ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Дмитрий Северюхин

Санта-Барбара в Григоровке

Украинская глубинка конца 1980-х годов. Небольшое село в нижнем течении Днестра, близ Могилева-Подольского — местечка, описанного у Генрика Сенкевича. Июльский субботний вечер.

Баба Поля празднует свой семьдесят пятый день рождения, пригласив кое-каких родственников из районного центра да ближайших соседей, в том числе и меня — праздного дачника из Ленинграда. Мы сидим за длинным дощатым столом под черным многозвездным небом. Земля отходит от дневного зноя, недвижимый воздух наполнен сладким запахом унавоженного чернозема, смешанного с ароматами растений, неведомых нам, северянам. На столе праздничные деревенские кушанья с забавными на русский слух названиями — млынци, мачанка, крученики да картопляники — и мутная, слабоватая на наш вкус горилка в высоких узкогорлых бутылях.

Все говорят на местном наречии, которое я понимаю, наверное, только на треть, с напряжением улавливая общеславянские корни. Обсуждается очередная серия бесконечной мыльной оперы «Санта Барбара», отбушевавшая перед тем в телевизорах, что занимают почетное место в каждой хате и на ночь любовно прикрываются рушниками. Я имею смутное представление об этом сериале, но, проявляя вежливое внимание к застольной беседе, задаю невпопад какой-то вопрос по сюжету.

Пустяковая фраза вызывает — неожиданно для меня — радостное возбуждение хуторян и заставляет всех обратить взоры к моей персоне. Оживленно, все вместе, перебивая друг друга, они начинают рассказывать мне о событиях, случившихся за экраном — в далекой телевизионной Санта-Барбаре. Преодолевая языковой барьер и многоголосье перекрестной речи, я узнаю о сложных жизненных переплетениях богатой семьи Кэпвеллов, соперничавших с Локриджами и, кажется, с Перкинсами.

Особенно страстно, с горящими глазами, перекрикивая всех, старается что-то разъяснить мне сидящий напротив дед Илько, ближний сосед, а в давние времена и любовник бабы Поли, хозяйки застолья. Их роман затеялся еще до войны, когда Илько был почетным трактористом-ударником. В 1941 году его не призвали на фронт — надо же было кому-то собирать урожай. Однако делать это ему пришлось уже при немцах, за что позже молодой тракторист провел несколько лет вдали от своих приднестровских полей, но никогда не делился грустными воспоминаниями. В сбивчивых словах возбужденного Илько я улавливаю близкое сочувствие к главе клана Кэпвелл, некоему Си-Си, на годы впавшему в коматозное состояние под нервным воздействием каких-то семейных неурядиц. Такое сочувствие понятно: дед Илько и сам надолго был прикован к постели, сломав когда-то спину в праздничной драке, а теперь печальную эстафету долгого лежания приняла на себя его законная супруга баба Александрина ветеран огородного дела. Бывшая красавица, когда-то кружившая головы окрестным парням и сама, как рассказывают, ревновавшая до истерик, теперь по старости парализована ниже поясницы. Дед же Илько в свои восемьдесят, напротив, выглядит молодцом, заботливо ухаживает за женой и не забывает раз в месяц навещать их пятидесятилетнюю дочь в районной психиатрической больнице, куда та попала еще в детстве после нравоучительного отеческого удара.

Добрейший Володя, мой ровесник, один из внебрачных сыновей бабы Поли от деда Илько (это не секрет), пытается раскрыть мне тайну убийства Ченнинга Кэпвелла. Техник районной химической фабрики Володя вечно пьян но при матери держится настоящим паном, хотя говорит сбивчиво, с устойчивым заиканием. Ему на помощь приходит брат-близнец Иван, единственный из местных владеющий чистым русским языком в его почти столичном варианте.

Своей грамотностью Иван обязан длительным пребыванием на зонах в Московской области. Много лет назад, служа в армии, он обиделся за что-то на своего командира и, прихватив на всякий случай заряженный АК, самовольно вернулся в родное село. Попытка воспрепятствовать аресту с этим грозным оружием в руках закончилась для него сравнительно счастливо — после краткой штурмовой операции спецназовцев он остался жив, получив только десятилетний срок по тяжелой статье. Долгая отсидка не сразу отбила у Ивана охоту к приключениям: краткое пребывание на свободе вновь окрасилось флером уголовной романтики: как-то ночью, не уговорив продавщицу — бывшую одноклассницу — выдать ему бесплатно необходимую бутыль, парень просто взломал сельскую лавку и взял требуемое, за что получил новый большой срок. «Террорист» и «грабитель», полжизни проведший в заключении, Иван, в отличие от брата-близнеца, никогда не покидавшего родных мест, знает настоящую жизнь, владеет разными профессиями, изрядно начитан, а к тому же по зароку не прикасается к спиртному. Здоровый и мускулистый, он с достоинством демонстрирует увесистый крест на открытой груди и во время беседы не забывает улыбнуться своей невесте Соне, обнажая два ряда золотых зубов.

Соня, библиотекарь из районного центра, являет собой исчезающий тип сельской интеллигентки с почти эмблематическими тяжеловесными очками и курчавыми рыжими волосами, прибранными в кичку. Она принадлежит к единственному в этих местах еврейскому семейству, чудом пережившему массовое уничтожение сородичей. По негласно установившейся традиции здесь никогда не касаются этой темы, хотя многие старожилы, должно быть, хорошо помнят печальные обстоятельства ухода своих иноплеменных соседей, о чем свидетельствуют рукодельные коврики с таинственными еврейскими письменами, хранящиеся во многих хатах. Соня, которая наряду со мной воспринимается хуторянами как чужестранка, помогает Ивану завершить комментарий, начатый добрейшим Володей, и вдобавок спешит поведать мне о драматической истории Софии Кэпвелл, бывшей жены вышеупомянутого несчастного Си-Си. Много лет, оказывается, та скрывалась в окрестностях Санта-Барбары, выдавая себя за бородатого Доминика, хотя все были уверены, что она давно утонула, отдыхая на яхте вместе с любовником из семейства Локридж.

Сама баба Поля, когда-то пережившая раннюю гибель мужа (он, в отличие телевизионной Софии Кэпвелл, утонул по-настоящему, запутавшись в соседских рыболовных сетях) и позор скоро последовавшей беременности, больше всего взволнована историей другого героя сериала — Джо Перкинса, невинно осужденного на пять лет за убийство. Выйдя из тюрьмы тот пытается очистить свое имя, найти настоящего убийцу и вернуть свою возлюбленную Келли Кэпвелл, которая увлеклась тогда кем-то другим. Но до счастливой развязки любовной истории Джо Перкинса хуторянам, по-видимому, предстоит выдержать еще немало серий.

Множество имен, многообразные семейные и межсоседские коллизии неведомой Санта-Барбары, разводы, браки, супружеские измены и запутанное родство жителей этого городка, их внезапные приливы любви и мстительной ненависти — все это наряду с мутноватой горилкой повергает меня в состояние пьяной прострации. Захмелели и мои собеседники, которые по обычаям украинского застолья один за другим затягивают многоголосное пение, соединяя древний фольклорный репертуар с современной эстрадой, переложенной на музыкальный строй обрядовых колядок да веснянок.

Около полуночи протяжная и пронзительно грустная «Один мiсяць сходить…» прерывается вдруг землетрясением (землетрусом), нередким в этих холмистых местах, расположенных, как говорят, на стыке тектонических плит. Выклики «Увага!» и неловкие попытки удержать бутыли на отчаянно вибрирующем столе тревожно завершают вечер, побуждая гостей разбрестись по хуторам да подобрать себе ночлег под черным многозвездным небом — подальше от строений.

Я тоже прилег в саду. Меня укрывает тень шекспировской Гекубы и убаюкивает отзвук незавершенной украинской песни.

Пустое гнездо

Литературные фантазии часто раздражают своей неправдоподобностью, тогда как правдивые истории, как правило, лишены внутреннего смысла. Я обычно склонен к сочинительству, но сейчас хочу поведать совершенно правдивую историю, притом со смыслом.

Когда-то мне довелось жить в съемной квартире на окраине города. Прямо перед окнами — рукой подать — маячила узловатая развилка тонкой березы, достающей двумя вершинами чуть ли не до крыши девятиэтажного дома.

В этой-то развилке весной две вороны затеяли вить гнездо. Собственно говоря, строителем выступала только одна из них, тогда как другая (полагаю, что самец) демонстрировала характер прораба — сев на ветку немного выше, она только присматривала за работой да иногда выразительно кивала головой. Материалом для птиц служили в основном тонкие прутья да клочья распушенной шерсти или пакли, а еще кусок проволоки в синей изоляции — дань техническому прогрессу.

Постройка долго не ладилась. Нелегко, согласитесь, делать что-либо путное только одной лапой да клювом. Попробуйте хотя бы крепко уложить таким образом первый прутик да приладить к нему второй. Однако день ото дня сооружение увеличивалось в размерах, все надежнее закреплялось в развилке ствола и постепенно приобретало классически ясную форму.

Возня двух ворон за окном скоро стала для меня настолько привычной, что я перестал их замечать и надолго отвлекся от своих орнитологических наблюдений. Отвлекся до тех пор, пока в одну из майских ночей не случилась редкая в наших краях буря. Ветряной шторм сопровождался тогда сильной грозой и мощным ливнем, молодые деревья во дворе клонились к земле, теряя ветви и рискуя больше не распрямиться. Моя береза подвергалась тому же испытанию, моталась из стороны в сторону и отчаянно стучала ветвями в окно, грозя с каждым порывом ветра вторгнуться в мое жилище. Тоскливый треск ее ствола я принял было за очередной удар грома, но внезапно открывшийся за окном непривычно пустой пейзаж не оставлял сомнений в случившемся: дерево было повержено — переломлено почти у самого основания.

Утром, выйдя во двор, тихо светившийся в лучах всепрощающего солнца, я созерцал последствия ночного урагана и, переступая через бурелом ветвей, перемешанных с разлетевшимся повсюду мусором, подошел к убитой березе. Воронье гнездо, строительство которого велось на моих глазах, оставалось крепко притороченным к ее недвижимому телу. Теперь я мог детально рассмотреть это странное сооружение и с удивлением отметил для себя некоторые необычные детали, например кусочки цветной бумаги и фольги, которыми было устлано его днище. Главное же, однако, состояло в том, что гнездо было пустым — в нем не было никаких следов пребывания птенцов, не было скорлупы или хотя бы просто перьев. Вдумайтесь: гнездо, построенное птичьей парой со столь завидной основательностью и творческим подходом, было совершенно пустым!

Той давней весной я в очередной раз пытался переписать свою судьбу набело. Жизнь хронического неудачника была на переломе, и будущее тревожило своей неопределенностью. Притча о пустом гнезде, явленная мне с назидательностью мелодрамы, казалась дурным предзнаменованием и долго еще меня угнетала.

Позже я вычитал где-то, что вороны имеют привычку делать пустые гнезда, да не одно, а сразу несколько, размещая их поблизости от основного, в котором и будут высиживаться птенцы. Похожий прием иногда используют военные, создавая ложные цели, с тем чтобы отвести внимание противника от реальных объектов.

Завершая этот правдивый рассказ, сообщаю: воронье предсказание не сбылось. Мое гнездо тогда наконец оказалось истинным и не осталось пустым.

Забытый пароль

Однажды, ведя по обыкновению предсонный диалог с самим собою, я обнаружил способность выходить в Интернет самым непосредственным образом — без помощи каких-либо технических устройств. Оказалось, что все требуемое оборудование имелось у меня прямо в голове, и при необходимости его надлежало только правильно настроить.

Выяснилось, что множество разнообразных знаний, почерпнутых в течение жизни, не стерлось в памяти, а надежно хранилось в удаленных резервах мозга. То было бескрайнее море фактов и суждений, когда-либо случайно или преднамеренно подхваченных любопытствующим сознанием из всевозможных источников. Это был дремлющий океан, плаванье по которому требовало изрядного навигационного опыта. Путь к нужному островку пролегал через рифы ложных аксиом, густую дымку иносказаний, многоуровневые перекрестки противоречивых реплик и агрессивное молчание мертвых зон. Каждый островок был связан множеством нитей со всеми остальными. Посредством этих нитей они объединялись в архипелаги, которые, в свою очередь, имели разветвленные горизонтальные связи с соседями и подчинялись вертикальной иерархии.

Теснейшая взаимосвязь всех элементов обеспечивала системе способность к саморазвитию; поиск был максимально оптимизирован, а лакуны моментально заполнялись за счет привлечения смежных областей и выхода к каким-то внешним, неведомым мне прежде ресурсам. Разрозненные на первый взгляд факты воспринимались теперь в их органической взаимосвязи, что позволяло делать выводы, лежащие за пределами обыденного знания.

Освоившись с новообретенным инструментом, я вскоре смог наслаждаться свободным блужданием по тайным тропам изучавшихся когда-то наук. Я мог теперь свободно рассуждать, например, о планетарной роли фотосинтеза и генетической природе рака, об изяществе гипотезы Терстона и несовершенстве лемякинского доказательства теоремы Ферма, мог созерцать в хорошем разрешении картины Маньяско и перечитывать раннего Кривулина. Мобилизовав арсенал аналитических средств, я оказался в двух шагах от разгадки убийства Кеннеди, и у меня почти получилось восстановить оригинальный текст «Слова о полку Игореве». На запрос «дуэль Пушкина» мне был выдан единственный, но исчерпывающий ответ в духе полицейского протокола с росписью предшествующих событий по месяцам, дням и минутам. Откликом на слово «вианама» стал мой собственный трактат, потерянный когда-то при сбое компьютера. Наконец, случайно уцепившись за слово «имбирь», я получил полтора десятка рецептов изготовления имбирного пива и был весьма разочарован, узнав, что оно не содержит алкоголя.

Тут как раз сухость во рту стала затруднять мне дыхание, что совпало по времени с истерическим криком чайки, возвещавшим утро. Интеллектуальное путешествие подходило к концу, и память о нем мягко растворялась в солнечных бликах. И вот тогда на смену недавнему восторгу пришло отчаяние: я с ужасом понял, что, покидая систему, не потрудился запомнить пароль входа. Теперь же навсегда обречен перебирать молчаливые комбинации знаков, лишенных связей между собою, а значит, и смысла.