ИЗ ГЛУБИНЫ
Гоар Маркосян-Каспер
Когда мы познакомились, Гоар уже переходила с поэзии на прозу. Свои
последние два стихотворения она написала на пике нашего романа; одно сохранилось,
второе пропало — наверное, Гоар его уничтожила,
но я хорошо запомнил одну строку из него: «От хутора до хутора — как
от любви до любви…» Было это в сентябре 1990 года, она приехала в отпуск
в Эстонию, я повез ее на Вырумаа, и мы бродили там по проселочным
дорогам.
Больше она стихов не писала. Она считала, что поэзия — дело
молодых, и жалела профессиональных поэтов, вынужденных выпускать на старости
лет одну книгу за другой, чтобы заработать на жизнь или хотя бы, чтобы их не забыли.
Из прозы она начала с фантастики, с жанра, который любила до того, как
он превратился в «сказки для взрослых». К «обычной» прозе подошла уже
после переезда в Таллин, писала сперва рассказы, собранные затем в книге
«Сон и другие мистические истории» (2003). Почти все ее романы первоначально
напечатаны в «Звезде» — «Пенелопа» (1998, № 12), «Елена»
(2000, № 10), «Кариатиды» (2003, № 8), «Пенелопа пускается в путь»
(2007, № 11), «Memento mori» (2012, № 9), так же как и ее последнее
произведение, повесть «Париж был так прекрасен» (2015, № 2), которое по масштабу
описываемых событий тоже можно назвать романом.
После ее смерти 10 сентября 2015 года в Барселоне, куда мы поехали
на клинические испытания одного из новейших противораковых препаратов, я почувствовал,
что не смогу какое-то время жить дома, где каждая мелочь напоминает о ней,
и снял за деньги, которые мы отложили для лечения, на полгода квартиру в Ферраре,
в городе Ариосто и Тассо, недалеко от Венеции, где покоится ее прах. Самолетные
правила багажа позволяли мне взять с собой очень немного книг, и, естественно,
я отдал предпочтение тем, что полегче. Так на моем комоде в Ферраре оказался
и ее единственный сборник стихов, изданный в первой половине 1990 года,
в период, когда наш роман «созревал»: «Недостроенный замок мой» (Ереван,
1990). Я и раньше иногда перелистывал эту книжечку, но не зря говорят,
что настоящая жизнь автора начинается после его смерти, ибо даже я на многие
стихи сейчас посмотрел совсем другими глазами. Я вспомнил, что незадолго до
нашего отъезда в Барселону увидел ее однажды перечитывающей свои неопубликованные
стихи. Сам я был тогда по голову занят тем, как эту поездку устроить, это был
наш последний шанс, и я даже не поинтересовался, почему это она вдруг
обратилась к стихам и есть ли у нее на этот счет какие-то планы.
Мы всегда смотрели вперед, в будущее, а стихи — они остались
в прошлом. Но теперь, вернувшись после своего добровольного изгнания домой,
в Таллин, я отыскал эту папку — и обнаружил там немало
стихов, на мой взгляд, даже более интересных, чем те, что она включила в сборник.
Кроме того, в папке нашлась тетрадь с полным перечнем написанных
ею стихов и с указанием года создания. Надо сказать, что Гоар, несмотря
на возвышенно романтическую душу, отчетливо узнаваемую и в ее стихах,
и в ее прозе, была педанткой. Список содержал заглавия 198 стихотворений,
но в папке их оказалось всего лишь 128 (49 из «Недостроенного замка» и 79
неопубликованных) плюс одна поэма. Куда делись остальные, не знаю, искал потом их
в ее ереванском архиве, но тщетно; скорее всего, она их уничтожила: в списке
у стихотворений, которых я не нашел, часто стоял знак «минус».
Думаю, что и тех стихов, которые остались, достаточно, чтобы создать
впечатление о Гоар как о поэтессе. Хотя «Недостроенный замок мой» практически
недоступен для российского читателя, я все же выбрал для этой публикации ранее
не печатавшиеся, сделав исключение только для одного стихотворения («Наполовину
всерьез»), уж слишком «манифестного», чтобы его опускать. Гоар часто говорила, что
предпочитает образность строгому размеру, что любит молодого Маяковского, —
все это видно из текстов, как и то, что грубость того же Маяковского
в них никак не сказалась. Видно и то, как в последние годы в ее
стихах становится меньше чувства и больше мысли — прямой путь к прозе.
Ироничности, ее главной творческой интонации (одну статью про нее так и назвали:
«Муза иронии»), немало уже и в ее поэзии. Вот откуда взялась «Пенелопа»,
роман, который, без сомнения, тоже является поэтическим произведением. Если в чем-то
есть качественная разница между стихами Гоар и «Пенелопой», то только в том,
что в стихах русский язык для нее еще только средство выражения; в «Пенелопе»
же он превращается в объект исследования и одновременно как бы во второго героя
романа (наряду с самой Пенелопой). Гоар прямо-таки препарирует «великий и могучий»,
расщепляя старые значения и образуя новые, парадоксальные, играя предлогами
и суффиксами, подтрунивая над набившими оскомину идиомами и поговорками.
Все это могло бы быть скучно, если бы не было проделано со свойственным ей остроумием.
Вот почему «Пенелопа», несмотря на немалое количество переводов (на французский,
немецкий, испанский и т. д. — список не завершен), в принципе
произведение непереводимое — слишком велики потери.
Трудно переводить и ее стихи. Знаю, потому что пробовал. Но это
нормально, потому что это — поэзия.
Калле Каспер
Странный день
День как день
—
Ни зимний, ни весенний.
Тоской чуть забрызганный
осенней.
День как день
—
Ни светлый и не
темный.
Отчаяньем слегка
посеребренный.
День как день
— ни радостный, ни грустный.
Безразлично снег
похрустывал.
Шла куда-то.
Близко, на край
света.
Шла куда-то.
Далеко, к соседу.
1968
Полет
Со скалы в небо
хочется броситься —
Искупаться в ночной
высоте.
Сердце птицей над
морем проносится…
Полететь бы!.. да крылья не те.
Со скалы в небо
хочется броситься —
Искупаться, нырнуть…
утонуть.
В незнакомое счастье
просится
Альбатрос,
заточённый
в грудь.
В черно-синюю пропасть
тянется
Душа в непонятной
тоске.
Разбежится, рванется…
останется
На краю —
Не свершившись
в броске.
Застыдившись, в
мечтаньях заблудится…
И весною не тронется
лед.
Но мне кажется
все же,
что
сбудется
Мой отчаянно-гордый
Полет.
1973
О стихах
Я лакомка,
спору
нет.
Но вместо любимых
конфет
Таскаю в кармане
кулечек
С горсточкой вкусных
строчек.
Вытащу их на ходу,
Смахну словечки-крошки.
Рассортировав на
ладошке,
Кисленькую найду.
Обсосав ее, как
барбариску,
Зажмурюсь…
Слышна тишина,
И вдруг шевельнется
струна…
Далёко —
И близко-близко.
1974
* * *
Как-то весной
(болтали — в мае;
Цвели абрикосы,
белым-бело)
Из дому сердце
сбежало вдруг.
Вышло на улицу
поутру,
Лихо вскочив на
подножку трамвая,
Рукой помахало
И за углом
Пропало.
Объявилось в районе вокзала.
Невозмутимо выпило квасу
Из цистерны по соседству
И купило билет до Кавказа.
Вот непоседа!
Потом его встречали альпинисты
Где-то на склоне каменистом,
У подножья вечных снегов.
Потом —
но это уже сплетни —
То ли у африканских берегов,
То ли где-то в Австралии
Его будто б видали…
Достоверно, что в конце лета
На людной площади оно болталось.
Тут и попалось.
И теперь,
В повседневности
серенькой клетке,
Сердце,
Как птица,
Плачет на ветке.
1977
НАПОЛОВИНУ ВСЕРЬЕЗ
Недавно в газете
о поэтессе известной —
Лестно:
Вот это поэт
—
Ничего в ней женского
нет —
Мужские стихи,
мужская душа, стиль, интересы…
Ай да пресса!
А вчера мне советчик
непрошеный:
Стихи у тебя хорошие,
Отличные даже…
Но, прямо скажем,
Кое-где надо бы…
Уж очень бабьи…
Это, понимаешь ли, большой минус —
Современные критерии, видишь ли, не допускают…
Помилуй!
А если я баба?
Каюсь —
В эдаком виде живу и здравствую.
При этом —
заметьте-ка —
По законам генетики.
Не какое-нибудь самоуправство.
Не тлетворное влияние среды хотя бы.
Волей-неволей баба —
С головы до пят, от стихов — до души
(бессовестная природа — ни одной поблажки.
Тяжко).
Наставников переполошив,
Покоряюсь капризам природы.
Посему мужеподобными,
Плечистыми и сердитыми
Литературными гермафродитами
(изжившими в себе без остатка
генетико-поэтические недостатки)
Раскритикована вдрызг.
Перед зеркалом сижу — утешаюсь.
Особа, примерная, как шалость.
Уравновешанная, как взрыв.
Предсказуемая, как погода.
Как она, безнадежно женского рода.
И —
клянусь мужским неким именем —
Неисправимая.
1977
ЖИЗНЬ
А разве
Она была?
Была дорога, долгая
дорога,
Пересадки, залы
ожиданья,
Случайные знакомства
на перронах
И деревянный неуют
вокзалов…
Живут и так.
Перебиваются и
ждут.
Потом
Приходит день,
И вдруг оказывается
—
Временное стало
постоянным,
И, стало быть,
вокзал
Отныне будет домом,
И, стало быть,
не будет дома.
Никогда…
И смерть и смех
—
Тот самый смех,
cухой
и рваный,
от которого горчит во рту…
И смех и смерть…
Но разве смерти
Назначено
Являться
Не после жизни?
1980
* * *
У судьбы человеческая психология.
Со злобным тупым упорством разжиревшей
Мещанки
Она преследует
Имевших глупость
Однажды не вцепиться когтями и зубами
В ею небрежно брошенный кусок.
И она же
Осыпает милостями тех,
Кто, нетерпеливо переминаясь на задних лапках,
Неотрывно следит за погруженной в сахарницу
жизни
Ее рукой
И уж, конечно, не упустит своего…
Да и чужого.
А мы все это называем невезеньем
Или везеньем,
Мы,
Наивные,
Верующие в слепоту судьбы
И ждущие ее нечаянных подарков.
1981
* * *
Хорошо,
что на свете есть дураки, ведь если бы их не было,
дураками пришлось бы быть нам
самим.
Ларошфуко
За последние четверть
века
Понятия «умный»
и «дурак» изрядно эволюционировали.
Прилагательное
«умный» стало синонимом проходимца и карьериста,
А все,
Не обделенные комплексами,
Не умеющие создавать
и эксплуатировать «деловые» связи,
Не обученные саморекламе
и упоенной работе локтями
Соответственно
Пополнили отряд дураков.
Некогда милые, рассеянные, непрактичные
чудаки
Стали вызывать брезгливость и скуку,
А беззастенчивые проныры и ловкачи —
Зависть и уважение…
Я отношу себя к малоуважаемому разряду
—
Разряду никчемных и ненавистных самим себе
дураков…
Таких, как мы,
Надо распознавать
и беспощадно уничтожать при
рождении,
Или — в случае недосмотра —
пристреливать
при обнаружении…
А впрочем, мы необходимы обществу —
Если б нас не было,
За чей счет
Подлинные глупцы продвигались бы по службе,
Чьими знаниями
Пользовались бы невежды,
По трупам чьих талантов
Пробивались к славе бездарности и конъюнктурщики,
Чей совестью и щепетильностью
Мостили бы себе дорогу к власти беспринципные
подонки,
Кем бы руководили
Самодовольные диктаторы и диктаторишки всех мастей,
Кого бы
Ничтоже сумняшеся
Направляли
По прямому пути
Знатоки окольных…
Публикация и вступительная заметка Калле Каспера
