ХВАЛИТЬ НЕЛЬЗЯ РУГАТЬ

Дмитрий Глуховский. Текст.

М.: АСТ, 2017

«Я бы обнял тебя, но я просто текст», — написал однажды уличный художник Тимофей Радя на крыше какого-то дома. Главный герой романа «Текст» Илья Горюнов мог бы понять эту сентенцию — в его руках оказался чужой смартфон, по которому он начал переписываться с родителями, возлюбленной, коллегами бывшего обладателя гаджета. Остроты этой ситуации добавляет то, что хозяина телефона, сотрудника МВД Петра Хазина Илья убил. Нет, не из-за телефона, а из-за давнего хазинского поступка — тот отправил Илью в колонию на семь лет по сфабрикованному обвинению. Кажется, про социальные обстоятельства, которые заставляют человека совершать преступление, мы уже когда-то читали — у Достоевского, например.

У Глуховского, как в «Метро 2033» можно найти параллели к Стругацким, так и в «Тексте» расставлены «приветы» «Преступлению и наказанию». Помимо сходства сюжетов — убийство и рефлексия убийцы — здесь тоже фигурирует коллизия «тварь я дрожащая или право имею?». С телефоном в руках Горюнов принимает решения за уже мертвого Хазина: пытается помирить его с отцом, в разговорах становится нежнее с матерью, уговаривает девушку оставить ребенка. И регулярно с Ильей случается внутренняя истерика: «Не хочу я никому больше платить! Никому я больше ничего не должен! Я и пожить имею право! Хочу — с этим балаболом на его выставки! Хочу — по паркам с девчонками на велике! Хочу — под крышей текилу и картины! Хочу — в идиотскую Колумбию! Ясно?! И могу!» Потому что вообще-то, возвращаясь домой из колонии, он говорил о том, что «пожить хочет», что простил Хазина, что об убийстве и не думает.

Но Глуховский обострил изоляцию и так одинокого героя, в результате чего самым близким для него человеком парадоксальным образом оказывается тот, кто обрек его на это уединение — то есть мент Петя Хазин, которого Илья поначалу зовет исключительно «Сукой». После ликвидации Хазина герои и вовсе становятся близки как никогда. Разбираясь в жизненных перипетиях силовика, сохраненных в телефоне, Илья незаметно для самого себя и для читателя перестает называть его «Сукой», и тот все чаще превращается в «Хазина», а то и «Петю». Илья начинает понимать, что Хазин был человеком более сложным, чем ему представлялось в застенке. Он не только веселился и обманывал, блудил и предавался чревоугодию — он, как ни странно, тоже страдал от собственного социального и профессионального положения, от запретов быть вместе с любимой и делать то, что нравится. Он даже, кажется, хотел спасти жизнь и Илье. «Здравствуй, Петя. Я там, наверху, в тебя играю, уже забыл, где ты кончаешься и где начинаюсь я. Уже подумываю, что ты ненастоящий. А ты настоящий — тут. А там тогда кто?» — задается вопросом герой, не только наделяющий уже несуществующего Хазина своими чертами характера, но и перенимающий его особенности, и обнаруживающий в еще когда-то живом Хазине сходства с собой, Ильей Горюновым, — например, возможность испытывать угрызения совести.

У Достоевского Глуховский наследует и тему двойничества, в большей степени — от того же «Преступления и наказания», отдаленно — от «Двойника». И фамилия главного героя «Текста», как у Голядкина, говорящая: Горюнов он, конечно же, от того количества горя, которое выпало на его долю. С такой фамилией неудивителен финал «Текста». Гораздо интереснее, что Илья в заключительной сцене принимается доделывать свой старый рисунок к не чуждому традициям Достоевского Кафке: «Его студенческий неоконченный рисунок, иллюстрация к „Превращению“: наполовину человек, наполовину насекомое. Поискал карандаш, сел дорисовывать. Придумалось, как». Неужели он решил дать насекомому в лапы айфон?

Елена В. Васильева