимости, находит проявление скорее
в сверхъестественном
знании, нежели в сверхъестественной способности.
Его обычными проявлениями
оказываются в таком случае пророчества
и предсказания...
Джеймс Фрезер. Золотая ветвь
Многочисленные свидетельства и в частности официальные документы
Синодального архива и Тайной экспедиции удостоверяют его необычный провидческий
дар. Если бы современники способны были по достоинству оценить его таинственные
прозрения, несомненно, государственная жизнь России, вся отечественная история тех
лет приняла бы несколько иной оборот…
Ход царствования каждого из самодержавных российских государей и в общем
своем направлении, а еще более в мелких изгибах их политики, был отражением
натуры и характера властелина. Потому смена фигуры на троне заметно влияла
на ход дел в государстве. В первую очередь перемены касались тех, кто стоял
ближе к власти. Разумеется, многие из них дорого бы дали за счастье знать наперед
тот день, когда в молитвенном возглашении о долгоденствии государя во
всех столичных церквях разом заменят одно царское имя на другое — прежнее, затверженное —
на новое, непривычное…
Между тем в екатерининское время в России объявился прорицатель,
готовый честно и бесстрашно — к тому же, задолго до рокового события —
открыть правителю и всем его подданным, какой в точности срок отмерен
вершителю народных судеб, и, стало быть, когда ожидать поворота этих судеб.
Провидец был родом из крепостных екатерининского вельможи Льва Александровича
Нарышкина, а на свет божий появился в 1757 году.
Наделенный от природы разнообразными способностями, крестьянский сын
Василий Васильев с отроческих лет чувствовал, что на роду написана ему особенная
забота, что призван он на вечное служение благой неведомой силе. Исполненный сознания
такого своего предназначения, он и к своему призванию, а также и к самому
себе как к носителю этого призвания уже с юных лет относился с должной
серьезностью.
Крестьянская его жизнь, понятно, не требовала никакой книжной учености.
Тем не менее, когда было ему уже за двадцать, он самостоятельно выучился российской
грамоте. Читая Священное Писание и другие книги, какие находил по преимуществу
в монастырских библиотеках, он с годами ощутил неодолимую потребность
излагать на бумаге обуревавшие его мысли, предчувствия и прозрения. При этом
он во многом усвоил себе благолепный стиль читанных им духовных сочинений.
Для нас важнее всего прочего рассказанная им повесть собственной его
жизни со множеством удивительных приключений и изумительных чудес, следствием
которых было превращение крестьянина Василия Васильева в самовольного богослова,
проповедника и провидца, преподобного отца и монаха Авеля. Оглядываясь
на свою жизнь, он видит в ней исполненный высшего значения долгий путь непрестанных
духовных и житейских скитаний и испытаний, вознаграждаемых в итоге
божественными озарениями, предначертанными ему как таинственному посланцу неведомых
высших сил.
По этой именно причине частная жизнь крестьянина Василия Васильева превратилась
в поучительную и в некотором смысле образцовую историю под названием
«Житие и страдания отца и монаха Авеля». Автор «Жития» в соответствии
с законами жанра повествует о себе в третьем лице. Свой рассказ он
делит на главы (употребляя, впрочем, вместо слова «глава» слово «зачало»). Первое
зачало «Жития» открывается торжественным сообщением, указывающим земным жителям
на местоположение в глобальном пространстве того российского селения, в котором
непосредственно и в означенный именно срок берет начало житийная история:
«Сей отец Авель родился в северных странах, в Московских пределах,
в Тульской губернии, Алексинской округи, Соломенской волости, деревня Акулова,
приход церкви Илья пророк. Рождение сего монаха Авеля в лето от Адама семь
тысяч и двести шестьдесят и в пять годов, а от Бога Слова —
тысяча и семьсот пятьдесят и в семь годов. Зачатия ему было и основание
месяца июня и месяца сентября в пятое число; а изображение ему и рождение
месяца декабря и марта в самое равноденствие».
Желая представить свою историю во всей возможной полноте, отец Авель
начинает ее даже не с рождения, а с зачатия и свою жизнь в материнской
утробе подразделяет на некие периоды — соответственно три раза по три месяца.
«…и дано имя ему, якоже и всем человеком, марта седьмого числа. Жизни
отцу Авелю, от Бога положено, восемьдесят и три года и четыре месяца,
а потом плоть и дух его обновится, и душа его изобразится яко Ангел
и яко Архангел…»
Отец Авель, таким образом, начиная историю собственного существования
еще до своего рождения, с полной определенностью говорит и о том,
когда самим Господом назначено ему окончить эту земную историю, исходом которой
станет для него новое рождение — уже для вечной жизни.
Согласно сохранившимся записям в церковных книгах, отец Авель прожил
ровно столько, сколько, по его словам, было ему положено от Бога — восемьдесят
три года и четыре месяца. Если, как уже сказано, отец Авель в самом деле
обладал необъяснимым провидческим даром и знал наперед какой срок жизни отмерен
великим мира сего, то уже не кажется столь удивительным, что подобное знание было
у него и на свой собственный счет.
Между тем относительно разительных пророчеств отца Авеля сохранилось
немало определенных свидетельств — и прямых и косвенных.
Случилось так, что в начале
царствования императора Павла — скорее всего, в 1797 или 1798 году —
отец Авель оказался в городе Костроме. Было ему тогда за сорок, он уже многое
повидал на своем веку, усердно упражнялся в сочинении собственных «книг», среди
которых были «Сказание о существе, что есть существо Божие и Божество»,
«Книга Бытия», «Церковные потребы монаха Авеля» и прочие духовные сочинения,
но главное — отец Авель поражал окружающих весьма убедительной горячей проповедью
и откровениями о грядущих судьбах мира, о близящемся втором пришествии
Христа и тысячелетнем Царстве Божием на земле.
Человек с талантами отца Авеля — богослов, проповедник, провидец —
мог стать либо вождем еще одного движения богоискателей, либо, как это и случилось,
одиноким скитальцем, отшельником за монастырскими стенами или вне их. Жизненный
путь отца Авеля, с какого-то момента предуказанный его таинственной миссией,
при этом в повседневном обиходе определялся и его характером. Он по натуре
не был лидером, скорее готовился стать для маловерных проводником, путеводителем
на духовной стезе.
Впрочем, на стремления и поступки отца Авеля в немалой степени
повлияла также и Тайная экспедиция…
В своей монашеской рясе и с радостной готовностью ко Второму
Пришествию отец Авель был в равной степени чужим и подозрительным и среди
простонародья, и в господском кругу. Его замечали и его сторонились.
Оттого в записках современников упоминания о нем редки и кратки.
Одно из таких упоминаний принадлежит человеку незаурядной зоркости, которому и много
лет спустя помнилась его случайная встреча с отцом Авелем: монаха-прорицателя
видел и слышал сосланный тогда Павлом в Кострому молодой артиллерийский
офицер Алексей Петрович Ермолов.
«В это время, — вспоминал впоследствии Ермолов, — проживал
в Костроме некто Авель, который был одарен способностью верно предсказывать
будущее. Находясь однажды за столом у губернатора Лумпа, Авель предсказал день
и час кончины императрицы Екатерины с необычайной верностью. Простившись
с жителями Костромы, он объявил им о намерении своем поговорить с государем
Павлом Петровичем, но был по приказанию его величества посажен в крепость,
из которой, однако, скоро выпущен.
Возвратившись в Кострому, Авель тоже предсказал день и час
кончины императора Павла. Все, предсказанное Авелем, буквально сбылось. Этот Авель
находился в Москве во время коронации императора Николая».
Ермолов, надо думать, не знал, что Авель провел в разнообразных
застенках чуть ли не полжизни. И вряд ли догадывался о фатальной зависимости
такой участи отца Авеля от его безошибочных пророчеств. Дар провидения, ниспосланный
ему свыше, требовал неукоснительного соответствия этому жестокому предназначению.
Потому свою историю отец Авель и озаглавил «Житие и страдания…» И о
том, как получил он небывалый дар, и о том, чего этот благой или жестокий
божий дар ему стоил, он и сообщает миру.
Упомянув о том, что в конце
земного пути его душа «изобразится яко Ангел и яко Архангел», автор апокалипсических
текстов не удержался, чтобы не напомнить о конце времен, когда настанет на
земле Царство Божие: «И процарствует тако <…> тысячу и пятьдесят
годов, и будет в то время от Адама восемь тысяч и четыреста годов,
потом же мертвые восстанут и живые обновятся, и будет всем решение и всем
разделение: которые воскреснут в жизнь вечную и в жизнь бессмертную,
а которые предадятся смерти и тлению и в вечную погибель…»
Тема Страшного суда для отца Авеля излюбленная, неотвязная, но по этому
поводу автор «Жития», продолжая начатый рассказ, вынужден отослать читателя к другим
своим сочинениям: «…а прочая о сем в других книгах. А мы ныне
возвратимся на первое и окончаем жизнь и житие отца Авеля. Его жизнь достойна
ужаса и удивления. Родители его бяша земледельцы, а другое у них
художество коновальная работа, научили тому же своего отрока отца Авеля. Он же о сем
мало внимаща, а больше у него внимание о Божестве и о божественных
судьбах, сие желание ему от юности его, еще от чрева матери своея: и совершися
то ему в нынешние года. Ныне ему от рождения девять на десять годов. И пойдя
он с сего года в южные страны и в западные, а потом в восточные
и прочие грады и области: и хождаша тако странствуя девять годов».
Несколько подробнее, где и как случилось ему странствовать, отцу
Авелю пришлось еще прежде объяснять не в его «Житии», а на допросе в Тайной
экспедиции. Там он рассказал, что, когда минуло ему 17 лет, отец принудил его жениться.
С непрошенной им женой прижил он троих сыновей, но при всем том к семейной
жизни не имел никакой охоты. В его показаниях на следствии читаем:
«Вопрос. Когда
ты говоришь, что женат против воли и хаживал по разным местам, то где именно
и в чем ты упражнялся и какое имел пропитание, а домашним пособие?
Ответ. По прошествии
несколько тому времени начал он обучаться российской грамоте, а потом учился
он и плотничной работе. Поняв частию грамоте и того ремесла, ходил он
по разным для работ городам и был с прочими в Кременчуге и Херсоне
при строении кораблей. В Херсоне открылась заразительная болезнь, от которой
многие люди, да и из его артели товарищи, начали умирать, чему и он был
подвержен; то и давал он Богу обещание, ежели его Богу угодно будет исцелить,
то он пойдет вечно Ему работать в преподобии и правде, почему он и выздоровел,
однако ж и после того работал там год. По возвращении в свой дом
стал он проситься у своего отца и матери в монастырь, сказав им вину
желания своего, они же, не разумев его к Богу обета, его от себя не отпускали».
Однако крестьянский сын Василий Васильев от своего намерения уйти в монастырь
не отступился. Выправив паспорт, позволявший крепостному заниматься отхожим промыслом,
тайком сбежал из дома и направился сперва в город Тулу, а оттуда
через Алексин, Серпухов и Москву добрался до Новгорода, из коего водою доехал
до Олонца, а потом пришел к острову Валааму, с коего и переехал
в Валаамский монастырь. Тогда странствующему богомольцу было от роду 28 лет.
С этого именно времени для обремененного немалым семейством, немолодого уже
по меркам той эпохи крестьянина Василия и начинается истинная его жизнь —
прежний землепашец, коновал, мастеровой внезапно вступает на поприще великого прорицателя.
О его духовных борениях, подвигах и невзгодах на Валаамском острове, где
ему открылась его богоизбранность, подробно сообщается в Житии отца Авеля:
«Стоит сей монастырь на острову на Ладожском озере, от мира весьма удален.
В то время в нем был начальник игумен Назарей: жизни духовной и разум
в нем здравый. И принял он отца Авеля в свой монастырь как должно,
со всякою любовию; дал ему келью и послушание и вся потребная…» Раб Божий
Василий в монастырь поступил послушником, потом принял постриг и был наречен
иноком Авелем. Автор «Жития», по его словам, присматривался к монастырской
жизни, вникал в нее и постигал «духовный чин и благочестие». Так
прожил он год, «видя во всем порядок и совершенство, как в древле было в пустынных
монастырях, и похвали о сем Бога и Божию Матерь».
При всем том в обыкновенных монашеских послушаниях — общих молитвах,
общих трудах и общих трапезах, в коллективном смиренном отвержении монашеской
братией мирских соблазнов и приобщении в повседневных чувствах и помыслах
Святому Духу — в праведной монастырской жизни неуемному иноку Авелю не
хватало того полного, гибельного самоотвержения Творцу, к которому рвалась
его душа. Инок Авель ощутил неодолимое желание остаться один на один с Господом
и с этой целью уединился, выйдя за монастырские стены. «Посему ж отец
Авель взял от игумена благословение и отыде в пустыню; которая пустыня
на том же острову недалеча от монастыря, и вселился в той пустыни один
и соединим. А в них же и между их, сам Господь Бог Вседержитель
<…>. И начал отец Авель в той пустыне прилагать труды ко трудам,
и подвиг к подвигу, и явися ему от того многие скорби и великие
тяжести, душевные и телесные. Попусти Господь Бог на него искусы, великие и превеликие,
и едва в меру ему понести, посла на него темных духов множество и многое:
да искусится теми искусами яко злато в горниле. Отец же Авель, видя над собою
таковое приключение, и нача изнемогать и во отчаяние приходить; и рече
в себе: „Господи помилуй и не введи меня во искушение выше силы моея“.
Посему ж отец Авель нача видеть темных духов и с ними говорить, спрашивая
их: кто их послал к нему? Они же отвещаваху к нему и рекоша: „нас
послал к тебе тот, кто и тебя в сие место послал“. И много у нас
было разговора и спора, но ни что же их успе, а токмо то в срамоту
себе и на поругание: отец Авель показался над ними страшный воин. Господь же
видя раба своего таковую брань творяща с безплотными духами и рече к нему,
сказывая ему тайная и безвестная, и что будет ему и что будет всему
миру: и прочая таковая многая и множество. Темные же духи ощутили сие,
яко сам Господь Бог беседует с отцем Авелем; и бысть вси невидимы во мгновения
ока: ужасошася и бежаша. Посему ж взяли отца Авеля два духа…»
Журнал «Русская старина», напечатавший Житие Авеля, по каким-то редакционным
причинам опустил в своей публикации то место рукописи, где отец Авель сообщает,
каким образом светлые духи избрали его провозвестником грядущих судеб мира. Однако
из дальнейшего ясно, что в процессе обретения своей пророческой миссии, назначенной
ему от высших сил, отец Авель поразительно сходствует с пушкинским персонажем,
порою уподобляясь ему буквально. И только в отличие от него относительно
тайного своего знания отец Авель пророчествовать должен был не напрямую, а с оглядкой.
Явившиеся в валаамской пустыне ангелы «…рекоша ему: „буди ты новый
Адам, и древний отец Дадамей, и напиши яже видел еси: и скажи яже
слышал еси. Но не всем скажи и не всем напиши, а токмо избранным моим,
и токмо святым моим; тем напиши, которые могут вместить наши словеса и наша
наказания. Тем и скажи и напиши“. И прочая таковая многая к нему
глаголаша.
Отец же Авель пришед в себя,
и нача с того время писать и сказывать, что вместно человеку; сие
ему видение было в тридесятое лето жизни его и совершилось в тридесять
годов <…>. И случися сие ему видение, дивное видение и предивное
одному в пустыне — в лето от Адама семь тысяч и двести девяносто
и в пятом году, месяца ноября по солнечным в первое число, с полунощи
и продолжалась как не меньше тридесяти часов. С того убо время начал писать
и сказывать что кому вместно. И велено ему выйти из пустыни в монастырь.
И пришел он в монастырь того ж года, месяца февраля в первое
число и вшел в церковь Успения Пресвятыя Богородицы. И стал посреде
церкви весь исполнен умиления и радости, взирая на красоту церковную и на
образ Божия Матери…»
Здесь в опубликованном тексте опять обнаруживается некоторый пробел.
Впрочем, из комментария публикаторов ясно, что отец Авель рассказал о еще одном
новом видении, осенившем его в Божьем храме, причем видение это взяло такую
власть над отцом Авелем, что дух его исполнился чуждого веления и таинственным
образом переродился под воздействием необъяснимой силы: «…внидя во внутренняя его;
и соединился с ним, якобы един… человек. И нача в нем и им
делать и действовать, якобы природным своим естеством; и дотоле действоваша
в нем, дондеже всему его изучи и всему его научи <…> и вселися
в сосуд, который на то уготован еще издревле. И от того время отец Авель
стал вся познавать и вся разумевать: [неведомая сила] наставляя его и вразумляя
всей мудрости и всей премудрости. Посему ж отец Авель вышел из Валаамского
монастыря, тако ему велено действом [той силы], сказывать и проповедывать тайны
Божий и судьбы его. И ходил он тако по разным монастырям и пустыням
девять годов, обошел многия страны и грады, сказывал и проповедовал волю
Божию и страшный суд Его».
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился,
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился…
Как и пушкинский персонаж, отец Авель сменил «природное свое естество»
на внедренное в него ангелами естество инородное, наделенное способностью
«вся познавать, вся разуметь», вразумляться нечеловеческой мудростью. И затем
начал пророчествовать и проповедовать.
И далее в основных чертах обе истории совпадают.
Было, правда, и существенное отличие — отцу Авелю предписано
было свыше не только сказывать и проповедовать, но и писать. Отец Авель
сочинял книги, которые хранили открывавшиеся ему тайное, сокровенное знание. Знание,
которым согласно наставлению, полученному им от высших сил, следовало делиться лишь
с избранными, с теми, кто одной с ним святой веры и способный
постичь подспудный смысл его наблюдений и предвидений. Однако должную скрытность
отец Авель соблюсти не сумел, а вернее, никак не мог, отчего и претерпел жестокие
обиды и гонения.
«Наконец же того время, пришел он на реку Волгу. И поселился в монастырь
Николая Чудотворца, званием той монастырь Бабайки, Костромской епархии. В то
время настоятель в той обители был именем Савва, жизни простой; послушание
в той обители было отцу Авелю: в церковь ходить и в трапезу,
и в них петь и читать, а между тем писать и слагать, и книги
сочинять. И написал он в той обители книгу мудрую и премудрую, …
в ней же написано о царской фамилии. В то время царствовала в Российской
земле Вторая Екатерина; и показал ту книгу одному брату, имя ему отец Аркадий…»
Отец Авель мог быть уверен, что, прочитав его книгу, любой благоразумный
инок тут же донесет на него монастырскому начальству, поскольку в его «мудрых
и премудрых» суждениях о царской фамилии вряд ли можно найти что-либо,
кроме злостной крамолы.
При всем том проницательный отец Авель решил поделиться с братом-иноком
своим опасным тайным знанием. Он явно провоцировал донос.
«Настоятель же собрал братию, и сотвориша совет: ту книгу и отца
Авеля отправить в Кострому, в духовную консисторию, и бысть тако
отправлен. Духовная же консистория: архимандрит, игумен, протопоп, благочинный и пятый
с ними секретарь — полное собрание, получили ту книгу и отца Авеля.
И вопросили его он ли ту книгу писал? И от чего взял писать, и взяли
с него сказку, его дело то и отчего он писал; и послали ту книгу
и при ней сказку ко своему архиерею. В то время в Костроме был архиерей-епископ
Павел. Егда ж получил епископ Павел ту книгу и при ней сказку, и приказал
отца Авеля привесть пред себя; и сказал ему: „сия твоя книга написана под смертною
казнию“. Потом повелел его отправить в губернское правление и книгу его
с ним. И бысть тако отправлен отец Авель в то правление, и книга
его с ним, при ней же и рапорт.
Губернатор же и советники его приняли отца Авеля и книгу его
и видеша в ней мудрая и премудрая, а наипаче написано в ней
царския имена и царския секреты. И приказали его на время отвезть в костромской
острог. Потом отправили отца Авеля и книгу его с ним на почтовых в Санкт-Петербург
в сенат; с ним же для караула прапорщик и солдат. И привезен
бысть прямо в дом генерала Самойлова; в то время он был главнокомандующий
всему сенату. Приняли отца Авеля господин Макаров и Крюков».
Коллежский советник и кавалер Макаров состоял начальником Тайной
экспедиции, то есть был главным следователем по всем важным, в первую очередь
политическим, делам. Однако, прежде чем отцу Авелю был учинен допрос в Тайной
экспедиции, поговорить с ним пожелал сам генерал-прокурор.
«И доложили о том самому Самойлову. Самойлов же разсмотрел ту отца
Авеля книгу, и нашел в ней написано: якобы государыня Вторая Екатерина,
лишится скоро сей жизни. И смерть ей приключится скоропостижная, и прочая
таковая написано в той книге. Самойлов же видя сие, и зело о том
смутился; и скоро призвал к себе отца Авеля. И рече к нему с яростию
глагола: „Како ты злая глава смел писать такие титлы на земнаго бога!“ и удари
его трикраты по лицу, спрашивая его подробну: кто его научил такие секреты писать,
и отчего взял такую премудрую книгу составить? Отец же Авель стояша перед ним
весь в благости, и весь в божественных действах. И отвещавая
к нему тихим гласом и смиренным взором; рече: меня научил писать сию книгу
тот, кто сотворил небо и землю, и вся яже в них: тот же повелел мне
и все секреты составлять. Самойлов же сие слыша, и вмени вся в юродство;
и приказал отца Авеля посадить под секрет в тайную; а сам сделал
доклад самой государыне. Она же спросила Самойлова, кто он (Авель) такой есть и откуда?
Потом приказала отца Авеля отправить в Шлюшенбургскую крепость, — в число
секретных арестантов, и быть тамо ему до самой смерти живота своего. Сие дело
было в лето от Бога Слова — тысяча и семь сот и девяноста в шестом
году, месяца февраля и марта с первых чисел. И бысть тако заключен
отец Авель в ту крепость, по имянному повелению государыни Екатерины».
Может показаться странным, что власти отнеслись с такой мрачной
серьезностью к явно несуразным измышлениям бродяжничествующего инока. Но, во‑первых,
любое вольное суждение насчет «земного бога», даже и не столь вызывающее и провокационное,
заслуживало весьма строгого наказания.
А во‑вторых, время было тревожное. Французская революция подала дурной пример.
В Стокгольме на балу был убит шведский
король. В начале 1793 года в Париже якобинцы казнили короля Людовика XVI
и королеву Марию-Антуанетту. Коалиция монархов, соединившихся ради защиты законности
и порядка, терпела поражение. В начале 1796 года, когда в Петербург
был доставлен монах Авель со своей «премудрой книгой», из Европы приходили вести,
одна тревожнее другой. Французская республиканская армия под командованием молодого
генерала Бонапарта вторглась в Италию. В апреле французы сразились с войсками
сардинского короля Виктора-Амодея. В шесть дней Бонапарт одержал шесть побед
и вынудил Сардинское королевство выйти из антифранцузской коалиции и уступить
Франции ряд крепостей и территорий. В мае Бонапарт в большом сражении
при Лоди наголову разбил австрийцев, владевших Северной Италией. Французы теснили
австрийцев и в Германии, где в июне генерал Моро перешел со своей
армией на правый берег Рейна… Вдобавок ко всем неприятностям до Петербурга дошел
слух, будто бешеные французы умышляют на жизнь государыни и будто в Россию
уже направился француз Бассевиль с намерением убить императрицу.
Понятно, что в этой ситуации начальник Тайной экспедиции коллежский
советник и кавалер Макаров должен был допросить отца Авеля с особым пристрастием.
Как уже сказано, сохранилось «Дело о крестьянине вотчины Льва Александровича
Нарышкина Василии Васильеве, находившемся Костромской губернии в Бабаевском
монастыре под именем иеромонаха Адама, и потом названным Авелем и о сочиненной
им книге. Начато марта 17-го 1796 года 67 листов». Здесь находятся вопросы
следователя Макарова и важные для истории отца Авеля его ответы на эти вопросы.
В частности такие:
«Вопрос. Какой
тебе год и откуда был глас и в чем он состоял?
Ответ. Когда
он был в пустыни Валаамской, во едино время был ему из воздуха глас, яко боговидцу
Моисею пророку и якобы изречено ему тако: иди и скажи северной царице
Екатерине Алексеевне, иди и рцы ей всю истину, еже аз тебе заповедую.
<…>
Вопрос. Когда
ты глас сей слышал? В какое время? И что ты о сем помышлял и кому
о том сказывал ли и что кто тебе на то советовал и какое ты на то
полагал намерение?
Ответ. Сей глас
слышан им был в 1787 году в марте месяце. Он при слышании сего весьма
усомнился и поведал о том строителю и некоторым благоразумным братьям.
Они же на это ему отвечали: ежели сие дело Божие, так будет тако и не разорится,
а ежели не Божие дело, то разорится. Тут жил он без малого пять лет, изучался
совершенно духовной жизни и письму полууставом. <…>
Вопрос. Для
чего и с каким намерением и где писал ты найденные у тебя пять
тетрадей или книгу, состоящую из оных?
Ответ. В каком
смысле писал книгу, на сие говорю откровенно, что ежели что-нибудь в рассуждении
сего солгу, то да накажет меня всемилостивейшая наша государыня Екатерина Алексеевна,
как ей угодно; а причины, по коим писал я оную, представляю следующие: 1) уже
тому девять лет как принуждала меня совесть всегда и непрестанно об оном гласе
сказать Ея Величеству и их высочествам, чему хотя много противился, но не могши
то преодолеть, начал помышлять, как бы мне дойти к Ея Величеству Екатерине II;
2) указом велено меня не выпускать из монастыря и 3) ежели мне так идти просто
к Государыне, то никак неможно к ней дойти, почему и вздумал написать
те тетради и первые две сочинил в Бабаевском монастыре в десять дней,
а последние три в пустыни».
Этот ответ, пожалуй, самое важное для нас признание отца Авеля относительно
главной побудительной причины его поведения. Как он поведал своему следователю,
непостижимое и смертельное знание будущего таинственный глас открыл ему в марте
1787 года. И тот же глас повелел сообщить северной царице Екатерине Алексеевне
всю истину, что была заповедана отцу Авелю его невидимым собеседником. Отец Авель,
судя по всему, был единственным человеком, кому был известен срок жизни, отпущенный
северной царице. Он, конечно же, понимал, чего ему может стоить предсказание на
этот счет. И девять лет он, по его словам, противился необходимости объявить
государыне роковую дату. Но назначенная ему участь прорицателя была неотвратима,
и, «не могши то преодолеть», отец Авель написал книгу в пяти тетрадях.
Он совершенно точно рассчитал, что это единственно верный и доступный для него
путь к императрице, хотя и кружной и тернистый. А между тем
до рокового дня было уже рукой подать. Отец Авель получил пощечины от генерал-прокурора
Сената Самойлова и был передан на руки начальнику Тайной экспедиции Макарову
в конце февраля 1796 года. Императрице Екатерине оставалось царствовать
немногим более полугода. За это время отец Авель должен был постараться убедить
своих следователей, что не умышлял на жизнь государыни, не участвует в заговоре
против нее и крамольное сочинение писал не по своей воле. Отцу Авелю надо было
дотянуть до того дня, когда исполнится его пророчество. При этом, отвечая на вопросы
следователя Тайной экспедиции, отец Авель убедительно предстает перед ним тем, кем
и был на самом деле — божьим человеком, бесприютным скитальцем не от мира
сего.
Следственное дело отца Авеля, заведенное в Тайной экспедиции, содержит
документы относительно его первого знакомства с Макаровым. Так, 19 февраля
1796 года Владимирский и Костромской генерал-губернатор генерал-поручик
Заборовский в письме к генерал-прокурору графу Самойлову сообщал секретно,
что преосвященный Павел, епископ Костромской и Галицкий, прислал Авеля в Костромское
наместническое правление с сочиненною им книгою и его собственноручным
показанием. «Для извлечения, — писал Заборовский, — признания от сего
сумасброда и злодея, не имеет ли он участников, сделан был ему новый допрос
секретно правителем наместничества, но без всякого успеха, кроме темного показания
о некоем еврее Феодоре Крикове, которого Авель признавал Мессиею и которого
он видал в Орле». То есть отец Авель подозревал, что Второе Пришествие уже
исподволь начинается. От своего тайновидения он не отрекался, но ввиду злобных угроз
и требования признательных показаний иной раз соглашался, что пророку нет места
в грешном мире. «Признаюсь по чистой совести, что совершенно по безумию такую
сочинил книгу, и надлежит меня за сие дело предать смертной казни и тело
мое сжечь».
Но кроткий отец Авель готов возмутиться и дерзко негодует, когда
возникают сомнения в достоверности его тайного знания. В своей книге,
развивая мысль о грядущей перемене правления, отец Авель не преминул коснуться
будущности наследника престола великого князя Павла Петровича. И, в частности,
предрекал, что великий князь восстанет против государыни. На вопрос следователя,
что он под этим разумел, дал такое объяснение:
«На сие ответствую, что восстание есть двоякое: иное делом, а иное
словом и мыслию, и утверждаю под смертной казнию, что я восстание в книге
своей разумел словом и мыслию; признаюся чистосердечно, что сам сии слова написал
потому, что он, т. е. сын, есть человек подобострастен, как и мы; а человек
различных свойств: один ищет славы и чести, а другой сего не желает, однако
мало таковых, кто бы оного убегал, а великий наш князь Павел Петрович возжелает
сего, когда ему придет время, время же сие наступит тогда, как процарствует мати
его Екатерина Алексеевна, всемилостивейшая наша Государыня 40 лет: ибо так мне открыл
Бог. И ежели кто скажет, что это неправда и я лгу, то потому и все
Священное Писание несправедливо. Дайте мне книгу Апокалипсис и всю Библию для
истолкования, ибо в Священном Писании много писано о наших князьях, то
я скажу время, когда все сие сбудется; ибо я для того сюда и послан, чтобы
возвестить вам всю сущую и истинную правду».
Предложение отца Авеля дать ему всю Библию для истолкования коллежского
советника Макарова не заинтересовало. И результатом следствия, как видно из
приведенного выше рассказа отца Авеля, был доклад государыне генерал-прокурора Самойлова
и повеление императрицы отца Авеля отправить в Шлиссельбургскую крепость —
в число секретных арестантов, и «быть ему тамо до смерти живота своего».
Однако этот смертный приговор естественным образом утратил силу, когда
выяснилось, что отец Авель в самом деле возвестил миру «сущую и истинную
правду» относительно близкого конца одного царствования и начала другого. По
поводу своего пребывания в крепости и дальнейшего развития событий отец
Авель сообщает в «Житии», что «был он там всего время — десять месяцев и десять
дней. Послушание ему было в той крепости: молиться и поститься, плакать
и рыдать и к Богу слезы проливать, сетовать и воздыхать и горько
рыдать; при том же ему еще послушание, Бога и глубину Его постигать. И проводи
тако время отец Авель, в той Шлюшенской крепости, до смерти государыни Екатерины.
<...> Потом же егда скончалась Вторая Екатерина, а вместо ей воцарился
сын ея Павел; и нача сей государь исправлять что ему должно; генерала Самойлова
сменил. А вместо его поставлен князь Куракин. И нашлась та книга в секретных
делах, — которую написал отец Авель; нашел ее князь Куракин и показал
ту книгу самому государю Павлу».
Ознакомившись с содержанием книги отца Авеля, император пожелал
немедленно встретиться с автором. То, что эту встречу он включил в число
неотложных дел, говорит о многом. Поскольку в тот момент свободного времени
у него было в обрез. Императрица Екатерина умерла 7 ноября 1796 года.
Понятно, что Павлу Петровичу в первые дни и недели царствования хватало
забот — начиная от устройства торжественной церемонии совместных похорон императрицы
Екатерины и убитого за три десятка лет до того императора Петра III и кончая
радикальным изменением методов и всей системы государственного управления.
Отец Авель рассказывает о событиях, последовавших за знакомством
императора с его книгой: «Государь же Павел скоро повелел сыскать того человека,
который написал ту книгу и сказано ему: тот человек заключен в Шлюшенской
крепости в вечное забвение. Он же немедля послал в ту крепость самого
князя Куракина рассмотреть всех арестантов и спросить их лично, кто за что
заключен, и снять со всех железные оковы. А монаха Авеля взять в Петербург,
к лицу самого государя Павла. И бысть тако. Князь Куракин вся исправил
и вся совершил: с тех со всех арестантов снял железные оковы, и сказал
им ожидать милость Божию; а монаха отца Авеля представил во дворец к самому
его величеству императору Павлу».
Достоверность этого рассказа подтверждают документы из архива Тайной
экспедиции. В самом деле — только что взошедший на престол император Павел
проявил поразительный интерес к заштатному монаху-бродяге Авелю.
12 декабря 1796 года Шлиссельбургский комендант Колюбякин
получил письмо от нового генерал-прокурора князя А. Б. Куракина, в котором
объявлялось высочайшее повеление прислать в Петербург «арестанта Васильева»,
с прочих же всех, на ком есть оковы, оные снять.
13 декабря в следственном деле отца Авеля отмечено, что сочиненная
им книга — главное вещественное доказательство его преступления — взята
князем Куракиным и поднесена его величеству.
14 декабря последовал рескрипт
князю Куракину: «Князь Алексей Борисович! Всемилостивейше повелеваем содержащегося
в Шлиссенбургской крепости крестьянина Васильева освободить и отослать,
по желанию его, для пострижения в монахи к Гавриилу, митрополиту Новгородскому
и С.-Петербургскому. Павел».
Дело в том, что после ареста в Костроме инок Авель был расстрижен
и снова стал крестьянином Васильевым.
Рескрипт Куракину последовал после беседы императора Павла с расстригой.
Содержание этой беседы изложено в «Житии» и, похоже, также передано достоверно.
«Император же Павел принял отца Авеля во свою комнату, принял его со
страхом и с радостию и рече к нему: „Владыко отче, благослови
меня и весь дом мой: дабы ваше благословение было нам во благое“.
Отец же Авель на то отвеща к нему: „Благословен Господь Бог всегда
и во веки веков“». Здесь примечательны и весьма почтительное обращение
императора к прорицателю, обладателю тайного знания, и вера в магическую
силу его благоволения.
«И спросил у него [царь], что он желает: в монастырь ли быть
монахом, или избери род жизни какую другую. Он же паки к нему отвещал и глаголя:
„Ваше величество, всемилостивейший мой благодетель, от юности мое желание быть монахом,
и служить Богу и Божеству его“. Государь же Павел поговорил с ним
еще что нужно и спросил у него по секрету: что ему случится; потом тому
ж князю Куракину приказал отвесть [Авеля] в Невский монастырь, в число
братства».
Итак, Павел Петрович, видимо, готов был верить, что отцу Авелю ведома
разгадка его судьбы, и, снизойдя с высоты трона к тайновидцу, с замиранием
сердца «спросил у него по секрету: что ему случится». На сей раз отец Авель
воздержался от неприятных предсказаний. А император, размашистый как в гневе,
так и в милости, оказал отцу Авелю особое покровительство — к главе
столичной епархии митрополиту Гавриилу послушник явился в сопровождении самого
важного чиновника империи, генерал-прокурора Сената, и был представлен митрополиту
в качестве протеже самого государя. Как пишет отец Авель, «митрополит же Гавриил
видя такое дело, и со страхом удивися вкупе же и ужасеся. И рече
ко отцу Авелю: будет вся исполнено по вашему желанию; потом облече его в черное
одеяние и во всю славу монашества…»
Казалось бы, на этом злоключения отца Авеля должны были закончиться.
Но нет. Отец Авель оставался безропотным и безнадежным заложником своей пророческой
миссии. В Александро-Невской лавре он вытерпел «токмо один год» благоустроенной
жизни, а затем, похоже, без спросу ушел из монастыря и оказался в Москве,
где обратил на себя внимание публики, громогласно пророчествуя. Такое его поведение
не одобрила московская полиция — он был арестован и отправлен в знакомый
ему Валаамский монастырь. Тут сочинитель прорицательных тетрадей принялся за старое.
В «Житии» этот отрывок жизни отца Авеля описан следующим образом: «Отец
же Авель пожил в Невском монастыре токмо един год; потом паки и абие пошел
в Валаамский монастырь <…> и составил там другую книгу, подобну
первой, еще и важнее, и отдал ее игумену отцу Назарию; он же показал ту
книгу своему казначею и прочим братиям и сотвориша совет послать ту книгу
в Петербург митрополиту».
Из документов следственного дела отца Авеля вырисовывается несколько
иная картина. Видно, что устав Валаамского монастыря — на этот раз он прожил
в монастыре два года — отца Авеля некоторым образом стеснял. Ему некогда
было с другими братьями ежедневно упражняться в долгом молитвенном стоянии
перед образами. С Господом Богом у него были свои особые отношения. Под
диктовку свыше он возвещал будущее в прорицательных тетрадях. И такие
его непонятные для братьев-монахов занятия раздражали их, и дело кончилось
ссорой отца Авеля с настоятелем монастыря Назарием. В марте 1800 года
сменивший митрополита Гавриила митрополит Амвросий писал генерал-прокурору Обольянинову,
сменившему на этом посту князя Куракина, относительно очередного происшествия с крестьянином
Василием, постриженным в декабре 1796 года в Александро-Невском монастыре
с наречением ему имени Авеля и помещенном в 1798 году в Валаамский
монастырь: «Ныне онаго монастыря настоятель Назарий, с братиею, доносит мне
о нем, <…> что он Авель, будучи предосудительных и званию несоответственных
качеств, усердия к богоугодному житию и душевному спасению нималаго не
имеет, да и на послушания с братиею не ходит, отзываясь больным. По приходе
же настоятеля с одним иеромонахом к нему в келию для освидетельствования,
точно ли он Авель болен, нашли у него книгу, которую когда настоятель взял
и спросил его что за книга? Ответствовал, что дали ему прочитать и, бросясь
к нему настоятелю за нею, с азартом вскричал, чтобы он ея не брал, в противном
случае убьет его до смерти. Когда же настоятель бывшему с ним иеромонаху велел
позвать братию, тогда он Авель оробел, ту книгу из рук своих выпустил, которая от
него отобрана и ко мне представлена с найденным в ней листком, писанным
Русскими литерами, а книга писана языком неизвестным». Настоятель Назарий,
опасаясь, чтобы Авель не привел братию в расстройство, просил из монастыря
его забрать, а книгу и листок, отнятые у Авеля, представил митрополиту.
Тот, в свою очередь, препроводил их генерал-прокурору, прося его исходатайствовать
высочайшее повеление о ссылке монаха Авеля в Соловецкий монастырь.
Есть веские основания судить о содержании второй пророческой книги
отца Авеля, которая, по его словам, была подобна первой, но еще важнее. Несомненно,
речь на этот раз шла об императоре Павле. (Не о том ли, что Екатерина умерла своей смертью, а Павла ждала удавка?) И можно
не сомневаться, что отец Авель не собирался утаивать свое знание о скором
конце царствования Павла. Как и за четыре года до того, предвидя последствия,
он не имел возможности перебороть побуждение — оно было сильней его. С той
минуты, когда он ощутил в себе присутствие второго «я», которое, как он говорит,
«нача в нем и им делать и действовать», отец Авель был обречен «сказывать
и проповедовать тайны Божии и судьбы Его». Но в тот момент, когда
в его келье появился настоятель отец Назарий, вторая книга пророчеств, видимо,
не была закончена, во всяком случае отец Авель желал распорядиться ею по своему
усмотрению, без посторонней помощи.
Отобранное у отца Авеля сочинение, как уже сказано, отцом Назарием
было отправлено митрополиту, который, заглянув в него, немедленно переслал
генерал-прокурору. И о новой книге отца Авеля, и о просьбе митрополита
запрятать неуемного монаха куда подальше генерал-прокурор доложил императору. И после
доклада на письме Амбросий пометил: «Докладывано. Высочайше повелено: слать нарочного,
который привез бы в Петербург, по привозе же посадить в каземат, за крепчайший
караул, в крепости. Мая 21 дня 1800 года. Павловск». Поездка из Петербурга
до Валаама и обратно заняла меньше недели.
Итак, спустя четыре года произошло новое свидание Авеля с коллежским
советником Макаровым.
26 мая 1800 года Макаров донес Обольянинову, что Авель привезен
исправно и посажен в каземат в равелине. «Он, кажется, — пишет
Макаров, — только колобродит, и враки его ничего более не значат; а между
тем думает мнимыми пророчествами и сновидениями выманить что-нибудь, нрава
неспокойного».
На донесении Макарова Обольянинов написал: «К архиерею, по желанию
Его Величества, отпускать; архиерею отписать: при всяком свидании, что объявит,
меня уведомлять. Мая 27-го 1800 года».
Упрятав прорицателя в петропавловский каземат, Павел, тем не менее,
не переставал его бояться и с тревожным нетерпением ждал от него новых
откровений. Боясь упустить что-то важное и желая выведать тайное, царь поручил
дело искусному исповеднику в надежде, что тот завлечет провидца в заманчивую
беседу, в которой отец Авель нечаянно проговорится о своем сокровенном
знании. На эту роль был выбран сам митрополит Петербургский Амвросий.
На другой же день Авель написал к Амвросию: «Я нижайший монах Авель
обошел все страны и пустыни, был и в царских палатах и в великолепных
чертогах и видел в них дивная и предивная, а наипаче видел и обрел
в пустынных местах великая и тайная и всему роду полезная; того ради
ваше высокопревосходительство, желаю я ныне с вами видеться и духовно
с вами поговорити и оныя пустынныя тайны вам показати. Притом же прошу
ваших святых молитв».
29 мая состоялось свидание Авеля
с Амвросием, который в тот же день писал к Обольянинову: «Монах Авель,
по записке своей, в монастыре им написанной, открыл мне. Оное его открытие,
им самим написанное, на рассмотрение ваше при сем прилагаю. Из разговора же я ничего
достойнаго внимания не нашел, кроме открывающегося в нем помешательства в уме,
ханжества и рассказов о своих тайновидениях, от которых пустынники даже
в страх приходят. Впрочем Бог весть».
Амвросий полагает отца Авеля безумцем, но притом готов заподозрить в его
безумии какой-то скрытый смысл. Разумеется, его рассказы о тайновидениях, от
которых даже пустынники в страх приходят, — это, как казалось Амвросию,
скорее всего, не более чем досужий вымысел. Но, впрочем, как знать? Странные эти
рассказы непонятным образом обретали какое-то необъяснимое значение… «Бог весть», —
заключает митрополит об откровениях отца Авеля.
В тюремных скитаниях отца Авеля была роковая неизбежность, был свой
четкий мистический график…
«Послушание отцу Авелю, — сообщается в „Житии“, — было
в Петропавловской крепости то же самое, что ему было в Шлюшенбургской
крепости, тож самое время и сидел там: десять месяцев и десять дней. Егда
ж воцарился государь Александр, и приказал отца Авеля отправить в Соловецкий
монастырь: в число оных монахов, но токмо за ним иметь присмотр; потом и свободу
получил. И был он на свободе един год и два месяца…»
По вступлении на престол императора Александра учреждена была комиссия
для пересмотра прежних уголовных дел. Разбирая следственное дело отца Авеля, комиссия
выяснила, что он содержался в С.-Петербургской крепости с 26 мая
1800 года за различные его сочинения, заключающие в себе «пророчества
и другие инакозначущими литерами <писанные> нелепости».
В первые годы своего царствования молодой император Александр (в противоположность
его настроениям будущих лет) был склонен размашисто и вполне легкомысленно
судить о всякого рода пророчествах, предзнаменованиях и прочих претензиях
на тайное мистическое знание. В причудливую историю отца Авеля этот государь
(в отличие от предыдущих) даже не стал вникать. Уже через несколько дней после
рокового 11 числа, в марте 1801 года, отец Авель в очередной раз
направлен был к митрополиту Амвросию, с тем чтобы митрополит нашел наконец
подходящее место для неуемного инока.
Митрополит в надежде избавиться от дальнейших хлопот определил
отца Авеля в далекий северный суровый Соловецкий монастырь под присмотр тамошней
братии. Впрочем, в Петербурге кто-то замолвил слово за отца Авеля, и уже
в середине октября архангельский гражданский губернатор сообщает, что вследствие
указа Святейшего Синода отец Авель освобожден из-под стражи и отдан архимандриту
«в число прочих монашествующих».
Между тем обнаженный взор отца Авеля различает в видимых ему одному
просветах будущего времени очертания неведомого события, о котором он, боговдохновенный
провидец, обязан сообщить миру.
И теперь, оказавшись в своей келье один на один с чернильницей,
отец Авель решается доверить бумаге очередное дарованное ему озарение. Он пишет
третью пророческую книгу, в которой сообщает об огромном и страшном событии,
что предстоит пережить России. Он предупреждает о нашествии неприятеля, о сдаче
и разорении Москвы. Судя по всему, на дворе стоит весна 1802 года. До
события еще десять лет. Но отец Авель, дальнозоркий провидец, убежден, что предсказанное
случится в назначенный день и час. Как замечает в журнале «Русская
старина» публикатор его рукописей, «из его тетрадей и писем (очень недурно
составленных) видно, что в своих фантазиях он был убежден совершенно и готов
за них отдать свою жизнь».
В первой пророческой книге отца Авеля означен был срок, отмеренный Провидением
императрице Екатерине. Во второй книге точно таким же образом речь шла о судьбе
императора Павла. Третья книга, в отличие от предыдущих, содержала столь же
определенное предупреждение о смертельной опасности Российскому государству.
На этот раз дерзкое суждение отца Авеля, в миру крестьянина Василия
Васильева, о проблемах высокой политики, что определенно не касалось никого,
кроме государя и его ближнего круга, — суждение это верховная власть едва
заметила. Не последовало выяснения возможных тайных мотивов, поиска подстрекателей
заявления о грядущей катастрофе, никаких разбирательств и допросов. Разумеется,
отца Авеля в очередной раз наказали за дерзость. Молодой царь обошелся с ним
весьма жестоко и при этом насмешливо, даже глумливо.
«Егда ж воцарился государь Александр, и приказал отца Авеля отправить
в Соловецкой монастырь: в число оных монахов, но токмо за ним иметь присмотр;
потом и свободу получил. И был он на свободе один год и два месяца,
и составил еще третию книгу: в ней же написано, как будет Москва взята
и в который год. И дошла та книга до самаго императора Александра.
И приказано монаха Авеля абие заключить в Соловецкую тюрьму, и быть
там ему дотоле, когда сбудутся его пророчества самою вещию. И был отец Авель
всего время в Соловецкой тюрьме десять годов и десять месяцев; а на
воле там жил — один год и два месяца: и того всего время он препроводил
в Соловецком монастыре ровно двенадцать годов. И видел в них добрая
и недобрая, злая и благая, и всяческая и всякая: еще ж такия
были искусы ему в Соловецкой тюрьме, которые и описать нельзя. Десять
раз был под смертию, сто раз приходил в отчаяния; тысячу раз находился в непрестанных
подвигах, а прочих искусов было отцу Авелю число многочисленное и число
бесчисленное. Однако благодатию Божиею, ныне он, слава Богу, жив и здоров,
и во всем благополучен.
Ныне от Адама семь тысяч и триста
и двадесятый год, а от Бога Слова тысяча и восемьсот и второй
на десять. И слышим мы в Соловецком монастыре, яко бы южный царь или западный,
имя ему Наполеон, пленит грады и страны и многия области, уже и в Москву
вшел. И грабит в ней и опустошает все церкви и все гражданские,
и всяк взывая: Господи помилуй и прости наше согрешение. Согрешихом перед
Тобою, и несть достойны нарекатися рабами Твоими; попустил на нас врага и губителя,
за грех наш и за беззакония наша! И прочая таковая взываху весь народ
и вси люди. В тож самое время, когда Москва взята, вспомни сам государь
пророчество отца Авеля; и скоро приказал князю Голицыну, от лица своего написать
письмо в Соловецкой монастырь. В то время начальник там был архимандрит
Илларион; написано письмо таким образом: „монаха отца Авеля выключить из числа колодников,
и включить его в число монахов, на всю полную свободу“. Еще же приписано:
„ежели он жив и здоров, то ехал бы к нам в Петербург: мы желаем его
видеть и с ним нечто поговорить“. Тако написано от лица самаго государя,
а архимандриту приписано: „дать отцу Авелю на прогон денег, что должно до Петербурга
и вся потребная“. И пришло сие имянное письмо в Соловецкой монастырь
в самый Покров, месяца октября в первое число. Архимандрит же егда получил
таковое письмо, и видя в ней тако написано, и зело тому удивися,
вкупе же и ужасеся. Зная за собою, что он отцу Авелю многия делал пакости и во
одно время хотел его совершенно уморить, — и отписал на то письмо князю
Голицыну, таким образом: — „ныне отец Авель болен и не может к вам быть,
а разве на будущий год весною“, и прочая таковая. Князь же Голицын егда
получил письмо от Соловецкого архимандрита, и показал то письмо самому государю.
Государь же приказал сочинить именной указ Святейшему Синоду, и послать тому
ж архимандриту: чтобы непременно монаха Авеля выпустить из Соловецкого монастыря,
и дать ему пашпорт во все российские города и монастыри; при том же, что
бы он всем был доволен, платьем и деньгами. И видя архимандрит имянной
указ, и приказал с него отцу Авелю написать пашпорт, и отпустить
его честно со всяким довольством; а сам сделался болен от многоия печали: порази
его Господь
лютою болезнью, тако и скончался.
Сей Илларион архимандрит уморил невинно
двух колодников, посадил их и запер в смертельную тюрьму, в которой
не токмо человеку жить нельзя, но и всякому животному невместно: первое в той
тюрьме темнота и теснота паче меры, второе — голод и холод, нужа
и стужа выше естества; третие дым и угар и сим подобная; четвертое и пятое
в той тюрьме — скудостию одежд и в пище, и от солдат истязание
и ругание, и прочая таковая ругательство и озлобление многое и множество.
Отец же Авель все сия слыша и все сия виде. И нача говорить о том
самому архимандриту, и самому офицеру, и всем капралам, и всем солдатам,
рече к ним и глагола: „дети, что тако делаете неугодная Господу Богу,
и совсем противная Божеству Его? Аще непрестанете от злаго таковаго начинания,
то вскоре вси погибните злою смертию и память ваша потребиться от земли живых,
чада ваша осиротеют, и жены ваши останутся вдовицами!“ Они же сия слышаху от
отца Авеля такия речи; и зело на него возропташа и сотвориша между собою
совет уморить его. И посадили его в теж самые тяжкия тюрьмы. И был
он там весь великий пост, моляся Господу Богу и призывая имя Святое Его; весь
в Бозе и Бог в нем; покры его Господь Бог благодатью Своею, и Божеством
Своим от всех врагов его. После же того вси погибоша враги отца Авеля и память
их погибе с шумом; и остался он един и Бог с ним. И нача
отец Авель петь песнь победную и песнь спасительную, и прочая таковая.
Посему ж отец Авель взял пашпорт и свободу, во все Российские города
и монастыри, и в прочия страны в области. И вышел из Соловецкого
монастыря месяца июния в первое число».
Прибытие соловецкого узника в Петербург, несомненно, было связано
с решительно изменившимся отношением государя к загадочному иноку, чье
пророчество десятилетней давности с убийственной очевидностью исполнилось осенью
1812 года. Москва сгорела. И этот пожар наряду с прочими разительными
событиями Отечественной войны круто изменил образ мыслей и душевный настрой
императора Александра. Прежний рассудочный взгляд на вещи сменило мистическое миросозерцание.
Безусловное исполнение заповедей христианской веры царь возвел в ранг государственной
политики. И во второй половине его царствования Министерство народного просвещения
официально именовалось Министерством народного просвещения и духовных дел.
И во главе этого министерства Александр поставил князя Голицына, которого еще
прежде назначил обер-прокурором Святейшего Синода. Этот главный исполнитель идей
императора по части государственного мистицизма и помог вызволить отца Авеля
из гибельного соловецкого узилища.
«Посему же отец Авель взял пашпорт
и свободу, во все Российские города и монастыри, и в прочия
страны в области. И вышел из Соловецкого монастыря месяца июния в первое
число. Год тот был от Бога Слова — тысяча и восемьсот и третий на
десять. И пришел в Петербург прямо ко князю Голицыну, имя ему и отечество
Александр Николаевич, господин благочестив и боголюбив. Князь же Голицын видя
отца Авеля, и рад бысть ему до зела; и начал вопрошать его о судьбах
Божиих и о правде Его; отец же Авель начал ему сказавать вся и обо
всем, от конца веков и до конца, и от начала времен и до последних;
он же слыша сие и ужасеся и помысли в сердце другое; потом послал
его к митрополиту явиться ему и благословиться от него: отец же Авель
сотворил тако. Пришел в Невский монастырь, и явился митрополиту Амвросию;
и рече ему: „благослови владыка святый раба своего и отпусти его с миром
и со всякою любовию“. Митрополит же увидел отца Авеля, и слыша от него
такия речи и отвещал ему; „благословен Господь Бог Израилев, как посети сотвори
избавление людям Своим и рабу Своему монаху Авелю“. Потом благослови его и отпусти,
и рече к нему, „буди с тобою во всех путех твоих Ангел Хранитель“;
и прочая таковая изрече и отпусти его с великим довольством. Отец
же Авель, видя у себя пашпорт и свободу во все края и области, и потече
из Петербурга к югу и к востоку, и в прочия страны и области.
И обошел многая и множество. Был в Цареграде и во Иерусалиме,
и в Афонских горах; оттуда же паки возвратился в Российскую землю:
и нашел такое место, где вся своя исправил, и вся совершил».
О каком именно месте идет речь, отец Авель не уточнил. Из воспоминаний
современников ясно, что извилистая дорога странствий привела его в Москву,
где он прожил какое-то время.
Теперь отец Авель, судя по всему, больше не пытался проповедовать на
площадях и в храмах. Однако публикой он был замечен и даже приобрел
некоторое число приверженцев, ждавших от него полезных предвидений на их собственный
счет.
Странную фигуру отца Авеля вспоминает автор весьма подробных записок
отставной генерал-майор Л. Н. Энгельгардт. Он сообщает об отце Авеле то,
что слышал от московских приятелей. Сведения эти во многом неточны, но из его воспоминаний
ясно, что современникам было известно главное — способность отца Авеля заблаговременно
узнавать о важных государственных событиях.
«В Соловецком монастыре, — пишет Энгельгардт, — был монах
Авель, предсказавший смерть императрице Екатерине и потом императору Павлу,
со всеми обстоятельствами краткого его царствования. За год до смерти императрицы
сей Авель, пришед к настоятелю того монастыря, требовал, чтобы довести до сведения
ее, что слышал он вдохновенно глас, который должен он был ей объявить лично. По
многим отлагательствам и затруднениям, наконец, донесено было ей, и приказано
было его представить: тогда он ей объявил, что слышал он глас, повелевший ему объявить
ей скорую кончину. Государыня приказала его заключить в Петропавловскую крепость.
По кончине государыни император повелел, освободя его, представить к нему;
когда он ему предсказал, сколько продолжится его царствие, государь в ту же
минуту приказал его опять заточить в крепость. Смерть, однако ж, исполнилась
в назначенный срок. По вступлении на престол Александра I он был освобожден.
За год до нападения французов Авель предстал пред императором и предсказал,
что французы вступят в Россию, возьмут Москву и сожгут. Государь приказал
его опять посадить в крепость. По изгнании неприятелей он был выпущен. Сей
Авель после того был долго в Троицко-Сергиевской лавре и Москве; многие
из моих знакомых его видели и с ним говорили: он был человек простой,
без малейшего сведения и угрюмый: многие барыни, почитая его святым, ездили
к нему, спрашивали о женихах их дочерей; он им отвечал, что он не провидец,
и что он тогда только предсказывал, когда вдохновенно было велено ему, что
говорить. С 1820 года уже более никто не видал его, и неизвестно,
куда он девался».
Автор «Записок» потерял отца Авеля из виду. Но до церковного начальства
постоянно доходили известия о нем то из одного, то из другого монастыря, где
он останавливался в своих скитаниях.
Благодаря паспорту, полученному им по милости князя
Голицына, отец Авель десять лет законным образом странствовал по белу свету. Но
ни благорасположение, ни заступничество министра духовных дел не помогло, когда
государь распорядился назначить Авелю
постоянное место пребывания. 6 октября
1823 года московский архиепископ преосвященный Филарет предписал: «Монаха
Авеля в Высотский монастырь определить». И отец Авель водворился в Высотском
монастыре, неподалеку от Серпухова. На этот раз испытание оседлой жизнью он сумел
выдержать в течение без малого трех лет. Но в июне 1826 года архимандрит
Высотского монастыря Амвросий донес тогда уже митрополиту Филарету, что монах Авель,
забравши все свои пожитки, самовольно из монастыря отлучился неизвестно куда. Вскоре,
однако, Амвросий разведал, что отец Авель живет в деревне в 30 верстах
от Серпухова, о чем и сообщил митрополиту. Тот, в свою очередь, отправил
соответствующие отношения назначенному новым царем обер-прокурором Святейшего Синода
князю Мещерскому. И в итоге об оставлении монахом Авелем определенного
ему в серпуховском Высотском монастыре пребывания обер-прокурор доложил государю
Николаю Павловичу. Самоуправство отца Авеля государю решительно не понравилось,
и он распорядился заточить его «для смирения» в суздальский Спасо-Ефимиев
монастырь, который, по словам сведущих людей, был вовсе не обителью для отказавшихся
от мира подвижников, но мрачным острогом для подлежавших наказанию духовных и светских
лиц, запертых здесь в тесных, узких затворах.
В Спасо-Ефимиевом монастыре города Суздаля отец Авель провел последние
пятнадцать лет своей жизни…
При аресте отца Авеля у него изъяли его бумаги, которые благодаря
этому уцелели в архиве Святейшего Синода. Из всех его сочинений несомненную
историческую ценность представляет, безусловно достоверное «Житие», где речь идет
прежде всего о том, с какой готовностью принимал он страдания, сопряженные
с участью боговдохновенного пророка.
О завершении своих земных странствий и ожидании странствий последующих
в заключении своего «Жития» отец Авель говорит: «…и нашел такое место,
где вся своя исправил, и вся совершил. И всему положил конец и начало,
и всему начало и конец; там же и жизнь свою всю скончал: пожил на
земли время довольно, до старости лет своих. Зачатия ему было месяца июния, основания
сентября; изображения и рождения, месяца декабря и марта. Жизнь свою скончал
месяца генваря, а погребен февраля. Тако и решился отец наш Авель. Новый
страдалец… Жил всего время — восемьдесят и три года и четыре месяца.
В дому отца своего жил девять на десять годов. Странствовал девять годов, потом
в монастырях девять годов; а после того еще отец Авель проводи десять
годов и семь на десять годов: десять годов проводи в пустынях и в монастырях,
и во всех пространствах; а семь на десять годов отец Авель препроводи
жизнь свою — в скорбях и в теснотах, в гонениях и в бедах,
в напастях и в тяжестях, в слезах и в болезнях, и во
всех злых приключениях; еще ж сия жизнь ему была семь на десять годов: в темницах
и в затворах, в крепостях и в крепких за`мках, в страшных
судах, и в тяжких испытаниях; в том же числе был во всех благостях
и во всех радостях, во всех изобильствах и во всех довольствах. Ныне же
отцу Авелю дано пребывать во всех странах и во всех областях, во всех селах
и во всех городах, во всех столицах и во всех пространствах, во всех пустынях
и во всех монастырях, во всех темных лесах, и во всех дальних землях;
ей тако и действительно: а ум его ныне находится и разум — во
всех твердях… во всех звездах и во всех высотах, во всех царствах и во
всех государствах… в них ликуя и царствуя, в них господствуя и владычествуя.
Сие верное слово и действительное. Посему ж и выше сего, дух Дадамей
и плоть его Адамия родится существом… И будет тако всегда и непрестанно
и тому не будет конца, ей тако. Аминь».
