МНЕНИЕ

Карстен Йенсен

Будут ли наши дети ненавидеть нас?

— У меня будут дети? А внуки?

В первый раз она задала мне этот вопрос, когда ей исполнилось одинна­дцать. Как раз в это время она стала гасить за мной свет, когда я из одной комнаты переходил в другую. Мы сидели на маленьких освещенных островках, остальная часть квартиры была погружена во тьму. Мы не только выключали телевизор, нажимая на кнопку пульта. Мы еще подходили к розетке на стене и вынимали вилку.

Моя возлюбленная живет в Лондоне, поэтому я частенько совершаю перелеты над Северным морем. Одиннадцатилетняя девочка считала, что я летаю слишком много. Я попытался объясниться, часто употребляя слово «любовь».

— Тебе надо сделать выбор: твоя любимая или остальной мир, — сказала она таким тоном, что я на секунду вообразил, что стою перед доморощенным представителем «Талибана», который разъясняет мне новейший запрет, появившийся в законах шариата.

Не то чтобы я уж очень много говорил о глобальном потеплении. Это занимало меня, конечно, но я убежден, что в основе отношения ребенка к природе должны лежать радость и изумление в связи с многообразием планеты, а не огорчения. Поэтому мы рассуждали о видах животных, не вспоминая видов, находящихся под угрозой исчезновения. Я мог говорить о климате, не упоминая слова «потепление», а природа для меня не была синонимом слова «загрязнение».

На нее, как и на всех остальных, льется отовсюду поток информации, что-то поставляют СМИ. И все же мне казалось необычным, чтобы одиннадцатилетний ребенок выражал заботу о том, будет ли на земле, где ей предстояло жить, место для ее детей и внуков. В глубине души я чувствовал, что у нее это не только эхо дискуссий нашего времени. Скорее поведение и вопросы диктовал ей инстинкт выживания рода.

Обычно дети в одиннадцатилетнем возрасте не думают о возможности обзавестись потомством. Сегодня такие мысли, по-видимому, стали для них необходимостью, во всяком случае если они хотят иметь потомков или по меньшей мере хотят дать им возможность жить такой жизнью, которая будет чем-то бо`льшим, чем борьба за выживание.

Лед на полюсах тает, температура океанов повышается, пустыни захватывают новые территории, леса вырубаются, и все это происходит с возрастающей скоростью, которая с позором разбивает любые научные прогнозы. Мы потеряли контроль над условиями нашей жизни. Есть ли в будущем мире место для нас?

«У меня будут дети и внуки?» О чем еще может спросить ребенок в возрасте одиннадццати лет?

Совершенно бесспорно, что мы, родители, делаем многое правильно, но что-то другое делаем совсем не так, как надо. Это неопровержимый факт, и если мы не признаем его, то в один прекрасный день прочитаем правду о наших ошибках в глазах наших детей или напрямую услышим ее из их уст. Нет более правдивого зеркала, чем тот приговор, который наши дети выносят нам, и единственное, на что мы можем надеяться, — это прощение.

На протяжении веков были родители, совершавшие непростительные проступки. Они приносили своих сыновей в жертву бессмысленным войнам. Они губили жизнь своим дочерям, принуждая вступить в удушающий их брак. И все же не думаю, чтобы какому-то из предыдущих поколений был вынесен такой суровый приговор, как нашему, вопреки тому, что мы с самодовольством возвеличиваем себя утверждением, что передаем им мир, по благосостоянию и комфорту не имеющий себе равных за всю историю. Но плата за такой мир слишком высока. Мы — преступники в новом смысле, который нельзя было предусмотреть, и жертвами нашего преступления стали наши собственные дети и еще неродившиеся поколения, жизнь которых будет сведена к горькой борьбе за выживание. Мы — преступники по отношению к будущему, и поэтому я не могу удержаться, не задав вопрос: наши дети будут ненавидеть нас?

Собственно говоря, отношение человека к будущему резко меняется в тот момент, когда у него появляются дети. Будущее перестает быть чем-то личным и даже национальным, человек неожиданно обнаруживает, что планета находится в собственности всех людей, она больше не принадлежит ему. А главное, она принадлежит его детям. В этом глубинный смысл бунта поколений. Новые хозяева планеты заявляют о своем появлении, и если дверь не открылась, они пинком распахивают ее. Это не значит, что молодежь всегда побеждает, потому что время на их стороне, а стариков ждет могила. В могилу сходят по-разному, и структуры власти могут быть такими крепкими, что переживут тех, кто их создал.

1960-е годы стали одним из тех мгновений истории, которые можно сравнить с впечатлениями альпиниста, достигшего наконец вершины горы. Он видит и тот путь, который проделал, и новые вершины, которые ждут его. Наука и технология соединили человечество в единое целое, чего не было никогда раньше, и планету возможно теперь сравнить с деревенской общиной: с одной глобальной деревней.

Но господствующие настроения были отнюдь не деревенскими, они включали в себя и триумф, и прямо противоположное: трепет, связанный с ужасом перед потенциалом разрушений, которые человечество продемонстрировало не только во время двух мировых войн, но и в первую очередь изобретя атомную бомбу. Судьба планеты впервые за все время оказалась в наших руках: мы достигли процветания как вид и одновременно стали играть с мыслью о собственном уничтожении в атомном рагнарёке^[1], и при этом были люди, которые уже тогда предостерегали против безудержного развития, которое может кончиться подрывом основ нашего существования.

Какой ответ дало поколение бунтарей 1968 года?

«We want the world and we want it now»*, — пел Джим Моррисон из американской рок-группы «The Doors». Ключевые слова здесь «want» и «now». Так о своем начале возвестила революция гедонистов, делавших упор на сегодняшний день. Ее ответом на вызовы неведомого будущего было попросту отведение глаз, и из культуры протеста бунт вскоре перерос в культуру потребления с воспеванием молодости и стиля жизни.

Сегодня существует глобальный средний класс, который тщеславно отнес себя к креативному классу, в то время как другие, как, например, американский социолог Дэвид Брукс, указывая на внутренние противоречия этого класса, более обоснованно назвал его bobo. Обозначение происходит из слов «bourgeois» и «boheme»**. Принадлежащие к новому глобальному классу люди суть смешение того и другого: они креативно-консервативные и носят джинсы. Радикальны их стиль жизни и риторика, но не их политические требования. Они — сами себя восхваляющие дети сегодняшнего дня с отчетливой последовательной симпатией к ряду животрепещущих глобальных вопросов, в том числе к вопросам экологии, но в собственной жизни они сопротивляются любым переменам. Индивидуализм и свобода для них — единственные ценности, и вопрос моей дочери «Будут ли у меня дети?» им абсолютно непонятен, поскольку они никогда всерьез не задумываются о будущем.

На вопрос «Чего мы хотим от мира?» они знают только один ответ. Мир должен существовать, как и раньше, с возможными небольшими изменениями, которые, однако, никогда не должны всерьез угрожать их стилю жизни. Такой ответ даст средний класс Запада, который по-прежнему управляет планетой. Такой ответ даст формирующийся средний класс Китая и Индии, который вскоре завоюет власть: все то же отчаянное отрицание перемен, та же слепота по отношению ко всему. Не трогайте нашего стиля жизни.

Мы все еще живем тем, что американский атрополог Маргарет Мид называла культурой, ориентированной на будущее. Но для наших детей важно, что у нас они ничему научиться не могут, они должны сами приспособиться и выбрать свой путь в мире, который ждут драматические перемены.

Мы знаем о нас самих и о планете, на которой живем, больше, чем те, кто жил когда-либо раньше. Если мы послушаем ученых, то сможем заглянуть в будущее; как рассказывают нам специалисты по климату, будущего осталось совсем немного. Если мы продолжим идти нынешним курсом, то не узнаем ту крохотную часть человечества, которая останется через сто лет.

Я читаю книгу Марка Линаса «Six Degrees».*** Опираясь на тщательно собранный материал о последствиях глобального потепления, Линас описывает ожидающее нас будущее при повышении температуры земного шара градус за градусом. На четыре градуса: с этого момента общий контроль потерян. Мы всерьез превратились в пассивных жертв созданной нами же катастрофы, и четыре градуса по причине цепной реакции потепления неминуемо превратятся в шесть градусов. Огромные массы замороженного метана, который покрывает континентальный цоколь, растают и поднимутся на поверхность морей, где вспыхнут, что приведет к колоссальным взрывам силой, в 10 000 раз превосходящей то, что могли бы дать все мировые запасы атомного оружия, отчего сдвинувшиеся континентальные цоколи вызовут цунами, превышающие по высоте горы. Планета превратится во что-то среднее между Хиросимой и Новым Орлеаном. Такое уже случалось в истории Земли: по завершении пермского периода — примерно 250 миллионов лет назад — вымерло 95 % всего живого на земле.

Как я понимаю, мы приближаемся к завершению пермского периода.

Не знаю, имеет ли теперь смысл вопрос, чего мы хотим в этом мире. Мы теряем контроль над планетой, и тот короткий период, когда мы держали ее судьбу в наших руках, закончился. С этого момента другие, более могучие силы будут диктовать нам условия жизни. Ведь конференция на высшем уровне по вопросам климата уже обсуждает формы капитуляции, хотя мы все еще считаем себя властителями природы, и словно победители, которые раскаиваются в некоторых жестоких актах насилия против потерпевшего поражения врага, милостиво обсуждаем, как оказать ему первую помощь. Мне кажется, мы не в состоянии понять наше положение. Голос разума не доходит до нас. Спасать надо не планету. Спасать надо нас самих. Природа не в угрожаемом положении. Это мы, наш вид, в угрожаемом положении. Формы жизни менялись и меняются, один вид животных за другим выходит на подиум победителя, чтобы через короткое время оказаться свергнутым. Мы — не более чем интеллектуальные чудовища прошлого, и единственная разница между нами и глупыми динозаврами та, что мы активно способствуем нашему собственному уничтожению.

Страх перед природой, перед ее неконтролируемой властью, отсутствием милосердия, непредсказуемостью — основа любой религии. Когда наука и технология заковали в цепи и приручили волка Фенрира^[2], религия тоже потеряла свою власть над нашей фантазией. Если мы вообще заботились о природе, то исключительно потому, что хотели ухаживать за ней примерно так, как ухаживают за ослабевшим ребенком, больным корью. Природа больше не монстр. Она стала чем-то вроде той панды, которую используют в качестве символа Всемирного фонда охраны природы. Мы сожалели, когда некоторые виды животных вымирали, и вяло комментировали, что это каким-то образом делает нашу общую жизнь беднее.

Так более смотреть на природу мы не можем. Она не панда, не милая зверюшка, которая ждет нашей защиты и заботы. Природа не имеет доброты в человеческом смысле. Наше выживание ей безразлично, и если планета ищет баланса, который по-прежнему делает на ней возможной жизнь, то наиболее вероятно, что мы не являемся частью этого баланса. Волк Фенрир вырвался из своих оков. Монстр спал, и мы разбудили его, когда своими разносторонними знаниями затронули законы, управляющие жизнью на планете.

Возможно, мы мечтаем о новой гармонии в общении с Землей, но всякая гармония только передышка в войне, которую нам не суждено выиграть. «Greenpeace»* — так называется организация, которая верит в гармонию между нами и планетой, но мы-то находимся в состоянии Зеленой войны, в которой именно мы, а не природа осуждены потерпеть поражение. Мы не являемся собственниками Земли. Мы — всего лишь один из видов, которому вскоре придется искать место, чтобы где-нибудь спрятаться.

Я понимаю предупреждение специалистов по климату таким образом: если не изменить радикально наш образ жизни, то вскоре наступит время, когда мы будем поднимать к небу взор в точности, как первобытный человек, и слушать раскаты грома с глазами, широко раскрытыми от ужаса. Правда, дикие звери не будут охотится на нас, нет никаких тигров, волков, львов, они уже все вымрут, а мы последуем за ними, когда гром возвестит, что приближаются климатические и геологические изменения, не поддающиеся контролю со стороны человека, чтобы разрушить цивилизацию, на создание которой у нас ушло 5000 лет.

Мы не первая цивилизация, которая стоит на пороге краха. Вполне возможно, что наши предшественники по бепощадному искусству самоуничтожения — высокоразвитые цивилизации вроде майя в Центральной Америке или кхмеров в Камбодже — считали себя единственными настоящими людьми и поэтому думали, что гибель их формы общества будет гибелью всего мира. Разница между ними и нами состоит только в том, что на сей раз это правда.

Исторически есть две причины внезапного краха высокоразвитого общества. Его стиль жизни вступает в конфликт с природной основой, и общество отказывается приспосабливаться к новым обстоятельствам. Очень совершенная и креативная культура майя не смогла прокормить быстро растущее население. Леса исчезали, сельскохозяйственная земля подвергалась эрозии, а общество в состоянии постоянной войны пускало на ветер быстро сокращающиеся ресурсы. И самое главное: господствующий класс, ослепленный собственной жадностью, был не в состоянии думать о будущем.

История о скандинавах, поселившихся в Гренландии и бесследно исчезнувших в XV столетии, еще более красноречива. Самое популярное объяснение их исчезновения — изменение климата, наступление так называемого Малого ледникового периода, который сделал гренландские берега гораздо холоднее, чем они были, когда скандинавы прибыли туда на 400 лет раньше. Но скандинавы вымерли не из-за изменения климата. Они вымерли, потому что отказались приспосабливаться. Их культурная идентичность для них была важнее, чем выживание. Они считали себя христианами-европейцами. Они отказались учиться у соседей-инуитов, с которыми они не торговали и не вступали в брак. А главное, они отказывались от методов охоты, которые смогли бы обеспечить им выживание. Когда умерли их коровы, совершенно не приспособленные к полярному климату, они сошли в могилу вслед за ними.

Есть также противоположные примеры: цивилизации, которые увидели приближение собственного краха и совершили радикальные изменения образа жизни. Может быть, самый вдохновляющий пример — маленький остров Тикопиа в Тихом океане с населением всего лишь 1200 человек. Количество жителей на протяжении 3000 лет поддерживалось на уровне примерно 1200, поскольку остров с его ограниченными ресурсами мог их прокормить, но это еще не всё. Когда вдруг наступил серьезный дисбаланс в хрупкой экологии, дисбаланс, который они сами спровоцировали, то они оказались в состоянии предпринять резкие изменения образа жизни.

В какой-то момент истории на острове появились свиньи, которые вскоре стали основой не только питания, но и всей их культуры. Свиньи стали мерилом как богатства, так и социального престижа, свиньи в конечном счете стали играть на Тикопиа ту же роль, что потребление и деньги в нашей культуре. Обладание свиньями определяло статус члена общества. Однажды жители острова обнаружили, что быстро растущее поголовье свиней разрушает природу, и приняли решение с далеко идущими последствиями: они уничтожили всех свиней. Так они спасли население от экологической катастрофы, с которой было бы невозможно справиться. То есть сделали противоположное тому, что сделали скандинавы. Они изменили свою культуру.

У этого решения есть важный аспект. Оно пришло не сверху, а снизу. На Тикопиа не было сильной иерархии. Было бы неправильно сказать, что вожди на острове были слабыми. Правильнее констатировать, что они из-за малых размеров острова жили такой же жизнью, что и их подданные, и поэтому существовала определяемая природой общность верхов и низов. Жизненный опыт у всех был одинаковым, поэтому они были способны прийти к единому необходимому решению.

Многому можно научиться у этих историй о народах, которые выбирают между переменами, чтобы выжить, и верой в вечные правила, в результате чего гибнут. Урок индейцев майя говорит о руководителях и авторитарной элите, которые не способны смотреть вперед и лишены фантазии. В случае с Тикопиа отсутствие господствующей элиты, стремящейся сохранить свои привилегии, обеспечивает выживание коллектива.

Гибель скандинавов, напротив, никак не связана с руководством. Она объясняется идентичностью и нежеланием отказаться от нее. Она говорит о бессмысленности деления на высокое и низкое, на развитые и неразвитые цивилизации. Скандинавы, несомненно, считали себя представителями более высокой цивилизации, ну и даже более высокой расы по сравнению с примитивными инуитами. Они были европейцами и христианами, у них была письменность, они строили каменные дома и украшали окна своих церквей витражами. У них было гораздо более мощное и совершенное оружие. Инуитов же скандинавы воспринимали как примитивных дикарей, и сама мысль о том, чтобы поучиться у них или в какой-то степени подражать им, должна была казаться скандинавам невыносимым унижением.

Но инуиты не были ни дикими, ни примитивными. Они не могли читать Библию, зато могли читать книгу природы и были прекрасно приспособлены к климату, который становился все холоднее. На самом деле они представляли гораздо более совершенную культуру, чем скандинавы, в столкновении с изменениями климата и в сопротивлении полярному холоду. Скандинавы не могли жить иначе, кроме как чувствуя превосходство. Они закрылись броней и встали на защиту своих ценностей. Из-за этого упрямства они вымерли.

Таков урок гибели скандинавов. Когда нам посылает вызов такое фундаментальное явление, как изменение климата, ставить знак вопроса надо на нашей собственной идентичности. Поле битвы в зеркале прямо перед тобой. Борьба за выживание происходит также на внутреннем фронте культурной идентичности. Мы должны посмотреть на самих себя и сделать неприятное открытие, что вопрос, кем мы хотим стать, не нами решается, а заменяется вопросом, кем нам придется стать.

Цивилизация майя потерпела крах, потому что ее всемогущие вожди не были способны смотреть в будущее. Жители Тикопиа выжили, потому что их вожди были слабыми и поэтому не смогли заблокировать мужественное решение, необходимость которого увидели мудрые представители острова. Все это говорит в пользу демократии. Модель принятия решений, которая работает снизу вверх, похоже, более эффективна и ближе к реальной действительности, чем модель, использующая противоположный путь.

Личная, локальная или общенациональная жизнь, изолированная и не зависимая от всего окружающего мира, не существует более. Каждая личная судьба, любая жизнь, независимо от того, как человек живет, имеет глобальные последствия. Выбора у нас нет. А есть обстоятельства, и если мы не поймем этого, то рискуем заласкать себя и наших детей до смерти.

Мир всегда больше суммы отдельных его частей, и к этой забытой мудрости надо вернуться, если мы хотим, как этого требует изменение климата, стать глобалистами, способными дать общий ответ на самый большой вызов, который мы как вид получали за всю историю.

Ужас может быть мощной мотивирующей силой. В военное время население целых стран неожиданно становилось единым и демонстрировало примеры невероятного мужества, дисциплины и изобретательности. Вот такая мотивация нужна нам теперь. Проблема только в том, что в тот момент, когда последствия глобального потепления будут достаточно мощными, чтобы испугать нас, возможно, будет уже поздно.

Нам нет необходимости отказываться от демократии в пользу авторитарного общества нового типа, но мы должны развивать демократию в новом направлении и представить совершенно новый класс политических деятелей с достаточной широким кругозором и мужеством, чтобы потребовать от нас отказа от привычного образа жизни и призвать нас к жертвам. Это самая нереальная утопия из всех: что мы можем удовлетвориться тем управлением мира, которое существует. Тот, кто смотрит только на свои ботинки, тот, кто не знаком с языком небес, уже потерян в мире, в котором небеса каждый день сообщают о новых грандиозных изменениях.

Будут ли наши дети ненавидеть нас?

Хотя мы даем им множество удобных поводов нас возненавидеть, они, конечно, потратят свою энергию на что-то более важное, чем мы.

Это печально признавать, но я думаю, что единственная имеющаяся у нас надежда — то презрение, которое мы уже видим в глазах наших детей, когда их озабоченные взгляды на секунду задерживаются на нас.

Перевод с датского Бориса Жарова

Карстен Йенсен (род. в 1952 г.) — датский писатель. В 1981 г. окончил Копенгагенский университет по специальности литературоведение, с 2001 г. преподает культурный анализ в Южнодатском университете. Его писательский дебют состоялся в 1975 г., известность он получил благодаря сотрудничеству с одной из крупнейших датских газет «Политикен», где публиковались его эссе, статьи и репортажи на общественные темы, и книгам о путешествиях. Роман «Мы, утонувшие» (премия Датского банка и радио NRK P2) сделал Йенсена одним из самых читаемых датских писателей. Лауреат премии им. Улофа Пальме и Премии издательства «Гюллендаль».

1. Рагнарёк — «конец света» в скандинавской мифологии (примеч. пер.).

2. «Six Degrees: Our Future on a Hotter Planet» (2007) — «Шесть градусов: Наше будущее на горячей планете» (англ.).

* Мы хотим весь мир, и мы хотим его сейчас (англ.).

** Буржуазия; богема (фр.).

*** Персонаж скандинавской мифологии (примеч. пер.).