БЫЛОЕ И КНИГИ

Александр Мелихов

Романтик выбирает трудное

В десятом классе я просто сходил с ума от ремарковских «Трех товарищей» — без малого в осьмнадцать лет страшно хочется ощущать себя трагической и разочарованной личностью: ведь так приятно слушать вьюгу, сидя в тепле. Никакой идеологии, одна только верность простейшим земным ценностям, которые не обманут, — друг, любимая, кружка рома. А на политические митинги романтический одиночка взирает как на заведомый обман и самообман, подчеркнуто не различая красного и коричневого.

«Со сцены лились потоки слов, и, странно, при всем разнообразии лиц на них было одинаковое отсутствующее выражение, сонливые взгляды, устремленные в туманную даль, где маячила фата-моргана; в этих взглядах была пустота и вместе с тем ожидание какого-то великого свершения. В этом ожидании растворялось все: критика, сомнения, противоречия, наболевшие вопросы, будни, современность, реальность». А неподалеку проходит другое политическое собрание: «Другие знамена, другая униформа, другой зал, но в остальном все было одинаково. На лицах то же выражение неопределенной надежды, веры и пустоты».

У нас в Союзе на рубеже шестидесятых тоже наклевывался разочарованный герой, не желающий тянуть будничную лямку, — лидировал, безусловно, Василий Аксенов, — и кое в чем его героям тоже хотелось подражать. Что кое-кто из нас и проделывал: бросить, скажем, университет и рвануть с рыбаками в море. Но там беспечный бродяга обязательно должен был раскрыть, что под маской иронии он наш, советский, парень: в кубрике герой «Звездного билета» вдруг начинает упрекать морских волков за распиваемую пол-литру: ребята, вы мне очень нравитесь, но разве с такими привычками вы годитесь для коммунизма? И рыбачки`, устыдившись, выбрасывают бутылку за борт.

Бунтарь у нас непременно становился на путь исправления — и какая же после этого может быть разочарованность!

Но вот в джазовой Америке по волшебному Бродвею бродили какие-то уже без дураков разочарованные битники, воспетые самим Евтушенко: «От раздумий деревья поникли, / И слоняется во хмелю / Месяц, сумрачный, словно битник, / Вдоль по млечному авеню». Откуда-то даже было известно, что у битников есть свой король — писатель Джек Керуак. Вот бы почитать! Упиться трагизмом и разочарованностью из чистого первоисточника.

Да где ж его было взять! (Кроме одной публикации в «Иностранной литературе» в 1960-м.) Это джинсы можно было достать у фарцовщиков, хотя бы самопальные, но кто же станет изготавливать самопального Керуака!

А потом началась настоящая жизнь. И разочарований, равно как и трагедий, в ней оказалось столько, что странно было и вспомнить, что когда-то хотелось набираться трагизма из книг. Но все-таки когда в конце восьмидесятых на уличном лотке в Крыму, который был еще наш общий, вспыхнуло полузабытое имя Джек Керуак, я сразу ухватился за эту мягкую книжонку, и — она оказалась на украинском языке. Вот еще когда Украина сделала европейский выбор!

Но, в общем-то, прочесть Керуака к тому времени не очень-то и хотелось: попадется — прочту, а где-то его выцарапывать… Не старый режим. Так что и московское издание 2002 года, объединившее «Сатори в Париже» и «Бродяги Дхармы», я прочел с большим опозданием.

Начало было интригующим: «Случилось так, что в какой-то из десяти проведенных мною в Париже (и Бретани) дней я испытал особого рода озарение, которое, казалось, вновь изменило меня, задав направление всей моей жизни на ближайшие лет семь, а может, и больше: по сути, это было сатори: японское слово, означающее „внезапное озарение“, или „внезапное пробуждение“, или попросту „удар в глаз“».

Но дальше все пошло без всяких озарений: «В аэропорту в автобусе какой-то американец, похоже из живущих во Франции, с невозмутимым наслаждением попыхивал трубкой и разговаривал со своим приятелем, только что прилетевшим другим самолетом — из Мадрида, что ли. В моем же самолете мне так и не довелось поговорить с уставшей американской девушкой-художницей, потому что уже над Новой Шотландией она забылась сиротливым и бесчувственным сном, от нью-йоркской усталости и, может, потому, что ей часто приходилось проставлять выпивку оставшимся смотреть за ее ребенком, — в любом случае не мое это дело. В Айдлвилде она поинтересовалась, не в хочу ли я в Париже отыскать какую-нибудь старинную подружку».

Так и потянулось — ни интересных событий, ни интересных образов, однообразный небрежный говорок… И сатори тоже не впечатлило, тем более что я так и не понял, в чем оно заключалось.

«Бродяги Дхармы» начинались позавлекательнее: «Как-то в полдень, в конце сентября 1955 года, вскочив на товарняк в Лос-Анджелесе, я забрался в „гондолу“ — открытый полувагон — и лег, подложив под голову рюкзак и закинув ногу на ногу, созерцать облака, а поезд катился на север в сторону Санта-Барбары», — путешествия на товарняках и попутках в юности были одним из моих любимейших времяпрепровождений. На дороге, когда не знаешь, где окажешься к вечеру и где будешь ночевать, мною овладевало необыкновенно сладостное ощущение полнейшей свободы. Это было ни с чем не сравнимое счастье — высушить только что выстиранные носки на поваленном дереве близ речушки, чьего имени тебе так и не суждено узнать. И герой Керуака знал толк в этих радостях.

«Я жарил сосиски на свежесрезанных заостренных палочках над углями большого костра, там же разогревал в жарких красных ямках банку бобов и банку макарон с сыром, пил свое давешнее вино и праздновал одну из чудеснейших ночей моей жизни. Забрел в воду, окунулся, постоял, глядя в великолепное ночное небо, на вселенную Авалокитешвары, вселенную десяти чудес, полную тьмы и алмазов, и говорю: „Ну вот, Рэй, осталось совсем чуть-чуть. Все опять получилось“. Красота. В одних плавках, босиком, растрепанному, в красной тьме у костра — петь, прихлебывать винцо, сплевывать, прыгать, бегать — вот это жизнь». Но все-таки Рэй Смит лишь обаятельный обормот в сравнении с главным бродягой Дхармы Джефи Райдером.

«Я увидел Джефи, топающего своей забавной крупной походкой скалолаза, с рюкзачком, набитым книгами, зубными щетками и всякой всячиной, это был его „городской“ рюкзачок, в отличие от настоящего, большого, с полным набором: спальный мешок, пончо, походные котелки. Он носил острую бородку, а слегка раскосые зеленые глаза придавали ему нечто восточное, но никак не богемное, и вообще он был далек от богемы (всей этой шушеры, ошивающейся возле искусства). Жилистый, загорелый, энергичный, открытый, сама приветливость, само дружелюбие, он даже с бродягами на улице здоровался, а на все вопросы отвечал не думая, с ходу, и всегда бойко и с блеском.

— Где ты встретил Рэя Смита? — спросили его, когда мы вошли в „Плейс“ — любимый бар местной тусовки.

— Я всегда встречаю своих бодхисаттв на улице! — воскликнул он и заказал пива».

Герои постоянно обмениваются премудростями дзен-буддизма, что бы это ни означало, и не привязаны ни к какой скучной работе, однако Джефи никак не богема, стремящаяся заменить создание художественных произведений «артистическим» образом жизни: Джефи прекрасно знает восточные языки и «практики», получает гранты для научной работы, серьезно пишет и переводит — он лишь стремится освободиться от всего ненужного, усложняющего и ухудшающего жизнь, как он ее понимает.

Джефи на культовую фигуру тянет вполне: он и пишет замечательные стихи о койотах, медведях и жителях предместий, загнанных в дома, построенные из несчастных погубленных деревьев, он и знаток восточных культур, он и лесоруб, и неутомимый альпинист, и щедрый аскет, ведущий удивительно вкусную и здоровую скудную жизнь, предаваясь сладким таинствам любви открыто и утонченно, как это делается в тибетских храмах под именем «ябьюм».

Слишком серьезный и ответственный — может быть, именно поэтому он и не стал культовой фигурой. А Керуак стал. Ученость, серьезность, ответственность — да от них-то народ и хочет сбежать, а ему предлагают перейти из одного ярма в другое, да еще из общего, где можно сачкануть, в личное, добровольно надетое, из которого уже тайно не ускользнешь.

И все-таки роман не стал культовым, культовым сделался роман «На дороге» с миллионными продажами и покупкой бумажного рулона, на котором он впервые был напечатан автором, за 2,43 миллиона долларов.

И во всем этом рулоне царит бесшабашность и безответственность, о которых в глубине души, возможно, мечтают даже паиньки из паинек: ведь если от ига труда отдельным счастливчикам и удается уклониться, то бремя долга — это иго, которое всегда с тобой; даже сбросив его, мы переходим под власть другого — угрызений совести. А тут наконец явлен сверхчеловек, абсолютно свободный от всей этой человеческой, слишком человеческой шелухи.

Роман — прямо-таки столпотворение всяческой ахинеи, но рядом с человеческой суетой и безумием у Керуака всегда безмолвствует что-то величественное и прекрасное.

«Над всею темной восточной стеной Великого Перевала в эту ночь были лишь тишина да шепот ветра, только в одном-единственном ущелье ревели мы; а по другую сторону Перевала лежал огромный Западный Склон — большое плато, которое доходило до Стимбоут-Спрингс, отвесно обрывалось и уводило в пустыни Восточного Колорадо и Юты; везде стояла тьма, а мы бесились и орали в своем маленьком уголочке гор — безумные пьяные американцы посреди могучей земли».

А когда Керуак изображает случайную дорожную влюбленность, она быстро перерастает в серьезное чувство. И его герой уже готов взять на себя ответственность за бездомную молодую женщину и ее ребенка, ради них он готов даже собирать хлопок вместе с нищими сезонниками. А убедившись, что он и хлопок собирает хуже всех, герой опять-таки не забивает на всех и вся, напротив, он проклинает свою никчемность, как это и свойственно всем ответственным мужчинам. Но его возлюбленная все равно вновь возвращается в тот мрачный мир, в котором может хоть как-то прокормиться. А он возвращается в суету городов и в потоки машин.

Образ героя-рассказчика — славного неприкаянного парня, которого мир, похоже, отвергнул раньше, чем он сам отверг этот мир, — не способен завлечь толпу: он не свободен ни от забот, ни от угрызений совести. Зато безбашенный дружок героя Дин Мориарти не сковывает себя никем и ничем:

«Мы уже не понимали, что он несет. Он сел за руль и пролетел остаток штата Техас, около пятисот миль до самого Эль-Пасо, приехав туда в сумерках и не останавливаясь, если не считать одного раза, когда он снял с себя всю одежду, где-то под Озоной, и голым бегал, прыгая и вопя, по полыни».

Но даже бесшабашность Дина понемногу теряет свое обаяние, когда уж очень явно от нее начинает шибать клинической маниакальностью.

А потом становится невыносимо скучно всё снова и снова зажигать, оттягиваться, отрываться, рассекать и врубаться. Чтобы в конце концов в мексиканской дыре вольный Дин бросил друга в дизентерийном полубреду. «Когда мне стало лучше, я осознал, что он за крыса, но тогда же мне пришлось понять и невообразимую сложность всей его жизни: как он должен был меня здесь бросить, больного, чтобы сладить со своими женами и со своими бедами».

И его невыносимо жаль, когда он, осточертевший всем, кроме безумно влюбленной в него женщины, уходит один (Дин, о, Дин!), оборванный, в изъеденном молью пальто.

И вся любовь. И конец дороги.

Соблазнительна ли такая судьба? Тем более что сейчас известен и ее финал: прототип Дина Нил Кэссиди за четыре дня до своего сорок второго дня рождения был найден на обочине железнодорожного полотна в состоянии комы не то от переохлаждения (в одной футболке холодной дождливой ночью), не то вообще от образа жизни. Такая вот поэма экстаза.

Насладившись и пресытившись этим концентратом Керуака, я мог бы вроде бы и закончить свои изыскания, но остатки научной добросовестности, в просторечии именуемой занудством, заставили меня прочесть еще и «Биг-Сур» (СПб., 2013), который если и внушает какую-то идею, то разве лишь ту, что алкоголизм — страшная болезнь, что от экзистенциального ужаса пьянство спасает очень ненадолго, а потом его лишь удесятеряет, и помочь тут не может ни грандиозная природа, ни буддизм, о котором уже нет и помину, ни слава культового автора, от которого ждут воспетой им бесшабашности, какого-то «благородного битничества», а он чувствует себя измученным и старым (до смерти в сорокасемилетнем возрасте ему и впрямь оставалось недолго). Ни восхищаться, ни подражать ему совершенно не хочется, упаси бог, — его можно только жалеть.

А когда паломники, вернее поклонники, рвутся к нему в дом и он целый день шатается по комнатам пьяный, дабы соответствовать собственному образу, в нем уже начинаешь видеть прямо-таки жертву культа.

Жертву собственного культа.

Лет десять назад мне казалось, что и у нас намечается литература — как бы выразиться поумнее? — «постпотерянного поколения» (или лучше — «потерянного постпоколения»?): обманули не только все высокие слова, но и друг с любимой оказались не лучше, когда под настроение как-то решили переспать друг с другом. Не обманула только кружка рома, умеющая явиться под личиной самых разных психоактивных препаратов. Однако ни в какое заметное романтическое движение эта разочарованность не вылилась, плащ Чайлд-Гарольда никому не пришелся впору. И это, пожалуй, неслучайно.

Романтический одиночка, отвергающий то, чем довольствуется толпа, возможен, видимо, только в благополучные эпохи. Отказаться от благополучия — это красиво, но бежать от бедности, трудов и забот — в этом нет ничего романтичного, это всего лишь рационально. Отказаться от политических грез во имя трагической безнадежности — это красиво, но отвергнуть общую безнадежность ради личной беспечности — в этом тоже нет ничего романтичного. В выборе между трудным и легким романтик выбирает трудное, иначе какой же он романтик!

Для романтика красота важнее, чем польза. Но в выборе легкого пути ничего красивого нет. Так поступают и прагматики.

Владимир Гарриевич Бауэр

Цикл стихотворений (№ 12)

ЗА ЛУЧШИЙ ДЕБЮТ В "ЗВЕЗДЕ"

Михаил Олегович Серебринский

Цикл стихотворений (№ 6)

ПРЕМИЯ ИМЕНИ
ГЕННАДИЯ ФЕДОРОВИЧА КОМАРОВА

Сергей Георгиевич Стратановский

Подписка на журнал «Звезда» оформляется на территории РФ
по каталогам:

«Подписное агентство ПОЧТА РОССИИ»,
Полугодовой индекс — ПП686
«Объединенный каталог ПРЕССА РОССИИ. Подписка–2024»
Полугодовой индекс — 42215
ИНТЕРНЕТ-каталог «ПРЕССА ПО ПОДПИСКЕ» 2024/1
Полугодовой индекс — Э42215
«ГАЗЕТЫ И ЖУРНАЛЫ» группы компаний «Урал-Пресс»
Полугодовой индекс — 70327
ПРЕССИНФОРМ» Периодические издания в Санкт-Петербурге
Полугодовой индекс — 70327
Для всех каталогов подписной индекс на год — 71767

В Москве свежие номера "Звезды" можно приобрести в книжном магазине "Фаланстер" по адресу Малый Гнездниковский переулок, 12/27

Михаил Петров - 9 рассказов
Михаил Петрович Петров, доктор физико-математических наук, профессор, занимается исследованиями в области термоядерного синтеза, главный научный сотрудник Физико-технического института им. А.Ф. Иоффе, лауреат двух Государственных премий в области науки и техники. Автор более двухсот научных работ.
В 1990-2000 гг. работал в качестве приглашенного профессора в лабораториях по исследованию управляемого термоядерного синтеза в Мюнхене (ФРГ), Оксфорде (Великобритания) и в Принстоне (США).
В настоящее время является научным руководителем работ по участию ФТИ им. Иоффе в создании международного термоядерного реактора ИТЭР, сооружаемого во Франции с участием России. М.П. Петров – член Общественного совета журнала «Звезда», автор ряда литературных произведений. Его рассказы, заметки, мемуарные очерки публиковались в журналах «Огонек» и «Звезда».
Цена: 400 руб.
Михаил Толстой - Протяжная песня
Михаил Никитич Толстой – доктор физико-математических наук, организатор Конгрессов соотечественников 1991-1993 годов и международных научных конференций по истории русской эмиграции 2003-2022 годов, исследователь культурного наследия русской эмиграции ХХ века.
Книга «Протяжная песня» - это документальное детективное расследование подлинной биографии выдающегося хормейстера Василия Кибальчича, который стал знаменит в США созданием уникального Симфонического хора, но считался загадочной фигурой русского зарубежья.
Цена: 1500 руб.
Долгая жизнь поэта Льва Друскина
Это необычная книга. Это мозаика разнообразных текстов, которые в совокупности своей должны на небольшом пространстве дать представление о яркой личности и особенной судьбы поэта. Читателю предлагаются не только стихи Льва Друскина, но стихи, прокомментированные его вдовой, Лидией Друскиной, лучше, чем кто бы то ни было знающей, что стоит за каждой строкой. Читатель услышит голоса друзей поэта, в письмах, воспоминаниях, стихах, рассказывающих о драме гонений и эмиграции. Читатель войдет в счастливый и трагический мир талантливого поэта.
Цена: 300 руб.
Сергей Вольф - Некоторые основания для горя
Это третий поэтический сборник Сергея Вольфа – одного из лучших санкт-петербургских поэтов конца ХХ – начала XXI века. Основной корпус сборника, в который вошли стихи последних лет и избранные стихи из «Розовощекого павлина» подготовлен самим поэтом. Вторая часть, составленная по заметкам автора, - это в основном ранние стихи и экспромты, или, как называл их сам поэт, «трепливые стихи», но они придают творчеству Сергея Вольфа дополнительную окраску и подчеркивают трагизм его более поздних стихов. Предисловие Андрея Арьева.
Цена: 350 руб.
Ася Векслер - Что-нибудь на память
В восьмой книге Аси Векслер стихам и маленьким поэмам сопутствуют миниатюры к «Свитку Эстер» - у них один и тот же автор и общее время появления на свет: 2013-2022 годы.
Цена: 300 руб.
Вячеслав Вербин - Стихи
Вячеслав Вербин (Вячеслав Михайлович Дреер) – драматург, поэт, сценарист. Окончил Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии по специальности «театроведение». Работал заведующим литературной частью Ленинградского Малого театра оперы и балета, Ленинградской областной филармонии, заведующим редакционно-издательским отделом Ленинградского областного управления культуры, преподавал в Ленинградском государственном институте культуры и Музыкальном училище при Ленинградской государственной консерватории. Автор многочисленных пьес, кино-и телесценариев, либретто для опер и оперетт, произведений для детей, песен для театральных постановок и кинофильмов.
Цена: 500 руб.
Калле Каспер  - Да, я люблю, но не людей
В издательстве журнала «Звезда» вышел третий сборник стихов эстонского поэта Калле Каспера «Да, я люблю, но не людей» в переводе Алексея Пурина. Ранее в нашем издательстве выходили книги Каспера «Песни Орфея» (2018) и «Ночь – мой божественный анклав» (2019). Сотрудничество двух авторов из недружественных стран показывает, что поэзия хоть и не начинает, но всегда выигрывает у политики.
Цена: 150 руб.
Лев Друскин  - У неба на виду
Жизнь и творчество Льва Друскина (1921-1990), одного из наиболее значительных поэтов второй половины ХХ века, неразрывно связанные с его родным городом, стали органически необходимым звеном между поэтами Серебряного века и новым поколением питерских поэтов шестидесятых годов. Унаследовав от Маршака (своего первого учителя) и дружившей с ним Анны Андреевны Ахматовой привязанность к традиционной силлабо-тонической русской поэзии, он, по существу, является предтечей ленинградской школы поэтов, с которой связаны имена Иосифа Бродского, Александра Кушнера и Виктора Сосноры.
Цена: 250 руб.
Арсений Березин - Старый барабанщик
А.Б. Березин – физик, сотрудник Физико-технического института им. А.Ф. Иоффе в 1952-1987 гг., занимался исследованиями в области физики плазмы по программе управляемого термоядерного синтеза. Занимал пост ученого секретаря Комиссии ФТИ по международным научным связям. Был представителем Союза советских физиков в Европейском физическом обществе, инициатором проведения конференции «Ядерная зима». В 1989-1991 гг. работал в Стэнфордском университете по проблеме конверсии военных технологий в гражданские.
Автор сборников рассказов «Пики-козыри (2007) и «Самоорганизация материи (2011), опубликованных издательством «Пушкинский фонд».
Цена: 250 руб.
Игорь Кузьмичев - Те, кого знал. Ленинградские силуэты
Литературный критик Игорь Сергеевич Кузьмичев – автор десятка книг, в их числе: «Писатель Арсеньев. Личность и книги», «Мечтатели и странники. Литературные портреты», «А.А. Ухтомский и В.А. Платонова. Эпистолярная хроника», «Жизнь Юрия Казакова. Документальное повествование». br> В новый сборник Игоря Кузьмичева включены статьи о ленинградских авторах, заявивших о себе во второй половине ХХ века, с которыми Игорь Кузьмичев сотрудничал и был хорошо знаком: об Олеге Базунове, Викторе Конецком, Андрее Битове, Викторе Голявкине, Александре Володине, Вадиме Шефнере, Александре Кушнере и Александре Панченко.
Цена: 300 руб.
Национальный книжный дистрибьютор
"Книжный Клуб 36.6"

Офис: Москва, Бакунинская ул., дом 71, строение 10
Проезд: метро "Бауманская", "Электрозаводская"
Почтовый адрес: 107078, Москва, а/я 245
Многоканальный телефон: +7 (495) 926- 45- 44
e-mail: club366@club366.ru
сайт: www.club366.ru

Почта России