БЫЛОЕ И КНИГИ

Александр Мелихов

Век мира

В 1937 году в Москве вышел энциклопедического обличья коричневый томище, изображающий в присланных со всего мира газетных блиц-заметках и фотографиях «День мира» 27 сентября 1935 года. Все храбрятся и обвиняют друг друга. Италия не боится торговых санкций по поводу ее абиссинских подвигов и предлагает обличающей ее Англии оборотиться на себя: «Если не захотят ни покупать, ни продавать, мы скажем им спасибо, потому что, привыкнув покупать только необходимое, и притом у других, мы улучшим наш торговый баланс»; «Англия продолжает решительно противиться итальянским действиям в Восточной Африке. Уместно вспомнить, что к концу европейской войны Великобритания присоединила к своим уже обширным колониальным владениям новые территории, приблизительно в 2 300 000 кв. километров с восьмимиллионным населением».

«Но разве хоть один рабочий поверит, что капиталистические правительства, объединенные в Лиге (Наций. — А. М.), которой руководят английское и французское правительства, намерены в самом деле защищать малые нации от итальянского империализма. Они сопротивляются итальянской агрессии только потому, что она угрожает их собственным империалистическим интересам», — это мнение уже английской независимой рабочей партии.

«Молитва о мире — это до сих пор наиболее могучая сила в мире», — тоже Англия. Вера — сила: за неделю в Лондоне умерло 765 человек, а родилось 1097. Вторую мировую они встретили практически четырехлетними.

Любопытных заметок гора, но возможность есть пробежаться лишь по горсточке. «Голодная Венгрия»: клеветника, обвинившего члена парламента в еврейском происхождении, присудили к четырем месяцам тюрьмы. «Польша во тьме»: писатель Гетель утверждает, что стремление к обеспеченной жизни считается в Польше аморальным, человек, основывающий предприятие, становится подозрительным, владелец автомобиля является врагом народа и своих ближайших друзей.

«Фашистская Германия — очаг войны», — это Черчилль. И тут же германский протест: Черчилль несет чушь о военных приготовлениях Германии на суше, на море и в воздухе. И в подтверждение: «Лучшей иллюстрацией нашей военной независимости, которую вернул нам фюрер, являются маневры на празднике вооруженных сил страны в Нюрнберге. То, что там было показано, превзошло всякие ожидания»; «Возродившаяся профессия военного портного стоит перед колоссальными задачами»; «Вытекая из общего источника, мощь и мессианская идея сливаются в идее империализма и воплощаются в форме господства, которая таит в своих недрах закон вселенской безграничности».

«Новый германский социальный строй… Предприниматели и рабочие не являются более двумя разобщенными и борющимися друг с другом классами, но солдатами одной и той же армии труда». «Как известно, с 1 октября имперский союз германских писателей вливается в имперскую палату писательства». «Роспуск союза ни в коем случае не вызывается, как об этом шепчут некоторые любители распространения слухов, его „политической неблагонадежностью“». Плакат: «Книга — меч духа». Уволены ректор Боннского университета и профессор юридического факультета, после того как «Вестдойчер беобахтер» поместил их имена в списке покупателей мясника-еврея. «Большое значение с точки зрения нового закона о стерилизации имеют лекции д-ра Генриха Шульте о подпадающих под действие закона о стерилизации нервных и психических заболеваниях». «В Институте физики читается введение в атомную физику и введение в физику атомного ядра». «Признание подлинных врагов цивилизованного человечества («большевизма и еврейства». — А. М.) должно прежде всего заставить прекратить россказни об ужасах в Германии».

Прекратим и мы, двинемся дальше. Заголовки и подзаголовки: «Литва в опасности», «Третья империя наступает». «Раввины озабочены» — чем же? «В последнее время евреи все больше отказываются от разных религиозных обрядов» (не задумываясь, что этим приближают кару Господню).

«Латвия в полосе шторма». «Геринг сказал: „Кто не согласится быть битым, будет съеден“».

«Эстония под угрозой». «По указке Берлина»: раскрыт заговор, стремившийся превратить Эстонию в вассала Третьей империи.

«Австрия в ожидании». «Германия готовит „аншлюс“».

«Чехословакия хочет мира». «Враг у ворот». «Польша раздувает огонь». «Оплот мира — СССР» («Народни листы», 27. IХ).

«Румыния в нужде». «Для обороны против германского фашизма?» — «Для укрепления румынского фашизма».

«Оскудевшая Югославия». «К нашим писателям и их произведениям публика ощущает какое-то недоверие. На них смотрят как на второй сорт, несмотря на то что многие из них имеют большую ценность».

«Болгария бедствует». «Суд посылает в тюрьму»: у Теодора Волчанова, распространявшего листовки в день «фашистского переворота» 19 мая, в довершение всего нашли красное знамя.

«Смутный день Греции». «Щупальцы Берлина». «Греция вооружается».

Это наконец становится однообразным. Заглянем в прекрасную Францию.

«Начало сезона? Это начало неприятностей. Не успев открыть дверь, мы находим на полу маленькую бумажку. Что это такое? Это счет за электричество». «Вот уже несколько лет, как начало учебного года стало невеселым». Но Франция не сдается: «Голые женщины в Альказаре — восхитительное зрелище!» И конечно, борьба: «Под знаменем борьбы», «Мобилизация сил», «Сомкнутыми рядами», «Фашисты призывают к убийству», «Погромные провокации», «Мобилизация народного фронта»…

Затем — «Испания перед боем»; «Нищая Португалия»; «Темный день Финляндии»: в Финляндии «вся надежда на бруснику». «У нас здесь буржуазия кричит до хрипоты, что надо, мол, больше военного снаряжения, так как только оно одно может обеспечить будущее Финляндии. А что мы можем сделать с помощью этого военного снаряжения? Хотя бы мы ежегодно взрывали на воздух по 2,5 миллиона русских, тем не менее численность населения в России будет держаться на прежнем уровне» («Сосиалисти», 28. IX).

«Тайфун в Японии», «Тайфун на выборах», «Тайфун в правительстве». «Путь штыков и пушек». Карикатура: японский солдат уносит под мышкой Китай. Великие державы с балкона: «Как не стыдно грабить!» Ответ: «Я следую великим примерам…»

Порабощенная Корея, окровавленный Китай, оторванная Маньчжурия, Филиппины в опасном соседстве, скованная Индонезия, страна контрастов Америка… И как было бы хорошо, если бы вся эта безнадега была исключительно советской пропагандой!

Но вот гуманист и нобелеат Гюнтер Грасс из разрозненных эпизодов составил книгу «Мое столетие» (СПб., 2009, перевод С. Л. Фридлянд) — каждому году по эпизоду, — и картина получилась тоже не сказать, чтобы отрадная.

1900. Рассказ простого немецкого парня, отправившегося добровольцем подавлять восстание «боксеров», пытавшихся изгнать иностранцев из Китая:

«Кайзер говорил о высоких задачах и о коварном враге. Речь его увлекала. Он сказал: „Когда вы приступите к операции, знайте, никакой пощады врагу, пленных не брать…“ — зато предложил брать пример с гуннов. Закончив наказом: „Раз и навсегда откройте дорогу культуре!“».

Стоит ли удивляться, что потомки боксеров вспоминают о победе европейской культуры без особой нежности.

«Боксеры ненавидели всех иностранцев, потому что те продавали китайцам всякую дрянь, а бриты, те больше всего приторговывали опиумом. Вот и вышло по приказу кайзера „Пленных не брать“».

Для порядка всех боксеров согнали на площадь перед Небесными воротами, как раз перед стеной, отделяющей Запретный город от остального Пекина. Они все были связаны за косы. Что выглядело очень забавно. Потом их стали либо расстреливать по группам, либо обезглавливать по одному. Но об этих ужасах я не написал своей невесте ни единого словечка, а писал я ей только про яйца, пролежавшие в земле сто лет, и про паровые клецки по-китайски. Бриты и мы, немцы, старались быстро управляться с ружьями, тогда как японцы, обез­главливая боксеров, следовали старинной национальной традиции. Однако боксеры предпочитали быть расстрелянными, потому что боялись, как бы им не пришлось на том свете бегать со своей отрубленной головой под мышкой. Больше они ничего не боялись. Я своими глазами мог наблюдать одного китайца, который прямо перед расстрелом жадно доедал рисовый пирог, обмакнув его в сладкий сироп».

Этот славный паренек-рассказчик в качестве сувенира прихватил еще и одну из боксерских кос, отрезанных ради удобства декапитации, но его любимая Тереза («Рези») сожгла ее за два дня до свадьбы: это-де привлекает в дом нечистую силу. Увы, суеверная Рези тоже оказалась не на высоте европейской культуры.

1926. Зато кайзер через восемь лет после поражения в войне главных мировых культуртрегров друг с другом, развлекаясь в изгнании рубкой леса, заверял шведа-путешественника, «сколь ненавистна ему была война, которой он, разумеется, не хотел». А после «снова и снова заверял себя самого: „Я еще совершал летнюю поездку по Норвегии, когда русские и французы уже «к но-ге»“… Я был категорически против войны… Я всегда мечтал быть миротворцем… Но раз уж по-другому не вышло… Да и флот у нас не был сконцентрирован… а британский уже весь стоял под… да, да. Сконцентрирован и уже под парами… Вот мне и пришлось действовать…»

Похоже, Гюнтеру Грассу хорошо известна цена слащавой сказочки, именуемой национальным покаянием: каются лишь те, кому каяться заведомо не в чем, а истинные преступники только оправдываются. По крайней мере в выбранных Грассом эпизодах вполне замаранные господа не только сами ни в чем не раскаиваются, но и весьма неодобрительно поглядывают на тех, кто признаки раскаяния выражает. Вот бывшие военные корреспонденты при ротах пропаганды собираются у одного из преуспевших «бывших» повспоминать минувшие дни. Сам-то герой-рассказчик все больше воспевал рядовых пехотинцев и их неприметный подвиг, а однажды с благосклонной шутливостью описал бороды правоверных евреев и к пафосу не склонен. Зато его коллега, ныне преуспевающий бизнесмен и собиратель искусства, начал громовым голосом потчевать собравшихся патетическими цитатами вроде «Пятое орудие, огонь!».

Так и пошло. «Если один одерживал победы во Франции, другой повествовал о героических подвигах в Нарвике и норвежских фьордах». А бывший нацистский бонза, ныне — под другим, разумеется, именем — задающий тон в шпрингеровском «Кристалле», начинает оплакивать «упущенные победы»: если бы не Гитлер, англичан можно было бы добить в Дюнкерке — и так далее. Другой энтузиаст со вкусом живописует ковровые бомбометания, употребляя аппетитное выражение «стереть с лица земли», так что слушателям невольно вспоминаются «террористические налеты» на Любек, Кёльн, Гамбург и Берлин.

А погоревать об упущенных победах давала повод не только Москва, но и Эль-Аламейн и Сталинград.

«Никто не поддержал его рассуждения. Но и перечить никто не стал, я, между прочим, тоже нет, ведь кроме него среди нас перед камином сидело еще двое-трое правоверных и влиятельных нацистов — сегодня, как и в те годы, все сплошь главные редакторы. А кто рискнет по доброй воле прогневать своего работодателя?»

Такой вот Грасс рисует свободу слова в окутавшем Германию «облаке покаяния» (Солженицын). Но если говорить не о бонзах, а о простых солдатах, то им тоже очень быстро осточертели охи и ахи по поводу Освенцима: они, разумеется, ничего про это не знали. «А про террор, который развязали против нас англичане и американцы, почему-то никто не вспоминает. Ну, ясное дело, победили они, а в этих случаях всегда виноваты другие. И довольно об этом, слышишь, Хайди!»

И даже во время падения Берлинской стены добропорядочным бюргерам кажется неуместным поступок учителя Хёсле, в такой радостный день рассказавшего школьникам про погром в приюте для еврейских сирот: сироты плакали, боясь, что вместе с их учебниками и молитвенниками сожгут их самих, но, к счастью, на этот раз только избили до полусмерти гимнастическими булавами их учителя Фрица Самюэля. Школьники были так тронуты рассказом, что, ко­гда их одноклассника-курда вместе с родителями собрались выдворить обратно в Турцию, у них возникла идея отправить бургомистру письмо протеста. Однако, по совету того же Хёсле, они ни словом не упомянули о так тронувшей их судьбе еврейских детей.

1970. «Моя газета в жизни не возьмет у меня этот материал. Для них нужно рассусоливать примерно в таком духе, что, мол, „взял всю вину на себя“ или что „внезапно канцлер упал на колени“, или еще пуще: „коленопреклонение от имени Германии!“.

Так вот, насчет „внезапно“. Все было продумано до мельчайшей детали. Без сомнения, этот пройдоха, ну, этот его посредник и доверенное лицо, который исхитряется здесь, дома, представить позорный отказ от исконных немецких земель как великое достижение, нашептал ему эту эксклюзивную идею. И тут его шеф, этот пьяница, повел себя как правоверный католик: он упал на колени. Сам-то он, между прочим, вообще не верующий. Устроил шоу. Хотя для обложки — если судить с журналистской точки зрения — получился хит. Как удар бомбы».

Но — притом что весь верхний этаж газеты был бы рад-радехонек, если бы этот коленопреклоненный канцлер поскорее сгинул, — придется, однако, распускать нюни: выражая раскаяние, взвалил на свои плечи великую вину — он, который лично был ни в чем не виноват… Неплохо для контраста подпустить и про отчуждение поляков, поскольку высокий гость упал на колени не перед польским Неизвестным солдатом, а перед стертым с лица земли Варшавским гетто. «Надо поспрашивать, надо порыться, и тогда всякий настоящий поляк непременно проявит себя антисемитом».

К счастью, в «Столетии Грасса» хватает и всяческой житейской белиберды, которая одна только и в силах своей незамысловатой человечностью заслонить цинизм и беспощадность Истории.

Хотя бы в промежутках между ее извержениями.