ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Вадим Ямпольский

* * *

Земную жизнь пройдя до половины,

я понял вдруг, что оказался без

достойной цели. Офисной рутины

гнилые топи, дальше — темный лес.

Начало было — лучшего не надо,

судьбы листал заветную тетрадь,

но рая нет, а чтоб отведать ада,

уже давно не нужно умирать.

Десяток лет бежишь за Синей птицей,

и мир объятья раскрывает, но…

Я здесь стою: повсюду пни амбиций

и сучья страха. Сыро и темно.

Кусты тоски. Лозинский вместо Данте.

Хоть волком вой, но нет проводника.

И это все мне к тридцати годам-то…

А что, ребята, будет к сорока?

* * *

Змей приползал, предлагал мне делить на ноль:

«Что ты боишься? Попробуй разок, изволь.

Всё запрещают нам тысячи лет подряд.

Выйди из зоны комфорта, смелее, брат.

Сбросим оковы, взлетим из последних сил:

все тут делили, да что там, я сам делил…

Бездна раскрылась, как водится, звезд полна.

Хватит бояться, дерзай уже, старина!»

Я выходил, просветленный, делил на ноль:

тут же мозги придавила тупая боль.

Мир безобразен,  как мумия, гол и пуст.

Шелест и шепот исчезли, остался хруст.

Бензоколонки, развязки, дома, столбы,

черная копоть, ползущая из трубы.

Черви, окурки и прочее здесь, внизу.

Я завиваюсь кольцами и ползу.

* * *

Стихи исправить ничего не в силах:

посмертный слепок промелькнувших дней.

Они ушли, хотя ты и любил их,

поблекший мир не сделался светлей.

Ни нежной нотой, ни богатой краской

не стать сонету — выбери любой.

Смешно искать под этой бледной маской

всю гамму чувств, испытанных тобой.

Ни поцелуй, ведь так, ни шум прибоя?

Строка к строке подогнана умом.

Но вот без них, скажи мне, друг мой, кто я?

И что я знаю о себе самом?

* * *

Пушкин едет с дуэли. Дантеса

больше нет: доигрался повеса…

выстрел, хруст, дымовая завеса,

гомон птиц над замерзшей рекой.

Секундантов бескровные лица…

Незадачливый смотрит убийца

на жену. «Не в бега ли пуститься?»

Ей и разницы нет никакой.

В свете гомон: «Да в самом ли деле?

Славный малый погиб на дуэли!» —

«От ревнивца чего вы хотели?»

Сплетни-слухи не смолкнут никак.

Юмор пошлый повсюду и плоский.

Пот со лба отирает Жуковский,

осуждая поступок бретерский:

«А ведь мог и погибнуть, дурак!»

* * * 

Exegi monumentum…

Я памятник воздвиг

из снега во дворе:

обычный снеговик,

приятный детворе.

Морковка — это нос,

а тело — снежный ком,

и бегает барбос

перед снеговиком.

На голове — горшок,

и веточка в руках…

Не этот ли стишок

переживет мой прах?

* * *

Что понимаю я о мире?

Пока немного. Я расту.

Шумят события в эфире,

как электрички на мосту.

Зима сменяется неброской

весной  (надолго ли весна)?

Заката розовой полоской

под всем черта подведена.

Что было хрупким изначально,

то рассыпается тотчас —

и даже музыка печальна,

порой блуждающая в нас.

Бежит вода, порхает птица,

трепещет вена у виска.

Не умереть — переродиться

в траву, в деревья, в облака…

* * *

«Береги себя…» Как смешно звучит.

Обопрись о земную ось…

Рыцарь пал — бесполезный отброшен щит,

да и панцирь пробит насквозь.

И молитва — прости мне, язык мой груб —

и надежда — спасут едва.

Это в час смертельный слетают с губ

перемолотые слова.

Это эхо в пустых коридорах дней,

снег, растаявший к февралю.

Но никто не тронет любви моей

и не знает, как я люблю.